Текст книги "Безымянные"

Смерть…

Вот то слово, от которого он пытался отогнать мысли. Слово, которое не смел произнести даже внутри собственного сознания. Отвратительное, страшное и безапелляционное. Да… Вот что ужаснее всего: смерть нельзя обжаловать. Всё что угодно может подлежать пересмотру, но только не она. Всего лишь одна попытка. Не две, не три…

Динозавр улыбается окровавленными зубами-осколками: «У тебя было целых три мяча, Кенджи. Три мяча! Ах, как жаль, что один пролетел мимо… Может, это именно он угодил в двигатель твоего Боинга?»

Динозавр Дино вразвалку, шаркающей походкой направляется в сторону Кенджи. Его жёлтое пузо тащится по земле. Он старается улыбаться, но Номер Шесть видит, как осколки царапают его губы, и по ним льётся кровь.

Если бы третий мяч попал в цель, он не оказался бы в том самолете. Теперь Кенджи знал это наверняка. Однако он всё равно бы умер. Рано или поздно. Это неизбежно. А значит, неизбежно и то, что происходит сейчас. В это очень не хотелось верить. Но Номер Шесть чувствовал, что это действительно так.

Все события связаны между собой. Три мяча. Три инстанции. В третьей он проиграл. Дело было отправлено на новое рассмотрение. И вот кульминация всего процесса – оглашение приговора. Приговора, который не подлежит обжалованию. Мячей больше не осталось, и защищать его интересы здесь некому. А все его миллиарды больше не имеют никакого значения: деньги не интересуют Ничто, и сюда нельзя позвать адвоката. С другой стороны, чем бы адвокат ему помог? Динозавра он уже не выиграл. И за это Дино перегрызёт ему горло зубами-осколками.

Всё это показалось Кенджи забавным. И если бы он мог, то улыбнулся бы. Жаль, что он редко делал это при жизни. Но теперь вместо него улыбается Дино.

– Теперь, я вижу, ты знаешь, где ты, Номер Шесть.

– Я не боюсь, – ответил Кенджи.

– Боишься. Все боятся. Но этого мало.

– Для чего мало?

– Этого мало для того, чтобы жить… – ответил Дино.

Номер семь

Аркадий Стародуб медленно шёл по длинному коридору. Дощатый пол тяжело стонал под каждым его шагом. По сторонам, словно по стойке смирно, выстроились одинаковые тёмно-коричневые деревянные двери.

Кроме старика на этаже никого не осталось, хотя большую часть времени коридоры академии задыхались от количества людей. Короткий рабочий день уже несколько часов как закончился, но воздух до сих пор ощущался спёртым и сухим, отчего в горле немного першило.

Борясь с очередным приступом кашля, Аркадий наконец миновал пыльный коридор и подошёл к своему кабинету. Длинными морщинистыми пальцами он взялся за дверную ручку и потянул её вниз…

На мгновение Аркадий замер. Какое-то новое, неведомое чувство охватило его: оно, будто струйка ледяной воды, проникло в дыхательные пути и устремилось вниз. Холод пронзил солнечное сплетение, а затем живот. Внутренние органы словно покрылись льдом.

Старик внимательно посмотрел на деревянную дверь. Он открывал и закрывал её десятки тысяч раз, но никогда толком не разглядывал. По непонятной причине возникла мысль, что он больше её не увидит.

Аркадий долгим внимательным взглядом учёного окинул дверное полотно. Он словно пытался запечатлеть его в памяти в мельчайших деталях. Несколько трещин в верхнем правом углу отдалённо напоминали латинскую букву «Y». Рядом с золотой табличкой, на которой большими чёрными буквами значилось «Профессор Стародуб Аркадий Тимофеевич, доктор философских наук», появился небольшой скол.

Приступ ностальгии длился недолго, и Аркадий Стародуб зашёл в кабинет. Он плотно закрыл за собой дверь и на всякий случай подёргал ручку. Двери нужно обязательно закрывать. В открытую дверь может что-нибудь проникнуть.

В комнате, заставленной книжными шкафами, которые угрюмо нависли над небольшим письменным столом, царил полумрак. Аркадий, не включая свет, взял с полок несколько томов и положил в сумку. Он планировал в это время уже покинуть академию, но решил ещё ненадолго задержаться. Медленно прошёлся вдоль книжных полок. Затем сел за стол и перебрал стопки скопившихся документов. Часть из них засунул в портфель, а остальные разложил по ящикам.

«Вроде, всё готово», – подумал философ.

«Но к чему?» – неожиданно спросил он сам себя.

* * *

Через час Аркадий добрался до дома. Он снял верхнюю одежду и, оставив сумку с книгами и портфель в прихожей, направился на кухню. На подоконнике небольшого окна раскинул свои фалангообразные ветви декабрист[2]2
  Народное название кактуса Шлюмбергера.


[Закрыть].

Взгляд профессора Стародуба остановился на растении. Он не мог оторвать от него глаз, словно декабрист обладал гипнотическими свойствами. Когда старик нашёл в себе силы отвести взгляд, он устало вздохнул и открыл холодильник, но почти сразу же его закрыл, так ничего и не взяв. Стараясь не смотреть на цветок, Аркадий вернулся в гостиную и сел на диван. Стрелки часов показывали девятнадцать сорок.

Аркадий хотел включить телевизор, но, пока искал пульт, передумал. У него возникло странное ощущение, что это время стоит провести иначе.

Философ подошёл к стационарному телефону, но так и не поднял трубку. Его взгляд остановился на многочисленных чёрно-белых и цветных фотографиях, стоявших на комоде рядом. На них застыли безмолвные лица всех его родных. Отец с матерью. Жена Зоя. Сын Александр. Несколько самых близких друзей.

Ни одного из них уже не было в живых. На глазах Аркадия выступили слёзы.

«Я скоро приду к вам, дорогие мои. Очень скоро…» – старик вытер ладонью глаза и подошёл к окну. Оттуда открывался прекрасный вид на Москву. Но старик смотрел не на город. Его взгляд был прикован к небу.

В такие моменты Аркадий обычно либо погружался в воспоминания, либо размышлял. Он уже очень долгое время оставался в этом мире один.

Облокотившись на подоконник, философ созерцал в безоблачном небе необычно яркую и большую для Москвы луну.

Он думал о том, что жизнь как начинается с одиночества, так одиночеством и заканчивается. Остаются только небольшие отрезки времени, наполненные воспоминаниями и чувствами. Они оставляют после себя лишь потрёпанные документы, полузабытые награды и множество бесполезных предметов, значимость которых рассеивается быстрее, чем память об их владельце. Одинокая мебель, завешенные зеркала и запертые двери.

За окном окончательно стемнело, а луна спряталась за пеленой облаков.

Аркадий лёг на кровать и закрыл глаза. Ему казалось, он слышит плач новорождённого ребёнка, очень похожий на плач его собственного сына.

Жизнь подходила к концу. Книги, которые он забрал из академии, так и остались лежать в коридоре. Потёртый паспорт уже никогда не покинет кармана пальто. Тихонько поскрипывала старинная мебель, будто прощаясь со своим последним владельцем. Входная дверь была заперта на ключ.

Дверь…

Последняя мысль вызвала у философа тревогу и беспокойство. Закрыл ли он после ухода дверь кабинета? Мозг из последних сил обратился к памяти, но не смог получить ясного ответа. Руки в момент ухода были заняты сумкой с книгами и портфелем, а значит, есть вероятность, что дверь в его кабинет осталась открытой.

Аркадий хотел подняться с кровати и, несмотря на позднее время, поехать на работу, но было уже слишком поздно…

Было поздно закрывать какие-либо двери. Эта дверь навсегда останется для него открытой. Дверь, в которую может проникнуть что угодно. И это что-то ожидало по ту сторону порога.

* * *

– Сынок! Пора вставать!

Это был голос мамы. Аркадий открыл глаза, но ничего не увидел. Вокруг царила кромешная тьма. Аркадий хотел откликнуться, но не смог. Он не ощущал своего тела и словно парил в черноте.

– Папа! Ты, наконец, пришёл!

Это уже говорил сын.

– Дорогой? Ты слышишь? – прозвучал голос Зои.

«Где я? Почему ничего не видно?»

Думать удавалось с трудом, словно мозг погрузили в пугающе вязкую субстанцию, тормозящую движение нейронов и все другие процессы, необходимые для мышления.

Что-то блеснуло. Появилась полоса света. Световой отрезок пересёк незримую черту и не прервался. Незавершённый отрезок – это луч. Аркадию вспомнился Островский. Луч света в тёмном царстве. Или правильнее будет сказать в царстве тьмы?

Вновь послышались голоса родителей, сына и жены. Теперь они звали его все одновременно. Вскоре Аркадий начал различать голоса друзей и дальних родственников. Голоса всё прибавлялись и прибавлялись. Звучали громче. Они перемешивались между собой, и вскоре стало невозможно различать отдельные слова. Этот шум вытеснил черноту, и одновременно к Аркадию вернулось ощущение самого себя. Как будто чернота и была той самой субстанцией, что блокировала любую деятельность. Философ глубоко вздохнул. Шум проник в него, и они стали единым целым.

– Приветствую тебя, Номер Семь.

Все стихло. Когда Оно говорит, всё остальное замолкает. Аркадий сразу это понял.

Вновь появился шум. Но теперь он звучал иначе. Аркадий начал различать отдельные голоса. Ему даже показалось, как кто-то крикнул: «Берегись!»

– Номер Семь…

Вновь всё стихло.

– О чём ты хочешь спросить?

За довольно долгую по человеческим меркам жизнь Аркадий прочёл и сам написал немало книг по теологии и философии. Он задавался вопросами о мире и месте в нём человека, возможности существования высшего разума, души и загробной жизни. Профессор часто задумывался, какие бы вопросы задал в такой ситуации, но не предполагал, что страх станет этому преградой.

Он замер, словно мышь, над которой нависли скрюченные когтистые лапы хищной птицы. «Берегись!» – вот что кричали ему родные. Но как они здесь оказались и где «здесь»? Почему он их слышит?

– Страх – это естественно, Номер Семь. У тебя достаточно времени, чтобы собраться с мыслями.

«Вот он выбор, – подумал Аркадий, – или только его иллюзия. Сложнейшее явление, сыгравшее в истории самую значительную роль. Оно предопределило всё существование человека. В христианской традиции Ева делает выбор: ест яблоко – и всё человечество изгоняется из рая. Выбор совершает “отец атомной бомбы” Роберт Оппенгеймер – и миллионы людей низвергаются в радиационный ад страшнее того, что описывал Данте. Теперь выбор стоит передо мной. И чем же я рискую? Ева не знала, какие беды кроются за одним кусочком сладкого фрукта. А Оппенгеймер должен был знать… В любом случае, знание, равно как и незнание, не освобождает от ответственности».

– Выбор, Номер Семь. Всё верно… Я знаю, чего ты хочешь. Но ты всегда сможешь назвать своё имя…

– Имя? – Аркадию показалось это знакомым или скорее символичным. – Вот, значит, зачем все эти номера… Тебе нужно имя. Но кто ты?

– Это не имеет значения, Номер Семь…

Аркадий перебирал в памяти религиозные и оккультные учения различных культур, в которых бы упоминалось о существе, стремящемся вызнать имя собеседника. Но на ум ничего не приходило.

– Номер Семь, в данный момент твоё имя не имеет значения… Только лишь для тебя. Важен выбор. Ты же хочешь знать? Всегда хотел. Целью твоей жизни было знание. Это твоя амброзия, Номер Семь, имеющая власть сделать твою душу бессмертной. Это ведь то, о чём ты думаешь? Вечная жизнь и вечное знание. Неразрывный тандем…

Голос неожиданно прервался. Но мысль нашла своё продолжение в сознании философа. Словно заклинание, прозвучали в вечной черноте слова, и нечто, дремавшее в чертогах человеческого разума, пробудилось.

«Неразрывный тандем, – подумал Аркадий, – это я и моё вечное существование».

Мысль понравилась философу. Он ожидал реакции от невидимого собеседника, но её не последовало. Ничто предоставило Аркадия самому себе и теперь наблюдало, как учёный наслаждается полученным знанием. И как это знание уничтожает его. Аркадий, в свою очередь, думал о том, что хоть смерть и забрала тело, душу ей явно заполучить не удалось.

Да, её тонкие, когтистые лапы добрались до его жизни. Но что есть жизнь? В любом случае, он точно не жаждал смерти: он боялся её больше всего на свете и даже сейчас продолжает испытывать этот страх. Философ, словно уговаривая самого себя, утверждал, что глупо и нелепо бояться естественного процесса. Но это не помогало. Аркадий Стародуб боялся смерти и ненавидел её. Он так и не смог смириться с потерей близких людей. И та мольба, которую он повторял вновь и вновь в течение многих лет, по всей видимости, была услышана.

Аркадия приводила в восхищение мысль, что он сможет увидеть будущее человечества: как сменяются поколения, как люди покоряют космические просторы и развивают новые технологии, совершают открытия в различных областях: физике, медицине, биоинженерии. Он, человек изучивший прошлое, сможет познать будущее. Бог, заключённый в мозге человека… Или его душе.

Аркадий много и часто думал об этом. Он всё-таки желал вечного существования, хотя осознавал всю тяготу этой ноши. Профессор как никто другой знал, что, помимо жизни, всё остальное также становится для бессмертного вечным. Одиночество, боль, сожаление, тоска… И другие чувства, которые так или иначе сопровождают человеческую жизнь.

А жизнь Аркадия была долгой, и он, конечно, сполна ощутил вкус одиночества. Происходившие вокруг события в какой-то момент перестали иметь для него значение. Они не вызывали интерес, и им овладело безразличие. Тогда профессор пришёл к мысли, что бессмертие сулит лишь апатию, но в глубине души всё равно продолжал мечтать о бесконечной жизни.

Да, тонкие когтистые лапы смерти добрались и до Аркадия Стародуба. Теперь у него действительно есть та вечность, о которой он так грезил. Только она оказалась совсем не такой, какой он её себе представлял. В вечности не было ничего. А Ничто и есть тот самый абсолют – первооснова бытия. Начало и конец всего сущего, не имеющее ни начала, ни конца. Антипод всех явлений, и даже такого понятия, как «явление».

И когда Ничто молчит, молчит всё, потому что больше ничего и нет. Никогда не было и никогда не будет. В Ничто можно быть откровенным. Больше нечего и некого стесняться. Аркадий боялся не только смерти в привычном её проявлении – он боялся и вечной жизни. Она, по сути, ничем не лучше небытия. Перенасыщение лишает всякой радости и наслаждения. Жизнь, которая неумолимо мчится вперед, постепенно отбирает то, к чему успел привязаться, а взамен отдаёт ничто. Вечная жизнь решает за тебя, кто будет рядом с тобой, а кто тебя покинет. Она отнимет сначала родителей, потом жену, друзей, затем детей, внуков, правнуков. Аркадий мог убедиться в этом на своём личном опыте, прожив не вечную, а просто длинную жизнь.

Да… Вот оно. Этот неразрывный тандем: ты и твоё вечное существование… И главный здесь не человек.

– Да, Номер Семь… Не человек!

Если бы Аркадий внимательнее отнёсся к последней фразе, он мог бы ощутить в ней скрытое ликование. А если чудовище ликует, следует остерегаться. Но Ничто существует слишком долго, чтобы допускать ошибки. Философ же думал о другом. Его мысли были уже не в этой непроглядной тьме, не в чёрной и бездонной пасти ненасытного монстра, а в других мирах и параллельных вселенных. Философ грезил о новых, не доступных никому из живущих знаниях. Его мечта сбылась. Его душа оказалась бессмертной, а все земные учения – ложными.

Ни наука, ни религия правильных ответов на вопрос, что есть смерть, как оказалось, не давали.

Но теперь новые знания доступны ему. И он готов получить причитающееся.

Номер восемь

«От вдохновения к творчеству. От буквы до создания произведения. Что-то совсем простое, но при этом невообразимо сложное. Такое светлое и очень страшное, спрятаное в недрах моей измученной души. Я чувствую некий порыв, страстно жаждущий выплеснуться наружу, но стыдящийся самого себя. Он наполнен чувствами, похожими на угасающие бенгальские огни. Но их уже никто и никогда не увидит. На смену сожалению приходит апатия; крохотная капля кипятка ударяется о толстую скорлупу льда.

Образы сменяют друг друга и, как слайды, бегут один за другим. Они исчезают в неизвестности и забываются так же легко, как возникают. Это то ощущение, когда я знаю, что потеряла, но уверяю себя, что даже никогда и не имела…

Творчество порождает вдохновение, а текст распадается на буквы. Вереницы слогов складываются в слова, которые так и не будут произнесены. Хочется сделать что-то значительное или хотя бы безнравственное, но кроме бездействия ничего не приходит на ум.

Всё, что нужно было сказать, не сказано, а то, о чём необходимо было молчать, провозглашено.

Остаются только красные строки, абзацы и знаки препинания. Одним словом – Ничто. Предложение начинается с большой буквы, а заканчивается точкой. И, по всей видимости, между ними ничего не осталось. Заглавная буква и следующая за ней бесконечность. Экспозиция, завязка, кульминация и конец – объёмом меньше, чем один пробел.

Моя жизнь – одна среди тысяч таких же жизней. Поэтому всё индивидуальное становится общим, одинаковым, абсолютно неинтересным и банальным.

Вероятно, стоит что-то изменить, но делать это уже поздно: «Я вырыла себе глубокую яму…»

Пропущенные звонки, оставленные без ответа сообщения. Дела, которые больше не помогают отвлечься от реальности. Они даже не позволяют ощущать себя более или менее нужной… Или, как минимум, не особо бесполезной.

Электронный свет. Недокуренные сигареты. Опечатки. Что-то совсем простое, но при этом невообразимо сложное. Такое светлое и очень страшное…

Простите меня!

С любовью, Эльна».

Дневник Кейт Эванс

* * *

Вначале Кейт казалось, что это какая-то нелепая игра. Чья-то дурная шутка, юмор, повергающий в шок, вызывающий отвращение, злость и тошноту. Необдуманный акт привлечения внимания, который ставит всех присутствующих в неловкое и глупое положение.

Но сейчас уже стало ясно, что происходящее никогда не имело ничего общего с юмором. Ни с хорошим, ни с плохим. Злой рок, даже ужасный, подлый и уродливый, с мордой гиены и телом червя, насильственно проскользнул в её жизнь и заполнил горем.

Теперь ей казалось, что действительность – понятие относительное. Как в ранее обожаемых ею фильмах и сериалах. Не имеющее определённых границ и чётких временных рамок. Кейт ощущала себя главным героем этой Вселенной. Персонажем, у которого есть прошлое, настоящее, и все с интересом наблюдают, что же будет дальше. Только Кейт было плевать, чего от неё ждут окружающие. Её шоу подходило к концу… Финальная серия последнего сезона. Хэппи-энда не произошло.

В жизни вообще не бывает счастливых концов. Конец всегда один – смерть. И она не может оказаться весёлой.

Губы Кейт ощутили холод. И это был не холод от прикосновения бокала шампанского с кубиками льда и приятным покалыванием пузырьков. Нет… Этот холод впился грубым, нежеланным поцелуем. Он леденящим душу ужасом расползался по всему телу. Словно питон сдавливал горло и вонзал тонкие, искривлённые зубы прямо в сонную артерию.

Играла музыка. Одна песня закончилась, началась следующая. Из колонок раздался голос Кори Тейлора:

 
She seemed dressed in all of me
Stretched across my shame,
All the torment and the pain
Leaked through and covered me[3]3
  «Казалось, она стала мной, познала мой стыд. Все страдания и боль обволокли меня» (песня группы Slipknot: Vermilion Pt.2.)


[Закрыть].
 

Кейт думала о том, с чего всё началось. Чёртова Всемирная паутина! Слепой и до невозможности жадный паук разбросал свои крепкие сети по всему земному шару и заманил в своё логово всех и каждого. В бесконечном виртуальном пространстве среди миллиардов чисел, букв, электронных писем, картинок, сообщений и спама её имя Кейт звучало не так, как ей хотелось бы. Слишком обыденно, немного скучно и как-то… не так.

В социальных сетях её звали Эльна.

Эльна Эванс.

Кейт ещё ребёнком обратила внимание, как благозвучно, когда имя и фамилия начинаются с одной буквы. Например, Мэрилин Монро или Грета Гарбо, или Стивен Спилберг.

Под её виртуальным именем красовалась картинка с изображением иссиня-чёрной пантеры, которая изгибалась и вытягивала вперёд длинные тонкие лапы с когтями цвета сланца.

 
I’d do anything to have her to myself,
Just to have her for myself
Now I don’t know what to do,
I don’t know what to do
When she makes me sad[4]4
  «Я бы сделал всё, чтобы она была моей, просто была моей. И что поделать… Я не знаю, что делать, когда она заставляет меня страдать».


[Закрыть].
 

И, как бы это ни казалось невозможным, среди всего этого хаоса, в нескончаемом потоке информации, людей, программ и приложений она смогла его найти.

Губы разомкнулись, и теперь холод коснулся языка. Рецепторы распознали кислый, обжигающий вкус металла. Он опьянял не хуже текилы с солью и кусочком лайма.

 
She is everything to me,
The unrequited dream,
The song that no one sings,
The unattainable.
She’s a myth that I have to believe in,
All I need to make it real is one more reason[5]5
  «Она – всё для меня, несбыточная мечта, песня, которую никто не поёт, недостижимая… Она – миф, в который я должен поверить… Мне нужна всего одна причина, чтобы сделать его реальностью…»


[Закрыть].
 

Кейт очень нравилась эта песня. Когда она её слушала, перед глазами всегда возникали образы из клипа. В нём изображалась девушка, живущая в большом городе. Время для неё течёт намного быстрее, чем для окружающих. И прохожие, не замечая её, проносятся мимо. В руках девушка сжимает банку с бабочкой. В конце клипа она открывает банку и отпускает бабочку на волю. Но вот она хочет вернуть бабочку, но уже не может поймать её. В этот момент накопившаяся боль вырывается наружу, девушка рвёт на себе волосы. В последних кадрах бабочка возвращается, но девушка уже оказывается мертва.

Кейт смотрела на монитор ноутбука с открытой страницей переписки. Ни одно из её сообщений не было прочитано получателем.

Рядом с компьютером стояла рамка с фотографией, перетянутая чёрной шёлковой лентой. Со снимка на Кейт смотрел молодой человек с взъерошенными тёмными волосами, доброй улыбкой и весёлыми глазами.

 
I don’t know what to do,
I don’t know what to do when she makes me sad.
But I won’t let this build up inside of me.
I won’t let this build up inside of me[6]6
  «Я не знаю, что делать, что делать, когда она заставляет меня страдать. Но я не дам этим чувствам овладеть мной. Я не дам этим чувствам овладеть мной».


[Закрыть].
 

Взгляд Кейт упал на плакат группы Slipknot, приклеенный к стене. На нём все девять участников были облачены в оранжевые тюремные робы со штрих-кодом, их лица скрывали устрашающие маски. В центре группы – барабанщик Джои Джордисон. Он скрестил в руках барабанные палочки. На его голове терновый венец с торчащими во все стороны длинными и острыми шипами. На белую с чёрными узорами маску музыканта стекали тёмно-красные струйки крови. Барабанщик с глубокой печалью в глазах наблюдал за Кейт.

 
A catch in my throat, choke,
Torn into pieces, I won’t. No.
I don’t want to be this but
I won’t let this build up inside of me[7]7
  «Ком в горле, шок, разбиться на куски? Не хочу. Нет. Я не хочу таким быть, но я не дам этим чувствам овладеть мной».


[Закрыть].
 

Слёзы побежали по щекам девушки, как кровь из-под тернового венца Джои. Она смотрела на музыканта и думала, что, вероятно, он смог бы понять её. А может быть, и нет…

Сейчас Кейт была совсем одна. Такая же одинокая, как та девушка из клипа. Окружающие не замечали ни её саму, ни её страданий, а время шло слишком быстро. Бабочка улетела и уже никогда не вернётся. Ведь это реальная жизнь. А в реальной жизни бабочки никогда не прилетают обратно… И хороших концов не существует. Только смерть. И фотографии, перетянутые чёрной лентой.

Кейт коснулась рамки кончиками пальцев. Молодой человек смотрел на неё, и теперь его улыбка показалась ей очень грустной.

– Рики, прощай, любимый, – прошептала Кейт и ещё раз коснулась фотографии.

 
She isn’t real.
I can’t make her real[8]8
  «Она нереальна. Я не могу сделать её реальной».


[Закрыть].
 

В тот момент, когда в Германии астрофизика Пауля Леманна поразил инсульт, в Италии гоночный болид Раггиро Рокка вылетел за пределы трассы, с крыши в Норвегии сорвался рабочий Болли Блом, в джунглях Уганды яд проник в тело проводника Зайны Мбиа, в Израиле бетонные плиты раздавили рав-серена Хаима Каца, недалеко от Японии разбился самолёт миллиардера Кенджи Окумура, а в России профессор Аркадий Стародуб погрузился в свой последний сон, песня, которую слушала в США Кейт Эванс, закончилась.

Дуло пистолета уткнулось в нёбо. Палец надавил на спусковой крючок, и по маске барабанщика на плакате потекла настоящая кровь.

* * *

Миллионы чёрных шёлковых лент обернулись вокруг неё и заключили в плотный кокон. Кейт подумала, что превратилась в личинку бабочки и теперь ожидает перевоплощения. Ей было тепло и комфортно. Возникло желание навсегда остаться в этом месте. Боль, жившая где-то внутри, что так долго не давала ей покоя, исчезла. Девушкой овладела безмятежность.

Через какой-то промежуток времени кокон начал растворяться, и шёлковые ленты постепенно уступили место чему-то другому. Она по-прежнему оставалась в темноте. Но это уже была не темнота замкнутого, уютного пространства, а безграничная чернота, словно сотканная из незримого бархата.

Бабочка расправила тонкие крылья, взмахнула ими, но ничего не произошло. Она попробовала ещё раз, рассчитывая подняться ввысь и что-нибудь увидеть, но ощущения полёта не возникло, словно она выбралась из одного кокона и сразу попала в другой. Появилось новое, ранее неизвестное бабочке чувство – тревога. Тревога начинала превращаться в страх. Бабочка изо всех сил била крыльями, но оказалась в чудовищной банке, где отсутствовал даже воздух, от которого она могла бы оттолкнуться.

Тогда бабочка попыталась пошевелить лапками. Интуиция подсказывала ей, что движение – единственный путь к спасению. Но зацепиться было не за что, лапки скользили в пустоте. Теперь Ничто казалось не безмятежным и спокойным, а страшным, непредсказуемым и опасным, как тёмные воды открытого моря с разверзающейся под ногами бездной.

В тот момент, когда отчаяние полностью охватило несчастную бабочку, в сознании возник свет. Приглядевшись, бабочка поняла, что это не свет, а цвет. Белый цвет. Чем больше она думала о нём, тем отчётливее становился образ. Вскоре стало ясно, что это цветок – бутон белой розы. Той розы, которую она видела в руке Рики в момент их первой встречи. На бабочку градом обрушились воспоминания и эмоции. Боль, что вылетела из неё вместе с выстрелом, вернулась.

Рики! Как она могла забыть?! Как могла наслаждаться безмятежностью, когда должна была искать его?! Искать в загробном мире, в который, по правде говоря, никогда не верила.

И вот Кейт, ощущая себя жалкой бессильной бабочкой, где-то между жизнью и смертью, а может, по ту сторону и того, и другого, в густой непроглядной черноте, наполненной ужасом и отчаянием, вспоминает цветок, что подарил ей Рики. Любимый! Его безжалостно и несправедливо отобрали у неё. Засунули в деревянный ящик и закопали глубоко в землю.

И тут Кейт услышала голос, по которому так скучала.

– Приветствую тебя, Номер Восемь.

После гибели Рики Кейт мечтала, что случится чудо. Телефонный звонок вырвет её из ужасного сна. Звучание его голоса положит конец кошмарам. На похоронах она ждала, когда Рики откроет глаза и скажет, что это всё розыгрыш, а все вокруг начнут хохотать.

Но он ей так и не позвонил. А на похоронах никто не засмеялся. Рики остался в гробу, и горсти земли, ударявшиеся о деревянную крышку, всё больше разделяли их.

Кейт не могла и подумать, что если она услышит голос Рики, то испытает страх.

– Приветствую тебя, Номер Восемь, – вновь произнёс кто-то голосом Рики.

Это был не её любимый, а некто, бессовестно укравший его голос и её воспоминания. Какая-то ужасная тварь из другой Вселенной. Чудовище, обитающее в черноте и пожирающее всё, что попадает в его владения.

– Ты не узнаёшь меня?

Чудовище как будто издевалось.

– Ты не Рики! – негодование пересилило страх. Как смело это существо использовать ЕГО голос?!

– Конечно, я не Рики, Номер Восемь…

Это откровение застало Кейт врасплох.

– Я не Рики, – повторило чудовище. – Но я знаю, где он может быть.

Кейт никогда не относила себя к категории глупых и наивных людей. И сейчас она понимала, что тварь, укравшая голос Рики, вероятно, лжёт. Но это был единственный шанс отыскать любимого.

– Где он? – Кейт до сих пор ничего не видела вокруг, но ей показалось, что теперь чудовище злобно ухмыляется.

– Я могу показать. Я отведу тебя к Рики. Он ждёт. Он совсем заждался…

Кейт ощущала на себе весь гнёт бескрайнего тёмного пространства без малейшей частицы света. Она всецело оказалась во власти чудовища, чьё присутствие теперь ощущалось ещё сильнее. Кейт собрала всю силу воли и, переборов страх, спросила:

– Где он?

Ей показалось, в черноте возникло какое-то движение. Словно большая голодная акула медленно плавала вокруг неё и с каждым разом сужала круги. Скоро холодный серый бок скользнёт по коже, и сотни острых как бритвы зубов вонзятся в Кейт, разрывая её на части.

Но акула по неведомой причине медлила с нападением. А потом заговорила, но уже не голосом Рики, а женским, холодным и подрагивающим.

– Есть одно место. Там ты сможешь найти то, что ищешь.

Звук теперь доносился издалека. В нём больше не осталось ничего человеческого. Кейт хотела спросить, почему она должна верить существу, обитающему в черноте, но страх не позволил ей сделать этого. Вдруг пришло отчётливое понимание, что, заговорив с чудовищем, она утратила право выбора. Теперь ей оставалось безропотно принимать навязываемые правила игры.

– Что это за место?

– Это не имеет значения. Вопрос в том, как туда попасть.

Кейт понимала, что её подталкивают к очередному вопросу, но сохраняла молчание. Хотя, конечно же, было уже слишком поздно. Всё то, о чём необходимо было молчать, провозглашено.

Акула не стала дожидаться, пока собеседница ей ответит, и продолжила:

– Я дам тебе то, что необходимо. Ты должна это принять. Иначе ты больше не увидишь Рики.

– Что я должна принять?

– Фобию. Одну фобию. И забрать её с собой.

Кейт медлила. Она проанализировала сказанное и с удивлением обнаружила, что испытывает к происходящему равнодушие.

Она уже не была той девушкой, которая когда-то нажала на спусковой крючок из-за трагедии, выпавшей на её долю. Она долго пребывала в коконе, затем превратилась в бабочку и угодила в банку, наполненную детскими ужасами, страхами, масками и ложью. Она попала в место, которое, как ей казалось, и являло собой самое настоящее зло. И вот это зло предлагает заразить её душу страхом ради того, чтобы она нашла Рики. Вернулась к тому, из-за чего всё это происходит. Так почему бы и нет? Разве мало страха она натерпелась за это время? Вряд ли одна фобия что-то сильно изменит. В любом случае, как она уже давно поняла, пути обратно у неё нет.