Текст книги "Роковая награда"

Глава VIII

За проходной Виракова и Рябинин повернули направо и пошли мимо рабочих бараков. Улочка была немощеная, пыльная, со сточными канавами вместо обочин.

– Пройдем через двор восемнадцатого дома, за ним – общежитие, – пояснила Надежда и свернула на тропинку.

На скамейке у входа в барак курил трубку мужчина. Андрей узнал в нем Ковальчука. Старый рабочий молча проводил их взглядом.

Встреча с Ковальчуком смутила Рябинина. То ли оттого, что он увидел его в компании с Вираковой, то ли от неожиданности.

На газоне перед общежитием молодежь играла в футбол. Лабутный стоял в воротах и что-то орал бекам. Других знакомых Андрей не заметил. Надежда оставила его у кромки поля и пошла в барак. Игроки действовали умело – тренировались, видно, частенько. Форварды бегали в видавших виды, но настоящих бутсах, остальные – в рабочих ботинках или сапогах. Детвора, крутившаяся тут же, подавала вылетавший в «аут» мяч. В воздухе звенели первые нетерпеливые комары.

Вскоре появилась Виракова, нагруженная белым полотняным мешком.

– Душевный мужик Кузьмич! Выделил вам белье под мою ответственность, – она опустила на траву мешок. В мешке Андрей увидел подушку, солдатское одеяло и сероватые, но чистые простыни.

– Большое вам спасибо, Надежда, за услугу. Я ваш должник.

– Перестаньте, – засмеялась она. – Идемте-ка вас обустраивать!

– Это комсомольская инициатива? – съехидничал Андрей.

– Скорее личная. Вы – человек новый, вам помочь нужно.

Рябинин взвалил мешок на плечи, и они двинулись в обратный путь.

Дойдя до опустевшего рынка, взяли извозчика. Виракова назвала катание в пролетке барскими замашками, однако произнесла она это шутливо, со смехом.

Они покатили по улице Красной Армии. Андрей приглядывался к Надежде: «Кокетничает, юлой вертится. Подушку достала…»

Грязноватая и дрянная со стороны рынка улица Красной армии чудесным образом видоизменилась – стала широкой, мощенной булыжником; появились высокие дома, высыпала оживленная публика. Показалось ярко освещенное крыльцо под вывеской «Парадиз». Вдоль тротуара – экипажи и авто, мужчины в смокингах и дамы в мехах.

У Андрея захватило дух. Он зажмурил глаза и широко открыл их вновь – видение не исчезло. Надежда заметила его удивление.

– «Парадиз» – самое дорогое казино в городе, место сборищ биржевых тузов и богатейших нэпманов. Клоака!

Пролетка медленно провезла их мимо сверкающей, манящей «клоаки». На другой стороне светился ресторан «Ампир»: бемское стекло, разноцветные огни. У входа – швейцар в ливрее и несколько застывших женских фигур. «И эти выжили!» – подумал Рябинин.

– Проститутки, – подтвердила Виракова. – Сколько ни борется уголовка и убкомол – тщетно. Буржуазный атрибут – где нэпман, там и они.

Андрей вспомнил, как в восемнадцатом его полк захватил штабной обоз одной из частей Красной армии. Кроме награбленного добра там был десяток «буржуазных атрибутов». «Древние профессии живут вечно, а эта – древнейшая». Бес дергал за ниточки, подзуживал спросить Надежду: попадаются ли среди проституток комсомолки? «При такой безработице, как у нас в Совдепии, наверняка случалось». Он вспомнил о расстрелянной им Маньке-Пистолет – бывшей проститутке, воевавшей в войсках Тухачевского, ставшей комсомолкой и изгнанной за «моральное разложение». Она и его бойцов пыталась учить марксизму, да не вышло – его «браунинг» помешал.

* * *

– Приехали, барин, двадцать восьмой дом! Соблаговолите двугривенный, – объявил извозчик, останавливая пролетку.

Виракова спрыгнула на тротуар, буркнув:

– Сам ты барин, рвач старорежимный.

Андрей расплатился, и они поднялись наверх. Комната Надежде понравилась, в особенности отдельный вход.

– Удобно! – заключила она, подняв пальчик.

Грязь на полу и окнах Виракова решила «ликвидировать».

– Кто у нас в двадцать восьмом? Лукерья, бывшая наша соседка! Сейчас разживемся ведром и тряпками, а заодно и хоть какой-нибудь посудой. Во временное пользование.

– Под вашу ответственность, – поддакнул Андрей.

Надежда исчезла за дверью, а он уселся на диван и закурил. «Пусть творит, что хочет».

Через час отмытая Вираковой комната сверкала чистотой. Они сидели за столом и пили чай, заваренный в чайнике соседки, из позаимствованных у нее же чашек. Заварка, кстати, была тоже Лукерьи.

Раскрасневшаяся от уборки и чая Надежда самодовольно спросила:

– Чтоб вы делали, товарищ Андрей, без меня?

Он рассмеялся:

– Пропал бы от пыли, грязи и без чая горячего.

Надежда прыснула в блюдечко – пила она по-купечески, из блюдца; она и походила на купеческую дочку: круглолицая, румяная. Правда, не полная, как кустодиевские купчихи, а стройная, с мускулистыми ногами и высокой грудью.

– На заводе давно работаете? – поинтересовался Андрей.

– Два года. После трудшколы поступила в фабзавуч, получила разряд слесаря, по направлению попала на завод. Начинала в механосборочном по специальности, сейчас год как в табельщицах, – рассказывала Виракова.

– Там же?

– Угу, в механосборочном. Хочу осенью на рабфак попробовать. А может, и нет – на заводе интересно. Успею, я еще молодая, мне в июне только девятнадцать исполнится.

– Годы летят быстро, Надюша. Мне двадцать семь, а чувствую себя стариком, – не согласился Рябинин.

– У вас, Андрей Николаич, жизнь-то какая! Борьба, война. Помню анкету вашу.

Она пододвинула стул ближе:

– Расскажите мне о войне, ну пожалуйста!

В сгущающихся сумерках блестели ее голубые глаза, влажный ротик чуть приоткрылся. Андрей взял в руки папиросу, вопросительно взглянул на Надежду. Она нетерпеливо кивнула, и Рябинин закурил.

– Война, Надюша, штука тяжелая. Сейчас о войне пишут бравурно, как и подобает победителям. А вот когда она идет, война-то, и ты видишь ее лицо каждый день, это – совсем другое.

– Страшно?

– Трудно. Война – как непосильная работа, от которой нельзя избавиться ни днем, ни ночью. Окопная грязь, кровь, трупы, падеж лошадей, голод, нехватка боеприпасов, дезертиры, частый идиотизм приказов…

– Что значит «идиотизм»? – не поняла Надежда.

– А то и значит, что приезжает на фронт некий чин, ну, к примеру, из Реввоенсовета, обстановки не знает, расстреливает командиров, отдает непонятные приказы, двигает части. Бывало такое.

– Неужели, скажем, товарищ Троцкий не знал обстановки и мог давать неправильные указания? – недоумевала Надежда.

– Вполне, – пожал плечами Андрей. – Обстановку доложили, а она изменилась. Нередко ситуация менялась по пять раз в день.

Надежде было трудно это понять, и она сменила тему:

– Андрей, вы Троцкого видели?

– Не приходилось.

– А Тухачевского?

– Нет.

– Ну уж Блюхера-то? – она чуть не плакала.

– Блюхера видел. Под Волочаевкой. Он мне орден вручал. И потом много раз.

– Под Волочаевкой… – мечтательно проговорила Надежда. – Это про которую в песне: «Штурмовые ночи Спасска, волочаевские дни»?

– Про нее.

– Ух ты!.. А орден, орден за что дали? Ведь орден Красного Знамени за подвиг дают! – Ее глаза умоляли.

– Не ведаю, что ты понимаешь под подвигом, а дали за взятие неприступной позиции. Разметал мой эскадрон белогвардейскую часть, начал наступление…

– А ранение?

– Это уже на границе, недавно.

Надежда сделала скорбное лицо:

– Больно было?

– Боли в госпитале начинаются. В бою – горячка, хватил казачок шашкой – свет и померк. Потерял сознание.

Они помолчали. Рябинин встал размять ноги, подошел к окну.

Стемнело. Желтый свет фонарей выхватывал запоздалых прохожих.

Надежда поднялась, стала рядом. Андрей ощутил ее взгляд, повернулся. Губы и блестящие глаза были так близко. Он ловил ее запах, и этот запах возбуждал. Кровь ударила в голову, Андрей схватил ее плечи, жадно поцеловал пухлые губы, почувствовал тепло упругой груди.

Надежда высвободилась, отстранилась, повернула голову в сторону и зашептала:

– Не надо, не так скоро, товарищ Андрей, стыдно так быстро.

Он овладел собой: «Действительно, что это я, как с цепи сорвался. Нам вместе работать предстоит, да и девчонка малознакомая».

– Темно, надо свет зажечь, – Андрей прошел через комнату и щелкнул выключателем.

Надежда стояла спиной к окну. Она прибирала волосы и улыбалась.

– Я провожу тебя. Где ты живешь? – нарушил молчание Рябинин.

– У порта, за Каменным мостом направо, – ее глаза светились нежностью. Для Андрея это было мучительно.

– Идем, уже поздно, – твердо сказал он.

– Только доедем до рынка на трамвае – ночью бандиты шалят, – предупредила Надежда.

– Боишься?

– Еще бы! Вчерашней ночью лабаз взяли, убили милиционера. Судачат, шайка Гимназиста налетела.

– Вчерашней ночью? – вспомнил Андрей. —

Я слышал выстрелы. Кто такой Гимназист?

– Не знаю. Ходят слухи, будто разбойничает он в гимназической фуражке, оттого и зовут его Гимназистом. Года два его ловят, да никак не поймают.

Андрей подошел к сундучку, достал «браунинг» и сунул его в карман.

– Думал, больше не пригодится верный друг, – усмехнулся он.

Надежда приблизилась и крепко обняла Рябинина:

– Ты такой смелый, Андрей Николаич!

* * *

Добрались они без приключений.

По возвращении Андрей зашел в трактир поужинать. Сделав заказ, поразмыслил и велел принести водки. Нестерпимо захотелось напиться, смешаться с пьяной, безрассудной публикой.

Водка сделала свое – фигуры посетителей поплыли в табачном мареве, стало легко и весело.

Вернувшись домой, он лег на диван и провалился в непроглядную темноту сна.

Во сне явился ему Маяковский – плакатный, бешеноглазый, руки в карманах брюк. Поэт молчал и хмурил брови. Вдруг рядом очутилась Виракова. Зыркала Надежда глазами и непристойно поднимала юбку, под которой не было ничего, кроме соблазнительных женских прелестей. Андрей пытался ее схватить, но она со звонким смехом ускользала, а он мучался. Кто-то хлопнул его по плечу, он обернулся и увидел улыбающегося Ковальчука. «Хочешь, завком тебе поможет?» – предложил старый рабочий. Андрей хотел. Он увидел, как Ковальчук вместе с невесть откуда взявшимся Петровичем ловят уже совершенно голую Виракову. Вот они поймали ее и закричали Андрею: «Сначала завком, товарищ Рябинин, сначала завком!..»

Возник из тумана Каппель. Был он весел, в новеньком мундире, при орденах и с неизменной папироской. Спросил с улыбкой: «Орден, значит, тебе дали за подвиг?» Андрей начал гадко оправдываться, словно нашкодивший гимназист. А Каппель рассмеялся: «Перестань, Миша. Все мы мертвецы, и ты тоже – мертвец!» Сказал и исчез. Вновь появился Маяковский, обретший голос. Орал поэт, топая ногами: «Строит, рушит, кроит и рвет! Гудит и звенит! Ух, как гудит и звенит, юная армия – ленинцы!..»

…Звенел старый походный будильник.

Глава IX

На завод Рябинин ехал в сумрачном настроении. Мысли крутились вокруг бестолкового сна, и он, как ни старался, не мог от них избавиться. Андрей лениво и раздраженно прислушивался к болтовне пассажиров трамвая – все лучше ночных воспоминаний. В разговоре лидировала дородная женщина средних лет:

– …А сторожа не порешили, да! Тюкнули по голове, но живой остался. Он – знакомый моего мужа, сама видела – уже оклемался. Вот минтона убили.

– Милиционер тот – Саша Иванцов, сосед наш, хороший парень был, добрый такой! – запричитала певучим голосом грудастая молодка. – Жалко, детишки остались…

– Нашла кого жалеть, сердобольная! Одним изувером-кровопийцей меньше, – ввернула черная, скукоженная от времени старуха. – Деток – оно, конечно, жалко, деточки не виноватые.

– Бога побойтесь, баб Шура! – возмутилась молодка. – Как же не пожалеть Сашку-то? Знала я его – порядочный, душевный человек был. Служат и в милиции хорошие люди, случается!

Старуха продолжала бубнить под нос что-то неразборчивое. Дородная вздохнула:

– Ой, всюду хватает и добрых, и дурных. Вот и Гимназист-то – сторожа не тронул! А ведь посмотреть – так бандит.

– Да кто вам доложил, стервятницы, что был там Гимназист? – не выдержал сидевший впереди остроносый мужичок. – Мало ли налетчиков в городе?

– Не мы решили, любезный, милиция разобралась, – терпеливо объяснила дородная. – На месте-то злодейства пуговка гимназическая нашлась. Он, убивец, и лиходействовал, ясно, как божий день!

– Он! Он! – закивали женщины.

– Что деется, а? – саркастически подивился мужичок. – Не трамвай, а уголовный розыск!

Между тем вагон остановился, и вошла только одна пассажирка – вчерашний интерес Андрея. Она несла в руках перевязанную бечевкой стопку книг. Рябинин отвлекся от сплетен и воспрял духом. Незнакомка быстрым взглядом окинула вагон, на мгновение задержалась глазами на Андрее и проследовала к кондуктору – заплатить за проезд.

Рябинин помнил, что ей выходить на следующей остановке, и лихорадочно соображал. Колеса стучали на стыках, его сердце стучало сильнее. Вдруг она обернулась, их глаза встретились: ее – любопытные и немного удивленные, его – жаждущие, поглощающие. Недоуменно подняв брови, девушка с усмешкой отвернулась.

Трамвай приближался к остановке. Андрей решительно поднялся и направился к дверям. Вагон затормозил. Девушка вышла на мостовую, Андрей последовал за ней. Догнав ее, он откашлялся и проговорил:

– Прошу простить мою дерзость и назойливость, барышня! Могу я предложить вам помощь?

В ее глазах прыгали веселые чертенята.

– Помощь? В чем же?

– Позвольте донести ваши книги, они наверняка тяжелы! – выпалил Андрей.

Девушка остановилась.

– Вы знаете, как раньше это называлось? – строго спросила она.

– Простите, что?

– Ваше поведение. Жуирство, вот как! С виду – приличный человек, орден у вас геройский, а к девушкам на улице пристаете, нехорошо! – Незнакомка продолжила свой путь.

– Извините, я не имел желания вас обидеть, – не унимался Андрей. – Мне захотелось вам помочь и поговорить… по-французски…

– По-французски?! – Ее брови поднялись, выразив крайнее удивление.

– Хм, вы ведь знаете французский? – Андрей вошел в кураж. – Несомненно! Такая девушка обязана иметь блестящее образование.

– Значит, по-французски? – улыбнулась незнакомка.

– Именно!

– Браво! – Она прыснула от смеха. – Прелестно! Чудно! На улице, белым днем, на седьмом году Советской власти! Блеск!.. Да откуда вы взялись, такой красавец-гусар?

Андрей скорчил простецкую физиономию и ответил басом:

– С завода «Красный ленинец».

Девушка расхохоталась. Смеялась она звонко, запрокинув голову.

– С «Красного ленинца»? Шикарно! Позвольте, я угадаю, вы – пролетарий! Кузнец или, лучше, – литейщик, а?

– Я – начальник столярного цеха Рябинин Андрей Николаевич, – вздохнул он.

– Ну вот, все испортили, – девушка картинно надула губы. – Начальник столярного бу-бу-бу. Ладно, Полина! – она протянула руку. – Будем знакомы. Вы меня, признаться, позабавили.

– Польщен, – поклонился Андрей и потянулся к ее книгам. – Позволите?

– Ах да, вы же книги таскать вызвались, – вспомнила она. – Извольте!

Андрей был рад. Он шагал и искоса разглядывал ее профиль. Полина нравилась ему все больше и больше.

– Полина, далеко мы идем?

– Я спешу на работу, в трудовую школу номер два. Видите, за водокачкой? – пояснила она.

– Вы учительница?

– Да, преподаю немецкий язык и русскую литературу.

– Ага, все-таки немецкий! – рассмеялся Андрей.

– Немецкий. Гусары немецкого не признают?

– Знал кое-что с империалистической, сносно же говорю только по-французски.

– Ах, значит, это правда? А я уж подумала, рисуется молодой человек, ловеласа разыгрывает. Я французский плохо помню, в детстве изучала. А вы где навострились?

– В гимназии.

– Закончили гимназию? Как мило! – улыбнулась Полина.– А университет?

– Был и университет.

– Я вижу, вы полезный стране человек… Вот мы и пришли.

Они остановились у ворот школы. Андрей отдал книги.

– Полина, простите за смелость, мы сможем увидеться вновь?

Полина размышляла.

– Что ж… Попробуйте!

Она достала из сумочки блокнотик и карандаш, нацарапала что-то.

– Мой телефонный номер. Звоните вечером и не пугайтесь, если ответит папа. Спасибо за помощь! – Полина проскользнула за ворота.

Андрей бережно сложил бумажку, сунул в карман френча и застегнул на пуговицу.

* * *

Семен Митрофанович Звонцов держал москательную лавку рядом с базаром уже добрых двадцать лет. Маленький москательщик отличался аккуратностью и общительным нравом. Несмотря на последнее качество, Звонцов умел хранить секреты. Вся округа знала, что уж если дядя Сеня молчит, так никакому Гэпэу его не разговорить, как ни старайся.

В тот самый час, когда вчерашний кавалерист Рябинин знакомился с Полиной, в лавочку Звонцова заглянула довольно примечательная личность. Примечательна она была и своим вызывающе-броским гардеробом, и нахальным выражением физиономии. Широкие плечи облегал серый габардиновый пиджак, ворот рубахи был распахнут, кремовые брюки были заправлены в ярко начищенные франтоватые сапоги. Под низко надвинутым козырьком кепи сверкали быстрые молодые глаза.

– Салют товарищу Звонцову! – улыбнулся гость и свалился на табурет, предназначенный «для клиента».

Семен Митрофанович оторвался от полок с кистями и красками:

– Что за встреча! Доброго утречка, Геночка! Нужда какая занесла к старику или чайку зашел испить?

– Рано чаи-то гонять, Митрофаныч. Дело есть, – посерьезнев, ответил молодой человек.

Звонцов изобразил услужливое внимание и придвинулся ближе. – Случится увидеть кого-либо из Осадчих, шепни: есть, мол, для них малявка [5]5
  Малява (жарг.) – записка.


[Закрыть] в зеленом ящике. Смекнул? – понизив голос, проговорил посетитель.

– Уразумел, Геночка, – кивнул Семен Митрофанович и заверил. – Непременно скажу.

Гость поднялся.

– Вот и вся нужда, – он положил на стол новенькую двухрублевку, подмигнул и вышел вон.

* * *

В полдень Семен Митрофанович выполз из своей москательной и, перейдя дорогу, зашел в трактир «Разгуляй». Пробираясь в папиросном дыму, он отыскал столик в углу, за которым трапезничал детина лет двадцати в бирюзовой блузе. Лавочник пожелал ему приятного аппетита и, наклонившись, прошептал:

– Приходили от Гимназиста. Весточка вас в ящичке дожидается, уж загляните.

Здоровяк перестал жевать, кивнул, вытащил из кармана сверкающий полтинник и сунул его Звонцову. Семен Митрофанович поблагодарил и отправился обратно в лавку.

* * *

Перед обедом вернулся с пристани Сергунов – он принимал пиломатериал. Войдя в кабинет Рябинина, старший мастер повалился на стул и, отдуваясь, вытер пот со лба.

– Безобразие, Андрей Николаевич! Саботаж, да и только. Выбился из сил.

Андрей оторвался от бумаг:

– В чем дело?

– Значит, так: баржа подошла вовремя, в восемь часов; ломовики наши из крестьянской артели «Освобожденный труд» – тут же, наготове все двадцать подвод. А грузчики, мать их, как всегда – давай капризничать! Это им не так, то не эдак. Короче говоря, не хотят разгружать.

– Почему же? – не понял Андрей.

– Старая история. У нас, как поставка сырья, они – давай саботировать! Ломовики-то работают по найму, мы обязаны платить штраф за простой. Вот грузчики и затягивают. Подозреваю, что они с крестьянами-то в сговоре, – вздохнул Сергунов.

– И вы платите за простой? – рассердился Андрей.

Старший мастер развел руками:

– Что поделаешь, платим. Поди разберись, где правда. У грузчиков своя: тяжело таскать, нехватка рабочих рук, техники… С восьми утра нагрузили всего три подводы.

– Обратитесь к администрации порта, в профсоюз, – недоуменно предложил Рябинин.

– Какой там профсоюз, Андрей Николаевич? – махнул рукой Сергунов. – В порту кругом – одни шкурники! Не удивлюсь, если портовое начальство с этими мужиками заодно.

Андрей стал собирать бумаги:

– Давно творится подобное безобразие?

– Второй раз в этом году. И прошлым летом бывало.

– Вы на чем в порт ездили? – Андрей решительно встал.

– На «гочкиссе», транспортный цех выделил.

– Ждите меня здесь.

Он вышел на улицу и отыскал старенький грузовик «гочкисс», выпущенный еще до империалистической. В кабине дремал водитель. Андрей сел в кабину и толкнул шофера:

– Подъем! Как зовут?

– Вася! – пробудившись, выпалил водитель.

– Я – начальник цеха Рябинин.

– Слыхали…

– Едем на улицу Коминтерна, дом двадцать восемь. Затем – в порт. И чтоб пулей! – скомандовал Андрей.

Вася завозился с рычагом переключения передач:

– Приказ ясен, только этот драндулет пулей не полетит, скорее жабой запрыгает.

Они покатили.

Дома Андрей отыскал «браунинг», сунул его в карман и вернулся к машине.

* * *

Порт растянулся вдоль реки на добрую версту.

В центре – пассажирская пристань с беленьким понтонным вокзальчиком, справа и слева – многочисленные пирсы, склады и сараи. У пирсов разгружались и загружались баржи, всюду сновали подводы и автомобили. Чуть в стороне – здание портоуправления, выкрашенное известью, с голубым якорем на фронтоне и красным полотнищем на шпиле. Воздух оглашали сирены катеров, гудки пароходов, крики матросов и гиканье ломовиков.

Вася остановил машину против грязно-серой баржи с гордым названием «Большевик». У причала виднелась вереница крестьянских подвод и кучка лениво передвигающихся людей. Вяло, с расстановкой они укладывали на одну из подвод сосновое бревно. Ломовики-артельщики собрались кружком и, покуривая, наблюдали за грузчиками.

Оценив обстановку, Андрей отыскал своего работника Дегтярева, уныло стоявшего у трапа.

– Кто из них старший? – кивнув в сторону грузчиков, спросил Рябинин.

Дегтярев молча указал на мордастого мужика в рваном рубище, отдыхавшего в тени огромного ящика.

Андрей подошел к нему и негромко скомандовал:

– Встать!

Мордастый поднял голову и промямлил:

– Че-во!

– Встать! – рявкнул Андрей.

Мордастый вскочил на ноги. Был он высок ростом и крепок, лет сорока. Наглые глаза так и сверлили Рябинина.

– Ты кто такой? – скривив губы, угрожающе процедил мужик.

В душе Андрея поднялось и забурлило горячее бешенство. Он вспомнил отца, частенько ругавшего нерадивого дворника.

– Не сметь так разговаривать, подлец! – жестко сказал Рябинин. – Как стоишь? Ежели к вечеру баржу не разгрузите, я тебя пристрелю!

В подтверждение своих слов он вытащил «браунинг» и взвел курок. В глазах мужика мелькнуло удивление и настороженность. Откуда-то сбоку появилась худая фигура в грязной майке и папахе набекрень.

– Че ты орешь, тут тебе не митинх! – нагло крикнул «папаха», взмахнув длинными руками.

Рябинин глянул в его сторону и, не раздумывая, по непонятному, сумасшедшему наитию выстрелил поверх головы в папахе. «Папаха» присел, вскрикнул фальцетом и убежал прочь. Порт замер, люди обернулись в сторону страшного звука.

Андрей перевел взгляд на мордастого, уперся ему в лоб дулом «браунинга» и тихо сказал:

– К вечеру всю баржу разгрузишь, ясно?

В глазах мордастого был дикий ужас, он судорожно сглотнул и прохрипел:

– Так точно, товарищ комиссар, сделаем.

Андрей спрятал пистолет в карман и повернулся к ошарашенному Дегтяреву:

– Где документы на товар и наряд на разгрузку?

– Здесь, в папочке, пожалуйста, Андрей Николаевич, – засуетился Дегтярев.

Рябинин взял кожаную папку и приказал:

– Старшего артели возчиков – ко мне.

Дегтярев убежал и вскоре вернулся с хитроватого вида мужичком.

– Гаврила Иваныч Санин, старшина артели, – поклонился крестьянин.

Андрей смотрел в сторону.

– Рябинин, начальник цеха. Слушайте внимательно: привезете лес на завод до темноты – раз; никаких штрафных за простой – два. Понятно?

– Понял, ваш-благородие… извиняйте, товарищ начальник, понял! – испуганно кивал Санин. – Доставим в лучшем виде.

Андрей поглядел в его лукавые, снующие, как проворные мыши, глазки:

– Скажите, Санин, кто подписывал договор на транспортировку леса с вашей артелью?

– Как же, товарищ? – изобразил невинность Санин. – Начальник отдела снабжения Невзоров, Сергей Ильич.

– Это последний подряд артели для завода, – отрезал Андрей.

– Нет-нет, товарищ Рябинин, мы работаем с заводом полтора года, спросите у Сергея Ильича… – запричитал Санин.

– Плевать мне на вашего Ильича, теперь цех напрямую будет нанимать возчиков, – бросил Андрей.

От здания портуправления, спотыкаясь, спешил человек, за ним семенил «папаха».

– Что здесь происходит? Кто вы такой? – закричал человек, подбегая к Андрею. От быстрой ходьбы его галстук сбился на сторону.

Выдержав паузу, Андрей спокойно ответил:

– Что происходит? Лес грузим. Я – Рябинин, начальник цеха, а вы-то кто?

– Начальник порта Ячменев! – с вызовом ответил человек.

– А-а! Очень хорошо, что прибыли. Хотел сказать вам, Ячменев, что вы – порядочная сволочь! – повысил голос Андрей. – Устроили здесь анархию и саботаж. Я на вас рапорт подам в губком партии. Жаль, вы опоздали – пулю, предназначавшуюся вашим подонкам, надобно было на вас истратить!

Ячменев открыл рот, выпучил глаза и застыл на месте. Рябинин неторопливо пошел к машине.

У автомобиля прогуливался пожилой человек в визитке.

– Одну минуточку, гражданин начальник! – Человек дотронулся до локтя Андрея. – Разрешите представиться: Шульц, Иван Михайлович, представитель поставщика вашего леса, биржевой маклер.

Шульц снял шляпу, поклонился и продолжал:

– Соблаговолите подписать бумаги на получение товара!

Рябинин взглянул на кипу накладных:

– Товар еще не считан и не принят. За подписью придете завтра, ко мне в кабинет… Лес через биржу покупал Невзоров?

– Он, Сергей Ильич, – улыбнулся Шульц.

– Благодарю, мне все понятно, – кивнул Андрей и уселся в машину.

* * *

В самом сердце посада, на улице Рыкова (бывшей Воздвиженской) жила полуслепая и полуглухая старушка Пелагея Ивановна Кротова. Муж ее давно умер, дети разбрелись по свету. Одна была у старушки Кротовой отрада – Воздвиженская церковь, что стояла через три двора, да и ту разломали воинствующие атеисты первого мая 1922 года.

Ее старший сын, комбриг Кротов, служивший в Белоруссии, посылал матери деньги – каждый месяц приходила к бабке Пелагее почтальонша. Других посетителей дом Кротовой не знал. Одиноко бродила старушка за высоким забором, возилась в огороде, разговаривала с собакой Мячиком и котом Пушком.

У ворот дома Пелагеи Ивановны висел обычный почтовый ящик, выкрашенный три года назад залетавшим сынком-комбригом в зеленый цвет. Ящик этот был бесполезен, потому как Кротова давно не получала писем – зрение ее ухудшалось год от года, а очки она считала дьявольским изобретением.

Майским утром по улице Рыкова шел молодой человек. Шнурованные американские ботинки взбивали пыль, шляпа сбилась на затылок. Проходя мимо ворот Кротовой, человек опустил что-то в почтовый ящик и зашагал дальше.

Около шести вечера по улице Рыкова проезжал велосипедист. У ворот бабки Пелагеи он остановился и принялся осматривать заднее колесо. Вдруг, быстрым движением, человек открыл створку почтового ящика и поймал маленький бумажный пакетик. Сунув записку в карман, велосипедист оглядел пустынную улицу и покатил восвояси.

* * *

Весь пиломатериал был доставлен на завод к семи часам вечера. Андрей подписал наряды возчикам и распустил своих усталых рабочих.

Трудный день был закончен. Он мечтал о горячей ванне и Полине. Вытащив заветную бумажку, Андрей снял трубку и попросил набрать номер.

– Слушаю вас! – ответил знакомый голос. – Рябинин?.. Ах да, мой утренний кавалер, любитель французского… Увидеться вечером?.. Что ж, давайте попробуем, только ненадолго… Встретимся у ворот Центрального парка в девять. Вас устроит?.. Тогда до встречи!

* * *

Солнце уже садилось, когда в кабинет директора завода зашел секретарь партячейки Михеев. Отказавшись от трофимовского чая, он приступил к делу:

– Объясни, Николай Николаич, что творится?

– Ты о чем, Алексей Степаныч? – улыбнулся Трофимов.

– О выходке Рябинина! – округлил глаза Михеев. – Стрельба в порту! Ячменев написал в губком! Сам товарищ Луцкий будет в понедельник разбирать вопрос на бюро.

Трофимов посерьезнел:

– Ты, Степаныч, с ним познакомился?

– С кем?

– С Рябининым.

– Не имел возможности, – отмахнулся Михеев.

– Вот видишь… Рябинин – малый геройский, честный. Он мне дал подробнейший отчет об инциденте. Давненько я приглядывался к Невзорову, не доверял. А тут появился новый человек, зыркнул свежим глазом и все уразумел! Разогнал шкурников – правильно! Я уже звонил Луцкому, думаю, решим вопрос… Стрелять, конечно, не надо было, но… – директор развел руками.

Партсекретарь молчал, насупившись. Трофимов порылся в ящике стола, достал исписанные листы, бросил Михееву:

– Вот его объяснения, прочти. И еще: не смейте мне парня трогать! У меня таких кадров – по пальцам пересчитать. Кстати, вам завтра с Рябининым в губком ехать, зал для партконференции обустраивать, вот и познакомитесь!