Текст книги "Фернандо Магеллан. Книга 2"

Глава III
В поисках индейцев

В маленькой штурманской каюте «Сан-Антонио» помещались две кровати, стол, пара табуреток. В затхлом воздухе пахло кислым потом, сырым деревом, резкими дешевыми духами. От похлебки в латунной супнице несло чесноком, специями, рыбным духом моржового мяса. На выщербленной дубовой поверхности стола валялись крошки сухарей. Окно тускло пропускало серый свет. Посреди каюты между лежанками, загораживая проход и чадя в закопченный потолок, стояла на табурете жаровня с красными тлеющими углями. От чугунной чаши растекался легкий аромат ладана, специально брошенного в огонь. На дощатых стенах в петлях и на полках лежали и висели навигационные приборы, дорогое оружие, парчовые и бархатные покрывала. Под кроватями в сундуках хранились личные вещи, карты, астрономические таблицы. Сан-Мартин составлял гороскопы для адмирала и членов экспедиции.

Зябко поеживаясь, Элькано протиснулся к жаровне, уселся на кровать, протянул руки к теплу. Желто-розовые зайчики запрыгали по цепям, белые тонкие пальцы наполнились кровью. Тепло разлилось по рукам, дохнуло в осунувшееся лицо с заостренными скулами, запуталось в короткой бороде. Штурман принюхивался и приглядывался, вспоминал свою каюту, откуда после мятежа его выгнали в трюм. Баска не торопили. Мафра приказал слуге принести чистую тарелку, пару сухарей, налить кормчему супа. Элькано чинно размачивал в бульоне сухари, обсасывал корки, наслаждался тишиной и уютом, вкусной офицерской пищей, приготовленной отдельно от матросского котла. Он съел полную миску. Ему дали добавки, затем перевернули супницу и вылили остатки. Кормчий насадил кусок мяса на нож, рвал его зубами, слизывал с ладони крупицы соли.

– Благодарю за угощение, – сказал он, стряхивая крошки со стола в руку– Давно у вас не был.

– Тяжело тебе? – спросил Мафра. – Чай, жизнь не в радость?

– Не жалуюсь, – проглотив крошки, с достоинством ответил баск. – Работой не загружают, кормят хорошо.

– Вижу. Небось, били палкой?

– Причастил раза два.

– Ох, зверь! – возмутился штурман. – Совсем забыл о дворянской чести.

– Переживу, – Элькано потянулся к огню. – Они бы тоже его не пожалели.

– Это верно, – кивнул Мафра. – Я иногда думаю: если бы вы победили, то какая бы резня началась?

– Не было бы ничего. Ушли бы в Испанию, а он с Серраном здесь куковал. Что вспоминать? Сами виноваты. Разве можно воевать на пьяную голову? Я предостерегал Кесаду: нельзя пускать людей в погреба, пока дело не кончим. Так нет, пошел на поводу у черни, а она предала его.

– Что он мог сделать с голодными людьми? – заступился за капитана Сан-Мартин. – Его бы не послушали.

– Свободу почувствовали, песни запели, день потеряли, а Магеллан не дремал. Вывел корабли на ветер, почистил пушки, запретил пить, ждал. Я сразу понял, что мы проиграли. Α-a… – баск махнул рукой, отогнал неприятные воспоминания. Кандалы зазвенели, и тогда он раздраженно промолвил: – Размазня, павлин, повел людей и бросил!

– Ты о ком? – не понял Мафра.

– Пусть гниет в трюме! – кормчий зло посмотрел на мерцавшие угли.

– Картахена? – догадался Сан-Мартин. – Ошибаешься, он разгуливает по кораблю. Магеллан не боится его. Инспектор пал духом, поблек. Капитан-генерал отдаст его на съедение волкам.

– Сам виноват! – упрямо заявил баск. – Не играй с огнем, коли не умеешь.

– Раньше Картахену держали с Санчесам де ла Рейной, – сообщил астролог– Они повздорили, священника заперли в чулан. Теперь живут порознь. Картахена стал тихим, а Санчес орет, грозит Судным днем. Затмение находит на него, никого не узнает, кидается на стены, рвет одежду, кусается. Свяжут – стонет и плачет, молится. По-разному люди ждут смерти. Ты бы видел его! Куда сила делась? Горбатый старик… Руки дрожат, поседел, еле держится на ногах. Выкарабкается на палубу, ляжет грудью на борт, глядит вдаль, словно готовится к смерти. А ведь его не били, хорошо кормили!

– Господи, спаси и сохрани! – перекрестился Мафра. – Конец у всех одинаков.

– Забыл я о них, – насупился Элькано, – не хочу вспоминать. Расскажите, что задумал капитан-генерал?

– Спроси у родственников! Все сам решает, суется в каждую мелочь. Лазит в трюм, считает мешки, нюхает продовольствие. Заржавели доспехи у солдата – трах по морде. Испортил плотник доску – деревяшкой по башке. «У меня, – кричит, – нет других. Где я возьму?» Надуется, губы выпятит, молчит. Один Барбоса ладит с ним.

– А как Мескита? – Себастьян отодвинулся от жаровни, прилег рядом со штурманом.

– Альваро знает толк в нашем деле, – похвалил Мафра. – Поощряет заготовителей, набил трюм солониной. Сам видишь: тепло, не мерзнем, не голодаем. При нужде со всеми поделимся. Иногда резковат, сорвется, накричит… Но не держит зла на душе.

– Повезло вам, – съязвил кормчий.

– Эстебан помогает ему, – не заметил насмешки штурман.

– Порою кажется, будто Гомес командует кораблем, – перебил Сан-Мартин. – Говорят, банкиры в Севилье прочили его на место капитан-генерала?

– Было такое, – подтвердил разомлевший от тепла и пищи баск.

– Что помешало? – заинтересовался астролог. Его тонкие женские брови вздернулись к атласной шапочке, щеки с редкими волосиками втянулись, глаза сделались крупными, темными, глубокими.

– Король не хотел видеть во главе экспедиции неизвестного португальца.

– А Магеллан? – удивился Мафра.

– У него были идея, карта, влиятельные родственники жены-испанки.

– Она лузитанка (португалка), – уточнил астролог.

– Тесть получил гражданство в Севильских землях.

– Это не довод, – замотал головой Мафра.

– Гомес может легко изменить королю, вернуться в Лиссабон и жить припеваючи, а Магеллан обижен Мануэлом, не простит ему унижений. У адмирала только один путь – на запад. Он добьется победы или умрет вместе с нами.

– Магеллан дружил с Гомесом?

– Да.

– Как же Эстебан подчинился ему? Почему не примкнул к Картахене? Ты разговаривал с ним?

– Предлагал подписать прошение. Он поставил закорючку, так что ничего не разберешь. Да ведь и вы подписывали, а что толку? Как ночью понесло на корабли, так в штаны наложили… Заперлись в каюте со слугами, ждали конца, чтобы присягнуть победителю.

– Год назад мы дали клятву! – жестко напомнил Мафра. – Прошение – не мятеж. Вы сами перегнули палку, она ударила вас.

– Зачем спорить? – растирая кулаками глаза, вяло сказал Элькано.

– Подай прошение, покайся, – посоветовал Сан-Мартин. – Хочешь, мы попросим за тебя?

– Не могу, люди перестанут уважать.

– Что тебе до людей? – уговаривал астролог– Совсем загнешься!

– Не-е… – сонно промычал баск. – Первые дни вызывал по одному, бил палкой, ремнем, чем попало, требовал кланяться, опускаться на колени.

– И тебя? – ужаснулся Мафра.

– Меня еще сильнее, – пробурчал засыпавший кормчий.

– Досталось бедняге, получил сполна, – посочувствовал астролог, помогая штурману уложить Себастьяна. – Сколько ему кандалы носить? Неужели так поплывет?

Мафра молчал. Они перевернули забывшегося сном баска на спину, стянули грязные башмаки, уселись напротив на кровать и глядели на него, вздыхая и покачивая головами. Из худой груди кормчего со свистом вырывался воздух, судорожно подергивались сжатые в кулаки руки с ободранной кожей и запекшейся кровью.

– У него есть наследники? – спросил Мафра, следя за шевелившимися пальцами ног.

– Рано хоронишь! – упрекнул Сан-Мартин. – Если Господь помиловал, то сохранит. Видать, ангел заступился, раз жив остался.

– Друг Кесады, доверенный Картахены – главный зачинщик смуты, – шепотом перечислил штурман. – Нет, не зверь Магеллан, коли помиловал. Другой бы казнил!

– Верно, – согласился астролог.

* * *

– Псалом пятьдесят седьмой, – торжественно произнес отец Антоний, приподнимая указательный палец правой руки, как делал в момент проповедей, – «Не погуби». «Писание Давидово».

Энрике запахнул старый хозяйский халат, надетый поверх грубых матросских штанов, сел на стул.

Монах вдохновенно начал:

 
– «Подлинно ли говорите правду, справедливо ли судите,
сыны человеческие?
Составляете в сердце беззаконие, кладете на весы злодеяния
ваших рук на земле.
Отступили нечестивые с самого рождения; заблуждаются от утробы
матери, лгут.
Яд у них, как яд змеи, – глухого аспида, затыкающего уши.
Не слышат они голоса самого искусного заклинателя.
Боже! Сокруши зубы в их устах; разбей львиные челюсти!»
 

– гневно произнес Антоний. Энрике боязливо прикрыл ладонью рот, засопел в руку. – Царь Давид грозит злодеям! – отвлекся священник. Малаец успокоился, но руки не отнял, так и сидел с зажатым носом.

 
«Да исчезнут, как протекающая вода.
Когда напрягут стрелы, пусть они будут, как переломленные.
Убегут, как распускающаяся улитка; не увидят солнца,
как выкидыш женщины.
Прежде, нежели ваши котлы ощутят горячий терн,
свежее и обгоревшее мясо, вихрь разнесет их.
Увидев отмщение, праведник возрадуется; омоет стопы
в крови нечестивого.
Человек скажет: "Подлинно вкушать плод праведнику! Есть Бог,
осуждающий на земле!"»
 

– Понравилось? – радостно улыбнулся Антоний.

– Нет, – замотал головой слуга. – О пальме Соломона мне больше нравится. Соломон любил много женщин, писал о них, а царь Давид грозит всем и жалуется.

– У Соломона – плотская любовь, а здесь – псалмы Господу. Перекрестись, окаянный! За такие мысли Господь накажет, – припугнул ученика монах.

Энрике осенил себя знамением.

– Псалом номер пятьдесят восьмой тоже называется «Не погуби». «Писание Давида, когда Саул послал стеречь его дом, чтобы умертвить», – францисканец прочитал первую строку.

– За что? – прервал малаец.

Священник подумал и наставительно произнес:

– Плохо служил хозяину.

– Разве у царя есть хозяин? – не поверил раб.

– Господь всем хозяин, – не растерялся Антоний.

– Кто такой Саул? – не унимался Энрике.

– Плохой вождь племени израильтян, – пояснил монах. – Замолчи и слушай:

 
«Боже мой, избавь меня от врагов, защити от восставших на меня.
Укрой от людей, делающих беззаконие; спаси от кровожадных.
Сильные воины собираются на меня, подстерегают душу мою
безгрешную.
Без вины моей сбегаются и вооружаются…»
 

– За что? – не понял раб.

– За веру.

– За какую?

– Саул с придворными поклоняется языческим идолам, а Давид – Господу. Поэтому они ненавидят псалмопевца, хотят убить его.

– Коли боги плохие, их надо высечь плетью и кинуть на землю в холодное сырое место, как у нас в трюме, тогда они станут послушными, начнут помогать людям. Зачем убивать друг друга из-за духов?

– Сколько раз тебе говорить? – рассердился монах. – Бог христиан – самый сильный! Нельзя плевать или сморкаться на Его изображение. За это Он карает смертью. Человек не в силах изменить волю Всевышнего. Наш удел – покоряться Ему! Понял?

– Да, но только не Бог наказывает людей, а хозяин. Это он приказал убить врагов.

– Я вторую неделю читаю Священное Писание, объясняю догматы католической Церкви, а ты как был дикарем, так и остался. Неужели на тебя не снизошла Благодать Божия?

– Никто на меня не спустился, – признался слуга и попросил прочитать о пальме.

– Хорошо, – сдался Антоний, – но потом вернемся к псалмам, выучим целую книжку!

Малаец не возразил. Монах пошелестел помятыми страницами, отыскал нужную главу, воскликнул мальчишеским голосом:

 
«О, ты прекрасна, возлюбленная моя, ты прекрасна!
Твои голубиные глаза под кудрями твоими.
Волосы, как стадо коз, сходящих с горы Галаадской.
Зубы, как стадо выходящих из купальни стриженых овец,
У которых по паре ягнят, и бесплодной нет между ними.
Губы твои, как алая лента; и уста любезны.
Ланиты под кудрями, как половинки гранатового яблока.
Шея, как сооруженный для оружий столп Давидов.
Тысяча щитов висит на нем – все щиты сильных.
Два сосца, как пасущиеся между лилиями двойни молодой серны.
Доколе день дышит прохладою, и убегают тени,
Я пойду на мирровую гору, на холм фимиама.
Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, пятна нет на тебе…»
 

(Песн. П. 4, 1–7).

– Ха-ха-ха! – раздался голос Барбосы. – Я вижу, ты выздоровел, коли читаешь про любовь! – смеялся Дуарте у порога адмиральской каюты. Он обернулся к малайцу и брезгливо добавил: – У, нарядился, дикарь! Брысь со стула! Принеси ужин, сейчас хозяин пожалует!

– Мы изучаем Библию, – покраснел Антоний, – псалмы, Евангелия…

– Сосцы серны, лилии, пятна… – продолжил Дуарте. – Не припомню их в Новом Завете. Оглох, краснокожий? – повысил голос на слугу. – Готовь ужин!

Энрике нарочито медленно поднялся со стула, гордо выпрямился, с достоинством поправил лоснившийся от сала халат, сложил руки на груди, встал у входа.

– Вон отсюда, собака! – заревел Барбоса.

– Мне велено неотступно следить за учителем, – заявил раб, отворачиваясь от капитана.

– Чего шумишь? – адмирал появился на пороге. – Опять ругаешь раба? Если бы он всех слушался, я бы утопил его в море.

– Энрике тоже человек, – заступился за слугу Антоний.

– Отстань, святоша! – перебил Дуарте. – Он воспримет равенство по-своему, возомнит о себе черт знает что.

– Словом Божьим человека не испортишь! Оно поднимает людей на ноги, дает силы, препятствует злу.

– Фернандо, ты звал меня на ужин или на проповедь? – недоумевал капитан.

– Молодец, Антоний! – похвалил адмирал. – Вновь обретаешь разум.

– Я не терял его, это вас покинула Добродетель.

– Опять за старое… – вмешался шурин. – Надоело все, хочу есть!

– Тебе не грех послушать! – одернул Фернандо. – Он вас давно не учил.

– Простите моряков, – потребовал священник, – снимите цепи!

– Простить? – возмутился Барбоса. – Их надо было повесить, головы порубить. Сволочь трюмная, бунтовать вздумала? А этого не хотите? – сложил кукиш и трахнул по столу кулаком. – Утопить дармоедов, четвертовать!

– Вы голодны, поэтому злы, – решил Антоний.

– Правильно, – поддержал его адмирал и велел слуге принести мясо с вином.

– Заступник нашелся! – надулся шурин. – Они бы разорвали тебя на куски. Ты забыл о призывах де ла Рейны?

– Нет.

– Так чего просишь?

– Нельзя мучить людей, они раскаялись.

– Мескита говорит иное о доминиканце.

– Отец де ла Рейна болен, лишился рассудка, – не судите его строго! Бог покарал священника за грехи.

– Но других не наказал.

– Вы мало били и пытали их? – возвысил голос монах.

– Достаточно, – ухмыльнулся Дуарте – чтобы запомнили на всю жизнь.

– Пора прекратить истязания! – заволновался францисканец. – Послушайте, что сказал Господь…

– О сосцах серны? – уколол Барбоса.

– Ты читал книгу Соломона? – удивился Магеллан.

– Лилии, виноградники, кудри на щеках, прочая дребедень, – пояснил шурин.

– Свои любимые песни вместо Иезекииля и Откровения Иоанна? – допытывался Фернандо.

– Да, – признался Антоний.

– Боже праведный, значит, ты обрел покой.

– Прикажите снять кандалы! – попросил священник. – Моя душа перестанет болеть, когда наступит мир.

– Ох, нежности! – вздохнул шурин. – У праведника душа болит… Он нас, злодеев, будет обличать, пока арестанты не поднимут черный флаг и не утопят его за бортом.

– Я вам верил, пошел с вами, а вы…

– Я не забыл лиссабонские вечера, – ответил адмирал, усаживаясь за стол, – не забыл и подготовку экспедиции в Севилье, когда все могли умереть, не выйдя в океан. Не забуду, как чуть не лишился кораблей на пути к островам, и не допущу нового мятежа! Вы зря спорите. Вы оба правы. Излишняя строгость вредна, как неразумная добродетель. Люди устали, начали роптать. Наши союзники жалеют их, подкармливают. Думаешь, я не замечаю, как на твоем корабле помогают заключенным? Как у Мескиты выносят на палубу подышать свежим воздухом доминиканца? Как за спиной Серрана сменяют у помп провинившихся? Вижу и жду, когда наказание превысит разумный предел. Человек должен раскаяться, но не обозлиться. Иначе нас уничтожат. Мы обязаны показать зубы, запугать, пресечь в зародыше бунт, сделать моряков послушными.

Где разумный придел наказания? Антоний призывает покончить с расправой, ты – жаждешь крови. Тебя боятся, его любят, но уважают одинаково. Каждый из вас ошибается, полагая, будто его путь исправления людей истинный. Если дать вам волю, то одного убьют, а над вторым будут смеяться. Механизм власти заключается в сочетании крайностей. Вы оба нужны. Я понял это в Индии. Ругань и мордобой не поведут солдат в сражение.

Я освобожу людей, когда начнем вытаскивать корабли на берег. Среди осужденных есть плотники, конопатчики, кузнецы – без них не обойтись. Мне нужны работники, а не лошади. Сначала раскуем мастеров, это успокоит народ, даст надежду товарищам. Желая сбросить цепи, они станут расторопнее, услужливее. Зависть к друзьям вытеснит злобу по отношению к нам. Бунтари превратятся в послушных моряков.

– Серран жаловался – течь усиливается, – напомнил Дуарте, – а разгрузка продлится два-три дня.

– Он просил твои помпы?

– Пока справляется своими механизмами.

– Пусть поставит арестантов круглосуточно качать коромысла, свободных – на перевозку!

– Давай при отливе положим каравеллу на грунт и по дну перетащим товары? – предложил шурин.

– Не спеши, – возразил Фернандо. – Такелаж не сняли, переборки не выдержат нагрузки. Чего стоишь? – обратился к священнику– Садись ужинать!

– Я пойду, – застеснялся Антоний. – У вас дела…

– Не помешаешь. Тебе полезно подкрепиться вином.

– Я…

– Садись! – приказал хозяин.

– Фернандо, вели рабу слушаться меня! – попросил шурин. – Я твой родственник, в одном доме живем. Говорю ему: неси ужин! А он отвернулся, стоит, как статуя.

– Разве Энрике должен подчиняться кому-нибудь еще, кроме меня? – улыбнулся адмирал.

– В Испании он слушался Белису.

– Вы грубо разговариваете с ним. Он зол на вас, – промолвил францисканец.

– Какой обидчивый! – усмехнулся Барбоса. – Я наловлю сотню рабов и отправлю на рынок.

– Энрике принял христианство, отчего заслуживает иного обращения.

– Он – раб! – воскликнул Дуарте. – Этим все сказано.

– Он – человек! – не уступал Антоний.

– Давно стал им?

– С момента крещения святой водой.

– Матерь Божья! Так все дикари превратятся в людей и откажутся подчиняться!

– Мы воспитаем в них покорность Господу и белым наместникам, – пояснил Фернандо.

– Антоний будет обличать и наместников.

– Что в том плохого? Пусть лучше капелланы ругают власть, чем туземные князьки. Мы всегда договоримся со священниками.

– Зачем вы так? – обиделся монах.

– Сделаю тебя архиепископом, затем кардиналом, – пообещал Фернандо.

– Я служу Господу не ради красной шапки.

– Одно другому не мешает, – заметил адмирал. – Мы построим на островах новое царство. У Колумба не получилось, а мы сделаем. Ты бы, Дуарте, не кричал на Энрике… Он рожден свободным человеком, не привык к грубому обращению.

– Вот те раз, – недовольно пробормотал шурин. – Просил покарать раба, а оказался виноват!

– Хвала Господу! – замахал ручками францисканец. – Сеньор капитан-генерал осудил гордыню.

– Гнал бы ты его подальше, – без злобы посоветовал шурин. – Монах хорош на паперти, а не на корабле.

– Хватит спорить, пора ужинать! – услышав звон посуды, воскликнул Магеллан.

* * *

Вечерело. Оранжевое солнце укладывалось спать в белоснежную перину холмов, окрашивало их бледно-розовым цветом персидского шелка. Над ним сгустились тучки-одеяла, блиставшие перламутровыми переливами, от холодного чернильно-фиолетового до пышущего жаром алого. Меж ними дымно-золотистыми столбами пробивались лучи, в которых отец Антоний увидел бы ангелов. Рваные мутные клочья облаков шевелились и таяли. Бледно-голубое небо над покрывалом поднималось вверх, сгущалось синевой, наливалось тяжестью. Нетерпеливый месяц карабкался из-за темного горизонта, тащил за собой стальные звездочки-заклепки. Примораживало.

Пламя костра обжигало озябшие руки, отгоняло от набухшей влагой прогалины осевший снег, обнажало дышавшие испариной песок и камни. Сизый дым поднимался над головой, скапливался легкой тучей и понемногу исчезал в наступавших сумерках. Потрескивали сучья, гудел огонь, будоражил голодные желудки. От сырой одежды шел пар, воняло потом.

– Кабы зверя подстрелить да на вертел, – размечтался Сантандрес, шуровавший веткой в золе.

– Ищи теперь… – недовольно пробурчал солдат, смешно выпячивая зад, подставляя спину теплу– Одни вороны летают.

– Не подпали седалище, – предостерег Хинес.

– Промок, – пожаловался бедняга. – Третий час сидим, ждем. Сколько терпеть?

– Пока не вернутся, – в сотый раз ответил матрос– Васко велел ждать до вечера, а потом возвращаться! Чего тебе надо?

– Успеем, – успокоил Сантандрес– Ночь будет ясная, звездная, пойдем домой по следам.

Солдат снял шлем, вскинул голову, внимательно огляделся. Полюбовался закатом, прислушался – не дует ли ветер?

– Лучше пойти встретить, чем мерзнуть посреди равнины, – предложил Эрнандес.

– Васко приказал ждать, – повторил Хинес.

– А если они не вернутся?

– Утром начнем искать.

– Мало нас, – заметил солдат, растирая подсыхающие штаны.

– Зато имеем огненный бой, – похвастался Эрнандес.

– Сила! – ухмыльнулся солдат. – Пять раз бабахнем, полчаса будем заряжать.

– Больше не надо, дикари разбегутся от одного выстрела.

– Эй, вояки, – крикнул солдат матросам, – вы согласны с ними? Столпившиеся у костра люди угрюмо молчали.

– Чего народ баламутишь? – одернул Хинес.

– Ты не командир, не затыкай рот! – огрызнулся солдат. – Я свое дело знаю.

– Может, заночуем на корабле, а утром вернемся? – кто-то робко подал голос.

– Полдня потеряем, – прикинул Эрнандес– Негоже ребят одних оставлять.

– Тогда пошли искать, – поддержал молодой парень в ржавой кирасе. – Холодно на месте стоять.

– Не торопись, – удержал Хинес– Сейчас обсохнем, согреемся и пойдем.

– Вояки! – усмехнулся солдат. – Мы уйдем отсюда, а они вернутся. Так и будем всю ночь друг друга искать.

– Дело говорит, – заспорили моряки.

– Приказ один: ждать либо возвращаться! – продолжил солдат. – Нельзя нарушать дисциплину. Не хватало нам самим заблудиться! Кто знает эти места? Без солнца я заплутаю в холмах.

– Звезды не подведут, – заверил Хинес.

– Вдруг тучи скроют небо, и выпадет снег? – не сдавался солдат.

– Поэтому надо спешить, пока видно следы, – подытожил Эрнандес– К океану в любом случае выберемся.

День догорал вместе с костром. Солнце зарывалось в белоснежную кровать, краснело напоследок, будто молодая девушка в ожидании жениxa. Облака сгустились, нависли над ним, закрыли лазейки желтоватых лучей. На небе появились звездочки. Взобравшийся на небосвод месяц побелел, засеребрился. От холмов потянулись длинные темные тени. Люди жались к теплу, лениво бранились, не желали покидать дымящийся пятачок земли с разбросанными углями и потрескивающими головешками. Все понимали, что назад не пойдут, пока не вернутся товарищи или не отыщутся их останки. Напряженное ожидание и отсутствие дела вынуждали спорить, болтать пустые слова, упрекать друг друга в мелочах, обижаться.

– Хватит ждать! – решил солдат. – Пошли искать Васко! – Разговоры стихли, матросы обернулись к нему– Теперь я буду командиром! – заявил опытный воин.

– Почему ты? – спросил Хинес– Эрнандес старше тебя.

– Мы собираемся не на кладбище и по морю не поплывем, – возразил солдат.

– Пусть командует, – промолвил Эрнандес и первым поднял мушкет.

– Эй, молодежь! – прикрикнул солдат на моряков. – Забирай оружие! – Матросы нехотя побрели к щитам, мечам, прочей амуниции. – По дороге не растягивайтесь! – велел солдат, проверяя доспехи и подтягивая ремешки, как упряжь лошадей. – Эрнандес, веди отряд по следам! Хинес, захвати в шлем угли! Часа через два отдохнем. Ну, тронулись!

Разведчики медленно гусеницей поползли к холмам, зловеще поблескивая стальной броней и ощетинившись копьями.

* * *

Выбившись из сил, Леон повалился на снег. Пламеневшим лицом почувствовал, как растаяли снежинки, капли потекли по щекам. Заныло расслабленное тело, сдавило в груди, загудело в голове. Наверное, раньше он ощущал это, но старался не замечать, а теперь отступил, сдался. Он зарылся в снег и застонал.

– Вставай, Леон! – тормошил Васко. – Замерзнем. Немного осталось… Мы возвращаемся по своим следам. Я думаю, мы здесь были. – Он опустился на колени рядом с товарищем, перевернул его из последних сил, упал рядом. – Поднимайся, Леон… – Васко начал засыпать. Однако в последний момент заставил себя подтянуть ноги, перевалился на бок, встал на четвереньки. – Уф! – стряхнул дрему, отер лицо снегом. – Раскис? – спросил то ли себя, то ли итальянца. – Мы один раз чуть не замерзли, второй раз Бог не помилует. Очнись! – принялся растирать лицо другу, дуть в глаза. – У нас нет огня – замерзнем! Посмотри на меня, не спи! – умолял его.

Панкальдо с трудом разлепил веки.

– Устал, сейчас… – выдохнул матрос.

Морион скатился с головы итальянца, шапка упала в снег.

– Ты умрешь! – рассвирепел Гальего, схватил матроса за голову растер уши. Панкальдо взвыл от боли. – Мычи, скотина, я не дам тебе подохнуть! – не отпускал его португалец.

Леон открыл глаза, попытался освободиться.

– Не мучь! – попросил он. – Я посплю.

– Вставай! – требовал Гальего. Уши Панкальдо налились кровью, покраснели, распухли. – Больно?

– Да, – итальянец замотал головой и решительно вырвался.

– Вот и хорошо, – обрадовался Васко. – У тебя много сил, ты – крепкий человек. Не губи себя, поднимись!

– Сейчас… – повторил Леон.

Матрос помог ему подняться со снега. Свесив голову на грудь, Леон сидел посреди сугроба, готовый рухнуть на землю.

– Молодец! – похвалил Васко. – Теперь умойся… – натер итальянцу голову снегом. Холодные капли потекли за шиворот. Панкальдо пришел в себя.

– Ты что? – он повернул голову– Зачем уши надрал? Болят… – пощупал набухшее кровью горячее ухо. – А если я тебе?

– Давай, – согласился португалец, – я не прочь. Только сначала встань на ноги! Сам сможешь?

– Попробую, – надулся Леон. – Дрянь ты, а не человек!

Однако пытаться не стал, сидел, мотал головой, ошалело глазел по сторонам. Прошла минута, вторая.

– Ну… – подбадривал Васко.

– Куда нас занесло?! – недовольно пробормотал итальянец, глядя в черноту ночи. – Там кусты или хижина?

– Тень от холма.

– Тень? – удивился Панкальдо.

– Посмотри, какой большой месяц, хоть веревку завязывай!

– Звезды… – поднял голову Леон. – Дева Мария на них…

– Отдохнем немного и пойдем дальше, – предложил Васко. – Не заснешь?

– Нет, – пообещал итальянец.

Они уселись спиной к спине и молча глядели в небо.

– Великаны не дикари, – прерывая зловещую тишину, с далеким волчьим воем, сказал итальянец. – Лихо одурачили нас. Заманили в лабиринт и бросили.

– Могло быть хуже, – мрачно добавил Васко. – Когда следы стали пропадать, из трех превращаться в один, двоиться, разбредаться в стороны, петлять, я подумал: тут кроется что-то неладное.

– Мне казалось, будто кто-то наблюдал за нами – признался Леон. – Почему они не напали?

– Не знаю.

– Надо было засветло повернуть назад, а мы заплутали в холмах. Ты уверен, что это наши следы?

– Они меньше ног туземцев.

– Мне чудится, будто мы здесь не одни. – Леон боязливо огляделся по сторонам. – Почему волки не подходят близко, кого боятся?

– Снег пахнет людьми, – пояснил Васко, – но где они?

– Ждут, когда обессилим.

– А ты думал, они выйдут встречать нас, женщин приведут? – горько усмехнулся португалец. – Ты зачем ищешь их?

– Сам знаешь…

– Тогда помалкивай.

– Страшно сидеть без оружия, ждать, когда великаны накинутся с дубинами.

– Значит, отдышался, отдохнул.

– Зябко.

– Сейчас пойдем, только еще чуть-чуть…

Теперь Гальего не хотел подниматься, тянул время.

– Нужно по звездам выбираться из лабиринта на восток, – решил Леон, – прямо к океану.

– Отсюда полдня пути до залива, а берегом неизвестно, сколько придется брести до кораблей, – не согласился товарищ. – Если к утру не вылезем из холмов – пойдем на солнце.

Они поднялись и побрели вдоль лощины по темневшей в снегу цепочке следов, держась дальше от холмов, опасаясь встречи с людьми, которых искали две недели. Хрустел примороженный снег, лязгали мешавшие движению доспехи, холодили плечи и грудь. Посреди бело-серой пустыни сумрачный блеск брони отпугивал великанов, превращал моряков в необыкновенных существ, сохранял жизнь. Хрустальный месяц повис над головой. От него или от звездочек – серебряных колокольчиков, а может быть, от изнеможения звенело в ушах. К звону примешивались шипение и свист, будто лопнул кожаный пузырь, и ветер шумит в снастях. Сквозь монотонный гул доносились редкие крики птиц, напуганных одинокими фигурами, вой хищников. На это не обращали внимания, словно прорывавшиеся сквозь шум в голове внешние звуки были из другого мира. Осталось одно – двигаться, медленно переставлять ноющие одеревеневшие ноги, теряющие чувствительность к морозу. В глазах рябило от бесконечного однообразия полей. Вершины холмов то приближались, то растворялись вдалеке. Темень преграждала путь, отступала назад, обнажала петляющую полоску их собственных следов. Моряки давно потеряли туземцев, блуждали в лабиринте.

Выбившись из сил, садились в сугроб, терли виски, хрипло дышали, молчали, не замечали алмазной красоты неба, пухового простора долин. С неимоверным напряжением заставляли себя подняться, понимали, что главные враги – холод и сон – подкрадываются все ближе. Поддерживая друг друга за плечи, упорно шли вперед, таранили пространство, следили за тем, чтобы не сбиться со следа, не потерять ниточку надежды.

Посреди ночи моряки спустились в низину, где наткнулись на вторую, затем на третью человеческие тропы. Они не сразу поняли, что нашли выход. Помутившееся сознание среди звериных следов выхватило отпечатки испанских сапог. Друзья чуть не лишились рассудка и закричали. Кого они звали на помощь? Осипнув, моряки убедились: здесь нет белых людей. Все же стало легче идти, надежда обрела зримые очертания. Равнина, на которой отдыхал отряд, лежала где-то неподалеку.

Когда впереди показались солдаты – темные точки на погребальном саване, матросы опустились в снег, безропотно покорились судьбе. Они не сомневались: вернулись великаны. Не было желания кричать, молиться, сопротивляться, бежать, спрятаться за холмом. Разве можно улететь по воздуху, не оставив предательских следов? Леон скинул шлем, повалился на спину, стиснул зубы, заскулил от злости и досады, как загнанный в подворотню пес. Васко отвернулся от надвигавшихся фигур, равнодушно поглядел на приятеля. Захотелось расстегнуть ремешки, скинуть мешавший дыханию нагрудник. Усталость и лень пересилили желание. Португалец нырнул в сугроб, прикрыл голову обмороженными руками. Он слышал, как успокоился Панкальдо, как отчаянно до боли в голове зазвенели колокольчики, шквалом налетел ветер, и все стихло. Васко потерял сознание.