Текст книги "Доктор Ахтин. Возвращение"

13

В полночь я возвращаюсь домой. Мертвая луна дает мало света, но мне хватит – тропа сама приведет назад. В правой руке полная корзина грибов, в голове поселилась вязкая и неприятная боль. Чтобы отвлечься от неё, я монотонно говорю слова, ставшие молитвой для меня:

 
Сегодня Смерть стоит передо мною,
Как исцеление после болезни,
Как освобождение после заключения.
 
 
Сегодня Смерть стоит передо мною,
Как запах ладана,
Словно как когда сидишь под парусами
В свежий ветреный день.
 
 
Сегодня Смерть стоит передо мною,
Как запах цветка лотоса,
Словно как когда находишься на грани опьянения.
 
 
Сегодня Смерть стоит передо мною,
Как молния на небе после дождя,
Как возвращение домой после военного похода.
 
 
Сегодня Смерть стоит передо мною
Подобно сильному желанию увидеть свой дом,
После долгих лет, которые ты провел в заключении.
 

Почти все жители деревни встречают меня, когда я подхожу к дому. Нет только старухи Прасковьи. Впрочем, она очень редко выходит из своего дома, особенно ночью. Когда она умрет, мы, вряд ли заметим это сразу.

Соседи втроем сидят на лавке у дома Ивана. И, как обычно, пьют самогон.

– Ну, вот, слава Богу, и он, – заметив меня, выкрикивает Лида. Она даже не понимает, что почти кричит.

– А мы думали, что ты заблудился в лесу, уже ночь, а тебя всё нет и нет, – говорит Иван, закашлявшись в конце фразы.

– Какой повод сегодня?

Поставив корзину на землю, я смотрю на пьяные лица соседей. В свете луны их лица кажутся мертвенно серыми. Движения рук заторможены. Слова громки и бессмысленны.

– Никакого повода, – качает головой Семен, – мы просто общаемся. Так сказать, интеллектуально проводим время.

– Ну, раз так, то давай, Семен, налей и мне. Интеллектуальное общение – это как раз то, что мне надо.

– Вот это дело.

Булькающий звук льющейся жидкости. И протянутый стакан.

– Ну, выпьем? – они смотрят на меня, в нетерпении сжимая свои стаканы. Им не важно, за что пить, но – они ведь не алкаши какие-то, чтобы пить ради пития. Тот, кто пришел последним, должен что-то сказать.

– За наших родителей, – говорю я, – за папу и маму. Пусть им будет хорошо на том свете.

Выдохнув, я выливаю в горло полный стакан самогона, который горячей струей обжигает пищевод и взрывается в желудке. Пары сивушных масел забивают дыхательные пути. Я не могу вдохнуть, и, закрыв глаза, зажимаю рукой рот.

– На, закуси, – Лида протягивает мне вареную картофелину. И забирает у меня стакан.

Я делаю вдох. И сразу чувствую, что взрывная волна сносит крышу. Торнадо, поднимающий вверх сознание, закручивающий в водоворот стихии, разбивающий на атомы каждую клетку мозга. Набиваю рот вареной картошкой, перебивая мерзкий вкус самогона. Появляется головокружение в голове и слабость в ногах. Расставив ноги для устойчивости, я говорю:

– Это пить нельзя. Смертельный яд, убивающий каждую клетку организма. Если я сегодня ночью умру, то виноваты будете вы.

Дружный и довольный смех моих соседей. Они думают, что я пошутил. Они уверены, что это забавно. И Семен уже снова разливает самогон по стаканам.

Нагнувшись за корзиной, я чуть не падаю. С трудом удержавшись на ногах, выпрямляюсь и иду к своему дому.

Может быть, этой ночью я смогу уснуть. Хотя бы ненадолго. Мне нужен отдых. Так я думаю, когда вхожу в дверь, за которой мыслительный процесс прекращается.

Ночью я просыпаюсь на полу в горнице. Не помню, как здесь оказался. Через порог перешагнул, и – ничего не помню. Левая рука, которая лежала под головой, затекла, и я её не чувствую. Колющая боль возвращающегося тока крови по сосудам мне даже приятна. Медленно перемещаю тело в сидячее положение, придерживая левую руку. От ощущения, что умершая рука оживает, улыбаюсь – возвращение к жизни из полета в вихре торнадо дает мне чувство радости.

Я дома.

И я проспал целых три часа. Раздевшись до пояса, выхожу в ночь. Мне надо смыть боль в голове и пустоту в сознании. Вдохнув прохладу звездного неба и задержав дыхание, я погружаю голову и плечи в бочку с водой. На долгие минуты. Так, чтобы на краю умирания от удушья, почувствовать жажду жизни, которую невозможно утолить.

Отсутствие кислорода здорово прочищает мозги. Дурные и пустые мысли всасываются в венозную кровь и утекают к почкам, чтобы отфильтроваться в мочу и вылиться наружу желтой струей.

Больной мозг в желании получить такую желанную дозу кислорода готов на всё. И даже на то, чтобы принять простую истину.

Жить – это так замечательно.

Вынырнув, я с негромким выкриком вдыхаю воздух. Вода стекает по лицу слезами облегчения. Мне хорошо. Мы с Богиней всё так же идем по зимнему лесу, её теплая рука сжимает мою, и я слышу тихий голос, который звучит у меня в ушах.

Я поднимаю голову, чтобы увидеть её.

Черное бездонное небо с яркими искорками звезд.

Да, конечно, я помню, что она ушла. Надеюсь, что недалеко.

Вернувшись в дом, смотрю на своё отражение в зеркале.

Подмигнув ему, я задаю вопросы:

– Готов ли ты идти дальше? Или хочешь вернуться в зимний лес и сказать Богине, что готов сдаться? Отказаться от служения и предать путь, на который ты однажды встал? Обреченно склонить голову перед обстоятельствами? Сойти с пути и стать тенью?

Мокрое бородатое отражение снисходительно улыбается – уж мы-то с тобой знаем, что эти вопросы бессмысленны. С этого пути уже нельзя уйти, потому что позади бездна, а впереди – прелесть мечты, тишина Тростниковых Полей, и теплая рука Богини, которая идет рядом и говорит с тобой.

И, как обычно, называет тебя твоим именем.

14

Приятный запах кофе. Стук ложечки о край чашки. Майор Вилентьев, как радушный хозяин, открыл коробку конфет.

– Пожалуйста, Мария Давидовна, теперь моя очередь поить вас кофе. Угощайтесь.

– Спасибо.

Женщина пригубила напиток и отставила в сторону.

– Давайте, Иван Викторович, поговорим о деле.

Майор улыбнулся. С последней встречи женщина, сидящая за столом в его кабинете, неуловимо изменилась. Неделю назад она выглядела, как потасканная жизнью, задерганная на работе, потерявшая себя представительница слабого пола, смотреть на которую было, как минимум, скучно. Еще вчера уставшая доктор-психиатр за рутинной работой, строго смотрящая поверх очков. И сегодня – обаяние вернулось. Совсем как прошлом году, когда Вилентьев какой-то отдаленной частью сознания забывал о том, что он женат.

– Мария Давидовна, я готов. Вы пейте кофе, пока горячий. А я попытаюсь кратко систематизировать, что знаю.

Он помолчал, задумчиво посмотрев на лежащую перед ним папку.

– Итак, начиная с двадцать шестого июля, у нас в городе произошло три убийства. Второе и третье, соответственно, двадцать девятого июля и третьего августа. Все в ночное время или рано утром, как в последнем случае. Никаких следов убийцы, кроме наличия спермы во влагалище. Стандартный набор – удар тупым предметом по голове, изнасилование жертвы, живой или мертвой, как это было у первой девушки, которая умерла от удара по голове, затем умерщвление, как это случилось с двумя последними, затем разрезание живота и вытаскивание внутренних органов. Ну, и обязательно – выдавливание обоих глаз. Никто ничего не видел и не слышал, до последнего случая. Я не уверен, что наш свидетель всё правильно увидел, учитывая предрассветные сумерки и похмелье, но ничего другого мы пока не имеем. Еще – две первые жертвы имели какое-то отношение к медицине: первая девушка поступила в медицинский институт, а вторая училась в колледже на медсестру. Но третья жертва была бухгалтером. Таким образом, мы сейчас практически ничего не имеем, кроме сомнительного описания свидетеля: то ли обезьяна, то ли собака напала на жертву и растерзала её.

Иван Викторович вздохнул, закончив говорить.

Мария Давидовна кивнула. Отставила пустую чашку.

– Я внимательно посмотрела фотографии и подумала над этими убийствами. И вот к чему пришла.

Она расправила бумажку, которую извлекла из сумочки и, заглядывая в неё, стала перечислять:

– Первый пункт. С самого начала мы должны полностью исключить возможность того, что эти убийства совершает Парашистай. И дальше будет понятно, почему это надо принять, как аксиому.

Майор пожал плечами, как бы заранее соглашаясь.

– Второй пункт. Показания свидетеля. Я согласна, что протрезвевший утром человек, проснувшийся в незнакомом месте, увидев сцену убийства в полумраке, может, что угодно рассказать, додумав и нафантазировав то, что не разглядел. Но, так как мы больше ничего не имеем, будем исходить из того, что он рассказал. Итак, убийца к жертве подкрался сзади, передвигаясь, пригнувшись, и, резко выпрямившись, нанес удар. Затем, когда жертва упала, сорвал одежду и изнасиловал. Это то, что происходило. А свидетель легко мог от себя добавить про обезьяну и удар лапой. И про то, как собака терзала тело. Сознание человека, замершего от ужаса, способно нарисовать еще более страшные картины. Из всего этого, мне кажется, правдивы только сведения о росте убийцы и о том, что его голова выглядела, как у собаки.

Заметив недоумение в глазах Вилентьева, Мария Давидовна уточнила:

– Убийца мог надеть маску волка или собаки, ну, знаете, которые можно купить в любом детском магазине. С точки зрения убийцы, это разумно – мало ли, что может случиться, а в маске его лица никто не увидит. Вот я и думаю, что свидетель не ошибается в описании убийцы – человек невысокого роста в маске собаки. Этакий, знаете, киноцефал.

– Как, как вы сказали? – заинтересованно привстал со стула Вилентьев.

– Киноцефал. Человек с мордой собаки вместо головы. Или собачья морда с туловищем человека. Тут уж как посмотреть.

Мария Давидовна увидела, как майор старательно записал слово на листе бумаги и, улыбнувшись, продолжила:

– Третий пункт. Я думаю, что Киноцефал не готовится к каждому убийству, не выбирает жертвы. Он просто выходит на охоту, убивая и насилуя тех, кто попадется. Он выбирает отдаленный район, где мало людей и ждет. Когда появляется жертва – молодая женщина, тогда и происходит убийство. Может быть, он каждую ночь выходит на промысел, может, через день. Сейчас, когда народ напуган, я думаю, частота убийств резко снизится – одинокие девушки не будут выходить из дома, на ночь глядя.

– Четвертый пункт. Киноцефал достаточно много знает о Парашистае, что не так уж и сложно, учитывая, как наши средства массовой информации подробно описывали прошлогодние убийства. Он копирует его, пусть не во всем, но в основном. Выдавливание глаз и разрезание живота. Может, он хочет, что бы вы, Иван Викторович, пошли по ложному следу, разыскивая конкретного человека. Может, он, таким образом, чувствует свою причастность к тому, чье имя люди произносят с ужасом в голосе. В любом случае, убийца, выдавливая глаза и распарывая живот жертвы, пытается или спрятаться за этими ритуалами или напоминает нам о том, что его герой, Парашистай, жив и находится на свободе.

Мария Давидовна пристально посмотрела в глаза майора и, заметив его согласный кивок, продолжила:

– Пятый пункт. Мужчина невысокого роста. Очень часто у них, то есть у низкорослых мужчин, есть комплекс неполноценности. Они всю жизнь пытаются доказать всему миру в целом и себе в частности, что они чего-то могут достичь в жизни. Они изо всех сил пытаются доказать свою полноценность, – и умственную (маленький рост – маленький мозг) и физическую (маленький рост – маленький член). И у многих это получается, нормальными с точки зрения человеческой морали методами. А у некоторых не получается, и они в конце концов используют аморальные методы. Лучше убить и самоутвердиться, чем жить с чувством своей убогости.

– Шестой пункт. Он вытекает из предыдущего – Киноцефал насилует беззащитные жертвы. После удара по голове жертва не способна сопротивляться и он может совершить половой акт.

– Одна из жертв очнулась после удара, он задушил её и потом изнасиловал, – уточнил майор.

– О чем я и говорю, – кивнула Мария Давидовна, – я думаю, что у нашего Киноцефала в жизни ничего не получается в постели с обычными женщинами. Или у него какие-то проблемы в нормальном общении с девушками, и, соответственно, до постели просто не доходит, или – у него проблемы с эрекцией. Последняя возникает только в определенных условиях. Например, покорное неподвижное тело.

– И, наконец, седьмой пункт. Сомневаюсь, что Киноцефал имеет какое-то отношение к медицине. То, что две первые жертвы каким-то образом связаны с медицинскими учреждениями, не более, чем случайность. И совсем не надо иметь медицинское образование, чтобы разрезать живот у трупа и вытащить внутренние органы. Это и мясник сможет.

– Да, мы уже это проверяем, – кивнул Вилентьев. Он очень внимательно слушал Марию Давидовну, старательно записывая интересующие его моменты. – У вас всё?

– В общем, да. Ну, еще может, как лирическое отступление на древнеегипетскую тему, которое, скорее всего, не имеет никакого отношения к делу, – нерешительно сказала Мария Давидовна.

– Ну-ка, ну-ка, давайте, – подбодрил её майор.

– У египтян было слово «кехкех», которым обозначалось инфернальное безумие. Если переводить буквально, то – обезьяна с мордой шакала, киноцефал. Обезьяна – передразнивает, подражает, а шакал символизирует сумерки. Сумеречное состояние сознания, которое толкает человека к безумным повторяющимся поступкам, копирующие какие-либо другие подобные действия.

– Вы хотите сказать, что Киноцефал, – майор с удовольствием назвал убийцу понравившимся ему словом, – сумасшедший?

– В некотором роде, да. У него есть какое-то психическое расстройство, которое я смогу диагностировать при личном общении.

Они замолчали. Вилентьев раскладывал по полочкам полученную информацию. Доктор Гринберг подумала о Парашистае, душевное состояние которого тоже требовало помощи специалиста. И, как продолжение своих мыслей, она сказала:

– Теперь вы видите, что убийца никак не может быть доктором Ахтиным. Это подражатель, который прячется за маской шакала и ритуалами Парашистая, пытаясь самоутвердиться.

– Мария Давидовна, – вздохнул Иван Викторович, – я же не дурак, и уже после второго убийства тоже стал сомневаться в том, что эти убийства совершает доктор Ахтин, но, как вы понимаете, это совсем не повод не искать Парашистая. Следствие по его делу не имеет срока давности, поэтому рано или поздно мы его найдем и закроем.

Мария Давидовна кивнула, грустно улыбнувшись.

15

– Алина, ты серьезно? Тебе не нравится одна из лучших картин Винсента Ван Гога? «Подсолнухи» – это же классика! Это же гениальное творение Мастера! Это одна из лучших картин, какие я знаю! – Виктор изумленно похлопал длинными ресницами. Далеко не у каждой девушки бывают такие ресницы. Алина в очередной раз позавидовала этой природной особенности сокурсника по институту культуры. И громко сказала:

– Виктор, эти твои «Подсолнухи» всего лишь букет желтых цветов в вазе. В этой картине ничего нет. Обычный натюрморт и всё. Если бы её нарисовал не этот больной на голову членовредитель, то картина в лучшем случае украшала стену какого-нибудь ботаника, а в худшем, её давно бы уже не существовало.

Они сидели в кафе-мороженое. Как обычно вечером, многолюдно и шумно, и чтобы услышать собеседника, надо говорить громко. Алина, словно не заметив протестующе поднятую руку, продолжила громко говорить:

– Да, я согласна, что Винсент Ван Гог – отличный художник, но сейчас люди его знают, в основном, по автопортрету с отрезанным ухом. То есть, им не интересно, что он там рисовал, им безразличны его картины, – Алина подняла палец, акцентируя внимание на последнем слове, – им интересно, зачем он отрезал себе ухо. Что же могло такого случилось в жизни, чтобы человек сам себе отрезал часть своего тела? Какая такая причина заставила его взять нож и отсечь свое ухо?!

– Да какая разница, зачем он это сделал?! – эмоционально всплеснул руками Виктор. – Просто посмотри на картину гения. Полюбуйся сочностью оттенков желтого цвета. Необычностью сочетания – светлое на светлом. Переплетением цветков в вазе. Умиротворением природной гармонии. Умиранием желтого огня. В этой картине так много скрытого символизма и гениальной простоты. Не надо рассматривать жизнь и личность гения, надо просто смотреть и восхищаться его произведением. Твоя беда в том, что ты никогда не пыталась увидеть это.

– Увидеть что? Витя, очнись. Какой нахрен, символизм! Ваза с желтыми цветами и всё! Это ты не знаешь, где настоящий символизм. Ладно, пошли отсюда, – сказала Алина, отодвинула пустую креманку и встала.

Она познакомилась с Виктором Дачевским весной. Хорошо одетый стройный юноша с красивыми глазами. Следит за собой. Симпатичный. Внимателен к девушкам. Его просто невозможно не заметить. Кроме того, его имя имело некоторую известность в институте. Он написал фантастический рассказ про хомяка, который погиб во имя человечества, и победил с этим опусом на сетевом литературном конкурсе. После этого он стал считать себя Писателем. Да, именно так – с большой буквы. И как любой значительный Художник, он на всё имел мнение. Кстати, рассказ про хомяка действительно неплохой, многим в институте понравился. Некоторые сокурсники, так же, как и он сам, считали его талантливым писателем. Но Алина уже давно поняла, что в творческом плане Виктор Дачевский – порожняк. Он ничего больше не напишет, почивая на лаврах одного единственного рассказа. Он ничего значительного не создаст, потому что не способен на это. Они учились на втором курсе, хотя по возрасту он старше её на два года. Разница не большая, но, как оказалось, существенная. Виктор считал себя многоопытным знатоком, прожившим долгую жизнь, которая потрепала его, и с умным видом рассуждал о произведениях литературы и искусства, даже не замечая, что говорит чужими словами. Алина это видела и снисходительно к этому относилась. Встречались они редко, и если Витя еще питал какие-то иллюзии о плавном переходе их редких встреч в тесные дружеские отношения, то Алина уже всё для себя решила. Вот и сегодня – она слишком поздно заметила Виктора Дачевского, сворачивать было поздно, и пришлось улыбаться, подставлять щеку для поцелуя, и тратить время на пустые разговоры.

Виктор, уже на выходе из кафе догнав её, спросил:

– Ну, и где, в каком произведении, по-твоему, настоящий символизм?

– «Сад земных наслаждений» Иеронима Босха.

– Да, конечно, и как я сразу не догадался, – иронично улыбнулся Дачевский. И стал высказывать якобы своё мнение об этой картине. Алина, не слушая его, задумчиво смотрела на огни города. Желтые расплывающиеся шары фонарей, уходящие вдаль по улице, расцвеченной летящими фарами автомобилей. Раскидистые липы центральной аллеи, под которыми на лавочках сидят люди. Прямоугольники освещенных окон. Бесконечный шум и суета большого города. Она обещала маме, что не будет задерживаться и рано вернется домой. Собственно, она уже была дома – кафе, в котором они ели мороженное, находилось в том же здании, где она жила.

– Алина, ты слышишь меня?

– А, да, конечно.

– Так вот, я говорю, что «Сад наслаждений» – это бредовые галлюцинации. Здоровый человек такое нарисовать не мог. Этот Босх, наверняка, грибочки любил кушать, – хохотнул Виктор, – пожарит их себе, отведает на ужин, и к мольберту. Творить этот твой настоящий символизм. Выплескивать свои галлюцинации на холст. Да он даже рядом не стоит с Великими Мастерами, например, такими, как Винсент Ван Гог!

– Ладно, Витя, пока, мне домой пора, я обещала маме, что вернусь рано. Она беспокоится из-за этого долбаного маньяка. Вот, даже уже эсэмэску отправила, что ждет меня дома, – сказала она, подняв правую руку с зажатым в ладони смартфоном. Мама не умеет отправлять SMS, но собеседник этого не знает.

Девушка решительно повернулась и пошла в темную арку, мысленно перекрестившись, что наконец-то избавилась от этого кретина с завышенным самомнением. Спасибо, Господи, она сдержалась и не сказала Дачевскому все, что думает про него. И уже в темноте арки, когда, услышав далекий голос Виктора – Алина, подожди, я хотел тебе кое-что сказать – она повернулась, мысленно крикнув – шел бы ты нахрен, дебил.

И увидела перед собой неясные очертания чудовища. В дальней части темной арки очень мало света, но даже того, что было, ей хватило.

Двуногое существо с крысиной мордой.

Мерцающие глаза.

Приземистое тело.

Монстр, шагнувший из безумного мира Босха, в этот спокойный размеренный мир.

Застывшим сознанием Алина, как в замедленной съемке, смотрела – «крыса» поворачивается к бегущему человеку, крик неожиданности и ужаса, падающая фигура. Чудовище склоняется над телом и взмахивает рукой, в которой блеснуло лезвие. Затем монстр снова приближается к ней. И Алина, в сознании которой безостановочно вертятся глупые фразы, – поел грибочков и к мольберту, покушал грибов и творить, заглючило и отхватил себе ножом ухо, – неожиданно для себя совершает невозможное. Закричав изо всех сил, она нападает первой, со всего маху нанося удары по крысиной морде зажатым в правой руке телефоном. И даже резкая боль в животе не сразу останавливает её. Она продолжает хаотично махать рукой даже тогда, когда неловко сползает по стене, слабеющим сознанием отметив крики людей с улицы и топот убегающих ног.