Текст книги "Доктор Ахтин. Возвращение"

9

Раннее утро. Еще темно, хотя предрассветные сумерки делают окружающий мир серым. Марина быстрым шагом идет на работу. Она любит это время – хорошо, прохладно, тихо и безлюдно. Кратчайший путь на работу – через заросший кустарником лог, по которому протекает загаженная отходами речушка. Перейдя деревянный мост длиной не больше пяти метров, она выдохнула. Запах канализационных стоков, всегда висящий туманным маревом над речкой, остался позади.

Марина Бержевская, бухгалтер одной из крупных больниц города, полная девушка двадцати пяти лет, не любила людей. Точнее, недолюбливала их. А если быть уж совсем точным – ненавидела мужскую половину человечества. Эта ненависть появилась не сразу. Сначала школа, где она услышала голос симпатичного ей мальчика за спиной, который впервые назвал её коровой. Единственная подруга на протяжении всей учебы в школе, и только потому, что она тоже выглядела полненькой. Тихое игнорирование всего класса сблизило их, но это не было той дружбой, которая проносится через всю жизнь. Они просто инстинктивно тянулись друг к другу, боясь остаться в одиночестве.

Нет, конечно же, она пыталась что-то изменить в своей жизни. Визит к эндокринологу в восемнадцать лет – врач, милая женщина средних лет, после стандартного обследования терпеливо объяснила значимость регулярного низкокалорийного питания и разумных дозированных физических нагрузок. Её хватило на четыре месяца диеты и утренней зарядки. Встав на весы в кабинете эндокринолога, она увидела, что ничего не изменилось. И прекратила эти надругательства над организмом и над собой.

Затем финансовый колледж, где она постигала азы бухгалтерского искусства, и где в один прекрасный весенний вечер в первый раз влюбилась. Крупный, широкоплечий, под стать ей, парень с открытой улыбкой, этакий добродушный увалень с умными глазами. Она познакомилась с ним в кинотеатре, когда не смогла купить билет на фильм, потому что их уже не было в кассе. Разочарованная, она стояла в фойе и смотрела на людей, идущих в зал. Он сам подошел к ней и предложил лишний билет, сказав с улыбкой, что друг, которого он ждал, не пришел. Она смотрела на экран, и фильм, который она так стремилась увидеть, просто никак не задержался в её сознании, потому что она думала о сидящем рядом парне, о его руке на подлокотнике, которая прикасалась к предплечью. После она даже не сразу смогла вспомнить название фильма.

Потом были романтические встречи, прогулки по городу, когда они говорили о всяких пустяках, о прочитанных книгах, виденных кинофильмах, и учебе – Костя учился на первом курсе медицинского института и так увлекательно рассказывал о человеческой анатомии и физиологии, что она слушала, открыв рот. Красивый парень, доверительное общение, приятные мгновения в её жизни. К сожалению, совсем недолго. Через три недели после знакомства, Костя пригласил её в диско-клуб «Милан», где они отмечали день рождения одного из друзей Кости по институту. Она очень сильно не любила такие мероприятия, но пересилила себя – она будет не одна, а Костя пока не давал ей повода сомневаться в нем. Она согласилась, надела единственный брючный костюм, в котором выглядела очень даже ничего, и пришла в клуб. Костя встретил её у входа, и сначала всё было замечательно – она, наверное, впервые совершенно не задумывалась о том, как выглядит в глазах окружающих её молодых людей.

Всё было отлично до определенного момента.

Она отошла в туалет – вход в заведение с большой буквой Ж находился за углом от двери с буквой М – и, выйдя из него, услышала голоса Кости и его друга-именинника. Разговор, который раскаленным железом выжег всё доброе и живое, что расцвело в сознании за эти три недели.

– Костян, ты чё привел с собой эту толстуху? На неё же смотреть страшно, когда она танцует, вот-вот костюм по швам расползется.

– Да она вроде ничего…

– Ты, чё, уже трахнул эту корову?

– Ну,…

– Костя, хватит уже. Ты, что, не видишь, что ты и меня позоришь, пришел с какой-то жирной свиньей ко мне на день рожденья. Проводи её на выход и возвращайся. Тут тёлок немеряно, а ты, как идиот, с воздушным шариком расстаться не можешь.

Она слушала, застыв, как изваяние.

С красным лицом.

С бездной в сознании.

Она сейчас по дороге на работу, вспомнив эту сцену двухгодичной давности, покраснела до кончиков волос.

Членистоногие ублюдки – именно так она теперь называла всех мужчин – с того дня умерли для неё. Больше она ни разу не встретилась с Костей, и стороной обходила любого мужчину, даже если тот пытался проявить хоть какое-то внимание. В колледже она старалась находиться как можно меньше – прослушала лекцию, сходила не семинар, и всё, никаких прогулок после занятий, никаких посиделок. Реальный мир сжался до размеров комнаты в квартире и вечернего общения с мамой за чашкой чая с печеньем. Нереальный – разросся до огромных размеров. Прочитав для начала «Кэрри», она открыла для себя такие безумные и такие реальные образы Стивена Кинга, что, погружаясь в эти миры, забывала о том, что она «толстая корова» и «жирная свинья». Да, конечно, очередная история заканчивалась, и она, с грустью отложив в сторону книгу в твердом переплете, смотрела на стену в комнате – в узоре на обоях при желании и некоторой фантазии можно легко найти черты безумных образов Кинга.

И в очередной раз она думала о том, как несправедлив этот мир.

Марина, погрузившись в прошлое, споткнулась об торчащий из земли металлический штырь, и чуть не упала. Удержав равновесие, она повернулась и увидела прямо перед собой страшное создание.

В сером сумраке раннего утра перед ней возникла большая морда, как у собаки, словно огромный черный пес стоял на задних лапах. Она успела испугаться, и даже попыталась поднять руки, чтобы защититься, но это были последнее движение и последняя эмоция в жизни.

Черная тень, склонившаяся над упавшим в кусты большим телом.

Приземистая фигура, вслушивающаяся в тишину.

Серая сталь ножа.

Метрах в десяти из дальних кустов округлившиеся глаза застыли, боясь даже мигнуть. Ни одна травинка, ни одна ветка не шелохнулись за те минуты, которые показались вечностью. Пальцы, вонзившиеся в мягкую землю. Капли пота, стекающие со лба.

И только когда первые робкие лучи солнца добрались до этой части оврага, человек смог пошевелиться. Закрыть широко открытые глаза. И расслабить пальцы.

10

Я сижу на завалинке у дома. Утренние солнечные лучи согревают тело. Запахами полевых трав и утренней росой напоен воздух. Жужжание шмеля, ищущего нектар. Ночью был дождь. Короткий сильный ливень. Я слышал, как капли бьют по окну. И, как обычно, не спал.

Закрыв глаза, я просто наслаждаюсь этим покоем. Позади обычная бессонная ночь, в которой живет образ той, кого я боготворю. Прошло столько лет после её смерти – или точнее, после ухода в Тростниковые Поля – но я не могу расстаться с ней.

Создать Бога легко – отречься от него невозможно.

Я знаю это. Вся история человечества говорит об этом из тьмы веков.

Да и не хочу я отрекаться.

Сейчас она единственная называет меня моим именем, а это многого стоит. Благодаря Богине, я по-прежнему чувствую себя самим собой.

Ночью мы говорим с ней об этом. Я размышляю вслух о том, что человеческое тело всего лишь водно-белковая масса, сгусток аминокислот, легко распадающийся без питания, связанный нервными окончаниями химический субстрат, а она спокойно объясняет мне роль духа, который связывает эту массу в единое целое.

Эфемерная субстанция, которую нельзя увидеть и пощупать, – сомневаюсь я, и она смеётся. Заливисто и жизнерадостно.

Я помню этот смех. Он всегда со мной – через годы я несу его в своем сознании, как бережно сохраняемый цветок.

Дай мне твой дух, чтобы я мог поверить.

Протяни мне его в руках через пространство и время.

Позволь мне всегда иметь часть тебя.

Она молчит, словно я кричу под черным куполом пустыни – одинокий в этом мире, гулкий крик в ограниченном пространстве своего сознания.

Верить в Бога из года в год без каких-либо сомнений очень трудно.

Особенно, когда жизнь вокруг беспросветно убога. Особенно когда тени, населяющие пространство вокруг тебя, настолько глупы, что даже не замечают простую истину. Бога, в которого они верят, нет. И никогда не было.

Этой ночью я снова рисовал её. И себя. Мне показалось, что изобразив нас рядом, я изменю пространство, приблизив Богиню ко мне. Я думал, что это будет легко.

Но – я смотрел на рисунок. И ничего не происходило.

Она молчала.

Она не хотела называть моё имя.

Очень жаль. Но ничего. Придет следующая ночь, и я снова попытаюсь говорить с ней. Я уверен, что она однажды откроет для меня своё сердце, что она в одну прекрасную ночь протянет мне руки с открытыми ладонями.

И подарит мне свой дух, который свяжет нас навсегда.

Я знаю, что это лишь вопрос времени. И терпения.

Я слышу посторонний звук. Он нарушает идиллию деревенской тишины. Мотор автомобиля.

Открыв глаза, я смотрю на дорогу. Со стороны федеральной трассы едет УАЗик. Участковый милиционер из районного центра. Мы познакомились весной, когда он приехал в деревню и, найдя здесь новых жителей, проверил документы у меня и Семена. Я помню его внимательные глаза, пронизывающие насквозь, – мне не составило труда обмануть милиционера. Ему ли со мной тягаться в умении заглядывать в глаза. В мастерстве прощупывать сознание. В желании узнать суть.

УАЗик, переваливаясь на колдобинах глинистой дороги, остановился у калитки. Хлопнула дверь и человек в милицейской форме, войдя ко мне во двор, сказал:

– Привет, Василий.

– Привет, старлей.

Я крепко пожимаю протянутую руку и показываю на завалинку – садись.

– Как служба? – говорю я, чтобы начать разговор. Я уже знаю, что старлей совершает плановый объезд территории и, конкретно от меня, ему ничего не надо.

– Да, как обычно, всё через жопу, – отвечает старший лейтенант, достает пачку сигарет из нагрудного кармана и, выщелкнув одну сигарету, протягивает мне пачку, – на, закуривай.

– Я не курю.

– Ах, да, точно, – поморщившись, говорит он и прикуривает от спички.

Пару минут мы молчим. Мне нравится старлей. Типичный деревенский «Аниськин» – спокойный, рассудительный мужик, который делает своё дело обстоятельно и неторопливо. Его зовут Афанасий, но он почему-то предпочитает, чтобы к нему обращались по званию, словно бережет имя для другого человека. И это я тоже могу понять. И принять.

– Как тут у вас, ничего не случилось, новых людей не появилось?

– Нет, никого не было, – мотаю я головой, – а из происшествий только Лидка чуть Ивана сковородой не убила.

Я рассказываю вчерашнюю историю, потому что старлей все равно узнает, когда после меня заедет к моим соседям.

Он улыбается, слушая меня – это не в первый раз случается у Ивана с Лидой и воспринимается, как деревенское развлечение – и под конец спрашивает:

– Всё так самогон и варят?

Я хмыкаю в ответ, не сказав ни да, ни нет. Но ответ старлею не нужен. Он прекрасно знает, кто на его территории варит самогон. И он знает, что отобрав аппарат проблему не решить.

Выдохнув в последний раз сигаретный дым, он встает и напоследок говорит:

– Пока, Василий.

Старший лейтенант садится в машину и едет к соседям. Я встаю с завалинки и, прихватив тяпку, прислоненную к бревенчатой стене, иду за дом в огород. Встав в гряду, начинаю неторопливо окучивать картофельные ряды, подгребая землю к зеленым кустикам. Второй раз за лето, никто так не делает, но…

Обычная работа – это как раз то, что мне сейчас нужно.

Простые движения дают возможность спокойно думать. Ближе к полудню, я заканчиваю окучивать картофель. Иду в сарай. Здесь у меня живут кролики. Большие деревянные клетки с пушистыми ушастыми зверьками. Двигая носом, они нюхают воздух, думая, что я пришел их кормить. Да, и это тоже. Кормить буду. Но сначала я открываю дверцу ближайшей клетки и вытаскиваю большого черного кролика. Он доверчиво дрожит у меня в руках. В круглых глазах страх, смешанный с робким желанием жить.

С улыбкой на лице я резким движением выворачиваю голову кролику, ломая шейные позвонки.

11

Днем, когда с рюкзаком за спиной и корзиной в руках, я иду в лес, меня останавливает Семен. У него болит живот, но он пока терпит. От мужика пахнет говном, потому что он всё утро просидел в туалете. Желтые склеры глаз говорят мне многое, но – я молчу, потому что бессмысленно объяснять прописные истины. Семен не услышал меня тогда, не услышит и сейчас.

– Василий, ты что, в лес собрался?

– Ночью дождь был, грибы сейчас полезли, самое время собрать их.

Семен что-то еще говорит вслед, но я уже не слушаю. Глядя вперед и под ноги, я делаю широкие шаги, направляясь в лес.

Шаг за шагом – путь в вечность.

Когда-то на заре времен Бог тоже сделал первый шаг. Проделав огромный путь, Творец, я думаю, всё еще только вначале пути, но – это Его дорога. Он сам выбрал этот путь.

Хотя, порой я думаю, что у Него нет выбора. Нет пути назад, потому что с каждым шагом сзади бездна захватывает оставленное пространство. Остановиться нельзя, потому что время живет по законам бездны. Только вперед, шаг за шагом.

Знать, что дорога никогда не закончится, и идти вперед – безумие Бога. И человека, живущего на этой планете.

Я иду по заросшему мелким сосняком полю. Когда-то здесь выращивали рожь, но заброшенное поле быстро захватили сосновые подростки. И еще через несколько десятков лет здесь будет бор. И я рад этому, потому что это мой любимый вид леса.

Перейдя проселочную дорогу, я захожу в смешанный лес – ель, осина и береза. Сразу же нахожу первые грибы. Молодой подосиновик с красной шляпкой. И рядом его брат. Дальше метрах в десяти светло-коричневый подберезовик.

Я нагибаюсь к каждому грибу, аккуратно срезая их под корень. Оставляя нетронутой грибницу, я сохраняю жизнь. Так меня научил отец. И это единственное, что намертво осталось в памяти о том человеке, который должен был стать образцом для подражания навсегда.

Сейчас, через столько лет, я хотел бы вернуться в детство. Не думаю, что у меня бы что-то получилось, но ведь я даже не попытался. Я помню добрые глаза, когда он был трезвый. Совместные походы в лес, когда за один день я узнавал так много о природе, о людях и о жизни. Там, среди мощных сосен, стремящихся вверх, к небу и солнцу, он был самим собой, и я должен был это понять тогда.

А не сейчас. Когда невозможно всё вернуть.

Я помню вкус оладушек утром, когда, проснувшись, приходил на кухню. Слова любви, выраженные во вкусной стряпне, которые я не понимал. Он жил ради меня, но я видел только пропасть, на краю которой он стоял. Мне надо было просто подойти к нему и протянуть руку, но – каждый сам выбирает свой путь. Так мне сказала мама, и я, маленький мальчик с большими глазами поверил ей. А кому же мне еще верить. Да и как не поверить, если я прекрасно помню дни, когда в глазах отца не было ничего, кроме мутного омута опьянения. Я боялся, что в этой трясине живет безумие. Мой папа – сумасшедший дебил, пропивший мозги – так говорила мама. Она еще много что говорила, и я, как губка, впитывал эти слова.

А там, в глубоких глазах отца навсегда поселилась боль и разочарование. Грусть и меланхолия бытия. Он слишком слаб духом, чтобы выжить в этом мире. Чтобы стать чем-то большим для меня. Чтобы я мог гордиться им.

Я срезаю подосиновик на толстой ножке и вспоминаю теплую крепкую руку отца, который потерялся среди людей, выйдя из леса.

Я складываю гриб в корзину и грустно улыбаюсь – смотри, сынок, среди белого ягеля в сухом сосновом лесу растут белые грибы. Просто нагнись, и ты увидишь коричневые шляпки.

Я выпрямляюсь, вдыхаю лесной воздух полной грудью и говорю – прости меня, папа, ты знаешь, что я тебя люблю, и мне надо было говорить тебе об этом. Я должен был сказать тебе эти простые слова – папа, я тебя люблю.

Не уверен, что он услышит меня, но, главное, чтобы я сам услышал себя. Пусть через время, я прошу прощения. Наверняка его дух живет где-то здесь, может быть вот в этой сосне, и он сейчас слышит меня.

Я прижимаюсь руками и лбом к коричневой коре.

Я повторяю то, что в детстве не сказал ни разу.

Папа, я люблю тебя, прости, что говорю тебе это только сейчас.

Я верю, что Бог тоже просит прощение у каждого человека, который приходит к нему.

Набрав полную корзину грибов, я иду к ближайшему пригорку. Сбросив рюкзак с плеч, я неторопливо собираю хворост. Солнце подбирается к вершинам дальних елей, и это значит, что у меня еще есть время. Я подношу спичку к бересте. Огонь с треском пожирает предложенную пищу.

И я снова смотрю на танец огня. Этим цветком можно любоваться вечно.

Костер разгорается. Подкинув крупный хворост, я спокойно любуюсь танцующей Богиней. Я знаю, она сейчас со мной. Через полчаса яркий танец затухает, превращаясь в медленный танец любви. Нахожу две крепкие рогатки и втыкаю по бокам от огня. Прямая березовая ветка, которую я заостряю ножом. Нанизываю тушку кролика. И водружаю над яркими горячими углями.

Я медленно вращаю вертел, глядя, как редкие капли жира падают в огонь, вспыхивая на углях. Я вдыхаю запах кролика.

Я слышу голос Богини:

«Люди, как тени, идут своим путем, кто в правильном направлении, а кто-то идет совсем не туда. Бредут, как стадо. Но у любого стада всегда есть те особи, которые идут впереди. И те, которые идут сзади. Те, что спереди, умрут первыми. У тех, что сзади, будет шанс, но они тоже умрут.

И всегда есть те люди, которые отбиваются от стада. Они идут своим путем. Эти выживут.

Будь другим.

Иди своей дорогой».

Шаг за шагом – путь в вечность из темного зимнего леса. Бесконечная тропа среди сугробов и мрака зимнего леса. Мне кажется, что я уже так давно иду по этой дороге, что должен бы выйти к свету. Но каждый раз, когда я поднимаю голову, свет далеких фонарей всего лишь манит мнимой близостью.

12

Мария Давидовна задумчиво смотрела на экран монитора. На чистом листе текстового редактора черные буквы заголовка и несколько десятков строк вымученного текста. И всё. Она должна написать заключение по Макарову, из прокуратуры уже звонили и спрашивали, когда ждать результат. Но она сейчас думала о Михаиле Борисовиче Ахтине. Впрочем, Мария Давидовна думала о нем в последние дни почти всегда. Даже ночью, когда он приходил в её сны. И эти сновидения ей нравились.

Услышав какой-то посторонний звук, она не сразу поняла, что кто-то стучит в дверь.

– Да, войдите, – громко сказала она. И повернулась к двери.

– Здравствуйте, Мария Давидовна, – майор Вилентьев, как ни в чем не бывало, улыбался, стоя на пороге, – я могу войти?

– Да, конечно, вы уже это сделали, – кивнула она, и показала на стул, на котором обычно сидели пациенты, – садитесь здесь, Иван Викторович. Я сейчас.

Майор сел, положив черную папку на колени, и молчал, пока она сохранила текстовый файл, и, нажав на кнопку, превратила голубой экран в черный прямоугольник. Затем, сняв очки для компьютера, она повернулась к посетителю.

– Если вы здесь, то, значит, вы поняли, что это не Парашистай, – сказала Мария Давидовна спокойным голосом, пристально глядя в глаза Вилентьеву. Майор поморщился и повернул голову в сторону, словно хотел осмотреться в кабинете. Книжный шкаф, забитый специальной литературой, спокойный натюрморт на стене, светло-коричневый стол со стопками бумаг на краю, ваза с розой на подоконнике. Хаотично перемещающийся по предметам обстановки взгляд. Она знала, что признать себя неправым может далеко не каждый мужчина.

– Ладно. Давайте, Иван Викторович, говорите, с чем пришли.

– Сегодня рано утром было третье убийство. Снова молодая девушка. И снова типичный набор – удар по голове, выдавленные глаза, вскрытый живот и изнасилование. Отличие от предыдущих двух случаев только лишь одно. Теперь у нас есть свидетель, – Вилентьев говорил сухими отрывистыми фразами, словно говоря, что как бы там ни было, он не собирается извиняться и ни в коем случае не перестанет подозревать в происходящих сейчас убийствах Парашистая.

– Свидетель? Кто-то видел, как убивали девушку?

– Да. Пьяный мужик вечером не дошел до дома, проспав всю ночь в кустах, утром замерз и проснулся. Вот на его глазах всё и произошло.

– Он видел убийцу?

– Видел, – майор снова поморщился, – как бы видел, бред какой-то несет. Не очень-то я ему верю. В овраге еще темно было, да и он еще наверняка не протрезвел к этому времени. А может вообще это приступ белой горячки. И я даже не удивлюсь, что это он и убил, а потом придумал эту сказку.

– Так что он видел? Рассказывайте уже, Иван Викторович, вы ведь хотите, чтобы я вам помогла?!

– Жертва, Марина Бержевская, двадцать пять лет, шла через лог по тропе, как мы выяснили, это был её обычный путь на работу, споткнулась и чуть не упала. Неожиданно сзади появилась приземистая черная тень, которая двигалась странными скачками. Мужик сравнил это движение с прыжками обезьяны, которую он однажды видел в зоопарке. Затем эта тень выпрямилась и стала собакой, стоящей на задних лапах. Потом удар лапой по голове, и женщина упала в кусты. Собака набросилась сверху и стала её терзать. Достаточно долго – мужик сказал, что этот ужас продолжался целую вечность. Затем всё стихло. А мужик смог встать и выйти из кустов, где он прятался, только, когда взошло солнце. Ну, вы видите, что это горячечный бред. Собака убила женщину весом около ста килограмм и затем растерзала труп, а мы на месте преступления имеем разрезанный ножом живот, извлеченные внутренности, выдавленные глаза, и сперму во влагалище жертвы, которая один в один сходится с семенной жидкостью, найденной во влагалище предыдущих жертв.

Вилентьев наконец-то посмотрел на Марию Давидовну, словно ждал, что она подтвердит его предположение про белую горячку. И увидел, что женщина улыбается.

– И что смешного я рассказал?

– Ничего, – по-прежнему улыбаясь, помотала головой доктор Гринберг, – скажите мне, Иван Викторович, этот ваш свидетель смог сказать какого роста была эта собака, стоящая на задних лапах, по отношению к убитой женщине?

Майор хмыкнул. Она задала именно тот вопрос, который возник у него при разговоре со свидетелем. Но это вопрос возник у него далеко не сразу.

– Они были примерно одинакового роста. И предвосхищая ваш следующий вопрос – рост у жертвы сто пятьдесят пять сантиметров.

– Ну, теперь-то вы согласны, что это не может быть Парашистай. Если вы помните, его рост составляет сто восемьдесят пять сантиметров.

– Мария Давидовна, – майор снова повернул голову в сторону, упрямо поджав губы, – возможно, Парашистай именно в этом случае и не причем, но кем убиты две первые жертвы, я пока не знаю, и не собираюсь отказываться от его поисков.

Женщина пожала плечами, как бы говоря, – вы следователь, вам и решать, что делать. И сказала:

– Фотографии принесли?

– Да.

– Оставьте мне их. Я следила за новостями и знаю, что происходит в городе. Я посмотрю ваши фотографии, подумаю, и завтра буду готова обсудить с вами возможный психологический портрет убийцы.

Майор Вилентьев достал из папки конверт и положил на стол. Подойдя к двери, он повернулся и сказал:

– Надеюсь, вы помните о тайне следствия? Эти фотографии никто не должен увидеть. Мне бы не хотелось, чтобы эти снимки оказались в средствах массовой информации.

– Я всё знаю и помню. До свидания, Иван Викторович, – сказала Мария Давидовна, надев очки и глядя поверх них.

– До завтра.

Когда дверь закрылась, Мария Давидовна протянула руку к белому конверту, но пересилила себя. Сначала она должна закончить заключение по Макарову, а потом уже эти фотографии.

Доктор Гринберг перевела взгляд на картину, висящую на стене. Букет темно-желтых подсолнухов. Глубоко вдохнув, она неторопливо пересчитала лепестки всех соцветий, и медленно выдохнула. Простое упражнение на концентрацию, которое всегда помогает ей.

Время сейчас на её стороне. Теперь, когда она уверена, что молодых девушек убивает и насилует не доктор Ахтин, можно не спешить. Она спокойно напишет заключение по Макарову, и только потом будет смотреть фотографии, которые принес Вилентьев.

Она повернулась к монитору, нажала на кнопку и, дождавшись возвращения окна приветствия, вернулась к прерванной работе.