Текст книги "Великий Дракон Т-34"

Константин Клюев, Игорь Подгурский
Великий Дракон Т-34

Глава 1

Эшелон разгружали ночью. Танки, урча двигателями и полязгивая траками, съезжали по деревянным настилам на землю и сразу набирали скорость, стремительно удаляясь прочь от железной дороги. Пехота, выпрыгивая из вагонов, строилась в батальонные походные колонны и без промедления отправлялась вслед за танками. Приказ был прост – к рассвету у путей не должно остаться ни одной единицы бронетехники, ни одного прибывшего бойца.

Измученные бессонными ночами железнодорожники бегали вдоль платформ, хрипло ругаясь с эшелонными командами.

– Живее, освобождайте состав. Эх, твою некуда, крепи настилы! Подавай!

На подходе пыхтели новые эшелоны с техникой и войсками. Сцепщики ныряли под освободившиеся платформы, затем команда саперов наваливалась сзади и с боков, упираясь в щебень сапогами и почти ложась. Медленно набирая ход, пустая платформа тяжко катилась к стрелке, где ее цепляли к составу. Тяжело переводя дух, команда брела обратно. Быстрее, быстрее. Освободить пути от пустых платформ и вагонов! Скоро подадут новые!

Бревна настилов трещали и лопались под гусеницами танков. Колонна железной змеей уползала, ориентируясь по едва заметным сигнальным огням, глуша рычанием все станционные звуки.

Новенькие тридцатьчетверки прибывали из Свердловска с полными экипажами. Лишь немногие из командиров имели фронтовой опыт; в основном танками командовала молодежь, совсем зеленые лейтенанты, прямо из училища. Ничего, после двух-трех атак выжившие заматереют. Сколько их будет, выживших…

Шел шестой день битвы на Курской дуге. Молох войны неутомимо превращал технику и людей в груды искореженного металла и ошметки обугленной плоти, не делая послаблений ни для немцев, ни для русских. Два жернова примерно одинаковой жесткости стремились сточить друг друга, теряя без счета танковые зубы с нервами—танкистами внутри. Счет, конечно, будет, но потом, а сейчас эшелон тридцатьчетверок из Свердловска был очередной обоймой железных зубов, предназначенных на несколько оборотов жернова с советской стороны. Сзади уже подходили следующие, и они поджимали, готовые идти след в след ночными маршами. Скрипели бревна, совсем уже беззвучно матерились сорванными глотками железнодорожники. Саперы ждали рассвета, перебирая ногами и упираясь в стальные ребра платформ уже механически. Рассвет означал отдых и бомбежки, бомбежки и отдых. Потом – вечерний ремонт разбитых налетами путей, а следом – новая карусель разгружающихся эшелонов с Урала, ночь, ничуть не отличающаяся от предыдущей…

В сторону фронта в составе ночной колонны двигался необыкновенный танк под командованием капитана Александра Ковалева. Сбоку на башне белой краской было написано имя танка – «Илья Муромец», и в былинном своем экипаже капитан был уверен на все сто. Как бы подчеркивая эту высочайшую степень надежности, на броне «Ильи Муромца» красовался именно такой номер. Экипаж «сотки» воевал без потерь и замен личного состава уже больше года, что было большой редкостью и поощрялось политуправлением. Командование, несмотря на лютый кадровый голод, ни разу не покусилось разбить экипаж и получить четырех опытных командиров. Значение символа живучести для поднятия боевого духа в войсках переоценить было невозможно, и об удачливом экипаже писали не только фронтовые малотиражки, но и центральная пресса. За танкистами Ковалева прочно закрепилась слава «заговоренных». Износив в тяжелых боях очередную «сотку» под списание, экипаж отправился в Свердловск в командировку за именным танком, что было равносильно внеочередному отпуску. Командировка удалась на славу, и Ковалев, вспоминая замечательных свердловских девчонок, щурился в теплую темноту, курил и улыбался. Жизнь – она и есть жизнь, на войне тоже не одна черная полоса кругом.

Каждый член экипажа капитана Ковалева был настоящим мастером своего дела. За состояние орудия, укладку боекомплекта и своевременную подачу очередного снаряда в «сотке» отвечал заряжающий – здоровенный прибалт Марис Эмсис. Коренной рижанин, он мечтал поступить после войны в университет или на худой конец в институт. С выбором гражданской профессии он не определился. Узнав, что командир до войны был учителем русского языка в школе, тоже решил стать филологом, про запас оставляя стезю художника. Он даже был похож на командира: тоже под два метра, основательный, любое дело доводил до конца. Марис легко управлялся с тяжелыми танковыми снарядами, только успевай, командуй.

Лучшего механика-водителя, чем Иван Суворин, в батальоне не было. Да что там в батальоне – в бригаде. Он мог выжать из двигателя невозможное. Во время тренировок по вождению инструкторы иногда протирали глаза: им казалось, что Суворин заставляет тридцатьчетверку переступать гусеницами вбок и пританцовывать, проезжая между контрольными флажками и лихо разворачиваясь. Сельский парень с Полтавщины был чуть пониже Ковалева и Эмсиса, но силой им не уступал. Подростком он уже играючи справлялся с обязанностями молотобойца в колхозной кузнице. Когда в деревню пришла механизация и появились первые тракторы, Ваня окончательно прикипел к железкам, из которых можно было собрать громадных чудищ, лязгающих и изрыгающих клубы ароматного сизого дыма. Самое главное – машины, обладая невероятной мощью и работоспособностью, могли перевезти хозяина через песчаные кручи или непролазную топь. Забросив молот за наковальню, Иван Акимович Суворин отправился по путевке колхоза учиться на механизатора. Вскоре Иван стал лучшим трактористом района, а его фотография постоянно висела на доске почета. Характер тракторист имел непоседливый, долго усидеть на одном месте без дела не мог, так что в армии устойчиво возглавлял списки кандидатов во внеочередной наряд.

Белобрысый стрелок-радист Витя Чаликов больше любил стрелять из пулемета, чем возиться с рацией. Он гордился значком «Ворошиловский стрелок», а железную коробку с проводами старался включать пореже – большую часть времени она издавала треск, изредка извлекая из эфира невнятный мат, обозначающий приказы командования. А как прикажете изъясняться на поле боя? Когда капитан требовал настроить рацию и установить нормальную связь, хотя бы как в других танках, Чаликов неубедительно ворчал: и так все ясно – вперед, стреляй, дави… и вспоминал 41-й год. Тогда танкисты общались друг с другом, семафоря двумя флажками. То, что годится на марше или на маневрах, совершенно непригодно в скоротечном сражении. К чему может привести беседа во время боя, когда пуль и осколков в воздухе больше, чем мух, объяснять не надо. Не общались, короче. Много болтаешь – мало живешь. Метафора стала обыденной прозой жизни. Однако танковые пулеметы и все стрелковое оружие членов экипажа Витя содержал в образцовом состоянии, тратя на разборку-сборку, чистку, смазку и полировку практически все свое личное время. Ковалев знал, что в бою все, что должно стрелять в его танке, не даст осечки, и прощал Вите хрипящую рацию и демагогию насчет флажков. Еще Витя выделялся изумительным золотистым чубом и ладной легкой фигурой и в качестве единственного блондина во второй роте составлял на танцах ощутимую конкуренцию даже рослым красавцам Ковалеву и Эмсису.

Весь экипаж поголовно обожал своего командира капитана Александра Ковалева. Он был всего на несколько лет старше, но все, включая самого комбата, уважительно звали Ковалева Степанычем. Александр командовал не только «соткой», он еще был командиром второй роты. Родился и вырос Степаныч на Кубани, в казачьей станице с незамысловатым названием Степная. Степаныч успел закончить институт и преподавал в своей станице русский язык и литературу. Еще он сочинял сказки, записывая их в толстые тетради. Когда началась война, военкомат направил его в танковое училище учиться на офицера. Квадратного телосложения военком поинтересовался, что за чертовщина такая – филология, получил от Александра необходимые пояснения и здраво рассудил, что грамотные люди нужны и в танковых войсках. Тем более их там острая нехватка. Так Александр оказался на ускоренных трехмесячных курсах младших командиров… Потом были сплошные бои и унизительные отступления до самой Москвы. Поначалу из-за гренадерского роста Степанычу было тесновато на командирском месте в башне тридцатьчетверки, но со временем он привык, а быть может, просто похудел. Характером Александр был крут, но отходчив. Когда Ковалев бывал сердит, это становилось заметно по взъерошенным усам. В редкие мгновения гнева он приобретал сходство с котом, здоровенным таким котярой. Семью свою – бабушку, дедушку и родителей, которых не помнил, – капитан любил самозабвенно, причем любовь его обладала редкой особенностью: она была зрячей. Ковалев любил человека целиком, видя одновременно и все хорошие качества, и недостатки. Благодаря этому удивительному свойству Александр не разочаровывался в любимых людях, и привязанность его не могла разрушиться из-за «внезапно открывшихся обстоятельств». Немногочисленные друзья его становились родными навек, и ко времени описываемых событий экипаж «сотки» был зачислен в состав семьи Александра Степановича Ковалева.

Экипаж обожал свой многотонный танк. Каждая «сотка» была для друзей особенной, и о каждой утраченной танкисты грустили по-своему. Новую же машину окрестили «Ильей Муромцем» с подачи мастера цеха, сухонького старичка, лично передававшего машину экипажу. Старичок сказал, прощаясь: «Вы – защита земли русской, наследники Ильи Муромца…» Вдохновленный речью мастера, Эмсис за время длинного железнодорожного пути нарисовал на башне белой масляной краской былинного богатыря в шлеме и кольчуге. Комиссар бригады, увидев рисунок, поначалу хотел распорядиться закрасить неуставщину, но ему вдруг показалось, что изображение витязя очень сильно смахивает на портрет товарища Сталина, только с бородой и в островерхом шлеме. Комиссар инициативу экипажа одобрил и даже скупо похвалил. Все остались довольны, а про то, что Марису позировал сам Степаныч, друзья умолчали. Кому какое дело, откуда художник черпает вдохновение.

Курское солнце взошло стремительно, как желтое печеное яблоко, пущенное из пращи от горизонта вверх. Стало припекать. Спрессованные шашки чернозема, нарезанные траками, засыхали в кособокие пирамидки, и передние танки отшвыривали их назад. Пирамидки безвредно пощелкивали о броню задних танков и рассыпались, совсем как во время пионерских военных игр о деревянное крашеное чучело вражеской бронемашины…

Колонна остановилась. Высунувшийся из люка механик-водитель проорал, зычно перекрывая двигатель:

– Степаныч, кажется, бомбардировщики гудят?

Командир вылез из башни по пояс и прислушался. Гул приближался и рос, заполняя собой все небо. Знакомый до тошноты звук. «Юнкерсы». Пехота начала разбегаться от обочины разбитой дороги.

– Воздух! Во-о-оз-дух!

Широким плоским фронтом по синему небу ползли фашистские бомбардировщики. Звенья двигались в четком порядке. Стальные птицы с крестами на крыльях были похожи на грозовую тучу. В воздухе стали рваться белые облачка зенитных снарядов. Первые звенья бомбовозов легли на разворот для бомбометания. Зенитный огонь усилился до предела. «Юнкерсы» зашли со стороны солнца и с воем начали пикировать. Разрывы зенитных снарядов стали кучнее. Ведущий, а за ним – другие, наклонив острые носы, вышли на цель и начали сбрасывать бомбы. Первые бомбы росли черными каплями, приближаясь к земле, и через миг после их падения земля вдруг вздыбилась и задрожала. Взметнулась черная пыль. Бомбардировщики замкнули круг, пикируя один за другим.

Израсходовав боекомплект, самолеты ложились на обратный курс. Строгая воздушная карусель рассыпалась: отбомбившиеся устремились домой, подальше от опасных зенитных разрывов. Один из последних самолетов спикировал и сбросил бомбы далеко от дороги, но увернуться от плотных облачков-разрывов не смог. С оскорбленным ревом «Юнкерс» свалился в штопор, стремительно снижаясь вслед за бесполезно истраченными бомбами. Над черным следом гибнущего самолета вспыхнул белый купол немецкого парашюта и тут же погас, прошитый трассирующими строчками очередей. Летчик, скорее всего уже мертвый, темной фигуркой скользнул вниз, увлекая за собой бесполезные стропы и ошметки купола. Падение пилота напомнило Ковалеву вращающийся полет кленового семечка.

На дороге горели две машины технического обеспечения, да в придачу прямым попаданием разнесло тягач, буксировавший гаубицу. Разбитую технику танки первой роты сбросили в кювет, расчищая дорогу.

На танке командира третьей роты Дергачева вспыхнул запасной бак с горючим. Пламя расплылось по борту, стекая к гусеницам. Механик-водитель яростно сбивал огонь куском брезента. На помощь ему бросился экипаж и пехотинцы, вылезшие из кювета. Горстями, касками и саперными лопатками солдаты зачерпывали мягкую землю и швыряли на горящую броню. Злой и красный Дергачев, тоже капитан и орденоносец, убедился, что машина на ходу, и скомандовал экипажу занять свои места.

Медики оказывали помощь раненым. Погибших быстро похоронили в одной из воронок. Убитыми потеряли нескольких пехотинцев и водителя технички. Ковалев восхищенно покачал головой: «Молодцы зенитчики, красавцы. Минимальные потери. Будто не полк, а одна этажерка отбомбилась. Интересно, а наши-то истребители где?»

Капитан спрыгнул на землю и длинно сплюнул. Он никогда бы не позволил ни себе, ни кому-нибудь еще плюнуть на броню своей «сотки».

Над дорогой взвилась сигнальная ракета. В танковых рациях прозвучала команда:

– Продолжить движение! Пошли! Пошли!

В два прыжка капитан взлетел обратно и нырнул в люк.

Танки, покачивая стволами орудий, двинулись дальше, поднимая облака пыли. Танк Ковалева повторил маневр машины лейтенанта Крутова, объезжая огромную воронку. Ямища еще курилась легким парком, в воздухе кисло пахло сгоревшей взрывчаткой. Водители, двигавшиеся следом, в точности повторяли маневр впереди идущих, брезгливо дергая кормой и как бы задирая еще выше длинные пушечные носы, выказывая полное презрение к воронке в частности и всему гитлеровскому войску в целом.

* * *

Уральский танковый корпус не потерял во время многокилометрового марша ни одной единицы бронетехники, ни один танк не отстал из-за поломок. Свежий корпус передали в распоряжение 5-й гвардейской танковой армии, однако командарм генерал-лейтенант Ротмистров вводить его в бой не спешил… Между тем на Воронежском фронте дела обстояли из рук вон плохо. Немцы отжали советскую оборону на тридцать – тридцать пять километров, причем на отдельных направлениях угроза прорыва становилась почти реальностью. Второй танковый корпус СС, усиленный 503-м танковым батальоном вермахта, нанес удар чудовищной силы, и стальная лавина устремилась к Прохоровке, деревеньке, найти которую было трудно даже на крупномасштабной карте. Именно здесь, на участке фронта шириной в десять километров, фашисты готовились к решающему прорыву. Им нужно было теперь надавить немного сильнее; они вырвались бы на оперативный простор, и остановить их стало бы невозможно. В Ставке прекрасно понимали цену вопроса, и под Прохоровкой была выставлена для решающей схватки 5-я танковая армия, усиленная двумя корпусами.

* * *

В блиндаже было тихо. На деревянном чурбаке у грубо сколоченного стола сидел генерал-лейтенант. Он молча смотрел на тусклую лампочку, питавшуюся от аккумулятора. Такие светильники были непременным атрибутом всех полевых штабов. Генерал-лейтенант перевел взгляд на карту. Синие стрелы, обозначавшие вероятное направление ударов немецких танковых дивизий, сходились, пробиваясь через красные линии нашей обороны.

– Командиров корпусов ко мне через пять минут.

Молодой подполковник с четким пробором на голове вскочил и быстро вышел из блиндажа. Один за другим вошли офицеры, отдавая честь генерал-лейтенанту. Усталые, осунувшиеся, угрюмые лица.

– Всем взять карты, – без предисловий начал командующий армией.

Защелкали открываемые планшеты. Зашуршали карты.

– Найдите населенный пункт Прохоровка.

– Чего ее искать, – громко сказал один из комбригов. – Вон она, рукой подать. Несколько километров.

– Товарищи офицеры, прошу предельного внимания, – зло оборвал его генерал-лейтенант. – Найдите деревню Прохоровка. Что, нашли?

– Так точно!

– Завтра, двенадцатого июля, будем наступать вот здесь. Начало атаки было назначено на десять ноль-ноль. Отставить десять ноль-ноль! В восемь пятнадцать – артиллерийская подготовка, наступление в восемь тридцать!

Офицеры молча стояли у стола. Они ожидали чего угодно, но только не этого. Перенос времени атаки – ладно, хотя десять часов было назначено не просто так, а на основании десятков донесений и рекогносцировок. Бесстрашные, но рассудительные командиры не видели смысла атаковать окопавшегося с немецкой основательностью врага. Наступать придется по чистому полю, укрыться негде. Одно дело – обороняться от наступающего железного тарана, другое – атаковать зарывшиеся в землю «тигры». Соотношение потерь при обороне и при наступлении – цифры хрестоматийные. Но и это еще полбеды. «Тигры» имели превосходную цейссовскую оптику и начинали прицельно подбивать наши танки с дистанции 1500 метров, а тридцатьчетверкам для того же самого нужно было подойти к цели на 500 метров. Тысяча метров разницы означала подбитые в упор советские танки. Т-34 на максимальной скорости должны были мчаться навстречу шквальному огню, чтобы свести на нет это смертельное превосходство в прицельной дальности. Находившиеся в штабном блиндаже командиры бригад прекрасно понимали, что будет утром.

– Разведчики взяли «языка». Подтверждено: перед нами – танковый корпус генерала Хауссера и дивизия «Гросс Дойчланд». Противник серьезный. Учтите: главное – остановить прорыв немцев. Любой ценой! Мы идем на опережающий удар, чтобы они не успели создать сокрушительный перевес.

Генерал-лейтенант внимательно оглядел присутствующих офицеров.

– Задача ясна? – уже немного мягче спросил он. – Вопросы?

Вопросов не было. Командиры свернули карты в планшеты и молча стали расходиться. Полковник Сабельников задержался у выхода:

– Павел Алексеевич, разрешите личный вопрос?

– Да, Алексей?

– Как мы воевали, Павел Алексеевич? Достойно?

– Думаю, что хорошо. Во всяком случае, ты воевал, как надо.

Бригада Сабельникова должна была наступать первой, и комбриг говорил о себе уже в прошедшем времени. Генерал-лейтенант прекрасно понял полковника и тоже не притворялся. Оба никаких иллюзий не имели уже давно. Приказ – остановить. А за ценой никто никогда не стоял.

* * *

Рассвет занялся решительно и быстро. В небе одна за другой гасли звезды. В палатке, где расположился экипаж капитана Ковалева, было душно. Тускло светила коптилка, сделанная из гильзы 37-миллиметрового снаряда. Пахло хвоей – танкисты спали на еловом лапнике.

Свернувшись калачиком, дремал заряжающий Марис Эмсис. Рядом с ним лежал механик-водитель Иван Суворин. Недалеко от них, раскинувшись на спине, всхрапывал Виктор Чаликов, радист и стрелок.

Бодрствовал один командир. Обхватив колени руками, он сидел у выхода и смотрел на огонек. Перед боем он всегда плохо спал, пытаясь проработать все варианты, мысленно путешествуя на своей «сотке» по карте. Он знал, что предугадать развитие событий практически невозможно, но ничего не мог с собой поделать. Тем не менее карту будущего поля боя Ковалев без усилий держал в памяти во всех подробностях, с высотами, ориентирами, оврагами и зданиями.

Ковалев вздрогнул: его сознания коснулись певучие звуки трубы. Горнист выводил давно знакомое: «Подыма-а-айся, подыма-а-айся!»

Капитан уже и не помнил, когда в бригаде последний раз подавали сигналы горном. В палатку просунул голову дневальный:

– Товарищ капитан! Комбат вызывает командиров рот.

Ковалев негромко, вполголоса прорычал:

– Подъ-е-ом!

Люди неохотно поднимали головы и, еще не очнувшись ото сна, глядели на командира.

– Ну, что уставились? – добродушно улыбнулся Александр. – Подъем!

– Ясно, – потягиваясь, отозвался Эмсис.

Суворин и Чаликов смотрели на командира молча.

– Хватит спать, ребята. Всем быть наготове. Я – к комбату, – сказал Ковалев, затягивая поверх танкового черного комбинезона ремень с тяжелой кобурой.

– Так бы сразу и сказал. Мотор прогревать?

– С мотором подожди. А вот рацию проверить не забудьте.

– Не забудем, – сонно пробурчал радист, делая попытку снова улечься на пахучий лапник. Получив от Мариса ощутимый тычок в бок, Виктор проснулся окончательно и сел, хмурясь от перспективы возни с осточертевшей рацией.

В палатке комбата уже работали над картой. Доложив о своем прибытии, Ковалев быстро оглядел присутствующих. С потолка на офицеров падал свет электрического фонаря, от чего тени на лицах казались глубокими и резкими. При таком освещении комбат внешне изменился. Лицо осунулось, нос заострился, сильно выпирали скулы. Он походил на ожившего мертвеца. «Привидится такое! – подумал про себя Ковалев. – Надо было выспаться. Нельзя нервы распускать».

Оторвав взгляд от карты, майор Кучин кивком указал капитану на место рядом.

– Товарищи офицеры, – начал комбат, разглаживая ладонью карту, лежавшую на столе. На карте красными стрелами было обозначено будущее продвижение наших танков. – Наша задача – в 8.30 атаковать немецкую танковую группировку в районе деревни Прохоровка. Наш батальон идет во второй волне, за батальоном Ефимова. Есть вопросы?

– Переть в лоб на фрицев? Да они танки за ночь успели в землю закопать по гланды! Расщелкают, как утят в тире, – подал голос командир 3-й роты Дергачев, кривя обожженное еще в начале войны лицо.

– Перед атакой нас поддержат артиллеристы. Будет пятнадцатиминутный огневой налет. Тем более нам будет легче. Мы идем вторыми. Можно за битыми танками маневрировать.

– Думаете, у фрицев снаряды закончатся? – криво хмыкнул Дергачев.

– Так, понятно. Командир второй роты? – задал риторический вопрос майор Кучин. – О чем задумался, Степаныч?

– Чего говорить, и так все ясно. Будет баня. Подойти бы к ним только, – ответил капитан.

– Да. Такая у нас боевая задача, товарищи! – подытожил совещание комбат, задумчиво водя острием карандаша по испещренной разными знаками и разноцветными стрелами топографической карте. Майор мельком взглянул на часы. – Вот и все! Ставьте взводным задачу. Экипажи накормить. В семь пятьдесят – построение батальона у машин. Сверим часы… Вопросы? Свободны.

Ротные, откинув полог палатки, один за другим вышли на свежий воздух. Разошлись, молча пожав друг другу руки.

* * *

Рядом с палатками дымила полевая кухня. Повар наполнял солдатские котелки горячим супом, а его помощник наливал в кружки по сто грамм фронтовых. Стало веселей. Уже никто не обращал внимания на ранний подъем. Повар кричал, размахивая огромным половником:

– Кому добавки? Налетай!

Помощник повара оглаживал вислые усы, подмигивал, балагурил, но водки не предлагал.

Батальон был построен на краю леса. Ровными рядами стояли железные громадины боевых машин. Коротко зачитав приказ, командир батальона майор Кучин окинул взглядом строй танкистов и, приложив руку к танкошлему, подал команду:

– По маши-и-инам!

Черная лента строя мгновенно рассыпалась на отрезки экипажей, бегущие к своим танкам. С лязгом закрылись люки. На несколько секунд стало тихо, как будто все вокруг замерло.

На западе загудело, загрохотало, точно обрушился горный обвал. Бог войны очнулся ото сна, разминая затекшие без дела мышцы. От залпов гаубиц стонала земля. В той стороне, где находилась деревенька, о существовании которой до сегодняшнего дня никто, кроме ее жителей да районного начальства, не знал, все окуталось пепельно-серой тьмой.

Черные с яркими проблесками огня фонтаны вырастали один за другим. Казалось, пробуждался древний вулкан, пробуя землю на прочность.

– Ну вот… – сказал Ковалев и приказал по внутренней связи заводить двигатель.

Вместе с машиной командира второй роты загудел двигателями весь батальон. Опушку леса затянуло дымом выхлопных газов.

– Иван, вперед! – скомандовал командир.

Суворин увеличил обороты двигателя, включил скорость и плавно потянул на себя правый рычаг. Танк легко развернулся и, выбросив густую струю дыма, пошел в сторону рукотворной зарницы. Батальон майора Кучина начал атаку вместе с другими частями пяти корпусов – трех танковых и двух механизированных. Вся 5-я танковая армия генерала Ротмистрова, дополнительно усиленная двумя корпусами, шла в наступление.

Прошли чуть больше двух километров. Пехота давно отстала от тридцатьчетверок, мчавшихся на скорости, близкой к максимальной. Вдоль первой линии наступавших взметнулась земля. В перископ командирской башенки хорошо были видны горящие танки первой волны. Опередивший командирскую «сотку» танк лейтенанта Богданова, тоже из второй роты, внезапно остановился, словно налетев на незримую преграду, и как-то сразу занялся пламенем. «Ваня, стоп!» – взревел Ковалев и тотчас ударился шлемофоном о скобу. Суворин успел остановить машину в нескольких метрах до незримой линии верной гибели, очерченной горящими танками. То, что все предполагали, и во что так не хотелось верить, подтвердилось. Враг не просто стягивал войска в бронированные сокрушительные кулачищи, но успел подготовить основательный рубеж обороны. На него и напоролась бригада. Немецкие танки методично расстреливали атакующих из капониров. Наполовину скрытые в земле, они были практически неуязвимы для тридцатьчетверок. У Ковалева мелькнула мысль: «Надо оттянуть танки назад, спасти их от уничтожения». Но голос комбата монотонно бубнил в наушниках: «Вперед! Почему остановились? Вперед!»

Все могло бы сложиться иначе, если бы наступление не перенесли с 10.00 на 8.30. Немцы должны были наступать в 9.10. И тогда им пришлось бы взламывать нашу оборону и нести чудовищные потери. Наступающему всегда тяжелее. Одно из разряда неподвластных логике событий произошло 12 июля под деревней Прохоровка. Перенос времени наступления так никто и не смог объяснить.

– Вперед! – приказал Ковалев.

Сильнее взревел двигатель танка, и Суворин, толкнув рычаги от себя, повел машину, лавируя среди горящей техники. Над фашистскими позициями взвились в воздух зеленые огоньки сигнальных ракет. Немецкий танковый корпус двинулся в наступление. Поднимая черные тучи пыли и дыма, навстречу друг другу устремились две могучие лавины. На небольшом поле под Прохоровкой с обеих сторон участвовали одновременно почти полторы тысячи танков. Разгоралось крупнейшее в истории войн встречное танковое сражение.

Поле очень скоро оказалось тесным. Сцепившись в гигантский стальной клубок, танки уже не могли разойтись. Боевые порядки перемешались. Иногда из-за дыма и пыли своих от чужих можно было отличить только по силуэтам. Навстречу наступающим советским корпусам шли танки и самоходные орудия с черными крестами. Танки совершали стремительные рывки, резко маневрируя, чтобы избежать прямых попаданий, а «фердинанды» двигались напролом. Их грудь была надежно защищена мощной броней, и они двигались степенно и тяжеловесно, спокойно выбирая цель.

У Ковалева засосало под ложечкой: вон их сколько. За танками в облаках пыли двигались бронетранспортеры с пехотой.

– Ваня, курс на ближайшую самоходку.

Ковалев никак не мог поймать «фердинанда» на прицел. Слегка дрожали руки. «Сейчас, сейчас, – убеждал он себя. – Должно пройти».

«Фердинанд» замедлил ход. Александр подводил перекрестие прицела к цели. Теперь нужна была ювелирная точность и удача. Страшно хотелось раздолбить эту тварь. Самоходка легко и уверенно двигалась дальше. Через прицел было видно, как двигается дуло пушки, нащупывая верное направление для выстрела.

– Короткая!

Танк качнуло от выстрела. Запахло кислой гарью.

– Бронебойным… заряжай!

Вражеская самоходка попятилась с разворотом. Еще выстрел. Неуязвимое бронированное чудовище двигалось с презрительной уверенностью. Степаныч прильнул к прицелу, вдавливая резиновый ободок в глаз: так, подставили бок! Действительно, командир видел борт «фердинанда». «Сейчас! Погоди, погоди… Интересно, скольким мы сейчас подставляем свои борта в этой мясорубке…» – Мысли Ковалева лихорадочно прыгали, но руки действительно успокоились.

– Короткая!

Небольшое упреждение, и он нажал на спуск. Пороховая гарь шибанула в нос.

– Подбили! – громко выкрикнул Ковалев, разглядывая в перископ остановившуюся самоходку.

Из «фердинанда» выскакивали немецкие танкисты.

– Огонь!

В прицеле мелькали тени бегущих немцев.

– Осколочным! Огонь!

Вражеские танкисты полегли, сметенные колючей стальной метлой осколков.

Тем временем противник перестраивался. Вперед выдвинулись «тигры». Они ринулись в атаку, ведя огонь на ходу. Один из «тигров», опередив других, двигался прямо на машину комбата, которая тоже была далеко впереди своих. Экипаж «Ильи Муромца» замер: пробуксовывая гусеницами и волоча за собой пыльный шлейф, «Тигр» сближался с тридцатьчетверкой Кучина, переваливаясь через воронки.

Из танка комбата заметили опасность и выстрелили. Снаряд лег точно в цель. «Тигр» задымил, но упрямо продолжал движение, не снижая скорости. Тридцатьчетверка выпускала снаряд за снарядом, но все они не достигали цели. Горящий немецкий танк приближался к машине Кучина. «Тигр» на полном ходу ударил корпусом под углом в борт танка комбата. Скрежеща гусеницами, он медленно взгромоздился на его борт и замер стволом кверху, подмяв под себя и обливая машину комбата наплывами горящего топлива. Скоро обе машины превратились в общий костер.

– Командир, если будем стоять на месте, то получим по полной, – раздался в наушниках обеспокоенный голос механика.

– Полный вперед! – скомандовал капитан.

Тридцатьчетверка взревела и набрала скорость, вздымая пыль. Ковалев повернул башню вправо и увидел, что метрах в двадцати от его машины идут уступом еще два танка из его роты. Молодцы, держатся рядом. Молодцы.

Сквозь грохот и вой послышался резкий удар, совсем рядом. Александр понял, что «тигр», мелькнувший прямо по курсу, подбил тридцатьчетверку Миши Бахтурина.

– Подкалиберный! – скомандовал капитан. – Попробуем зайти сбоку. Иван, левее!

Заряжающий подал снаряд.

– Так, Ваня. Короткая!

Танк со скрежетом остановился. Александр привычно стукнулся шлемом о скобу.

Теперь он хорошо видел в прицел крест на борту «тигра».

Выстрел! Снаряд точно попал в борт немецкого танка – туда, где располагался двигатель. «Тигр» встал как вкопанный, а его угловатая башня медленно, как бы нехотя и с большим усилием поворачивалась в сторону тридцатьчетверки. Рядом с «Муромцем» разорвался снаряд. Мимо! Ковалев выстрелил еще раз. Он отлично видел, как у «тигра» соскочила гусеница и шлепнулась в пыль.