Текст книги "Несуразица"

8

Опустив голову с плеч куда-то вниз, ОН пронаблюдал вдруг на тротуаре суетящегося человечка с огромной неподатливой сумкой, пытающегося громко предложить купить текущую свежую прессу журналов и газет в утренний, всеми выходной день. Первая «накидка» пренебрежения ушла с понятием*, что «почтальон» просто пытается заработать на необходимые элементарные финики с молоком.

МЕТКА*

Не накидывай пренебрежени без пон ти.

– Интересно, а если крикнуть неожиданно: «Спорт экспресс!», какая будет реакция?

Выбросил ОН докуренный фильтр.

Продавец пустых жёлтых страниц, почувствовав взгляд косвенной заинтересованности сверху, отряхнулся, выковырял окурок из-за воротника и, повернув голову затылком вниз, вскрикнул:

– Сейчас я подымусь. Как вас найти, приблизительно? Вы на конечном?

– Найдёте. Крыша не пустит! Дверь ещё не закрыта.

Процедил ОН спиной на входе к холодильнику.

Вынимать и нарезать закуску стали вместе, так как новый знакомый возлетел на пятый не иначе – катапультой по перилам (воистину, скрытые возможности наших подъездов не изучены и имеют дополнительные ресурсы!).

Почтальон оказался кандидатом наук, уволенным из-за сокращений……

«Что это такое “кандидат-шмандидат?”»

Рассуждал ОН, не подавая голоса и кивая. Тем самым поддерживая инициативу приятеля рассуждать вслух разными интонациями голосов. Воспитание и выпитое давали неограниченные возможности обоим думать, беседовать, соображать, не мешая один другому, и приятно общаться, не вступая в полемику.

Кандидаты бывают только «на» что-то. То есть, «некие претенденты «на». Единицы, более других множеств подходящие на соискание, на получение, на местосидения, на награждение, на присвоение, на отчисление, на вынесение, на съедение, на захоронение, на всякое другое «ание – ение». Кандидат наук – это тоже «на». Это кандидат на что? На ук. А на что это? А кто будет вдумываться, интересуясь?

– Да! Но как же кандидаты «в»?

Вряд ли даже риторически, лениво разогнувшись от работы, спросит «равнодушный» среднестатистический пахарь страны.

«Хотите, хоть это и не в тему, продолжим уходить в сторону?» – спросили внутри мозгов.

А куда ни пойти, всегда будет «в сторону», в зависимости от вашего нахождения. В смысле не «где вас нашли», «и где вы были»; в смысле не «где вы были», а «где сейчас». А в смысле – где вы находились, когда «куда ни пойти – всегда в сторону». /Изложение ясное, дополненное/.

«Кандидат в депутаты»… «Кандидат в» – неграмотно, господа! Неграмотно, товарищи! Кандидат в кого, в чего, во что, во кто???

И бытуют понятия неграмотные. Стыд и срам! Стым и срад!! И жизнь плохая не от неграмотности полной, а от неграмотности угодной.

Кандидаты «в» государственную думку, «в» парламентарички – «в» депутатушечки. /Все эти «игрушки» раздаются из отдельных ящиков над головой и за спиной остальных/.

И царит, и барствует, и ханыжит над нами, господа потерпевшие, малая грамотность! Как же мы, други, допускаем до власти лиц, не проверив их грамоту и их грамоты: «за достижения», «за честность», «за доблесть», «за труд», «за спасение утопающих на пожаре». Да хотя бы «за третий класс», да хотя бы «за прилежное поведение», да хотя бы даже не «за отметки»!

Вот после этих наших трусостей – попустительств и получаем катастрофу людскую:

на богатствах земли своей – нищету государства;

на трудолюбии своём – безработие;

на человечности своей – вражду;

на уме своём – быдлость безграмотную во властие;

на доброте своей – жадность чиновничью бессрамную;

на терпении своём – издевательства;

на славе предков своих – позор страны невиданный;

на силе своей – унижения заморские;

на любви к жизни своей – выживание мучительное да смерть несвоевременную!

А разогнуться да привстать? Невозможно. «Правительство» позволит привстать лишь на табуреточку, да вытянуться лишь в петеличке…

ОН из далека «вернулся» к собеседнику. Тот продолжал рассказывать историю своей жизни. Его сократили и, что ужасно, название диссертации учёного было о сокращениях в языке глухонемых или в языке жестов, что-то в этом роде. …В институте оттого много лет скрывали, что он еврей по деду. А потом, ни с того бухта, ни с сего барахта, негласно объявили об этом и выперли, не соли нахлебавшись. Ах, досадно! Как досадно! Ведь столько лет, с рождения, научный работник вёл себя, как промозглый кацап – по матери, и как заскорузлый хохол – по отцу. Эх! Знай бы вовремя принадлежность к другим корням, Прохор Степаныч смог бы уж наверняка показаться тонким дипломатом: только умно бы лез на рожон к начальству, развивал бы дружеские отношения и деловые партнёрства. Был бы энергично полезно-нужным для всех и, скорей всего, до сих пор давно руководил бы кафедрой, а там, гляди, и факультетом…

Бы, бы, бы – ешь бобы!

Но у свежевыпеченного почтальона прямо счас не было тоски для уныния. Почтальон Прохор хвастался[48]48
  Хвастовство – это, отчасти, мечта, опрометчиво рассказанная всем.


[Закрыть] водке, что чувствует себя далёким важным соратником Кеви Кёстнера!

…Хорошенько посидев с ледяной водовкой под руку, повысказавшись и поустав, они проводили друг друга «до встречи». Держась за панели, научный сотрудник, забыв безотчётно взятое под отчёт «читаево», пошагал вниз через три ступеньки.

«Да! “Наука далеко шагает”».

Всплыло в голове чьё-то высказывание, висевшее когда-то бельмом на центральном подходе ко второму этажу в школе.

«Наука далеко шагает, но только тот сможет достигнуть[49]49
  «Достигнуть». Почему не «достичь»? Проверочные слова: «настигать в переулке» и «растигать пувицы».


[Закрыть] её сияющих вершин, кто, не страшась усталости, карабкается по её каменистым тропам». К. Маркс Ф. Энгельс.

Эти двое писали для вторых этажей. На третьих-четвёртых этажах, вешались надписи посерьёзней:

«Мега, кило, гекто, дека, деци, санти, мили, микро, нано, пико, фемто, атто». Авторы не указывались. Догадка тех, кто иногда хотя бы хотел догадаться, подозревала Древнюю Грецию. Откуда ещё могло взяться такое неизученное? /Дальше и древнее разум нормального школьника не распространялся/. Во вторых десятилетиях 21-го века только начнут заговариваться о нанотехнологиях, отговаривая «на нет» мозги основных – не важных народных масс. О пико, фемто и аттотехнологиях заговорят ли вообще?

А вот на тебе! В простой разгар социализма, в простых средних школах, на простых стенах спокойно висели такие понятия, и любой восьмиклассник мог без труда ими оперировать.

Почёсывая молнию на брюках, застывший в своём переходном возрасте и заткнувшись в жевании брызгающегося чебурека, ученик параллельного восьмого «Г» прилип к предпоследней ступеньке с видом на транспарант высказывания двух бородатых немцев про советскую науку. Звонок на урок прозвучал давно, и никто не толкал в спину. Это позволяло в первый раз подробно рассмотреть, вдуматься и не спеша прокомментировать заученный невольно, выцветший до изнанки, лозунг:

– Вот, кретины! Представляете такую науку, которая далеко шагает? Как наша директриса, походкой полковой кобылы, через две ступеньки. Та что, она не может идти спокойно, как нормальная баба? Представляете её сияющие вершины? Как могут сиськи светиться? Это ж не гирлянды! Представляете: «кто не страшась усталости». Ах ты, смелый и выносливый! Та заряди ей в дюндель! И она – твоя, даже при усталости! А представляете, кто ещё может карабкаться по ней? Дура! Бегом к кожвендерматологу! Не, вы представляете её каменистые тропы! Это что, она только по гальке «тащится»?! То есть – по покатым осколкам? Та она ж извращенка!

Карл с Марксом и Энгельс с Фридрихом, проклиная того одного, кто их вообще прочитал на немецком, вертелись в одноместном гробу не первый миллион раз. (Они, даже в ином мире, не понимали: за что их выбрала оплотом необьятная нетёплая неграмотная территория «руссиш курка яйка»). Чья была цитата? Истории партии не известно. Но все привыкли хоронить этот жизненный капитал в одну яму. Карл-Фридрих Последний стоял на постаменте целостной единой фигурой и продолжал оказывать влияние на успеваемость уже даже в университетах, при перекатывании конспектов из рук в руки…

Школа, школ, шко, шк, ш… Хочется помнить – не хочется не вспоминать!

Пьяная водка оттягивала на жалостные воспоминания, и ОН, насильно вытряхнув из себя всё хорошее, вернулся к реальности. Но хорошее оказалось сильнее, «как всегда в жизни», и школа завоспоминалась опять.

Несмотря на то, что нужно было «как-то хорошо себя вести», зарабатывая в табель «примерное поведение», все десятые классы от «А» до «Дэ» баловались, не задумываясь о плохих отзывах хороших учителей. Да что там, «десятые»! Эти – баловни, эти – само собой! Другие, менее старшие или наоборот, более младшие, тоже оставляли за собой жирный след в кабинетах, коридорах, вестибюлях и галереях «славы».

Ещё в седьмом, продолжая свою эпопею, на дежурстве по школе…

Дежурство по школе! Это – привилегия. Проводилось дежурство оное по очереди, и только – старшеклассниками: от седьмого «А» и «держи выше»! До самого последнего десятого, включительно. А это тебе не просто по торжественной линейке один раз в год первоклашку на плечах потаскать или отдать пионэрский «салют» пожилой пионервожатой! Это – ответственность всего тебя перед школой за порядок правильного протекания и за коэффициент полезного действия целого учебного процесса!

Дежурство включало в себя: проверку на главном входе в школу наличие сменной обуви; отметку опоздавших; оценку глазомером настоящего комсомольца длины волос у мальчиков и короты юбок у девочек; фиксирование нарушений правил поведения; запись на переменках быстро потнобегающих; учитывание громко орущих; учёт старшим прохода не уступающих; подсчёт с учителями не поздоровавшихся; подъём с пола учительниц, попавших под «табуны» младшеклассников; нажимание на заветную кнопку звонка, проверив время по нескольким разновисящим часам; осмотр верхней одежды в раздевалке. Осмотр самой раздевалки после звонка на урок для поимки скрывающихся шалунов. Скомканное гороизвержение пальтов, шубов, шарфов, куртанов и плащов являлось лучшим местом укрытия беглых каторжников системы обучения. Тем более что недобрая половина одежды лежала на полу с оторванными петельками и создавала заслон снизу до середины. А верхнее, из последних сил висящее на кривых крючках, разношерстное, но такое однотипное «прикрывало», заслоняло вид от посередины доверху. Сплошные непроходимые пущи-чащи для партизан, засевших под откосом образования.

Дежурная бригада несла в себе и функции соблюдения общей гигиены, просматривая ладони голодных перед вбегом в столовую, беспощадно ссылая тех, у кого на руках были видны грязные микробы, к умывальникам. Где под ржавыми, дребезжащими, рычащими водяными кранами проводился обряд омовения обмылками коричневого хозяйственного мыла с мягкими толстыми краями. (Это мыло никто не скрёб, но почему-то у всех оно оставалось под ногтями ровным белым слоем). Дежурный класс имел право орудовать и на кухне: помогать кухаркам – тётям Машам – чистить картошку, относить и выносить, заносить и приносить, вёдра и не вёдра. Вытирать, насыпать, наливать, накладывать, выжимать, натирать…

И вот тут-то и таилась сладкая свежая изюминка в чёрной чёрствой заплесневевшей корке! Скрипя сожалением, разрешалось дежурным ученикам одеваться не «по школьному парадному», а – «по рабочему запасному», то есть «по нормальному человеческому»! Форменная одежда была призвана упорядочить внешний вид: усреднить разностороннее; укоротить выдающееся; уплотнить тонкое; запрятать выделяющееся. Эта роба имела вид плотного грязносинего костюма с пришитой на всех местах резиновой «раскрытой книгой» (так казалось художнику-модельеру), в виде хвоста торчащей неразорвавшейся бомбы лаврового листа.

Но! Тем, кто дежурил по столовой! Дозволялось! Являться не в ужасной ученической форме, а в любой другой одежде!

О том, что у некоторых дома была другая одежда, знали только случайно жившие по соседству или нечаянно столкнувшиеся друг с другом в летних каникулах. Вот было обсмехалово! Никто никого не узнавал. Неистово цепляясь за ранее где-то уже видимые черты на лице или едва знакомые жесты на теле под цветастой тряпицей, проходившие мимо встреченного усиленно долго, всё позабыв, пытались вспомнить: «где я её видел?».

Сейчас, во время дежурства по столовой, эти люди приходили в класс странно-смешно-красивыми, какими-то родными незнакомцами. Рубашка с погончиками, завязанная на животе. Штанишки, укороченные до икр, косыночка на лбу, изящно затянувшая волосы. Немного развязная, специально короткая футболочка с видом на пупик. Широкий круглый вырез, открывающий конопатое послешеее предгрудье. Высокие подошвы, «забытые» тени на веках, колечко на пальце и жевательная резинка, небрежно переминающаяся из стороны в сторону чуть приоткрытого рта. Это было восхитительно!..

Так вот. Ещё в седьмом классе на таком дежурстве по всей школе и её помещениям бригада, в свободное от нечего делать время, устав от пустого хохотания и от полного придуривания, в паузе между стонами глубокого дышания, призадумала вскользь так, нечаянно-наивно, бросить полезный общий клич. Ничего сильнее, чем написать крупное цветное объявление, не родилось в ещё растущих умах хлопчиков и девчаток. Кто-то с жадлостью, под общим прицелом, выделил свои польские фломастеры (наши, советские, были ещё чёрно-белыми с сильным разливом и грязным намазом). Объява гласила:

Внимание! Внимание!

Внимание!

В воскресение состоится утренний воскресник!

Младшим классам явиться с родителями.

Старшим классам – только с совками.

Явка всех обязательна!

Списки подать до субботы!

По приходу отмечаться у секретаря директора.

Возле «учительской».

Вытирать ноги и не хлопать дверьми!

Чистота наше богатство!

Приукрасим и приумножим его!

Администрация.

Повесив всё это на главную доску объявлений по центру, закрыв большим ярким пятном бледные, отпечатанные от руки какие-то узенькие предыдущие писючки, повеселившись с минуту на эту тему и сразу же забыв, звено нежелательно отправилось в класс урока. /Количественный состав дежурившего коллектива в урочное время, с небольшим разрешенным опозданием, но всё же должен был являться на свои занятия/. Прыгая по плечам, играя в «три-пятнадцать», делая подсечки, пинки, кувырки (всё, что возбраняется делать взрослыми в общественных местах, учителями – в школе, а родителями – дома), компания, стараясь как можно тише создавать шум, потянулась в конец третьего этажа для тягостного присутствия на уроке. Путь был не близкий, если не торопиться, поэтому давал повод для придумывания различных версий появления в тридцать шестом кабинете аж последнего этажа. Смекнули вламываться не всем сразу, чтоб не сыпаться в дверях, как из кузова тяжёлой пыльной кучей «щебень – гравий». Нет.

Решили заходить культурно, по одному, но с интервалом. И в момент, когда один – предыдущий – стучал в дверь классной комнаты, следующий – другой – сразу начинал своё движение от начала длинного коридора (метров шестьдесят)…

ОН двигался последним, ещё от низу замешкавшись на отлавливание реактивного першоклассника, «удачно» выгнанного за добросовестно не выученные новые согласные звуки из домашнего задания. Разбышака ёжисто сворачивался в клубок, шипел и выкручивался, как только мог, даже, упав на спину, закрыв глаза и задрыгав «лапами», попытался притвориться мёртвым. Но, с опаской побаиваясь старшего, мальчиш-кибальчиш принял-таки приказ. Как пленный повстанец, который недовольно выдаёт военную тайну до конца лишь при крайней необходимости безвыходного положения или если враг обещает льготы.

Пряник и кнут всё перетрут!

МЕТКА*

Тот, кто обещает льготы – враг!

Пацан-кибальцан получил задание: нажать на кнопку звонка ровно через надцать минут и едесят секунд /часы, одни из всех, висели и ходили рядом/.

– Смотри, вот под этим углом наклона должна висеть короткая палочка, а под этим локтём загиба – стоять высокая дылда. Только не спеши и не проворонь!

– Сам ты «проворонь»! – бубнил в сторону разгильдяй-кибальдяй.

– И не двигай их пальцами. Быстрее не будет! Палочки сами дойдут, а от прикосновения любого двоечника из первого «Жэ» табло может испортиться. Понял?

– Сам ты «табло»! – сдерзил смельчак-кибальчак: – А я из первого «Зэ», и понимаю время по часам, понял! Вот, тупица! Небось из седьмого, да ещё и «А»?! – схамил обалдуй-кибальдуй.

Название «А» было почётно для родителей, а для школьников это было оскорбухой. Неизвестно, по шо-чьему веленью, по шо-чьему хотенью, но в классы под знаком «А», ещё с садика, отбирались лучшие успевающие. «Заслуженные учителя» тоже присуждались только ведущим «А»-классы. Поэтому первая буква была как ненавистна всему остальному большинству, так и непонятна, подобно многому другому. Например, почему «отличники», а на двери буква «А»? Также и на улице сплошь и рядом непонятка: почему «остановка», а на крыше тоже буква «А»? Было и оставалось явное ощущение несправедливости, но подвох всё время ускальзывал…

Когда ОН (тук-тук, можно?), в середине урока попросился зайти в класс, все предыдущие стояли «в углу», занимая половину кабинета. На «тук-тук, можно?» была очень дурная реакция, видимо, заходящие попеременно использовали тот же пароль к дверям. Карась-Голоднюк-Хомяк (тот же, что и в садике бунтовщик, только изрядно выросший), причёсывал за спинами одноклассников гладкий пыльный и лысый посередине макушки бюст Ленина, демонстративно выдувая «волоски» из своей плоской расчёски. Делая всё время своё коронное «Хи-Хи», Карась намекал на удачное продолжение забастовки. /Потом в каком-то краю бескрайней Родины, то ли в Красноярском, то ли в Хабаровском (а для жителей Краснодарского Края это как всё равно, так и не важно), Хомяк стал, всё же, председателем стачкома/.

В это время учитель(ница) украинского(ой) языка(ратуры) напала на последнего вошедшего, как на зачинщика каких-то беспорядков. Беспорядки чувствовались налицо, но все заходили тихо, чинно, по одному, поэтому подвох в который раз ускальзывал. Однако на всякий случай надо было кого-то журить (профессия обязывала). ОН, оправдываясь, демонстративно посмотрел на часы Могилы (Могильченко Юры), заявляя:

– При чём тут я? Ещё даже «звонок на урок» не было!

– Сейчас тебе как будет! «Урок на звонок не было»!

Вскинулась незлобная и невредная, но слегка сбитая с панталыку Вера – дочь Григория. В это время школа зазвенела. /Лоботряс-кибальтряс внизу был точен. Главное, чтоб теперь сумел вовремя унестись/.

– Вот, видите, и звонок с перемены даже на две минуты раньше!

Опять вызывающе поглядел ОН на уже заранее поднятую и, развёрнутую наружу руку Могилы – часами напоказ.

Сначала, задумавшись о внезапном и неожиданном событии, тоже внимательно посмотрев на часы Могилы, сравнив со своими, потом решив убедительно, что нужно менять режим питания, учительница разогнала всех, уже загнутых от приступов смеятельного постанывания, по местам сидений со словами:

– Что вы со мной делаете, паразиты проклятые!

В это время, с неизменным «тук-тук, можно?», в дверь громко упал учитель из соседнего «тридцать пятого» с часами возле уха. Педагоги, громко шушукаясь, перевели свои часы по «общемогильному» времени и, тяжело повздыхав, разошлись.

Этот пятница так и прошёл обидно-безобидно и спокойственно-тускло…

Но понедельник!!!!!!! Ой! Мамочка! Зачем ты, родив, выставила меня на люди в таком дурном Свете!

На химию с самого, самого утра ворвалась Светлана. (Классный руководитель, взявшая наивных деток приступом несколько лет назад, сразу после института). В руках её цветасто реяло разорванное на пять сотых, а потом собранное по клаптикам объявление. Перемешивающие спокойно колбы не сообразили сразу топающее, подпрыгивающее, крутящееся, качающееся и комкающее что-то в руках настроение заскочившей на тачанке в безмолвный храм науки миниатюрной взрослой девочки. Даже Наталья Андреевна – химичка, но высокоинтеллектуальная, называющая всех без исключения: и школьников, и коллег на «вы», заметила неладное, забеспокоилась; поднеся стакан дистиллированной воды и погладив по спине, спросила:

– Светлана Ивановна, ну, что у вас опять случилось?

Продышавшись и проглотив чуть ли не со стаканом воду мимо рта, тяжело взявшись за правую сторону сердца, разъярённая «классная», размахивая остатками ошмётков, просипела, суча подошвами и ища кого-то глазами:

– Кто это написал?!

…После третьего громкого сипа ОН сам, «без дураков», вышел на свободную площадь пола, ещё не вспоминая объявление пятницы.

– Бери всех, и – к директору!

Развернулась она уже не подошвами, а всем телом.

«Взяв» всех, кто не спрятался, ОН двинул на первый этаж в «директорскую». /Иногда ситуация заставляет спуститься до уровня твоего директора!/

МЕТКА*

Спускайтесь изредка на место директоров Ваших. Ибо нуждаютс они в жалости.

Клара Романовна, вчера растерявшись и до сих пор не собравшись, была строга, являясь директрисой, но при этом разрешила сесть на стулья кабинета.

– Ну, кто?.. Вы понимаете, что вся школа вышла на незапланированный «гороно» субботний воскресник? Нет, на воскресный субботник… Нет, на субботнее воскресение…. Нет! На… На… На уборку!

– А я и вижу утром: вокруг так чисто! Думал – школу перепутал, хотел домой возвращаться, – заметил всегда рассудительно-скромный Крава (Игорь Кравченко).

– Не паясничайте! Не умничайте и молчите, когда мы и Клара Романовна говорит! – дёрнулась в дверях Светлана.

– Кто это написал?

– А почему сразу – мы?! В школе тысяча сто учеников!

– Вас заложили, так что будьте спокойны!

– Кто написал?!

Эти полторы минуты молчания позволили всем вспомнить лучшие дни жизни, помянуть и простить родственников, рассмотреть мельчайшие дефекты покраски пола, расслышать запуск очередного искусственного спутника Земли с Байконура, почувствовать ток крови по малому кругу кровообращения и ощутить давление всего атмосферного столба на каждый джоуль массы тела…

Алик вдруг, привстав со стула, выронил, не поднимая:

– Я!

– И я! – подскочил ОН, сначала не собираясь.

Если всем держаться до конца, то это – общая вина. Но сейчас Алик брал вину всех на себя. А это уже несправедливость! Надо было разбавлять ответственность, хотя бы – вдвое. Мужественный поступок Алика заслуживает уважения на всю оставшуюся жизнь. /Кто не учился при социализме, тому не понять героичность этой «плёвой» ситуации/.

– Вы двое! А мы совсем и не сомневались!

Облегчённо вздохнула директриса, тихонько дописывая Алика в списки прокажённых.

– Так! Все получают «неуд» по поведению за четверть, а эти двое – возможно, и за год! В среду родительское собрание вместе с родителями!

– Простите, а можно вопрос? – отважно спросила комсорг класса, почувствовав смягчение ситуации. /Она заранее была в кабинете/.

– Конечно, Людмила, задавай. Вот ведь насколько ответственная! Пришла поболеть за врученный ей коллектив. И в горестях за вас переживает, бесстыжие! – поднимаясь, делая кулачками упор в стол, на повышенных снова, привычных тонах оклемалась, воспрянув духом, директорша школы: – Ну, что ты хочешь спросить? Надеюсь, ты не собираешься защищать их?

– Клара Романовна! Это крайне некультурно – говорить о присутствующих в третьем лице. Что значит «их»? – из последних сил мужества произнёс Крава.

– Молчать! …чать, чать, чать!! Вы хоть понимаете, как вы «прославились»! Вас из комсомола пора исключать! … чать, чать, чать!!

– Можно? – вздрогнула Людмила после улетевшего эха.

– Да.

– А почему «неудовлетворительно» – всем?

– Тебе – нет! Будет прямо сказано!..

Дело в том, что комсорг, сама собой, собственноручно-старательно выводила невообразимую ересь по листу преступной сейчас бумаги! Но теперь, когда пришло спасение «откуда не ждали», крылья её осанки расправились, поймав нужный ветер. Однако и ей надо отдать должное. На ступеньках, догнав Алика, она тихо сказала «спасибо». Всё-таки этот седьмой «А» был ещё не до конца скотячим!

После родительского собрания, так и не прочистившего детские мозги, некоторые нормальные родители громко смеялись:

– Слава Богу! Они хоть запомнят что-нибудь из школы!

Другие, ещё нормальней, шли под ручку с преподавателями, выторговывая своему ребёнку скидку по поведению…

Этот проступок вывел школу на почётное переходящее третье место, с награждением огромной синей грамотой, в которой само «облоно»(!) (как гороно, только областное), выносило благодарность директору школы за воспитание в питомцах настоящей комсомольской инициативы. Область выделила на прославившийся добровольным воскресником город одну путёвку в пионерский лагерь «Артек», для лучшего комсомольца. Таким оказался Ринад Юсупов, который нигде не был и ни в чём не участвовал…

ОН, улыбаясь чему-то, подтянул к сердцу дверцу холодильника, открыл и достал сигарету. На столе в сосуде ещё поигрывала оставшаяся водочка. Затянувшись хрусталиком граммов на тридцать пять и глотнув затяжку вредненького дымка, ОН вернулся назад в класс.

В восьмых и остальных классах урочные срывы в этой школе на «городской ветке» были не частыми, но постоянными. Соблюдая дистанцию и чувство меры, избаловывались пару раз в неделю, а каждый день только вкратце сходили с ума, не забывая учиться(!).

В один из разов, выгнанные вон в составе «пол класса» или «половины класса» (по дороге все спорили, какого рода правильнее, и сошлись на среднем понятии: «большинство класса»), выкатились во внутренний двор школы и вместо того, чтобы совершать непристойные поступки, устроили траурную церемонию. Оторвав спинку от лавочки, положив туда кого-то с горящей сигаретой в сложенных на измождённой груди руках, процессия начала свой поход по кругу. Колонна причитала, верещала, пищала, горланила и стонала. Голоса одноклассниц подходили для траура:

– На кого ты нас подкинул! Мы хотим с тобой! Не уходи, мы тебя отнесём! Я хочу от тебя котёнка! Не лежи на холодном! Ой! Осторожно поворачивайте, он сейчас свалится!..

Впереди нёсся по ветру прихваченный где-то в обильной школьной галерее портрет то ли первой Марии Кюри, то ли имени другого известного хирурга. Когда это всё надоело и горящий окурок стал обжигать ногти, все, приделывая назад спинку к лавочке, долго наблюдали в окнах этажей в округе обалдевшие лица учеников от мала до велика, дырявящие стёкла указательными пальцами и расплюснутыми носами, крича что-то в поддержку. Школьники негодовали, что вчера снова по телевизору не было никаких новостей, кроме «программы время», и они не знали о разрешении мочь пропустить урок! Как сейчас старшеклассники внизу в связи с акцией протеста за свободу Луиса Корвалана, его жены Анжелы Дэвис, их матери Терезы и сестёр Долорес Ибаррури и Галимы Шугуровой вместе взятых.

Можно было бы вспоминать долго обо всём школьном. Как, например, класс, сорвавшись с уроков, сбежал на городской пляж реки, и учителя, последив, последовали по следам, забрали с песка одежду и не поленились отнести к кабинету директора, сбросив в кучу отглаженные вещи. А радостно и несерьёзно брызгавшиеся старшеклассники, не заметив всего этого вовремя, шли по дневному центру города, мимо «Вечного Огня», прикрывшись всем тем, что осталось от тряпочек, честно разделив на всех предметы одёжной роскоши. А потом, одетые в принесённую всеми, кто близко живёт, одеждочку девчонки, встав кругом, прикрывали ватагу мальчишек из племени «Сиу» в углу под «учительской», чтобы миру не было стыдно за «педагогические» методы…

Да! Можно было бы вспоминать долго! Но жизнь в десять лет не утрамбуешь в два часа подвыпившей ностальгии…

ОН решил пойти проехаться. Мимо автобусной остановки двигался велосипедист. Его жёлтая от пота майка «лидера» развевалась без ветра. Педали в кроссовках мелькали с невероятной скоростью. Однако колёса почти не крутились, не обращая внимания на титанические нажимы седока. Несмотря на правильно низко посаженный на руль корпус /для оптимальной обтекаемости/, спортивный велосипедный инвентарь делал максимум семьдесят километров в квартал с крутой горы, убегая от снежной лавины.

– Наверное, «цепь» или «звёздочка».

Заметил ОН соседу по ожидалке, но тот, присмотревшись и не увидев на наезднике ни цепочки, ни звезды, многозначительно ответил:

– Вряд ли!

Хотелось как-то провести взглядом спортсмена и хотя бы запомнить номер, но не удавалось. Ездун находился всё время напротив…

Автобус резко дёрнулся с места, не ожидая, когда все упакуются. От рывка те, кто не успел как следует схватиться, пробежались по салону, как лошадки, притопывая припадающие на переднее копытце…

Неожиданно привлёкся разговор на нижнем сидении:

– Машинка стиральная поломалась, надо кого-то вызвать.

– А какая марка?

– «Весна».

– Тю! Так это пасик полетел. У меня постоянно такое в магнитофоне: то не играет, то не перематывает. Или провода отказали…

Сегодня всё получалось. И автобус догнал, и деревья сходились. Для уверенности на обратной дороге, снова встав у правой стороны, ОН специально пересчитал сначала – всё было правильно…

…Сон струился кусками и, не успев закончиться, переходил в другой отрывок, тут же заблуждаясь в новой недопоказанности. В это время рядом, на улице Нэпмана, происходило что-то неладное. Умер сам Нэпман. То ли он поселился здесь после наименования улицы, то ли улицу переименовали после его заселения? То было неведомо и вносило в умы города злословицу, а в городские умы – закрадывающуюся неизвестность.

Да и сам весь город не был создан Богом. И Бог бы рассердился, если б, не дай Бог, узнал о его существовании.

Этот пункт городского типа находился где-то на западо-востоке от случайных населённых мест и назывался «город Только». Имя, какого-то среднего рода, дали ещё в старые, злые, слабо прогрессивные времена, видимо, останавливаясь здесь только поменять лошадям овёс. Лошадей давно сменили, но название от города не отколупали, прозвище не отклеили. Оно и сейчас подходило.

МЕТКА*

Название определ ет судьбу!

Либо назовешь, как есть!

Либо как назовешь, так и будет!

Праздники выпадали здесь только на выходные.

Дождь здесь шёл только, когда укладывали асфальт.

Листья с деревьев отпадали только один раз в году.

Птицы вились в стаи только с появлением первых весенних пролежней.

Густая водная преграда Ряженка не омывала берегов и текла только, когда в неё что-нибудь сливали.

Профтехучилище принимало без вступительных экзаменов только после восьмого класса.

Тучи здесь выходили только из-за солнца.

Субботняя шахматная секция только мешала обществу филателистов.

Олимпиады проводились только по телевизору.

Трамваи ходили только в областном центре.

Воскресение наступало только в конце недели.

Городской каток заливался только зимой.

Деньги в казну выделялись только из бюджета.

А дети, не задумываясь о своей старости, разбивали коленки и только замазывали одежду.