Текст книги "Страна теней"

Геометрическая фигура изменилась. Теперь четкие контуры были нарушены собачьей мордой. Пес негромко гавкнул, и Семен улыбнулся.

Ыш помнит о нем.

А значит, не всё так плохо, как он подумал.

Семен встал на ноги, набрал полное ведро земли и полез наверх.

Может, это лучше – жить бездумно. Приняв за шесть часов двадцать восемь пациенток, Семен сидел за столом и бессмысленно смотрел прямо перед собой. Не хотелось шевелиться, говорить и даже думать. Однотипные и нестандартные жалобы, лица с разными эмоциями, от радости к горю, от равнодушия к злости. В глазах у одних светится ум, у других – непроходимая тупость. Жизнерадостные улыбки и нахмуренный взгляд. Одних надо успокаивать, других – воодушевлять. Давать надежду или говорить суровую правду. Просто разговаривать ни о чем и пытаться донести до сознания пациентки диагноз.

Это изматывало.

Такое впечатление, что субстраты высосали из него всю энергию.

Конечно же, Семен уже привык к такой эмоциональной нагрузке, но порой терпение оставляло его, и возникали пораженческие мысли. Это никогда не закончится, потому что пациентки, приходящие на прием, с каждым годом выглядели всё тупее и тупее. Приходилось раз за разом растолковывать элементарные вещи, и это уже начинало бесить.

Но, главное было даже не это.

В последнее время, чем больше он общался с людьми, тем чаще у него возникало желание уехать домой и спуститься в колодец. И это желание заставляло думать о душевном здоровье. Конечно же, о своем, а не о здоровье пациенток.

После того, как в кабинет заглянула секретарь главного врача и сказала, что Юлиана Борисовна хочет видеть доктора у себя в кабинете, Людмила Андреевна произнесла, глядя на него задумчиво:

– Что-то она слишком часто стала вас приглашать, Семен Михайлович.

– Наверное, это любовь, – в тон ей ответил Семен.

Он встал и вышел из кабинета. Идя по лестнице вниз, он механически кивал людям в белых халатах. На втором этаже, вместо того, чтобы свернуть налево, к кабинету главного врача, он пошел направо, к буфету. Там Семен взял стакан апельсинного сока и два мясных пирожка, сел на стул и, меланхолично глядя в окно, стал жевать. Думать и анализировать совсем не хотелось. Точнее, вообще не было никаких желаний, кроме одного – спуститься в сухую прохладу колодца. Даже ел он не оттого, что был голоден, а чтобы занять время.

Закончив жевать, Семен мелкими глотками стал пить сок. Краем глаза заметив, что рядом села терапевт Костромина, он вздохнул. Похоже, спокойствия сегодня у него не будет. Мария Михайловна, молодая энергичная женщина, всегда многословно говорила, вываливая на собеседника массу ненужной информации, активно жестикулировала и не давала собеседнику ни одного шанса на спасение.

– Семен Михайлович, вы мне нужны, как доктор.

Семен чуть не поперхнулся соком. Неординарное начало. Кашлянув, он прочистил горло, и спросил:

– Может, не надо ко мне? Сейчас Ушакова придет, вы к ней обратитесь. Она умный и опытный гинеколог.

Костромина, словно не заметив робкой попытки к сопротивлению, сразу перешла к делу:

– У меня есть подруга, которая хочет забеременеть. Возраст уже за тридцать пять, мужик есть, материальная возможность есть, желание, как вы понимаете, тоже присутствует. Остается маленький пустячок. Она хочет девочку. Только девочку, и никаких других вариантов. Думаю, вы, как профильный специалист с большим стажем и громадным опытом, однозначно можете помочь.

Мария Михайловна чуть склонила голову, чтобы посмотреть на собеседника поверх очков, и добавила:

– Как ей сделать так, чтобы на сто процентов получить девочку?

– Лечь на спину и раздвинуть ноги.

Семен произнес фразу, уже зная, что за этим последует. Мария Михайловна всегда вела себя очень интеллигентно, и ненавидела нецензурные, похабные и панибратские фразы. Но Костромина его снова удивила. Она, не обратив внимания на слова собеседника, сказала:

– Ну, это понятно. Однако она, моя подруга, хотела бы знать, как еще можно повлиять на этот процесс. Наверняка, вы, как гинеколог, знаете хитрость, о которой обычные люди даже не догадываются.

Поняв, что от разговора не отвертеться, Семен посмотрел на женщину, подумал о том, что, скорее всего, Костромина придумала эту мифического подругу, а вопрос интересует именно её, и начал неторопливо рассуждать:

– Ладно. Давайте попробуем помочь вашей подруге. Начнем с того, что нужно максимально точно знать, когда у неё овуляция[11]11
  Овуляция – выход яйцеклетки из яичника.


[Закрыть]. Для этого есть специальные тесты, такие же, как тест на беременность.

Семен, заметив, что Костромина понимающе кивнула, продолжил:

– Идем дальше. Яйцеклетка, которая вышла из яичника, живет, примерно, сорок восемь часов. Если за это время она встретит сперматозоид, то наступит беременность. Вопрос лишь в том, какой сперматозоид она встретит? Игрек-несущие сперматозоиды, то есть будущие мальчики, передвигаются быстро, и добираются до того места, где их должна ждать яйцеклетка, первыми. Но они живут недолго, и, не встретив яйцеклетку, погибают. Поэтому, чем ближе половой акт к овуляции, тем больше шансов, что будет мальчик. Икс-несущие спермии двигаются медленно, но живут долго. Примерно до пяти суток. Они могут дождаться яйцеклетку, которая выйдет через пару дней от полового акта, и тогда будет девочка.

– То есть, если я правильно поняла, – задумчиво спросила Костромина, – например, завтра коитус[12]12
  Коитус – половой акт.


[Закрыть], а через пару-тройку дней овуляция, и тогда получится девочка?

– Да, – кивнул Семен, – но эта закономерность выполняется далеко не на сто процентов.

– Почему?

– Овуляция – это процесс сложный, неоднозначный и динамичный. Сдвинуться в ту или другую сторону может в любой момент. Например, коитус может спровоцировать выход яйцеклетки. Или любая стрессовая ситуация. Поэтому никто никогда не даст вашей подруге никаких гарантий.

Семен залпом допил остатки сока и встал со стула.

– Выходит, нет никаких точных методик?

– Только тот, о котором я уже говорил. Раздвинуть ноги и молиться.

В приемной главного врача никого не было. Семен постучал в дверь и, не дожидаясь ответа, вошел в кабинет. Уласова не успела полностью убрать набор для макияжа, который был разложен на столе. Поэтому она, суетливо застегивая молнию косметички, недовольным голосом сказала:

– Где вы были, Семен Михайлович? Я уже полчаса вас жду.

Семен сел на стул, пожал плечами и, равнодушно глядя на свежеоштукатуренное лицо главврача, ответил, бездумно строя фразы:

– Рассказывал будущей потенциальной пациентке о взаимоотношениях яйцеклетки и сперматозоида. Есть в этом природном процессе некая вселенская истина. Перманентность действа определяет численность человеческих особей, но не гарантирует интеллектуального развития, ибо количество не всегда переходит в качество. Хотя, с другой стороны, желания и стремления толкают особь к движению, сначала медленному и ритмичному, а потом быстрому и хаотичному. А любое движение способствует изменению в сознательном отношении к жизни.

– Семен Михайлович, у вас что-то случилось? Вы не заболели?

Услышав в голосе Юлианы Борисовны почти материнскую заботу, Семен чуть не рассмеялся. Подавив в себе смешинку, он сказал:

– Я здоров. Зачем звали?

Уласова придвинула к себе заранее приготовленный лист бумаги и, посмотрев на него, сказала:

– Я к вам с предложением. Нам в следующем месяце привезут новый ультразвуковой аппарат. Как видите, программа Правительства по модернизации медицины работает. Я хотела отправить вас учиться, потому что у нас нет ни одного специалиста по ультразвуковой диагностике. Вот стандартный договор, по которому поликлиника платит деньги за ваше обучение, а вы обязуетесь отработать минимум три года у нас.

Уласова передвинула по пустой столешнице бумажный лист.

– Учиться, конечно, не работать, но почему вы решили, что я соглашусь залезть к вам в кабалу?

– Какую кабалу?

Семен смотрел на неподдельное удивление, написанное на лице главного врача, и сказал:

– Подписав договор, я смогу уйти от вас, только если выплачу сумму, которую вы заплатите за моё обучение. Отсутствие свободы – это и есть кабала. Может быть, я через полгода захочу вернуться работать в стационар, откуда я пришел. А вы мне счет выставите, который я не смогу оплатить.

– А вы как хотели? Мы вас обучим, вложим деньги, а вы уйдете. Мне нужны опытные профессионалы, патриоты нашей поликлиники, а не те специалисты, которые, как перекати-поле, бегают с одного места на другое.

Семен вздохнул, посмотрел в окно, где светило солнце и весна давно вступила в свои права, и пробормотал:

– Патриотами не рождаются, патриотами становятся.

– Как это?

– Уважайте людей, платите им достойную зарплату и создавайте нормальные условия труда. И люди к вам потянутся. А пока, насколько я знаю, перекати-поле у вас встречаются чаще, чем патриоты. Конечно же, я имею в виду тех, кто реально работает, выполняет муниципальный заказ и приносит поликлинике деньги. Те, кого вы расставили на руководящие должности, и кто получает зарплату по контракту, от вас никуда не уйдут, но и проку от них, – Семен усмехнулся и сформировал из пальцев фигуру, – ноль.

Уласова покраснела от злости, но сдержалась. Сжав губы, она смотрела на Семена, который неожиданно даже для себя, сказал:

– Кстати, Юлиана Борисовна, если я не ошибаюсь, вам ведь уже тридцать семь лет. А детей у вас нет. Может, стоит подумать о том, чтобы выполнить данную вам природой функцию. Я имею в виду вашу детородную функцию. Оно ведь и государству хорошо, и организму вашему праздник, и люди от вас хотя бы полтора года отдохнут.

Этого Уласова выдержать не смогла. Лицо стало багровым. Резкими движениями рук она скомкала бланк договора и бросила его в корзину для мусора. После этого она схватила в руку степлер, сжала его и почти крикнула:

– Пошел вон!

Семен встал, пошел к двери, и, стоя в проеме, повернулся и сказал:

– Я-то уйду, а вы подумайте. Время, оно ведь, как песок, утечет сквозь пальцы. И не останется ничего, кроме пустоты и одиночества.

Он успел закрыть дверь, прежде чем степлер ударился о деревянную поверхность.

По дороге домой Семен, по-прежнему, бездумно смотрел на асфальтовое покрытие, стелющееся под колеса автомобиля, и непроизвольно чуть сильнее давил на педаль газа. Желание, которое его гнало вперед, было прежним.

Он хотел быстрее оказаться дома, чтобы спуститься в колодец.

Тишина, ограниченное пространство и сухая прохлада колодца казались ему тем единственным местом, где он, наконец-то, сможет обрести душевное спокойствие и вернуть сознанию успокоение.

Сказав жене приветственные слова, и услышав в ответ равнодушный односложный ответ, он переоделся в рабочую одежду и пошел во двор. Потрепав радостно бросившегося к нему Ыша за морду, он двинулся к колодцу.

– Что, даже обедать не будешь?

– Я сыт.

– И кто же, интересно, тебя кормит?

Семен даже не повернулся к жене, хотя явственно услышал ревнивые нотки в голосе. Пусть думает, что хочет.

Внизу было как раз так, как он хотел.

Тихо.

Душевно.

Спокойно.

Семен сел на землю. Оперся спиной на сруб. И расслабленно улыбнулся.

– Насколько я понимаю, у тебя ничего не вышло.

Он услышал голос отца и, не открывая глаза, ответил:

– Да какая разница – получилось или нет. Пустое это, суетное – пытаться изменить то, что изменить невозможно.

– А вот тут ты неправ. Изменить можно всё. Конечно же, будучи живым. Это я уже ничего не могу сделать, а у тебя есть масса возможностей.

– Я не вижу ни одной.

– И не увидишь.

– Почему?

– Потому что глаза закрыты. Как можно что-то увидеть, если ты даже не пытаешься открыть глаза и увидеть очевидное.

Семен усмехнулся и сказал:

– Ну, открою я глаза. И увижу тебя, сидящего на ведре в колодце, который я копаю уже почти три недели. Что изменится? Ты будешь помогать вытаскивать землю наверх?

– Может, ничего не измениться. А, возможно, и всё.

Семен открыл глаза.

И на мгновение забыл имя отца.

Скорее всего, это только лишь…
Страна теней

Общение с отцом не только познавательно, но и облегает душевное страдание. Семен обнаружил себя сидящим за кухонным столом. До боли привычная обстановка. Напротив него расположился отец, который откинулся на спинку стула и закинул ногу на ногу. На столе стояли две кружки, наполненные белой жидкостью. Быстро оглядевшись, Семен признался самому себе, что глаза его не обманывают – они находятся в городской квартире. Всё было, как обычно, за исключением света. Создавалось впечатление, что уже поздние сумерки, – солнце зашло за горизонт, но освещения из открытого окна было еще достаточно.

Сумеречная серость, как основа бытия.

Отсутствие ярких красок, что казалось всего лишь странным.

– Я сдаю квартиру семейной паре. Они могут сейчас прийти.

– Не могут, – отмахнулся отец. Жестом фокусника, он извлек из пространства курительную трубку, и с помощью спички поджег табак. Язычок пламени на мгновение осветил его лицо, и Семен внезапно для самого себя с тоскливой нежностью осознал, насколько стар отец. Худое морщинистое лицо, редкая седая щетина.

– Кстати, ты по-прежнему не куришь?

Семен кивнул.

– Ну, и как это – не курить?

– Замечательно. У меня нет кашля, особенно по утрам. Я чувствую себя здоровым. От одежды не пахнет табаком. Цвет зубов, конечно, уже не вернуть, но я стараюсь. Во всяком случае, они сейчас не такие желтые, как были. И экономия около пятисот рублей в месяц.

– Молодец. А я вот так и не смог бросить курить.

Семен услышал грусть в голосе отца, и, чтобы сменить тему, спросил:

– Что налито в кружках?

– Кефир.

– Чего это вдруг?

– Ну, насколько я знаю, ты сейчас не пьешь спиртные напитки. Этому я тоже рад. Но, согласись, сидеть и разговаривать за пустым столом – это как-то не по-нашему. Поэтому – кефир. И полезно, и традицию соблюдаем.

Отец с видимым наслаждением выдохнул табачный дым, улыбнулся и, глядя на фотографию на стене, спросил:

– Помнишь маму?

– Да.

Семен тоже посмотрел на черно-белое изображение, заключенное в простую деревянную рамку, грустно улыбнулся и продолжил:

– Мне не хватает тебя и мамы. Вроде, как бы уже давно живу своим умом, не нуждаюсь в ваших советах и какой-либо помощи, но я был бы рад знать, что вы где-то рядом, и к вам можно в любой момент приехать, поговорить.

– Мне тоже её не хватает.

– А я думал, что вы там встретились? – осторожно спросил Семен, сам понимая, что вступает на путь, ведущий в иррациональные пустоши.

– Я тоже полагал, но – всё оказалось хуже. Ладно, давай, не будем о грустном, – отец, словно поняв, что не надо резко форсировать события, отложил трубку и взял чашку в руку, – давай выпьем за тебя. Мы с мамой гордились тобой. Очень гордились, и радовались за тебя, за твои успехи. У нас ведь не было возможности получить высшее образование, а ты без нашей помощи смог выучиться на доктора. В последний год, перед тем, как уйти, мама часто говорила мне, что счастье – это видеть каждый день, как твой ребенок стал хорошим человеком. И в этом я с ней солидарен.

Семен усмехнулся:

– Только в этом?

– Нет, конечно, но всё остальное – несущественно. Как оказалось, любые ссоры и разногласия, противоречия, возникающие между людьми, на самом деле, всего лишь обычная жизнь. И к этому надо относиться философски, – всё преходяще, главное, что нет равнодушия.

– Ну, это понятно, – кивнул Семен.

– Да, видимо, не совсем.

Семен насторожился, и, глядя на отца, спросил:

– Мне кажется, что ты неспроста затеял этот разговор.

– Да, но давай сначала выпьем кефир.

Отец поднес чашку к губам и быстрыми глотками опорожнил чашку. Семен последовал его примеру, и, ощутив кисловатый привкус молочного напитка, чуть поморщился. Вообще-то, кефир он не любил, и отец должен был это помнить. Хотя, учитывая ситуацию, привычный вкус кефира позволяет легче принять реальность.

– Да помню я, помню, что ты не любишь кефир, – словно услышав его мысли, сказал отец. Белые от кефира губы растянулись в улыбке. Он снова взял курительную трубку в руку и продолжил:

– Я просто пытаюсь создать привычную для тебя реальность, поэтому и привел тебя сюда, в квартиру, где мы жили, налил в чашки пусть противный, но знакомый тебе напиток. Мне бы не хотелось, чтобы ты раньше времени испугался.

– Чего я должен испугаться?

Отец развел руки, словно показал на окружающий мир:

– Вот это всё. Я полагал, что чем больше этот мир будет тебе напоминать реальность, тем будет проще. И тебе, и мне.

Семен хотел задать следующий логичный вопрос, но в последний момент передумал. Собственно говоря, разве что-то изменится, если отец скажет, что они находятся в потустороннем мире. Вариантов два, и оба его не пугают: или он умер, или сумасшествие зашло слишком далеко.

– Нет, ты не умер, – помотал головой отец.

– Значит, это шизофрения, – имитируя душевное облегчение, улыбнулся Семен.

Отец пожал плечами:

– Ты – врач, тебе виднее. Диагнозы – это по твоей части.

Семен встал со стула и подошел к окну. Жизнерадостный вид на город из окна квартиры сменился на сумеречную грусть и ощущение непреходящей безнадежности. Люди по улице двигались, но их было очень мало, и они передвигались медленно. Липовый парк застыл серой бесформенной и безжизненной массой. Низкие тучи давили сверху темной кучковатой тяжестью.

Отойдя от окна, Семен подошел к стене. Непроизвольно глянув на настенные часы, – без пятнадцати четыре, – и снова посмотрел на фотографию в рамке. Он в центре, мама – слева, папа – справа. Взрослые улыбаются. Они еще молоды, и уверены, что всё в жизни еще впереди. В глазах мальчика явное желание увидеть вылетающую из фотоаппарата птичку, – он с любопытством смотрит широко открытыми глазами.

Давно ушедшее время. Мгновенный срез событий, практически сразу после щелка фотоаппарата, закончивший существование.

– Ненавижу рассматривать фотографии, – сказал Семен, – они разрушают сознание.

– Каким образом?

– Возвращают туда, где уже давно ничего нет. Хочешь вернуть счастливые моменты, прожить их вновь, а ничего нет. Ничего не осталось. Ни слов, ни звуков, ни запахов, ни ощущений. Я могу только видеть, никак не используя все органы чувств, а этого очень мало, чтобы оживить любимых людей. Я смотрю на фотографию, и понимаю, что невозможно что-то изменить. Только грусть и обреченность.

– Ну, в некотором роде, ты прав. Но, порой, даже визуальный контакт с любимыми даст больше, чем просто воспоминания. Поэтому эта фотография всегда со мной.

Отец докурил рубку. Осторожно положил её на стол и непродолжительного молчания сказал:

– Собственно, я для чего привел тебя сюда. Воспоминания – это хорошо, но главное, что мне нужно сделать, это помочь тебе.

– В чем?

– Во всем.

– Опять будешь советы давать?

– Нет. Я дам тебе возможность увидеть всё своими глазами, а что ты с этим будешь делать – твоя проблема.

– Что увидеть?

Отец улыбнулся, встал и, глядя на Семена, произнес грустным тоном:

– Увидеть то, что мне совсем не хочется тебе показывать, но и не показать нельзя. Если ты считаешь, что у тебя шизофрения, то будем считать, что я твой доктор-психотерапевт. И пусть у меня нет соответствующего образования, – но я твой отец, и кто, кроме меня, вылечит тебя.

Прими всё, как есть, и сделай то, что считаешь правильным. Отец произнес последнюю фразу, и пошел к выходу из квартиры. Семен сделал вслед за ним нерешительный шаг, и замер. Идти совсем не хотелось. Категорически. Вообще-то, пугала даже не сама создавшаяся ситуация, а то, что могло произойти дальше. Он находился в привычном мире своей квартиры, пусть даже в её реальности он сомневался. Он уже выпивал вместе с отцом, пусть даже не кефир. А что будет там, вне этих стен? Хочет ли он увидеть это?

– Ну, что застыл? Пошли.

Семен посмотрел на фигуру отца, который стоял у двери. Сделал еще один нерешительный шаг. И спросил:

– Думаешь, это действительно мне нужно?

– Если хочешь что-то изменить в своей жизни – да.

– Хочу. Да, я хочу изменить, но…

– Никаких но, – махнул рукой отец, – не бойся, пошли. И помни, что я твой отец, и я никогда не сделаю тебе плохо.

Семен подумал над последними словами отца. И двинулся за ним.

За дверью на лестничной площадке серость сгустилась, превратившись в густой туман. Семен торопливо шел, ориентируясь на расплывающуюся высокую фигуру, которая шла перед ним, раздвигая туман. Сначала вниз на три пролета, потом через дверной проем без двери в пустую квартиру. Он с удивлением смотрел на выплывающие из серого тумана голые стены, практически сразу же запутавшись в лабиринте комнат и дверей. Время словно растворилось в окружающем зыбком мире, и Семен потерял ощущение дня и ночи.

– Может, есть путь короче? – спросил он отца, задав вопрос только лишь для того, чтобы услышать свой голос. Он полагал, что не услышит ничего, но звук голоса оказался пугающе громким.

– Может, и есть, но я его не знаю.

Голос отца, такой же вязкий, как туман, и ускользающе тихий, словно отец говорил очень далеко отсюда, заставил Семена ускориться. Еще не хватало отстать и заблудиться здесь. Он быстро нагнал отца, который остановился у обычной деревянной двери.

Темный дверной глазок, почтовый ящик с цифрой 17, и дверная ручка.

– Ну, готов?

– К чему?

Отец усмехнулся. Пристально посмотрел в глаза Семену, и сказал с улыбкой:

– Готов ли ты посмотреть на то дерьмо, которое липнет к твоим ногам и мешает идти вперед? Готов ли ты понять, как стряхнуть его с ног, и идти дальше налегке?

Семен, ощутив, как внезапно пересохло в горле, кивнул. Сознание, та его часть, что обычно заставляла отступать в самый важный момент, завопила, что нельзя входить. Что это быстро и необратимо изменит его привычный мир. Что это разрушит всё, что было, есть и будет. Что он уже никогда не вернется домой таким, каким был. И стоит ли рисковать теми годами спокойной жизни, что, возможно, еще есть впереди, взамен на сомнительную истину, которую предлагает отец.

Семен подавил накативший страх и посмотрел в расширяющуюся щель открывающейся двери.

Главное, что было в прихожей – отсутствие тумана и рассеянный свет, падающий из комнаты. Остальное, как обычно: вешалка на стене, на которой висела светлая ветровка, полка для обуви, и зеркало во весь рост. Увидев своё отражение, Семен моментально успокоился. Это он, собственной персоной, рабочие джинсы и рубашка с длинным рукавом, растоптанные кроссовки на ногах. На лице нерешительность и удивленное любопытство. Непроизвольно пригладив волосы на голове, словно от состояния прически зависело то, как его встретят хозяева квартиры, Семен шагнул внутрь.

Дверь за ним тут же закрылась, и отец сказал:

– Когда зайдем в комнату, постарайся вести себя прилично. Сядь на стул, смотри и будь паинькой.

Семен кивнул. Но не сказал ни слова. Давать обещания рано, он пока не знает, на что должен реагировать прилично.

– Вот и хорошо. Пошли.

Семен прошагал за отцом в комнату. Сел на стул, стоящий у окна, и посмотрел вокруг себя.

Обычная хрущевская квартира. Справа вход на кухню. Слева – закрытая дверь, где, скорее всего, совмещенный санузел. В центре комнаты раскинутый диван, застеленный белой простыней. Две подушки. Вдоль дальней стены платяной шкаф до потолка. Рядом с диваном журнальный столик, в центре которого горит свеча. Непроизвольно вдохнув воздух, Семен ощутил запах жасмина. На стене напротив дивана черный прямоугольник плоского телевизора. У окна полки с книгами, на одной из которых стоит небольшой бронзовый бюст – мужик с бородой. Приглядевшись, Семен предположил – наверное, Лев Толстой. А, может быть, Карл Маркс. В любом случае, созерцание бюста неожиданно успокоило его. Рядом с книжными полками в кресле пристроился отец.

– Где мы?

– Просто смотри. Постарайся никак не реагировать. Сейчас всё будет.

Из кухни раздался негромкий хлопающий звук, и через пару минут оттуда вышел мужчина с подносом. Открытая бутылка шампанского, два высоких бокала, вазочка с шоколадными конфетами. Аккуратно всё это расставив на столе, мужчина чуть отклонился, словно полюбовался созданным натюрмортом, и унес поднос обратно в кухню.

Семен задумался. Лицо мужчины показалось ему знакомым, но вспомнить, где он его видел, сразу не смог. Наверное, однажды случайно сталкивался с ним и было это достаточно давно. Об этом можно подумать потом. Он смотрел на колеблющееся пламя свечи и ждал. Что бы ни придумал отец, главное, что он действительно никогда не предлагал ему ничего плохого, поэтому Семен спокойно смотрел на то, как мужчина вернулся в комнату. Весело насвистывая жизнерадостный мотивчик, мужчина стащил через голову рубашку с коротким рукавом, и аккуратно повесил на плечики, висящие в стенном шкафу. Услышав, что открылась дверь в совмещенный санузел, он улыбнулся во весь рот, и подошел к столику.

– Ну, ты готова, сладенькая моя?!

Семен повернул голову в сторону санузла.

И – умер.

Не видеть.

Не слышать.

Не чувствовать.

Не дышать.

Может, это не смерть, но в тот момент Семен замер в коматозном состоянии. И только поэтому он не сделал ни одного движения, – ни рукой, ни ногой, ни головой. Ни мыслями, ни словами, ни чувствами.

Он просто смотрел на Веру. Жена, завернувшись в большое махровое полотенце, подошла к журнальному столику, и помотала головой, когда мужчина предложил ей выпить шампанское.

– Нет, я не пью.

– Верунчик, да ты посмотри, какое оно холодное и шипучее, – мужчина уже разливал пенистый напиток в бокалы, словно не слышал отказ женщины, – это же не алкоголь, а просто шипучка, виноградный сок.

– Я же сказала – нет.

Семен услышал знакомые интонации, и вышел из комы. Повернув голову к отцу, он хотел спросить – что это такое? Но увидев, как отец помотал головой и приложил палец к губам, он нахмурился и сжал зубы.

Всё происходящее ему категорически не понравилось.

– Ну, ладно, как скажешь, – развел руки мужчина, – а я чуть-чуть приму. Всё равно уже разлил.

Семен широко открытыми глазами смотрел, как Вера сбросила полотенце и легла на раскинутый диван. Одну из подушек она положила под ягодицы, тем самым приподняв бедра. Раздвинула колени и вопросительно посмотрела на мужчину.

Он, на секунду замерев взглядом на движениях обнаженного тела, залпом выпил бокал шампанского, и стал суетливо стаскивать штаны.

– Отлично, Верунчик, просто отлично, – пробормотал он, глядя с восхищением на живот и бедра женщины.

– Не называй меня Верунчик, – сказала Вера.

– Конечно, дорогая, – сразу же согласился мужчина. Он сел на край дивана и положил руку на бедро женщины. Облизал губы, словно они внезапно пересохли.

– Ну, хватит уже, – вздохнула Вера, – давай, делай своё дело.

– Ага.

Мужчина ловко переместился к телу со стороны промежности.

Семен повернулся к отцу и шипящим шепотом спросил:

– Можно, я их убью?

– Нет, – спокойным голосом ответил отец, – просто смотри. Иногда этого вполне достаточно, чтобы понять свои проблемы.

– Почему нет?

Отец улыбнулся и не ответил на вопрос.

Мужчина, стоя на коленях и чуть наклонившись вперед, совершал движения бедрами. На его лице застыла довольная улыбка. Из полуоткрытого рта раздавалось ритмичное сопение. Пальцы рук сжимали ноги женщины в области колен.

Семен сцепил пальцы рук и опустил голову. Сознание, готовое провалиться в пропасть, балансировало на краю, – он был готов сделать совершить то, чего никогда не делал, – даже мысленно.

Он был готов убивать.

Мужчина захрипел. Несколько раз неритмично дернулся. И обессилено повалился вперед. Почти сразу Вера оттолкнула его, и его тело с бессмысленно-счастливым лицом перевалилось на спину. Он громко выдохнул, и пробормотал:

– Ну, Верунчик, ты даешь!

Женщина ничего не сказала. Она по-прежнему лежала на спине с приподнятыми бедрами. На лице не было никаких эмоций. Она просто лежала на спине и смотрела в потолок.

– Слушай, – уже спокойным голосом спросил мужчина, – ты же вроде замужем, тебя что, твой мужик, не трахает, что ли?

Не получив ответ, он продолжил развивать свою мысль:

– Наверное, у него не стоит. Точно, – импотент. Потому что мы с моим Большим Братом, – мужчина с нежностью погладил вялый член, – как только видим твоё шикарное тело, так моментально начинаем восхищаться.

Так как Вера продолжала молчать, он, словно разговаривая сам собой, сказал:

– Или у него есть любовница, и он так с ней утрахивается, что на тебя уже сил нет. И в этом случае, ты правильно делаешь. Мстить надо таким мужикам, которые ходят на сторону.

– Твоя-то тебе тоже мстит, или как? – с усмешкой спросила Вера.

– Нет.

– Откуда такая уверенность?

– Катька верна мне. Я это знаю. Любит меня, как кошка.

Вера недоверчиво хмыкнула, встала с дивана и быстрым шагом ушла в ванную комнату.

Мужчина закрыл глаза и практически сразу заснул. Семен посмотрел на тело, лежащее на диване, и подошел к журнальному столику. Взяв бутылку за горлышко, он, не обращая внимания на льющееся шампанское, повернулся, приблизился к книжной полке и резким движением ударил дном бутылки по бронзовому бюсту. С громким хлопком осколки разлетелись в разные стороны. Часть из них попали в него, отскочив от рубашки, часть долетели до отца, который даже не попытался закрыться о них. Он все так же, с улыбкой, смотрел на Семена, который вернулся к дивану. Встав над спящим мужчиной, он, словно совершая ритуальное действие, сжал «розочку» обеими руками, поднял их над головой и, промолвив, – умри, сволочь – нанес удар.

Семен почувствовал, как легко острые края стекла проникают через кожу. Он бил прицельно, в область груди, поэтому внезапно возникшее ощущение, что его оружие рвет ткань легких, было правильным, но неожиданным. Он чувствовал всё это пальцами рук, словно они стали неровным острием его стеклянного оружия. И это осознание заставило отдернуть руки от «розочки», словно он обжегся, прикоснувшись к внутренним органам человека.

Семен стоял и смотрел, как из раны бежит струйка крови. Сначала небольшая, а через секунду – несколько, и часть из них пульсировали.

В такт дыханию спящего человека.

Торчащее из груди темно-зеленое горлышко бутылки приподнималось и опускалось, размеренно и ровно. И это напоминало то, что он только что видел – фрикционные движения, – что еще больше разозлило Семена. Он протянул руку, быстрым движением извлек остатки бутылки и коротким размахом разрезал мужчине горло. Кровь из сонных артерий хлынула потоком, и Семен отскочил от тела, чтобы не испачкаться. Отбросил «розочку» в сторону.

– Ну, всё. Наигрался?

Отец стоял рядом и, снисходительно глядя на него, добавил:

– Если ты уже успокоился, то пойдем отсюда. Если нет, то можешь порезать его на куски. Я подожду. Мне торопится некуда.

Семен, на секунду глянув на отца, снова повернулся к убитому мужчине, и увидел, что тот спокойно спит. Раскинувшись всем телом на диване, он чуть похрапывал, и на его теле не было ни одной раны. И ни капли крови, – ни на теле, ни на постельном белье.