Текст книги "Великий Дракон Т-34"

Ветер все усиливался. Неринг быстрым движением поймал готовую сорваться с головы фуражку и опустил ремешок с околыша на подбородок, затянув потуже. Деревья окрест уже трещали под напором стихии. С неестественной скоростью над карьером и окружающей местностью появились черные грозовые облака и затянули небо темным пологом. В тучах сверкали короткие молнии. Внизу, в карьере, бушевал настоящий ураган. Над головой Неринга пролетали ветви толщиной в руку и куски грунта. В сотне метров от танка бесшумно вспыхнула молния, расщепив до корней вековую сосну. Капитан нырнул под маскировочную сеть и постучал в люк рукояткой «люггера». Люк открылся, и Неринг ящерицей юркнул в башню.

В командирскую оптику видно было не все, но Неринг видел, как сосну, расщепленную молнией, с корнями вырвало из земли и унесло прочь. Из карьера раздался грохот. Виктор навел резкость танкового перископа на верхушку кургана и увидел, как оттуда хлынуло зеленое свечение, а затем в центре белого круга коротко вспыхнул желтый огонь. Тень, явившаяся из этого огня, была абсурдна и нелепа. Неринг крепко зажмурился и снова открыл глаза. Тень не исчезала. Ее очертания становились все плотнее, превращаясь в огромного дракона, заключенного в круг из рассыпанного тюрбанами белого порошка. Он рвался наружу, но не мог вырваться за пределы круга, и земля дрожала от биения чудища. Озираясь, дракон крутил головой и бил хвостом. Из-за частокола зубов то и дело выскакивал длинный раздвоенный язык. Виктор механически подумал, что белый круг из порошка и кровавые знаки давно должны были быть развеяны ураганом, а люди в тюрбанах – размазаны в кровавую кашу об уступы карьера, но нет, глаза противоречили рассудку: белый круг сиял все ярче, а на каждом кровавом значке стояло по человеку в тюрбане. Они протягивали руки к дракону, то ли сдерживая его ярость, то ли воодушевляя вырваться из круга.

Связи с остальными экипажами не было – эфир хрипел, свистел и завывал на разные лады. По броне барабанили мелкие камни.

– Неринг, огонь! Огонь, Неринг! – радиостанция взвыла и умерла.

– Гюнтер, заводи! – Виктор пытался поймать в прицел хотя бы белый круг, но танк шевелился от порывов стихии, как картонная коробка с кирпичом внутри, и круг плясал в прицеле.

– Гюнтер, назад! Быстро! Полный газ!

Танк содрогнулся и легко помчался прочь от карьера, подгоняемый ураганом. Прекратив сопротивляться воздушному напору, машина приобрела устойчивость, и Неринг вновь ощутил полную власть над прицелом.

– Бронебойным – огонь! – Неринг хорошо видел, как снаряд скользнул по невидимой преграде и ушел вниз, под лапы дракона. Полыхнул фонтанчик взрыва, еще через мгновение их вспыхнуло не меньше дюжины. Молодцы танкисты! Лишенные связи, они выбрали верную цель и поддержали командира, поняв, что первый снаряд был послан именно им. Всех к награде! Всех! А эти, в тюрбанах?

Чудовищная вспышка света была ответом на стрельбу танкистов. Взрывная волна поддела танк Неринга спереди и перевернула башней вниз. Последнее, что запомнил Виктор, – ощущение полета. Мелькнула мысль: «Где шлем? Фуражка не спасет, нет».

Навалилась чернота – пустая, беззвучная. В первый момент, пока чернота не поглотила все чувства, было жутко, затем сам страх сменился пустотой и мраком.

* * *

«…обязуюсь сообщить обо всем, что вспомню или узнаю, незамедлительно.

Подписано собственноручно 23 января 1941 года

Виктор Неринг, майор танковых войск».

Следователь Мозер сообщил, что закрыл дело, и вежливо простился, пожелав герою скорейшего и полного выздоровления.

Неринг откинулся на высокой подушке. Следователь сильно утомил Виктора своими расспросами, а главное, своими нелепыми ответами на уточняющие вопросы Виктора.

«Да. Если бы на голове был шлем, я бы теперь уже воевал. Кости срослись быстро, а зрение не возвращается, – сердито думал майор. – Во время перевязок ни черта не вижу. Ладно. Еще посмотрим. Значит, говорите, взрыв рудничного газа? Фантомы и галлюцинации – результат отравления ядовитыми испарениями котлована! Взрыв в котловане – результат стрельбы из танковых орудий. Драконы и голубые тюрбаны – бред отравленного сознания. И вот за эту слабость рассудка лично рейхсфюрер вот в этой палате вручил мне майорские погоны и дубовые листья к Рыцарскому кресту? Ну да, господа, да. А знаете что, я поверю вам, господа. И превратившийся в стекло базальт на склонах карьера, и оплавленные, будто восковые фигурки, танки на склонах, и полет моего „Т-III“ на три сотни метров через сосновый бор – все это газ… „Газ! Газ! Газ!“

Виктор начал стучать кулаком по спинке кровати, ярясь от боли, причиняемой руке ударами, и оттого нанося удары все сильнее и сильнее. Он уже не слышал, как в палату впорхнули сестры, как доктор велел держать его руки и ноги, совсем не чувствовал проткнувшей руку иглы и струящегося из шприца покоя и облегчения. Уже засыпая, он вдруг ощутил отчетливый запах свежих яблок и меда, вздрогнул и провалился в блаженство.

* * *

– Нуте-с, господин майор, нуте-с, – пожилой военный врач с удовольствием разглядывал зрачки Неринга, крепко и бережно сжимая ладонями голову и чуть поворачивая ее то влево, то вправо. – Блестяще, господин офицер, просто блестяще. Полная ремиссия, могу вас поздравить, вы – редкий экземпляр. Теперь – в отпуск. Куда пожелаете, на месяц. Вот. Сейчас вы получите документы, деньги. Ваша одежда готова. Эльза! Эльза! Проводи господина майора!

Сзади раздались легкие шаги, и Неринг ощутил всем телом, каждой его клеточкой сладчайший аромат лета, наполнивший кабинет главного окулиста военного окружного госпиталя города Майнц.

* * *

23 марта 1941 года резная дубовая дверь гостиницы «Манцерхоф» открылась и впустила одну из самых великолепных пар, виденных портье за четверть века службы. Стройный светловолосый майор вермахта с Рыцарским крестом в обрамлении дубовых листьев и нагрудным штурмовым танковым знаком из чистого серебра на левой стороне груди придерживал под локоть медицинскую сестру – тоненькую, грациозную, с прозрачной нежной кожей и невероятно сильную: в правой руке она держала тяжелый офицерский чемодан из лакированной кожи. При этом девушка непринужденно улыбалась и легким наклоном головы поправляла сбившийся на лицо золотистый локон. Левая рука майора висела у груди на черной перевязи, и он часто шевелил кистью, как будто убеждаясь, что она на месте и пальцы послушны хозяину. Счастливая парочка спросила двадцатый номер и получила его без проблем – там только что закончили уборку, и весь второй этаж был свободен.

– В это время года мало постояльцев. Летом – другое дело, господа, все номера нарасхват, – портье открыл номер, благоухающий чистотой и свежестью, и с полупоклоном передал ключ юной спутнице блестящего офицера. – Как чуден Рейн, как пахнет медом в его долине голубой…

* * *

На реабилитацию после ранения ушло еще три месяца. Еще несколько месяцев Виктор Неринг возглавлял танковые курсы в Нюрнберге. Ему помогал рыжий капрал Гюнтер Краузе, водитель, тоже чудом выживший при охране карьера у «Трона Кримхильды». Жизнь в тылу тяготила майора, капрал тоже изрядно скучал. Переподготовка танкистов для управления тяжелыми «T-IV», «тиграми», была нудным, изматывающим душу боевого офицера занятием, и Неринг подал рапорт о переводе на фронт, в действующую часть.

Полтора года Виктор и его верный водитель Гюнтер колесили на своем «тигре» по бескрайним русским полям и разбитым дорогам во главе бронетанковой роты. Майор Неринг собирал опыт по крупицам, от боя к бою, закрепляя теоретические познания беспощадными уроками жизни. Он уже знал, что многие выкладки стратегов фюрера могут быть опровергнуты парой русских танков. Да, русские воевали потрясающе, на пределах возможного. Ни англичане, ни французы не дрались с такой яростью. Все экипажи в составе роты Неринга знали наизусть лозунг командира: «Бой не окончен, пока цел хотя бы один русский танк». Летом 1943 года, после переформирования частей, выведенных из-под удара в Сталинграде, майор Неринг был назначен начальником штаба в 503-й бронетанковый батальон. Тяжелые танки с экипажами были погружены в эшелоны и отправлены под Курск. В пути начальнику штаба Нерингу сделали операцию: на шее майора вскочил огромный фурункул, и его вырезали в медицинском вагоне, предварительно обезболив майора чистым медицинским спиртом в совершенно неприемлемом для арийца количестве – полкружки залпом, без закуски. Повязка была тугой и сильно раздражала Виктора, он то и дело засовывал пальцы между повязкой и горлом, шипя от боли в разрезанной шее.

Вечером, накануне наступления возле деревни с непроизносимым названием Прохоровка, командир батальона подполковник Кресс приказал зарывать танки в землю. Виктор взял с собой рыжего Гюнтера, оставив экипаж спорить с саперами и окапываться, и отправился осматривать позиции. Вполне довольный качеством укрытий, Неринг был все же в некотором недоумении. Батальон отправлялся в атаку завтра, в девять тридцать. Предстояло миновать поле до горизонта и там, на краю, врубиться в советские танки, стянутые под тень узкого леса, смять и прорваться дальше, с уклоном влево. Зачем тогда окапываться по башню? Зачем бревна и мешки с песком? В этом месте оборона русских тонка, тылы хлипки. Похоже, все будет как по нотам. Конечно, было бы оригинально, если бы русские ударили первыми или встретили в поле, контратакой. Поле тогда так просто не проскочить и бронированный кулак увяз бы на подступах к лесу. Русские дерутся до последнего танка. Смогли бы мы тогда прорвать их оборону? Что гадать, среди русских сумасшедших нет. Школа-то у нас одна, не пойдут они на нас по полю. Прицельная дальность «тигра» в полтора раза больше. Охота им гореть стогами сена? В такую жару не самое приятное занятие. Нет, не пойдут они на нас. Зачем тогда окапываемся? Глупость, перестраховка, осторожность?

Виктор проверил посты, отпустил Гюнтера к танку, провел короткое совещание с командирами рот в штабной палатке. Летняя ночь скора, не успеешь уснуть, а солнце уже выкатывается вполнеба. Летом военной работы больше, больше и усталости.

«Прочту письмо от Эльзы, напишу ответ – и спать, – подумал Виктор. Он достал из кармана фотографию жены и бережно поставил на стол, в круг света фонаря. – Отец с мамой не нарадуются невестке и внуку. Зигфрид уже сидит, держа деда за палец. Да, дела…»

Неринг вдруг так захотел домой, к своему малышу, Эльзе и родителям, что сжал кулаки и застонал. Потом он помотал головой, посидел, глядя в потолок штабной палатки, взял с края стола лист бумаги и начал писать:

Эльза, любовь моя, здравствуй.

Сразу хочу ответить на твой вопрос – почему я стал военным. Странно, ни мама, ни отец меня об этом не спрашивали… Помнишь, я читал тебе на память из «Песни о Нибелунгах»?

«Как вы, я тоже витязь, и ждет меня корона,

Но доказать мне надо, что я достоин трона

И что владеть по праву своей страной могу.

Я ставлю честь и голову в залог, что вам не лгу».

Я прочел эти строки и понял, что, кроме меня, никто не докажет, что я мужчина и что со мною нужно считаться. Вот, собственно, и вся история.

В 8 часов 15 минут утра на позиции 503-бронетанкового батальона обрушился огненный смерч, бушевавший пятнадцать минут. Несколько танков были разбиты снарядами советских гаубиц. Командир 503-го батальона подполковник Кресс погиб. Виктор Неринг взял в руки микрофон штабной рации.

– Внимание! Говорит майор Неринг. Приказываю установить прицелы на максимальную дальность. Жечь все в поле зрения. Напоминаю: главное – держать их на расстоянии выстрела как можно дольше. С богом!

Неринг забрался в танк и прильнул к прицелу. Появились первые мутные, расплывчатые силуэты тридцатьчетверок. Нашелся-таки сумасшедший! Идут! Виктор не верил своим глазам, но со дна души уже поднималась темная, тягучая отвага, предвкушение славной битвы.

Силуэты стали четче, и когда Неринг увидел швы на вражеской броне, коротко скомандовал:

– Огонь!

Тридцатьчетверки вздрагивали и останавливались, дымясь. Если русский танк лишался гусеницы и его начинало разворачивать, Виктор азартно всаживал снаряд в бок. Через несколько минут на поле образовался железный завал, а русским нужна скорость. Теперь они пойдут с флангов. Пора в контратаку.

– Здесь – Неринг. Батальон, в атаку! Вперед! В обход завала!

Гюнтер включил задний ход, и «тигр» буквально прыгнул назад из укрытия. Ломая бревна капонира, как спички, бронированный красавец Неринга объехал свое логово и помчался, забирая левее, туда, где уже поднималась пыль от первых русских танков. Майор ждал удара противника именно оттуда. Вторая волна русских танков медленно просачивалась сквозь завал из подбитых танков первой волны; можно было считать, что они застряли, в то время как с левого фланга тридцатьчетверки были уже готовы ударить «тиграм» в бок. Майор с ходу развернул вторую роту фронтом влево, не дав противнику смять свой фланг. Остальные танковые роты подошли поближе к горящим русским танкам и начали в упор расстреливать застрявших в завале. Русские отвечали метким огнем, прячась за подбитыми танками. Довольно быстро вспыхнули несколько головных «тигров» третьей роты, лишились гусениц два «фердинанда». Справа от себя Неринг заметил танк командира соседнего батальона майора Пауля Коха – на его борту была намалевана смеющаяся пантера. Стало понятно, что рисунок боя исчез и началась свалка. Дебют разыгран. Пора выводить пехоту, чтобы занять и связать пространство между горящими танками. Это было похоже на то, как если бы между уложенными с промежутками камнями залили цементный раствор. Пехота уязвима, но очень зловредна для медленно маневрирующих в тесноте танков.

Бронетранспортеры с пехотой ждали своего часа в безопасном удалении от поля боя. Неринг приказал им выдвигаться за первой ротой и занять линию, обозначенную первыми горящими русскими танками.

Между подбитыми тушами своих и чужих Гюнтер искусно лавировал, как на байдарке, приостанавливаясь для выстрела и тут же срываясь с места. Водитель и командир понимали друг друга по коротким, почти птичьим возгласам. Остальные члены экипажа давно переняли их систему знаков, и командир управлял своим танком без особых затрат времени.

Напор тридцатьчетверок слева и преграды в виде подбитой техники отжали танк Неринга к центру, и Гюнтер был вынужден разворачиваться буквально на месте, чтобы вывести свой танк из железных лабиринтов для очередного удара.

Виктор поймал в прицел очередную тридцатьчетверку и начал быстро доворачивать прицел. «Тигр» сильно подбросило и резко развернуло. Гусеница, простучав траками по ведущему колесу, упала на грунт.

В шлемофоне раздался злой голос механика-водителя:

– На мину наскочили! Везде набросали, сволочи!

– Забыли нас спросить, а то бы в стороне поставили, – отозвался Неринг.

– Что будем делать, господин майор?

– А ты не знаешь?

– Знаю. Но тут из нас сразу сито сделают. Последние пару лет они нас сильно недолюбливают, господин майор!

– Отчего бы это, Гюнтер? Экипаж! Все, кроме Дитриха, чинить гусеницу! Дитрих, прикрываешь из пулемета и держишь связь. Всем приготовить личное оружие. В случае чего отобьемся! – Виктор щелкнул тумблером внутреннего освещения, достал ручную гранату из НЗ и сунул в карман комбинезона. Затем он открыл крышку командирского люка и быстро скользнул вниз по нагретой броне. За спиной раздался грохот, словно по танку ударили исполинским молотом. На голову Виктора обрушился удар. Небо поменялось с землей местами. Пришла знакомая тьма – беззвучная, равнодушная и невесомая.

Глава 3

…Тихий голос, призывавший к осторожности, то приближался, то удалялся. Стоило Ковалеву вспомнить, что голоса давно не слышно, и он тут же появлялся и, наконец, обосновался в горле, гортани и на зубах, появляясь там и затухая в странноватом ритме. Что – «берегись», кто – «берегись», чем, в конце концов, «берегись»?

Вокруг оставалась непроглядная тьма. Давило на грудь. Ковалев не мог пошевелиться, чтобы ослабить гнет, и даже не мог ощутить хотя бы малое движение в мышцах. Значит, убили. У убитого сначала пропадает зрение, как щелчок выключателем. Слух пропадает последним. Мозг не разметало по броне, уши землей не засыпало да барабанные перепонки не лопнули от взрыва – вот и слышу напоследок. Давит на грудь. Да там, может, дыра сплошная. Или вообще больше ничего нет, кроме мозгов. Когда в госпитале сделали заморозку, чтобы вытащить осколок из плеча, тоже казалось, что давили. На самом деле резали, копались и зашивали – Ковалев видел сам. Потом Игорь Седов в палате рассказывал, что нога оторванная болит и чешется по утрам – спасу нет. А чесать нечего. Тело врет, мозги врут.

Поспать, что ли, напоследок. Во сне и уйду окончательно. Куда – уйду? Куда?!! Нет!

Ковалев попытался дернуться и вырваться. Ничего. Не дернулся, не вырвался. Это мысль дергается и мечется внутри пустеющей, остывающей головы.

– Вот оно какое – ничего. Хотя, если я думаю про ничего – какое же это ничего? Спать, спать, хватит думать. Ух, слава тебе! Вот я иду по главной улице станицы с красным значком на рубашке. Приняли в комсомол, теперь направят учиться. Все в яблоневом цвету, все чисто вымыто дождем и сверкает. А вот и Лариса. Ох, и хороша: гладкая, холеная, свежая, глазищами так и стрижет. Ее прабабка Лукерья Кондратьева, сидевшая на желтой скамейке у крепкого куреня, прокаркала, глядя вверх: «Смотри, Сашок, бесы в пекло утащат. А ты брысь домой, егоза!» Лариса задержалась на пороге, давая собой полюбоваться, и исчезла беззвучно, совсем по-кошачьи…

Ковалев поздоровался с бабкой Лукерьей и прошел мимо. От воспоминаний о вчерашней любовной возне с Ларисой в пустой бане Кондратьевых он прибавил шагу, торопя ускорением такой еще далекий вечер. Скорее бы, скорее бы. Ох, и хороша Лариса! Он свернул в проулок, потом еще раз, поднырнул под нижние ветви приземистых яблонь и оказался в двух шагах от бани. В предбаннике было прохладно и тихо. Глубоко в бревнах скрипели неутомимые челюсти древесных жучков. Под их мерный скрип Саша и задремал, очнувшись от едва различимого шороха снаружи. Через миг в баню скользнула легкой тенью Лариса, и Саша схватил ее за плечи, притянул к себе. Девушка протянула руку и ощупью закрыла дверь на крепкий деревянный засов. Они начали с поцелуев, с молодым пылом продвигаясь все ближе к главной части вечерней программы. Саша сел на пол и потащил Лариску вниз, она с тихим смешком упала на него и продолжила исступленно целовать. На дверь вдруг нажали снаружи. Дерево затрещало, подаваясь нечеловеческой силы натиску. Лариса от испуга отключилась, обмякла и стала весить едва ли не вдвое больше, прижав Сашу к полу. Он пытался освободиться и броситься к двери, но тяжесть юной красавицы стремительно росла и стала совсем непомерной. Саше стало трудно дышать, а деревянная дверь уже была готова распахнуться и впустить чудовище, рвавшееся в предбанник с молчаливой яростью. Судя по скрипу и скрежету ржавых, в палец толщиной, гвоздей, выдираемых из гнезд, на дверь давили с равномерной, равнодушной и непобедимой силой. Так работал гидравлический пресс, отжимавший подсолнечное масло. Люди бы били с разбегу, резко, разбегаясь вновь и вновь… Дверь сорвалась, впустив тяжелый косматый сгусток тьмы. Тьма отшвырнула Ларису в сторону, как ненужную тряпичную куклу, и навалилась на Сашу, душа его и пытаясь одновременно затащить под широкую скамью. «Бесы в пекло утащат, Сашок». Накаркала, вещунья. В пекло не хотелось.

Ковалев выгнулся дугой и, собрав все силы, размашисто осенил себя крестом. Эх, грех комсомольцу креститься! От противоречия, взрывавшего фразу изнутри, Саша начал хохотать, вырывая запястья из вязких объятий тьмы, словно опешившей и несколько ослабевшей.

– Если бы они знали, что я еще и партийный! – Саша начал наносить удары в самую сердцевину яростного сгустка, но тьма раздвигалась, пропуская кулаки, и тут же сгущалась при обратном движении, не давая возможности замахнуться. Ковалев искал взглядом Ларису, но тьма не давала увидеть дальше носа. Саша рывком перевернулся на живот, спиной к атакующему демону, и резко ударил локтем назад, попав по чему-то твердому – раз, два, три. Наверное, по рогам попал. Теперь точно пощады не будет! Демон такого коварства не ожидал и взвыл. Саша ударил сильнее.

– Командир! Полегче! – орал бес голосом Мариса. Акцент был сильнее обычного; так было всегда, когда Эмсиса выбивало из колеи нечто особенное, нарушающее обыденный порядок вещей.

– Держи его, Ваня, я сейчас свет включу.

– Кого – держи? Я помогу, – рванулся Ковалев, но тьма вцепилась выше локтей и придавила спину чем-то твердым.

Щелкнул тумблер. Свет хлынул в глаза, привыкшие к темноте. Капитан зажмурился, с трудом повернул шею и посмотрел сквозь прищуренные веки. Лицо Мариса было покрыто копотью, но даже сквозь нее просвечивала необыкновенная бледность заряжающего.

– Товарищ капитан, это я, Марис.

– Марис, где мы?

– В танке, – латыш, похоже, пришел в себя, акцент исчез. – Ваня, отпускай.

Невидимые клещи разжались, и Александр вытянул руки вдоль тела, рывком перевернувшись на спину. Марис сидел, скрючившись, и держался за живот.

– Марис, тебя зацепило?

– Да, командир, твоим локтем, – заряжающий ухмылялся, но продолжал держаться за живот. – Здоров ты драться. Ваньке нос чуть не расплющил.

Глаза Ковалева привыкли к свету. Словно на фотобумаге начали проступать очертания орудийного прицела. Вместе с очертанием прицела вернулась и память о последних минутах боя. «Фердинанд»!!!

Ковалев прильнул к прицелу. Ничего не было видно, кроме белой мути. Похоже, прицел вышел из строя. Капитан на ощупь нашел и отодвинул задвижку люка, оглянувшись на заряжающего и механика. Иван вытирал разбитый нос тыльной стороной ладони, в то время, как Марис разгибался и сгибался в пояснице, успокаивая боль в отбитом командирскими локтями животе. Поймав взгляд Степаныча, танкисты юркнули по местам и доложили. Молчал один стрелок-водитель. Жив будет, даст бог.

Ковалев помедлил и открыл люк.

* * *

Вокруг все было подернуто густой белой дымкой, поднимавшейся от брони тридцатьчетверки, как если бы ее загнали с мороза в теплый ангар. Сквозь белый пар проступали разбитые туши немецких угловатых танков. Странная тишина оглушала Ковалева. Ему показалось, что он различает крики птиц и треск сучьев. Дымка таяла медленно, постепенно обнажая окрестности. Тени разбитых танков уплотнялись, приобретая объем и цвет скалистых отрогов, поросших кривыми деревцами и сиреневыми пятнами губчатого моха. Тридцатьчетверка находилась в неширокой лощине, зажатой между невысоких каменных нагромождений. Из людей никого не было. Ни наших, ни фашистов. Никого. На стволе сидела крупная ворона, встопорщив перья и превратившись в шар с клювом и когтями. Ворона посмотрела на Александра и снова втянула шею в теплую серую сферу, устало прикрывая глаза нижними веками.

Александр опустился внутрь башни и осторожно, стараясь не лязгнуть, опустил за собой крышку люка.

– Марис, что видишь?

– Молоко. Туман. Вот деревья какие-то. Странно, мы от леса далеко укатились.

– Ваня! Ты как? – Командир щелкнул тумблером. Толкать механика ногой не хотелось – Иван легко мог принять толчок за условный сигнал на случай отказа связи. Хватит уже недоразумений.

– Вроде бы цел! Нос почти в порядке, – отозвался в шлемофоне голос механика. Иван Акимыч Суворин изрядно гнусавил, и капитану стало неловко. – Витька еще не очухался. Я его в танк без сознания затащил.

– Сейчас я тебе помогу его на воздух вытащить! Марис, бери пулемет – и на броню. Прикроешь, – Ковалев откинул крышку люка и одним рывком вылез из башни. Ворона пожевала клювом и вытянула шею, разом опустив перья. Стало теплее.

Придерживаясь рукой за приваренную скобу, Александр осторожно спрыгнул с брони. Почва отозвалась легким пружинистым гулом в ступнях. Танк стоял в центре круга почерневшей земли, источающей резкий запах пороховой гари и солярки. За границами ровно очерченной окружности зеленела незнакомая трава с толстыми мясистыми стеблями.

Обойдя танк спереди, капитан остановился напротив люка механика-водителя. Крышка медленно поднялась, и из квадратного отверстия показалась закопченная физиономия Суворина с распухшим носом.

– Что за хреновина? – Механик озирался, очумело выпучив глаза. – Марис, что скажешь?

– Что говорить-то? – Марис уже сидел на башне с пулеметом, внимательно оглядывая скалы и небольшой лесок в лощине. – Там видно будет.

– Ваня, давай Витьку вытаскивать. – Ковалев в нетерпении огляделся.

– Один момент! – Голова механика скрылась в танке.

Вдвоем они аккуратно, в четыре руки вытащили товарища на свежий воздух. Голова раненого безвольно моталась из стороны в сторону, как у сломанной куклы. Они положили тело на землю и осторожно перевернули на спину.

– Это не Виктор! – в крайнем изумлении выдохнул капитан.

– Вижу, – автоматически ответил механик Суворин, отступив на шаг.

– Вижу! – передразнил командир. Щеточки усов Ковалева начали топорщиться. Обычно сдержанный и невозмутимый, он прилично разозлился. – Я тоже вижу! Давай пакет и займись водой!

Вместо Виктора перед танком лежал незнакомый танкист с перебинтованной шеей и грязным светло-золотистым чубом. В горячке боя Суворин нашел и притащил в танк другого.

– Найдем Чаликова, он тебя точно прибьет. А я ему помогу! – распалялся Ковалев.

– Прибьет, – понуро согласился механик, готовый провалиться сквозь землю от стыда и принять кару. Казалось, что он вот-вот расплачется.

– Что там? – не сводя глаз с окрестностей, поинтересовался Марис.

– Это не он, – буркнул Суворин, поливая из фляги лицо раненого. Ковалев раскладывал на броне содержимое санитарной сумки.

– Что? – переспросил Марис сверху.

– Это не Виктор! – рявкнул Ковалев, отыскав перевязочный пакет и зашвыривая сумку в водительский люк. – Не Виктор!

Незнакомец вздрогнул и открыл глаза. На свежем воздухе он быстро приходил в себя. Он отстранил руки Суворина, затем попытался приподняться, опершись на локоть. На нем был черный танковый комбинезон, порванный на рукаве и со свежей подпалиной на штанине. Один из двух больших нагрудных карманов был надорван и свисал треугольным флажком. К поясному ремню была пристегнута трофейная кобура. Танкисты любили при случае щегольнуть или обменяться трофейным оружием. Сам Ковалев не одобрял этого, предпочитая штатный «ТТ», но своим орлам хвастать друг перед другом «вальтерами» или «маузерами» не запрещал. У этого же красавца-блондина был «парабеллум».

– Вик-тор, – отчетливо проговорил раненый и закрыл глаза. – Виктор.

– Смотри ты, тезка, – ухмыльнулся Суворин.

– Да, Иван Акимыч, и прическа, и тезка, и ростом такой же. Знаешь, я бы тоже ошибся запросто. Но от Витьки тебе будет на орехи! – Ковалев развеселился и даже покрутил головой.

Когда финкой срезали почерневшую повязку, обнаружили хорошо заживающий свежий шрам от операции. Скорее всего, новый Виктор был сильно контужен. Ковалев снял шлемофон и осторожно подложил раненому под голову, чтобы тому было удобнее лежать.

Ворона, безмятежно чистившая клюв на пушке, вдруг сорвалась с места и с отчаянным хлопаньем крыльев улетела. Танкисты вздрогнули. Марис присвистнул и приложил палец к губам, показывая в сторону опушки леса. Там плакал маленький ребенок. Плач доносился со стороны зеленовато-коричневого валуна, почти скрытого кустами.

– Марис, в башню. Прикроешь из орудия. И люк закрой. Ваня, обходи слева, – капитан вытащил пистолет и, пригнувшись, побежал к валуну, забегая вправо.

Иван взял чуть левее и на расстоянии примерно десяти метров от валуна залег и пополз, в точности повторяя действия командира. Скоро он уже продирался на локтях сквозь кусты, отделявшие открытый участок лощины от здоровенного камня. Суворин обычно действовал наобум, полностью доверяя своей интуиции, но сейчас был вынужден терпеть и подчиняться командиру. Капитан Ковалев приблизился к валуну. Башня танка с лязгом повернулась в сторону самого густого участка леса, кончавшегося метрах в пяти от камня. Теперь Марис мог поддержать группу огнем из пулемета, а если что, то и из пушки.

По сигналу капитана Суворин поднялся на ноги и начал обходить валун. Через несколько шагов танкисты встретились и застыли, изумленно переглядываясь.

То, что они приняли за каменную глыбу, оказалось мертвым животным, сильно смахивающим на кабана чудовищных размеров. Огромная туша была покрыта короткой жесткой щетиной, по цвету повторяющей один в один цвет окружающих зарослей и бурой почвы. Ни Ковалев, ни Суворин животных такого размера и окраса не видели. Ковалев осторожно похлопал зверюгу по боку. Тело еще не остыло. Мышцы исполина были упруги, как толстая техническая резина. Монстр вряд ли был бы ниже танка, если его поставить на прочные копыта. Рыло лесного великана заканчивалось пятаком, точно таким же, как у обыкновенного кабана, только пропорционально большего размера. Клыки, торчавшие из пасти, напоминали бивни слона-подростка. Из горбатой спины торчало полтора десятка коротких стрел ядовитого желтого цвета. Из ран понемногу сочилась жидкость, тоже желтая.

Хвост кабана был длинным, почти до начала копыта, покрыт продолговатыми чешуйками и заканчивался острым костяным шипом размером с руку человека. Хвост у основания был толщиной с предплечье крепкого мужчины.

– Капитан, каких мух таким хвостом отгоняют? – Иван нервно захихикал. Александр нахмурился: механик своей шуткой сбил его с какой-то серьезной мысли. Из приоткрытой пасти кабана послышался отчетливый детский писк.

– Помоги! – Ковалев, орудуя стволом пистолета, как рычагом, всунул его в пасть и начал разжимать челюсти. Иван двумя руками обхватил верхние и нижние клыки-бивни и потянул изо всех сил. Полуметровый сизый язык вывалился на землю. По нему, как по детской горке, скользнул пищащий комочек. С виду и размерами он напоминал молочного поросенка. Глаза у свиненка были закрыты. Он с шумом втягивал воздух и дрожал всем тельцем. Иван осторожно дотронулся до поросенка пальцем. Почувствовав прикосновение, поросенок захныкал. Именно на эти звуки танкисты ломились сквозь кусты.

Ковалев взял поросенка на руки. Тот, не открывая глазок, судорожно всхлипнул, спрятал пятачок под мышку ротному и затих.

– Не тронь! – Суворин отдернул руку от желтого дротика, торчавшего из-под лопатки чудища. Александр, наконец, поймал за хвост ускользнувшую недавно мысль. – Не тронь, Ваня, это яд.

* * *

Эхрон удивленно всхрюкнул, когда первая стрела, дрожа желтым оперением, впилась в ствол дуба. Вторая стрела вонзилась в землю, царапнув удивленно поднятый вверх пятак. Пятак мгновенно онемел и потерял чувствительность. Эхрон возмущенно завизжал и начал оглядываться, щуря маленькие глазки, выискивая неведомого нарушителя. В Святой роще метали стрелы, смоченные ядом желтолиста, да еще метили в Хранителя!