Текст книги "Великий Дракон Т-34"

– Тебе сказали мы все, потому что пора, взрослый ты уже, шутка сказать – учитель. Да еще потому, что война нас разлучает, внучек, война.

– Дед, а как это: все молчат, и ни слова, ни полслова? Ведь и болтуны в станице есть, не только твердые казаки?

Дед помолчал немного, прищурившись, перевел взгляд с внука на Марию Алексеевну и обратно.

– Вот что, тезка мой дорогой, внук единственный, скажу я тебе… Отца твоего с малолетства не довелось мне воспитывать: служба государева, походы… А тебя я вот такусеньким на руках держал, и когда ты своей маленькой ручонкой мой палец схватил да отпускать не хотел, все во мне перевернулось как-то, и спросил я себя, чего не сделаю для того, чтобы птенец этот, кровиночка наша, оперился во взрослого орла? И сам ответил – все сделаю, что надобно будет, самое святое отдам за жизнь крохи. Так что молчать да языком не мести – не самое большое испытание, когда дело потомства касается. И станичники наши так чувствуют, все, как один, и беду от детей готовы отвести любой ценой. Так, Мария Алексеевна?

Мария Алексеевна часто закивала в ответ, улыбаясь светло и радостно.

* * *

Уходил Александр Ковалев из станицы на рассвете твердым, размашистым шагом и даже нашел в себе силы обернуться на пригорке и помахать маленьким старичкам, одновременно поднявшим руки для крестного знамения.

Когда Саша почувствовал спиной, что его не видно больше от порога, то рухнул на траву и долго безутешно плакал, стуча кулаками по гулкой земле. Его сердце точно знало, что в этой жизни он больше никогда не увидит ни деда, ни бабушку. А еще его сердце говорило, что и дедушка, и бабушка, и вся чудесная станица Степная, и неведомые прекрасные папа и мама будут с ним всегда.

Ковалев поднялся с земли, отряхнул приставшие былинки и отправился дальше. Его неожиданные, с детства не случавшиеся слезы высохли сами собой, и само по себе пришло еще одно знание: за ночь сердце Саши Ковалева стало большим, и теперь сможет выдержать все, и даже еще чуть-чуть.

В левом нагрудном кармане Александра в такт уверенной мужской поступи раскачивалась загадочная металлическая чешуйка размером с царский пятак.

Глава 2

Виктор Неринг родился в небольшом германском городке Пассау, совсем недалеко от границы с Австрией. Его отец, Генрих Неринг, служил директором муниципального архива, расположенного в подвале городской ратуши. Архивом в свое время заведовали и дед Виктора, и прадед. Образованные и начитанные, Неринги охраняли и приумножали историческую память славного Пассау и его окрестностей.

Отец настойчиво интересовался школьными успехами Виктора. Ребенка, абсолютно не тянувшегося к знаниям в рамках школьной программы, это огорчало – похвастать было нечем.

Младший Неринг был слабым, болезненным мальчиком с тонкой шеей и задумчивыми глазами. Он проводил свое время в мечтах и не участвовал в играх сверстников, вызывая у родителей недоумение и тревогу. Правда, уже в раннем детстве Виктор проявлял неожиданную способность к чрезвычайному напряжению воли и концентрации сил. Для этого существовало единственное условие: ребенок должен был самостоятельно увидеть и осознать необходимость сделать усилие. Однажды – это было в начальной школе – господин Эрбахер спросил Виктора, как пишется слово «сосиска». Белобрысого худенького мальчишку сосиски не интересовали ни в натуральном виде, ни тем более в качестве словесного символа, и он ответил что-то невпопад. Одноклассники отсмеялись и замерли, послушные движению брови педагога, и господин Эрбахер, пройдясь от доски в дальний конец классной комнаты и обратно, заявил, что досрочно распустит школьников на каникулы, если Виктор сдаст экзамен по грамматике на «отлично». Не обращая внимания на кривлявшихся одноклассников, Виктор, стоявший возле своей парты, внимательно посмотрел на учителя.

На следующий день Виктор безупречно написал все каверзные слова из предложенного диктанта. Разумеется, обещанные каникулы так и не наступили. Виктор снова стал учиться с минимальной отдачей, чтобы к нему не особенно приставали ни учителя, ни родители. С тех пор все слова и заявления господина Эрбахера юный Неринг встречал легкой улыбкой и насмешливым взглядом. Учитель прекрасно понимал смысл этих молчаливых упреков, но до объяснений с сопливым школяром не снизошел и люто ненавидел Виктора за собственный промах и унижение до конца своей жизни.

Обыкновенное отчуждение ото всех – и сверстников, и взрослых – развило в мальчике острую насмешливость и неприятие всего, что ему было несвойственно, а следовательно, казалось иррациональным и глупым. Его откровенное ехидство жестоко и неизменно наказывалось, что быстро приучило юного Неринга держать свое мнение при себе.

В юношеском возрасте Виктор неожиданно для всех, в том числе и для самого себя, стряхнул апатию и с удвоенной энергией принялся за учебу. Попутно он начал развивать силу и выносливость, для чего отправлялся в пешие походы с тяжелым рюкзаком за спиной. В результате он скоро и заметно окреп, научился крутить солнышко на турнике, догнал и обогнал в физическом развитии многих своих сверстников. На чемпионате по боксу среди юниоров в Дрездене он занял первое место в полусреднем весе. На память об этом знаменательном событии у Виктора остались блестящий кубок и слегка промятая переносица, к чему он отнесся с привычной иронией.

С течением времени в характере младшего Неринга прорезались черты, свойственные обитателям Пассау, предки которых в большинстве происходили из горной области Австрии. Их отличала вера в свои силы, стойкость, упорство, прагматизм, верность и бережливость. К окончанию школы Виктор превратился в спокойного и с виду немного простоватого миловидного молодого человека, сильного, ловкого и уверенного в себе.

Почему Виктор принял решение стать солдатом, что подтолкнуло его к такому решению – так и осталось загадкой для его семьи. Все его предки по мужской линии были сугубо мирными горожанами и предпочитали сдувать пыль со старых фолиантов, нежели стяжать славу на поле брани.

Генрих Неринг был против сыновнего выбора; он не понимал, на что мог рассчитывать австрийский юноша – даже самый способный и одаренный – в армии, в которой господствовала прусская аристократия. Однако отец сразу поверил в серьезность намерений сына и без колебаний отдал ему все деньги, отложенные на дальнейшее обучение.

Виктор Неринг был зачислен в пехотный полк в Мюнхене. Через полгода он был произведен в капралы и принят в унтер-офицерскую школу. Молодой капрал ни от кого не скрывал, что унтер-офицерство – это только промежуточный этап на пути к главной цели. Начальник школы негромко рассмеялся и выронил монокль, когда на построении капрал из новеньких спросил, как стать офицером. Да, смешно… Тысячи кадровых офицеров, уволенных из Рейхсвера, томились от безделья и безденежья. Безработица достигла в Германии невиданных размеров. Первоклассные специалисты были готовы работать за еду, и отставные офицеры не были исключением. Генерал так ничего и не ответил юнцу.

Тем временем ветер перемен – благой к жаждущим, ищущим и настойчивым, жестокий и колючий к слабым и отчаявшимся – уже несся над Германией. В 1931 году он подхватил Виктора своим мощным крылом и повлек на свидание с мечтой.

Капрал Неринг готовился к сдаче экзаменов и получению звания унтер-офицера вместе с новенькими погонами. Он был лучшим фаненюнкером в своей роте, хотя взводный считал его не больно ловким на плацу и настаивал на более интенсивной строевой подготовке. При освоении остальных военных дисциплин Виктор поражал офицеров своим жадным вниманием, силой воли, умом.

* * *

В двадцатые годы двадцатого века молодая Советская Россия, как, впрочем, и Германия, находилась в международной изоляции: Европа панически и не без оснований боялась большевизма в любой форме. Это обстоятельство и подтолкнуло главарей обеих стран побыстрее начать взаимовыгодное сотрудничество. Изгои всегда находят общий язык и понимают друг друга гораздо лучше, чем благополучные соседи…

В августе 1922 года между Красной Армией и Рейхсвером был заключен пакт о сотрудничестве. Немецкая сторона получила возможность создавать на территории Советской республики специальные военные базы для испытания новейших видов вооружения, а также для обучения и подготовки военных специалистов. Советская Россия имела не только денежную компенсацию за использование этих баз Германией, но и, что едва ли не более важно, получала доступ к немецким военным технологиям. Была организована учеба немецких курсантов в советских академиях и военных училищах, в интенсивном графике шли совместные полевые учения и маневры, полигоны при крупнейших военных предприятиях работали в предельно уплотненном режиме. На трех секретных базах-центрах проходили обучение и практику немецкие военнослужащие, ставшие впоследствии элитой фашистских вооруженных сил. Одна из таких баз располагалась в Казани и называлась «Кама». Это была танковая школа, построенная на деньги рейха, вложившего в проект почти два миллиона золотых марок. Было принято решение направлять в Казань на обучение не только бывалых кадровых офицеров, но и молодых военнослужащих. Кандидаты должны были обладать исключительным здоровьем, умом и фанатичным упорством в достижении высот военного дела. Их собирали со всего Рейхсвера в обстановке абсолютной секретности и отправляли в «Каму». Курс состоял из двенадцати человек, и за каждым из двенадцати стоял целый год кропотливой работы кадрового ведомства германской армии: изучение личных дел, характеристик и биографий кандидатов.

12 июня 1931 года посыльный влетел в казарму унтер-офицерской школы Мюнхенского пехотного полка и, не переведя духа, выпалил дневальному, стоявшему у входа:

– Капрала Неринга к начальнику школы немедленно!

– Как – капрала? – ошарашенно спросил веснушчатый дневальный. На его памяти это был первый случай, когда генерал вызывал к себе кого-то из младших чинов. Начальник военной школы никогда не снисходил до такого уровня общения. Старый пруссак, служака до мозга костей, генерал фон Штумме неукоснительно придерживался иерархии движения указаний и отчетов строго по ступеням служебной лестницы: от старшего по званию к младшему и наоборот. Нарушения субординации строго пресекались в рамках дисциплинарного устава. Порядок незыблем. Маленькое нарушение сегодня приведет к непредсказуемым последствиям в будущем! Дневальный додумывал свои мысли буквально на лету: приказы не обсуждаются, какими бы странными они ни казались.

Виктор поправил складки топорщившегося под ремнем мундира и, постучавшись, открыл тяжелую дубовую дверь в кабинет начальника школы. Четко печатая шаг, капрал прошел на середину просторного помещения и приложил руку к головному убору:

– Господин генерал, капрал Неринг по вашему приказанию прибыл!

Начальник унтер-офицерской военной школы Георг фон Штумме – лысый как коленка, со скошенным, будто срезанным подбородком – склонил голову набок и внимательно посмотрел на светловолосого юношу с погонами капрала на плечах, вытянувшегося перед ним по стойке «смирно». Было в этом взгляде что-то от внимания черепахи к свежему зеленому побегу.

– Насколько я помню, это вы спрашивали меня, что следует делать, чтобы стать офицером? – фон Штумме отнял монокль от глаза и, протерев замшевой тряпочкой, положил перед собой. – Преподаватели считают вас весьма способным и дисциплинированным фаненюнкером. Ваши результаты выше всяких похвал. Даже не самый высокий балл по строевой подготовке не портит общей картины, хотя в иные времена это было немыслимо для будущего офицера, – старый пруссак досадливо скривился. – Как вы смотрите на то, чтобы продолжить учебу в другом месте?

– Но, господин генерал, через две недели выпуск! Завтра первый экзамен.

– Максимум, на что вы можете рассчитывать после выпуска, – звание унтер-офицера и предписание в забытый богом гарнизон. Я же предлагаю вам обучение в одном, гм-гм… закрытом и элитном заведении. Если и там проявите себя с положительной стороны, то по его окончании можете рассчитывать получить офицерское звание… гм… лейтенанта.

– Осмелюсь напомнить, в Германии больше не готовят офицеров. Запрещено! – робко возразил капрал.

– Я в курсе! – рявкнул генерал и снова вставил монокль в правую глазницу, разглядывая Неринга выпученным стеклянным глазом, словно увидел впервые. – Это не в Германии, капрал. Ну, так как? Ответ надо дать сегодня. Сейчас!

– Господин генерал, вы не хотите оставить меня в школе? – неожиданно дрогнувшим голосом спросил Виктор.

– Зачем я должен портить вам карьеру? Капрал, ведь это вы хотели стать офицером! – начальник школы окончательно потерял терпение.

– Согласен! – твердо ответил Виктор, опомнившись, и почти физически ощутил скорость, с которой стала исполняться его мечта.

– Что же, юноша, вас ждет то, чего вы добьетесь. Не забывайте постоянно работать над собой. У вас это хорошо получалось до сих пор. Идите!

Неринг отдал честь, четко повернулся на каблуках кругом и шагнул к двери. Вечером поезд увозил его и еще одиннадцать молодых людей в далекую и загадочную Россию. Все курсанты были одеты в одинаковые светло-серые костюмы, коротко подстрижены и старательно скрывали волнение. Виктор устроился у окна и искал названия проплывающих за стеклом предметов в немецко-русском словаре. Укладываясь спать, он положил словарь под подушку. Интересно, как будут звучать слова этого языка, произнесенные самими русскими? Туман. Река. Стук. Вагон. Туман. Стук. Вагон…

От вокзала до учебного центра под Казанью группу везли в закрытом фургоне. Вечер ушел на обустройство и знакомство с территорией. Курсантам выдали пилотки, комбинезоны, гимнастерки и галифе второго срока и яловые сапоги с широкими голенищами. Форма выгорела до такой степени, что поменяла цвет с зеленого на песочный. Молодые люди перезнакомились еще в поезде. Практически все из пехоты; были, правда, две белые вороны: один артиллерист и один кавалерист из 2-го легкого драгунского полка. Кавалерийские ноги колесом были предметом постоянных беззлобных шуток, хотя для смеха времени практически не оставалось.

Уже со следующего дня Виктор и остальные курсанты с утра до вечера изучали теорию и материальную часть танков, грозного оружия, менявшегося ежедневно и ежечасно. Именно танки должны были обеспечить неоспоримый перевес в сухопутных сражениях, и на разработки в области модернизации брони, двигателей и вооружения сил и средств не жалели. Курс Неринга оказался на самом острие передовой «бронетанковой» мысли, и курсанты жадно впитывали знания почти на пределе человеческих возможностей. Курсанты так уставали за день, что засыпали в момент соприкосновения головы и подушки. От перегрузок спасало молодое здоровье и спортивная подготовка.

Занятия по теории проходили в свободных от техники боксах танкового парка. Схемы узлов и агрегатов висели повсюду, даже в столовой и спальном помещении. Как объяснил один из преподавателей, это было частью метода полного погружения.

Основное обучение проводили немецкие специалисты. Все они носили гражданскую одежду или черные комбинезоны. Без сомнения, преподаватели в недавнем прошлом служили в действующей армии; их одежда, лишенная знаков различия, не могла скрыть военную выправку и привычку уверенно отдавать приказы.

Лекции по теории танкового боя в «Каме» читали безымянные советские офицеры. Переводчиков не было. Чтобы все быстрее выучили русский язык, немецкая речь была строго запрещена даже в быту, и нарушителей ждало немедленное отчисление. Допускалось только кратко пояснять друг другу значение русских слов на родном языке. Очень скоро все свободно начали понимать лекторов, а еще через некоторое время – разговаривать и ругаться. Красочная составляющая русской речи особенно выручала в танковом парке, когда при работе на технике гаечные ключи срывались с головок болтов, а неопытные напарники чаще попадали молотками друг другу по рукам, а не по стальным тракам.

После экзаменов по теории и материальной части курс приступил к вождению на трассах танкодрома и огневой подготовке на стрельбище. В окрестностях учебного городка стоял несмолкающий гул мощных моторов, лязг гусениц и грохот орудийных выстрелов. Тишина изредка наступала вместе с сумерками, но длилась недолго: в самые темные часы летних ночей начиналось ночное вождение.

Режим на базе «Кама» обеспечивали русские; на них же лежало материальное снабжение и обслуживание техники. Немецкие курсанты по условиям контракта ни на что, кроме учебы, не отвлекались, и успехи их были впечатляющими.

Самым памятным для Неринга стал день, когда группе показали новый, сверкающий свежей краской танк БТ. Не в каждой советской танковой части слышали о нем, а тем более видели воочию. Седой русский офицер со шпалой в черных петлицах рассказывал об особенностях новой боевой машины. Она стояла на утрамбованной грунтовой площадке у ворот в огромный ангар, компактная, с приподнятым коническим носом, готовая к резвому и неутомимому бегу. Большие колеса с резиновыми ободами для шоссейных дорог идеально сочетались с узкими гусеницами, предназначенными для грунта.

По команде преподавателя курсанты подошли к танку. Они заглядывали под днище, сравнивая большие обрезиненные колеса с маленькими катками других известных моделей. Русский капитан сказал, что максимальная скорость БТ на гусеницах достигает почти шестидесяти километров в час, а при переходе на колесный ход танк может дать и все восемьдесят. Среди слушателей пробежал шепот восхищения.

Седой капитан попросил курсантов и преподавателей отойти от танка и встать подальше от его борта. Из небольшого деревянного модуля, игравшего роль временного пункта управления на танкодроме, выбежали три танкиста. На них были новенькие черные комбинезоны, яловые сапоги и ребристые кожаные шлемы с защитными очками над налобниками.

По команде советского офицера экипаж деловито скрылся в люках машины. Заработал двигатель, выбрасывая сизый дым. Руководитель полевого занятия поднял красный флажок, сделал резкую отмашку. Танк, чуть присев на корму, сорвался с места. Из-под гусениц брызнули фонтанчики сухого грунта, и в следующее мгновение БТ скрылся в вихре несущейся за ним пыли.

У противоположной границы танкодрома танк развернулся и помчался к исходной линии. Теперь машина была видна полностью: пылевой шлейф оставался позади и не мешал. Танк пересек две линии окопов и, не сбавляя скорости, заскочил на специально подготовленный трамплин. Пролетев в воздухе восемь-десять метров, он приземлился и продолжил движение. Не более чем через минуту машина достигла исходной линии старта и остановилась на том месте, откуда начала свой пробег. Мотор без натуги работал на малых оборотах, сжигая авиационный бензин и выбрасывая синеватые колечки дыма. Над танком шевелилось марево горячего воздуха. Двигатель умолк, экипаж выбрался из бронированного нутра и отправился в деревянный модуль.

Виктор Неринг был охвачен восторгом от увиденного. Он не мог отвести взгляда от стоявшего перед ним танка и даже не услышал команды об окончании занятия, очнувшись только после того, как сосед-кавалерист Иоганн Шмитц толкнул его локтем.

В ту ночь в казарме немецких курсантов никто не спал. Ворочался с боку на бок и Виктор. Перед его глазами летел по воздуху чудо-танк, вхолостую вращая колесами на резиновом ходу внутри сверкающих зубастых гусениц.

* * *

Нескольких занятий на «холодной» машине хватило на то, чтобы приучить молодых людей к рычагам управления и педалям, их силе сопротивления, размерам, положению. Примерно через неделю курс был допущен к самостоятельному вождению танка. Сначала водили на малых скоростях, потом учились преодолевать на скорости узкие траншеи. Единственное, что не разрешали выполнять учащимся, – упражнение на трамплине.

Летящий танк был наваждением не только для Неринга. Драгун, бывший кавалерист Шмитц, крепко «заболел» идеей прыжков через препятствия. Иоганн умудрился раздобыть номер советской окружной газеты, где был описан случай из жизни. Один механик-водитель, сержант сверхсрочной службы, прыгнул на своем танке БТ с обрыва речки и, преодолев в воздухе 32 метра, приземлился на противоположном берегу. Иоганн Шмитц методично и нудно изводил начальника школы. Он ерошил жесткий черный ежик непослушных волос, в тысячный раз проверяя вычисления, выписывал цифры аккуратным столбиком, и при каждой возможности осаждал пожилого тридцатидвухлетнего подполковника фон Радльмайера, раскладывая по полочкам все элементы рискованного упражнения: разбег, сам прыжок, приземление. У него все должно получиться. Наконец у подполковника сдали нервы, и он употребил несколько трескучих немецких фраз, стуча кулаком по отполированной дубовой кафедре. Немецкая брань не успокоила начальника, и он отвел душу затейливой русской комбинацией, затем перевел дух и сказал примирительно, стесняясь своего срыва:

– Предоставьте русским ставить рекорды. Это у них такая национальная забава – быть во всем первыми. Вы подумали своей головой, что произойдет, если прыжок не удастся? Или она у вас для того, чтобы… э-э… фуражку носить? За испорченную технику придется платить из немецкой казны. Да, и ваше обучение нам влетает в копеечку, чтобы рисковать вашей жизнью или в лучшем случаем здоровьем! Кр-ру-у-гом! Шагом марш!

Полтора года пролетели незаметно. На выпускных экзаменах, которые принимала смешанная комиссия из немецких и русских офицеров, высшие баллы получили все, кроме кавалериста. На вождении Иоганн Шмитц решил срезать кусок трассы, а заодно и осуществить свою мечту – совершить лихой танковый прыжок. Танк Шмитца завис над крохотным, длиной в двадцать метров, болотцем, словно натолкнувшись на невидимую в воздухе преграду, а затем тяжело, плашмя обрушился на сонное царство лягушек и стрекоз.

Экипаж тягача технической помощи застал лихого кавалериста сидящим на верхнем люке и со слезой в голосе ругающимся сразу на двух языках. Танк Шмитца увяз в трясине по самую башню. Вокруг злобно квакали контуженые лягушки, пузырилась грязно-зеленая жижа.

При пересдаче это припомнили, и за блестящее вождение Иоганну поставили четверку.

На прощальном банкете Виктор пил водку по-русски, до дна. «Московскую» с ядовито-зеленой этикеткой по ошибке разлили не в рюмки, а в широкие бокалы для красного вина. В себя Виктор пришел уже в поезде. Открыв глаза, он увидел перед собой лицо бывшего драгуна, а отныне – новоиспеченного бронетанкиста, как их и себя гордо называли советские офицеры. Кожа Шмитца имела нежный зеленый оттенок, особенно пугающий при свете дежурной лампочки. Облизнув сухие губы, броне-танко-кавалерист молвил по-русски: «Неринг, вставай. Надо подлечиться!»

Пограничный контроль они встретили в вагоне-ресторане. Пограничник в зеленой фуражке, пролистывая их паспорта, с улыбкой спросил:

– Культурно отдохнули, камрады?

– Так точно, герр офицер, – ответил Виктор, обращаясь к овчарке, сидевшей на коротком поводке у ноги пограничника. Из всех присутствующих она более всех походила на разумное существо и вызывала симпатию.

Виктор наклонился и поцеловал ее в холодный нос. Собака оскалилась и фыркнула. Пограничник на прощание махнул в воздухе кулачищем: «Рот фронт!» и пошел вдоль вагона-ресторана. Вагон качался, двери двоились. Нерингу было любопытно, как пограничник пройдет в обе двери, но Шмитц сунул ему в руку стакан с водкой…

Дипломы о присвоении офицерского звания и нагрудные знаки курсантам вручали в Берлине, в знаменном зале Имперской академии Генерального штаба. На плечах Неринга и его товарищей красовались необмятые витые лейтенантские погоны. Столы были накрыты по родам войск. Соседями танкистов оказались молодые лейтенанты из Люфтваффе. Виктор обратил внимание, что летчики разливают шнапс по стаканам для сока. Из-за их стола слышался громкий хохот и русские шутки. Позднее, когда началось неуправляемое броуновское движение офицеров от стола к столу, банкет плавно перерос в грандиозную попойку, тогда и выяснилось, что летуны тоже только что из России. Они были выпускниками Центра по подготовке летного состава «Липецк». Пили, как обычно: «За дружбу и боевое братство, до дна!», «За братство сильных и смелых!».

Шел 1933 год.

Неринг получил назначение в полк, расквартированный в Штутгарте, где принял в распоряжение танковый взвод.

Вся служба сводилась к бесконечным учениям, смотрам и парадам. После выпуска Виктор практически не пил спиртного, кроме светлого пива, избегал участия в обычных офицерских вечеринках. Сослуживцы относились к нему неплохо, но считали слишком замкнутым. Неринг предпочитал проводить время за чтением книг и в спортивном зале. К службе молодой лейтенант относился серьезно и пунктуально, требуя того же от подчиненных. Внутри его словно сидел железный человечек, не терпевший слюнтяев, неучей и разгильдяев.

В 1933 году Гитлер стал рейхсканцлером. Ветер перемен, подхвативший капрала Неринга пять лет назад, набрал силу урагана; дуновение его уже с трудом умещалось в границах Германии. Этот ветер раздувал огонь в мартенах и охлаждал раскаленные броневые плиты; он развевал знамена великого рейха и возрождал веру в крепкое, надежное будущее крепких, могучих людей. Над страной мчались валькирии, оседлавшие упругий воздух, и трубили о том, что великая нация заставит мир пожалеть о своем версальском унижении. Долой слабость! Долой все, что мешает титанам занять подобающее место! Зиг хайль!

Количество танковых частей росло, и у блестящих офицеров, одним из которых, без сомнения, был молодой лейтенант Виктор Неринг, появились зримые перспективы карьерного роста.

В 1939 году уже в чине обер-лейтенанта Неринг участвовал во вторжении в Польшу. Во время польской кампании Виктор на практике оценил танковый блицкриг. То, чему их учили русские на лекциях в далекой «Каме», сбывалось на все сто процентов. Виктор сумел воочию познать значение внезапных, решительных и жестоких ударов стальным кулаком. Все как в боксе: один сокрушительный удар – и противник деморализован, подавлен, смят и мечтает сдаться с наименьшими потерями. А пехота вычищает ринг и устанавливает новый порядок. Хайль!

Во время завоевания Франции в 1940 году Виктор получил капитанские погоны и танковую роту под свое начало. Он лично участвовал в прорыве линии Мажино. Это его рота с десантом пехоты на броне прорвала оборону французской 1-й Армии возле Лилля и захватила железнодорожный мост через реку Сомма. Сам командир танковой группы генерал Гёппнер вручил Нерингу Рыцарский крест, прибыв на штабном бронетранспортере в расположение роты. Вы – надежда Германии, капитан. Хайль!

Полной неожиданностью для командира роты и его подчиненных был приказ о возвращении в Германию. Специальным эшелоном танки и их экипажи были доставлены в город Майнц. На станции рота Неринга поступила в полное распоряжение штандартенфюрера СС Вюста. Крепкий эсэсовец в черной форме показал бумагу, подписанную лично рейхсфюрером Гиммлером, и посоветовал не задавать лишних вопросов, коротко пояснив капитану Нерингу, что для выполнения специального задания понадобилось лучшее подразделение с боевым опытом.

* * *

Танковая рота Виктора совершила короткий стремительный марш к месту новой дислокации. Недалеко от Майнца находился старый римский карьер, носивший название «Трон Кримхильды». Здесь в 240 году нашей эры располагался 22-й римский легион, охранявший… Что, собственно? Это было доподлинно неизвестно. Стены карьера пестрели символическими изображениями и надписями. Некоторые рисунки, вырубленные в каменных стенах, были грубы и незатейливы; видимо, их оставили римские легионеры, которые охраняли карьер. Прочие наскальные рисунки и надписи объединяло одно – по словам археологов, они настойчиво советовали всякому смертному держаться подальше от местных достопримечательностей.

Древний карьер с курганом в центре привлекал ведомство Гиммлера многим. На его крутых стенах, например, были изображены две свастики. Министерство пропаганды было не прочь обнаружить в этом месте культовый объект германцев и обустроить его как одно из мест национал-социалистического паломничества. Исходя из обилия солярных символов, историки в красивой черной форме официально заявили, что «Трон Кримхильды» был алтарем служения Солнцу или неизвестному доныне богу огня. Зачем или от кого римский легион охранял забытый карьер, не было сказано ни слова.

Нерингу было приказано расставить танки по периметру старой каменной выработки. Особенно его поразило, что орудия должны быть направлены в сторону раскопок. Казалось, археологи из СС боялись именно того, что могли найти в результате раскопок.

Первый танковый взвод расположили почти вплотную к кургану. Боевые машины тщательно замаскировали камуфляжной сеткой. Танк с выключенным двигателем теперь можно было обнаружить, только подойдя к нему вплотную.

На вопрос, с кем предстоит сражаться огневой мощью танковой роты, штандартенфюрер с серебряным погоном на правом плече черного кителя лаконично ответил: «Не суйте нос не в свое дело. Ваша задача быть в постоянной боевой готовности». Виктор козырнул и отправился к подчиненным. Никаких вопросов людям в черной форме он больше не задавал. Честно говоря, у Неринга накопилось много невысказанных претензий к ведомству Гиммлера, особенно после сожжения чуждых арийскому духу книг на площади Оперы, но уроки детства были надежно закреплены внезапными арестами болтливых сослуживцев, и капитан держал свое мнение при себе, не позволяя выдать истинное отношение к происходящему даже движением бровей или тенью улыбки.

* * *

Работа в карьере велась без перерыва. Ночью копали при свете прожекторов, и синеватое зарево было видно в темноте за несколько километров. Местность охраняли патрули СС. Часовые и патрульные обязаны были постоянно находиться в поле зрения друг у друга; таким образом, снять часового и не обнаружить себя было практически невозможно. Таких беспрецедентных мер безопасности Виктор не видел даже на фронте.

Вместе с солдатами местность патрулировали сторожевые собаки. Таких здоровенных псов Виктор видел недавно во Франции. Французские военнопленные ремонтировали мост, поврежденный во время недавних боев. В соседнем лесу бригада лесорубов из числа арестантов валила деревья для нового настила. Пленных охраняли пожилые резервисты, и несколько французов попытались бежать.

«От людей уйдут, от собак – нет», – уверенно сказал, закуривая и пуская из ноздрей ароматный дым, фельдфебель полевой жандармерии, остановившийся прикурить у палатки Неринга. Действительно, для беглых лесорубов громадные ищейки, специально натасканные на людей, оказались непреодолимым препятствием. Патруль спускал собаку с поводка, и овчарка, взяв след, легко догоняла нарушителя. Если беглец безропотно садился или ложился на землю, собака его не трогала и ждала жандармов, спешивших на лай. При попытке бежать или сопротивляться пес сбивал с ног и рвал горло, не оставляя несчастному ни единого шанса. Отбиваться от громадного зверя было бесполезно. Короче говоря, на следующее утро на поверке пленных присутствовали все французы: одни стояли, другие лежали на земле. Живые вместе с мертвыми – все сто процентов. Больше побегов не было…