Текст книги "О сквернословии в привычном и «достойном»"

Логос – Слово

Впервые термин «логос» употребил «плачущий» философ Гераклит. «Плачущим» его прозвали за вселенскую скорбь о людях, пропадающих во тьме невежества. Не «неведения», заметьте, а именно невежества: это принципиально разные вещи.

Неведение и недостатком-то в обычном смысле слова не назовешь. За неведение грех укорять, все мы чего-то не знаем, в чем-то ограничены. «Сама по себе ограниченность человека не есть глупость, – пишет в своем дневнике священник Александр Ельчанинов. – Самые умные люди непременно ограничены в ряде вещей. Глупость начинается там, где появляется упрямство, самоуверенность, то есть там, где начинается гордость».[11]11
  Ельчанинов Александр, свящ. Записи. М.: Отчий дом; Симферополь: Родное слово, 2014. С. 60–61.


[Закрыть]

Невежество глупо именно в силу своей самоуверенности и самодовольства. Спустя лет этак сто после смерти Гераклита другой великий философ, Платон, заметит как бы со вздохом: «…тем-то и скверно невежество, что человек ни прекрасный, ни совершенный, ни умный вполне доволен собой».[12]12
  Платон. Пир // Платон. Избранные диалоги. М.: Художественная литература, 1965. С. 159.


[Закрыть]

Гераклита принято считать мизантропом.[13]13
  Мизантроп – человеконенавистник, тот, кто ненавидит людей вообще. (Прим. ред.)


[Закрыть] Смею предположить, что это не совсем справедливо. С одной стороны, он потому и не захотел стать царем в Эфесе, что ненавидел демократию как власть большинства худших над немногими лучшими, но по отношению Гераклита к толпе вряд ли стоит делать далекоидущие выводы о его отношении к человеку как таковому и к людям в целом.

В толпе он презирает не «классового врага», не чужое племя, а некую общность – носителя ненавистного ему мировоззрения, претендующего на статус мудрости, здравого смысла. На самом же деле, по его мнению, мудрость толпы – сущее неразумие, суета. Вместо познания истинного смысла, разума, который правит Вселенной, люди увлекаются тленным, руководствуются в жизни телесными желаниями или предрассудками.

Гераклит отвергает все, что является общепринятым: бытующие понятия о добре и зле, о природе вещей, религиозные представления. Это все ложно, потому что люди глухи к вечному «слову», но руководствуются «ходячими воззрениями толпы» в мнениях и оценках, а в религиозной жизни – «россказнями невежественных аэдов, повторяющих Гомера и Гесиода».[14]14
  Трубецкой С. Н., кн. Курс истории древней философии. М.: Владос; Русский Двор, 1997. С. 142.


[Закрыть]

Сам же Гераклит в своей философии глубоко религиозен. В ней он обретает откровение вечного смысла всего существующего, о котором говорилось выше, и возможность осмыслить свою жизнь. Но его религиозность несовместима с народными верованиями.

Религиозность Гераклита – еще не богооткровенная религия, но это уже протест души, истосковавшейся по Истине, против язычества, удалившегося от почитания Отца Небесного во тьму идолопоклонства.

Гераклита раздражала именно самодовольная тупость, бессмысленная болтовня, противоестественная для человека и недостойная его как причастника божественного огня, из которого все происходит и в который все возвращается, потому что душа, согласно его учению, – огненной природы.

Огненной не в буквальном физико-химическом смысле. Вечно живой огонь Гераклита не сводится к огню, языки пламени которого мы видим; к огню, который и греет, и обжигает; к огню, хранимому человеком, им же разжигаемому и гасимому. Его огонь – это божественная первооснова бытия, вечный процесс бывания. И вот эту божественную первооснову всего сущего, «единое» (ἕν, эн[15]15
  Здесь и далее авторские транскрипции даются в т. н. рейхлиновской традиции.


[Закрыть]), Гераклит назвал Логосом – Словом.

Этот термин будет в дальнейшем заимствован стоиками для обозначения божественного разумного мироправящего начала, а после станет краеугольным в христианском богословии, но Гераклит – первый, кто прикоснулся в потемках блуждающей человеческой мысли к бытию Слова и произнес это имя, которое спустя столетия употребит в отношении Сына Божия первый христианский богослов и Его любимый ученик Иоанн.

Почему Слово? Сразу отметим, что греческое слово λόγος (логос) переводится на русский язык не только как «слово» в его обычном понимании. Это буквальный, но не исчерпывающий перевод. Его можно перевести как «разум», как «речь» (в смысле «слово о чем-нибудь»); это и «отношение», и «закон», и «мера».

Так вот по этой причине Гераклит и называет первосущностный огонь, горение которого чувствует в себе, Логосом. Хаотичному блужданию мысли одних и стройному фантазированию других он противопоставляет строгое упорядоченное мышление, восходящее к единому Разуму (Λόγος) как источнику не только знания, но и самой способности аналитически мыслить, который задает человеческому разуму критерии истины и обязывает интеллектуально развиваться.

Беспорядочной и безответственной болтовне Гераклит противопоставляет взвешенное и точное рассуждение, восходящее к единой Речи (Λόγος) как источнику способности выражать мысль словом. Поведению, обусловленному собственными или чужими эгоистичными интересами, собственными прихотями и похотями или соблазнами, он противопоставляет жизнь, свободно и разумно выстраиваемую в соответствии с познаваемым Законом (Λόγος) как основополагающим принципом бытия, определяющим природу человека. «Мыслить есть высшая доблесть, – заявляет Гераклит, – и премудрость в том, чтобы говорить истину и поступать по природе, внимая ей».[16]16
  Трубецкой С. Н, кн. Курс истории древней философии. М.: Владос; Русский Двор, 1997. С. 156.


[Закрыть]

Мы не станем подробно рассматривать историю этого философского понятия, отметим лишь, что философы подготовили античный ум к принятию христианского учения о Логосе – о Слове, Которое…

Бог Слово

В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог[17]17
  Ἐν ἀρχῇ ἦν ὁ Λόγος (эн архи ин о Логос) – в начале было Слово (Ин. 1: 1).


[Закрыть], – начинает апостол Иоанн Богослов свое благовестие. Даже в советское время эта фраза была на слуху и на устах, зачастую, правда, без представления об источнике, как это нередко бывало, особенно с крылатыми выражениями религиозного происхождения.

Образ сочетания двух мировоззренческих начал «в плоть едину», на основе чего сформировалось христианское богословие, прекрасно описал профессор М. Д. Муретов: «Эллины, народ „мудрости“,[18]18
  См. 1 Кор. 1: 22–23.


[Закрыть] раскрыли идеал любви человеческой и к человеку, возвысив ее до наивысшего разума и идеи (λόγος, логос, мир идей). Израиль, народ „знамений“, проявил миру любовь Божию и к Богу как избранник этой любви, носитель завета Бога с человеком, хранитель чудных знамений и откровений (λογία, логия) любви Бога к людям и любви людей к Богу.[19]19
  См. Рим. 3: 1; 9: 4–5.


[Закрыть] Своею философией и историей эллинизм подготовил человечество к усвоению разума новозаветной любви, – своею религией и историей иудейство подготовило явление по плоти от Матери Девы – Того, кто осуществил эту любовь».[20]20
  Цит. по: Зарин С. М. Критические замечания на диссертацию И. Я. Чаленко: «Независимость христианского учения о нравственности от этики античных философов». Части I и II. Полтава 1912. – СПб., 1913. С. 3.


[Закрыть]

Почему апостол Иоанн Богослов именует Сына Божия – Словом (Логосом)? Что это, миссионерский прием, попытка разговаривать с эллинистическим миром на его языке? Почему Второму Лицу Пресвятой Троицы он дает это имя? А что есть имя?

Во-первых, имя – это слово. Но что есть слово? Этой теме посвящено немало трудов не только филологов и философов, как, например, уже упомянутого нами А. Ф. Лосева, но и богословов, например, священника Павла Флоренского.

Слово – это явление смысла; слово – амфибия, оно одновременно пребывает во внутреннем мире и выражается, проявляется во внешнем, где воспринимается слушателем, рождая в нем ответные чувства, образы, мысли, слова…

Это – организм, точнее, «живое существо, отделяющееся от наших голосовых органов; рождающееся в голосовых ложеснах»,[21]21
  Флоренский П., свящ. Магичность слова // Флоренский П., свящ. У водоразделов мысли. М.: Правда, 1990. С. 260.


[Закрыть] – пишет о. Павел в статье «Магичность слова».

Слово можно сравнить с семенем, которое «на самом деле есть сущность в высокой степени таинственная, умная сущность, по речению древних, ибо несет с собою форму, идею живого существа, несет с собою… и объективный разум его мысли».[22]22
  Там же. С. 272.


[Закрыть]

Он же пишет в другой статье: «…Как вид не противополагается сущности, а обнаруживает ее, будучи ее явлением и энергией, так и имя объявляет и являет сущность; вид есть зримое имя, а имя – слышимый вид».[23]23
  Флоренский П., свящ. Имеславие как философская предпосылка // Флоренский П., свящ. У водоразделов мысли. М.: Правда, 1990. С. 319.


[Закрыть]

Так почему же Логос? Довольно рискованно было так именовать Второе Лицо Единосущной Троицы именно потому, что Логос античных философов был безличностным. А это рискованное дело – брать на вооружение термин, который закреплен за уже сложившимся понятием. Однако святой Иоанн идет на этот риск. И, учитывая такое свойство канонических книг Священного Писания, как богодухновенность,[24]24
  Книги, написанные Пророками и Апостолами по особому вдохновению от Духа Святого (отсюда понятие боговдохновенности (богодухновенности)), составляют Священное Писание, или Библию (в пер. с греч. та βιβλία, та вивлия – «Книги»). Они представляют собой единое повествование о Боге, о Его деяниях, о Его любви и заботе о мире. Это множество книг, объединенных в одну, потому что всех ее писателей вдохновлял один Дух, но, «что такое „вдохновение Духа“, мы никогда не сможем точно определить – здесь тайна. Это тайна встречи Бога и человека. Мы не можем до конца понять, как именно „святые люди Божии “ слышали Слово Господа, как смогли они выразить его словами собственного языка. Но и в их человеческой передаче звучит голос Божий. Слово Божие в словах человеческих: здесь лежит тайна и чудо Библии. Как бы мы ни понимали „вдохновение“, нельзя не обращать внимания вот на что: Писание сохраняет и передает Слово Божие именно в человеческих словах» (Флоровский Г., прот. Откровение и истолкование // Флоровский Г., прот. Догмат и история. – М.: изд. Свято-Владимирского Братства, 1998. С. 28–29).


[Закрыть] мы понимаем, что данное решение как бы и не совсем от апостола Иоанна исходило, но через него по вдохновению Самого Слова.

Вот как размышляет об этом святитель Григорий Богослов: «Мне кажется, что Он именуется <…> Словом,[25]25
  См. Ин. 1: 1.


[Закрыть] потому что Он так относится к Отцу, как слово к уму, не только по бесстрастному рождению, но и по соединению с Отцом, и по тому, что изъявляет Его. А иной сказал бы, может быть, что относится к Отцу, как определение к определяемому; потому что и определение называется словом. Ибо сказано, что познавший (таково значение слова: видевший[26]26
  См. Ин. 14: 9.


[Закрыть]) Сына познал Отца, и Сын есть сокращенное и удобное изражение (выражение. – И. П.) Отчего естества, так как и всякое порождение есть безмолвное слово родившего. Но не погрешит в слове, кто скажет, что Сын именуется Словом, как соприсущий всему сущему. Ибо что стоит не Словом?»[27]27
  Свт. Григорий Богослов. Слово 30, о богословии четвертое, о Боге Сыне второе // Свт. Григорий Богослов. Собр. творений в 2 т. Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1994. Т. 1. С. 441.


[Закрыть]

Оправдание и осуждение

От слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишься (Мф. 12: 37). Думаю, многие из нас видели несчастных больных психически людей, из которых льется поток брани, невзирая на места и лица. С них спроса нет. Они невменяемы.

Изначальный смысл этого слова не психиатрический, а морально-правовой: тот, кому не вменяется в вину грех, преступление. В зависимости от степени развития или неразвитости, поврежденности рассудка или обстоятельств можно говорить о той или иной степени вменения.

Так вот, в той степени, насколько человек осознает свои действия и в состоянии себя контролировать, он морально (не будем вдаваться в юридические дебри) вменяем, т. е. ответствен за свои поступки и слова. Даже вылетевшие непроизвольно. Это уже наша проблема, почему мы не всегда принимаем достаточные меры во избежание того, чтобы нас «накрыло» внезапно. Не будем путать состояние аффекта с распущенностью, хотя следует признать, что аффект, «за который все прощается»,[28]28
  Крылатое выражение из «Братьев Карамазовых» Ф. М. Достоевского.


[Закрыть] тоже в той или иной степени ее следствие.

Нет предела совершенству, но мы не об этом. Слаб человек. И, чтобы удерживать себя от сквернословия, когда уже приобретен порочный навык, требуется большая воля и в смысле желания, и в смысле силы характера.

Однако проблема сквернословия лежит не только в области брани. Это всего лишь наиболее явная и всем понятная его форма. Мы ведь не случайно столько страниц посвятили природе слова именно в связи с понятием Логоса – Слова, Которое сквозь тьму улавливалось философствующим разумом как некий системообразующий принцип бытия; Слова, о Котором через святого Иоанна Евангелиста мы узнали, что Оно не безличностное свойство, не излучение и не творение Бога, а Бог и что Слово стало плотью и «возобитало» с нами.[29]29
  Так перевести ἐσκήνωσεν ἐν ἡμῖν (эскиносен эн имин) будет, пожалуй, точнее, чем предлагаемое Синодальным переводом «обитало с нами» (в прошедшем времени несовершенного вида). Не просто «обитало», но раз и навсегда стало обитать – как сказано в церковнославянском тексте, «вселися в ны» (Ин. 1: 14).


[Закрыть]

Когда мы говорим о том, что человек – существо словесное, что это значит? Что средством коммуникации человека является язык, состоящий из слов? И это тоже, но не это главное. Чем отличается существо словесное от бессловесного? Кого называют бессловесным? Животное. Неразумное животное раньше было принято называть «бессловесной тварью» (без всяких негативных оттенков, «тварь» – творение Божие). И не потому, что животное не умеет говорить. Мы ведь знаем, что некоторые птицы неплохо подражают человеку, иной раз давая повод думать, что понимают если не смысл, то область применения тех или иных слов и высказываний. Но мы же на этом основании не определим часть пернатых в категорию «словесных тварей».

Словесность – это в первую очередь разумность. И письменная, и устная речь – это психологические процессы, присущие именно человеку как существу разумному. Идея всепроникающего Логоса родилась не на пустом месте.

Получается, что, пренебрежительно относясь к своей речи и проявляя чрезмерную снисходительность к речи окружающих нас людей, мы пренебрегаем не «всего лишь условностями», нарушаем или потворствуем нарушению не каких-то искусственно созданных культурных табу и даже не какой-то безликий порядок вещей в природе попираем, но грешим против Бога Слова.

Да, слово человека, его речь может быть и пустой, и лживой. Причем особенно плохо, когда это пустословие и ложь стройны, т. е. облекаются в личину Логоса.

Так вот, не будет натяжкой сказать, что, подобно тому как серьезное и бережное отношение к литературному языку, к грамотной речи является опосредованным прославлением Слова, злоупотребление даром слова является в той или иной степени вольным или невольным, осознаваемым или нет, но богоборчеством…

Имеется в виду далеко не только брань, явное сквернословие. Еще ближе к сущности антихриста изощренное лицемерие, всякое употребление дара слова против его назначения. Это и ложь, и особенно клевета, но в первую очередь – распространяемые в возвышенной форме, когда не просто несуществующее преподносится как существующее и наоборот, но когда все это делается с претензией на служение высшим идеалам, на святые мотивы и цели.

Худшие формы, в которые облекается ложь, – это подмена понятий и ценностных ориентиров. Например, святое подменяется несвятым, если не хуже: именем добродетели называют выдаваемый за нее порок.

Так, «смирением» часто называют банальное малодушие и трусость, а истинное смирение, наоборот, «изобличают» как трусость и малодушие. «Упованием на Бога» или «послушанием» всего лишь прикрывают нежелание брать на себя ответственность и любым «святым» предлогом оправдывают уклонение от живого участия в судьбе человека.

В следующей главе мы уделим пристальное внимание вопросу о сущности скверны, а здесь лишь отметим, что оскверняет человека. Не то, что входит в уста, – говорит Господь, – но то, что выходит из уст, оскверняет человека (Мф. 15: 11), потому что исходящее из уст – из сердца исходит – сие оскверняет человека, ибо из сердца исходят злые помыслы, убийства, прелюбодеяния, любодеяния, кражи, лжесвидетельства, хуления – это оскверняет человека (Мф. 15: 18–20).

Отсюда следует, что словесная природа человека оскверняется, когда слово употребляется во зло. Уточним, однако, что «злые помыслы» могут выражаться не только в грязной ругани, но и в лукавой лести, хуления могут носить весьма утонченный характер, а клевета преподноситься как оправдательная речь.

Припоминается в связи с этим один стародавний эпизод. Отдыхала как-то «дикарями» в Крыму молодая семья: муж и жена с дочкой лет пяти. Спустя пару недель к ним присоединилась их дальняя родственница со своей дочкой чуть постарше, лет шести. Девочки раньше не встречались. Познакомились, подружились и стали играть вместе.

Поначалу все было хорошо. Но как-то раз, уж не помню, то ли что-то у них упало и разбилось, то ли что-то куда-то подевалось, или еще какая ерунда приключилась, ничего серьезного, мелочь, особенно когда речь о детях. Все бы прошло практически не замеченным, если бы старшей не приспичило выгородить себя. И вот стоят они рядом, и она очень связно, как бы смущаясь и как бы пытаясь оправдать младшую, аккуратно так выставляет ее виноватой. Как старшая она, дескать, чувствует за нее ответственность, но что она могла поделать, да и младшая – что с нее взять, она же маленькая…

И без того большие, черные глаза «виновницы» заметно увеличились и округлились, рот приоткрылся. Остолбенев, она слушала свою подругу и смотрела на нее, словно не веря своим ушам и глазам. Девочка изъяснялась для своего возраста довольно-таки витиевато (что, кстати, производило еще более тяжелое впечатление), но по лицу ее потрясенной младшей подруги было видно, что, не разбирая толком отдельных слов, она прекрасно понимает суть происходящего. А суть состояла в осквернении святыни дружбы.

Глаза переполнились слезами, губы задрожали, и маленькая девочка, так рано познавшая горечь предательства, убежала в комнату, где только и позволила себе разрыдаться в подушку. Это не была обида за себя. Ну, или не совсем за себя. Это было яростное негодование за надругательство над тем прекрасным и чистым, что она переживала в дружбе.

Если бы недавняя подруга ее обругала или даже высмеяла, ей не было бы так страшно и больно. В том-то и состояло осквернение, что старшая внесла в дружбу лицемерие. Она же не просто свалила на нее вину из страха наказания, но сделала это, имитируя доброжелательное отношение и продолжение дружбы.

Проявляя последовательность, достойную лучшего применения, она продолжала изображать жалость, смешанную с недоумением (чего тут, в самом деле, так страдать?), пытаясь подойти к оскорбленной ею подруге и приобнять, но неизменно напарывалась на требование убираться.

Я привел этот эпизод в качестве примера сквернословия именно потому, что он совершенно не вписывается в бытующие стереотипы этого порока. Ведь во время описанного конфликта не было произнесено не то что ни одного нецензурного слова, но вообще не было никакой ругани, если не считать прорывавшегося сквозь рыдания гневного требования уйти куда подальше.

Ругани не было, а сквернословие – да: словесное осквернение святыни дружбы. Скверна лицемерия, словесно выраженная предельно корректной и не по возрасту лукавой речью шестилетней девочки, – что тогда сквернословие, если не это? Причем в описанном случае степень скверны возрастает в геометрической прогрессии в связи с нежным возрастом: ведь в том-то и ужас, что ребенок – образ простоты, чистоты, искренности, естественности, а вот же…

Только давайте не будем про «они-же-дети»! В приведенном примере детскость старшей девочки проявлялась именно по контрасту с недетскостью того, что и как ею говорилось. Будь она попроще в своей «оправдательной речи», это смотрелось бы и правдоподобнее, и не так по-детски. Младенцу (а до семи лет ребенок – младенец) грех не вменяется, но это не значит, что он ему чужд.

Грех – это болезнь, которой все возрасты покорны, только формы разные и симптомы отличаются, не говоря уже об условиях и возможностях осуществления и развития; это болезнь, которую надо лечить, не дожидаясь осложнений.

Святость и скверна

«Каки-бяки»

В обыденном словоупотреблении мы привыкли к словам с корнем «скверн-» как указывающим на что-то качественно дурное, плохое. Например, слыша о ком-то «скверный мальчишка», мы понимаем, что он не просто чрезмерно живой ребенок, но ему еще нравится делать гадости, выводить людей из себя… Во всяком случае, по мнению того, кто его так обозвал. Но, когда мы говорим о погоде, что она «скверная», вряд ли кто-то из нас имеет претензии к ней. Тут нет нравственно-оценочного момента. Оценивается ее качество с точки зрения наших пожеланий, ожиданий, предпочтений, состояния здоровья, наконец.

Что же объединяет плохую погоду и хулиганистого мальчика? Их вредность? Но погода – это данность, а озорство – это уже заданность, проблема этическая и педагогическая, причем решаемая, преодолимая, чего не скажешь о погоде, которую не изменить, а только предусмотреть, чтобы спастись, приняв адекватные меры. Что общего? А общее тут – наше отношение к этим в самом деле совершенно разнородным явлениям. Отношение не просто отрицательное, а отвергающее, отторгающее, гнушающееся, гадливое.

Ребенка приучают с младенчества отвергать и отторгать: это «бяка», «кака», «фу-у-у!»… Когда подрастет, он узнает и другие синонимичные «скверне» слова: например, «мерзость» или «поганое». Так мы с самого начала приучаемся отличать плохое, грязное, но не страшное (как вляпаешься, так и отмоешься) от гадости, мерзости, от всего, к чему даже близко подходить нельзя, не говоря уже о том, чтобы прикасаться.

Причем вырабатывается подобное брезгливое отношение ко всему отторгаемому: как материальному, так и душевному. Это нормально. Так формируется вкус. Так закладывается основа личной культуры. Вспомним, что сказал профессор Ю. М. Лотман: «Культура начинается с запретов».

Другое дело, что в категорию мерзкого, гадкого могут попадать места, предметы и явления, не заслуживающие такого отношения. Но это уже другая тема. Мы сейчас говорим о самой выработке внутренней способности к адекватной реакции на скверну.

И вот что еще важно понять: когда в категорию скверного попадает слишком многое из обыденной жизни (как это происходило в ветхозаветном Израиле и происходит поныне не только в современном иудаизме, но и, например, в старообрядчестве), степень категоричности отторжения понижается.

Формируется избирательное отношение к скверне. Возникает своего рода антииерархия отрицательных ценностей: какая-то скверна рассматривается как несмываемая, ради недопущения которой и самоубийство не грех, а какая-то – как терпимая, допустимая, требующая лишь строгого соблюдения ритуальных омовений и временного неприкосновения к святыне.

Скверна нечиста, грязна, отвратительна. Однако надо понимать, что, даже когда речь идет о чем-то нечистом в гигиеническом смысле, если употреблено слово «скверна», значит, подразумевается иной, более глубокий уровень.

«Скверна» – понятие не столько этическое, эстетическое или гигиеническое, сколько духовное – лучше даже сказать сакральное[30]30
  Сакральное (от лат. sacer – святое, священное, посвященное богам) – «важнейшая мировоззренческая категория, выделяющая области бытия и состояния сущего, воспринимаемые сознанием как принципиально отличные от обыденной реальности и исключительно ценные» (Забияко А. П. Сакральное [Электронный ресурс] // Словари и энциклопедии на Академике/ Философская энциклопедия. URL: http://dic.academic.ru/dic.nsf/enc_philosophy (дата обращения: 09.02.2017)).


[Закрыть] и «антисвященное». Ведь «скверно» – это не просто плохо, некрасиво, грязно и т. п. Это нечистое, противоположное священному. Скверна лишает благодати, святости, освященности и посвященности Богу все, чего она касается: будь то человек или иное живое существо, предмет, пространство, тело в целом или его части. «Осквернение» – действие, противоположное «освящению»; «скверна» – противоположность «святости».[31]31
  На эту тему есть замечательная с этнографической точки зрения (и столь же сомнительная в плане отстаиваемых в ней взглядов) статья прот. Георгия Крылова (См. Крылов Георгий, прот. Понятие «скверна» («погань») в Средневековой Руси и в современном старообрядчестве [Электронный ресурс] // БОГОСЛОВ.RU: научный богословский портал. URL: http://www.bogoslov.ru/text/1126405.html (дата обращения: 09.02.2017)). Не во всем с автором статьи можно согласиться, что-то недостаточно раскрыто, но в целом в ней очень много интересных данных, помогающих лучше понять некоторые аспекты русского средневекового сознания, внутренне обусловившие раскол XVII в., которые в дальнейшем только усугубились в старообрядческих толках и в какой-то мере сохранились в «народном православии» в целом.


[Закрыть]