Текст книги "Чужая земля"

Информация казалась настолько банальной, что вяло распространялась по городу в форме досужих сплетен. Нас эта суета с мертвым нищим заинтересовала лишь потому, что покойник был доставлен вскоре после налета на госбанк. Чем черт не шутит? Решили проверить. За могилкой стали приглядывать агенты угро. И вот в конце августа мы пару раз увидели у неприметного холмика на окраине кладбища слободского сапожника Абрама Аграновича. Старик частенько наведывался на кладбище – там похоронена его дочь Сара, герой революционного подполья, боевая подруга легендарного коммунара Шагина. Однако могила дочери находится в противоположном конце кладбища! Что привело Аграновича к безвестной могиле? Мы не смели подозревать старика в чем-либо преступном – семья Аграновичей пользуется большим уважением в городе: не только Сара отдала жизнь за дело пролетариата, но и старший сын Илья, соратник товарища Луцкого, погиб на фронте.

И тут мы вспомнили о Якове, младшем Аграновиче, отчаянном хулигане, бывшем когда-то заводилой всей шпаны Еврейской слободки. Он нигде не работал, но жил на широкую ногу; водил дружбу с ворами и налетчиками. В 1921 – 1923-х годах его несколько раз арестовывали по подозрению в пособничестве нескольким ограблениям, но всегда отпускали, не найдя доказательств причастности и в связи с заслугами покойных брата и сестры.

Деревянников предложил проследить за Яковом. На удивление, его не оказалось дома. Отец и мать утверждали, будто сын уехал к родственникам в Конотоп. Соседи последний раз видели младшего Аграновича вечером тридцатого июня. Мы насторожились. А ну как в могиле – Яшка! Немедленно был арестован кладбищенский сторож Мейерсон. После долгих допросов он сломался и рассказал, что в ночь с первого на второе июля к нему приехал хозяин каретной мастерской Степченко и, вручив тысячу рублей, попросил тайно похоронить мертвеца. Сторож уверял, что тело было завернуто в рогожу, и он не видел лица покойного. Понадобилась эксгумация. Пришлось уговаривать губернского прокурора Андронникова. Наконец, третьего сентября мы получили разрешение. Нам не хотелось огласки и оскорбления чувств родственников, поэтому мы пригласили для опознания знакомых Якова, взяли понятых и ночью раскопали могилу. Труп уже сильно разложился, и все же мы безошибочно узнали в покойном младшего Аграновича. Сомнений быть не могло – нашелся еще один член банды Гимназиста. Тотчас приступили к допросам приятелей Яшки, начали проверять связи. Работа эта нудная и кропотливая – у покойного имелась масса друзей, его знал почти весь город.

– Могу я взглянуть на список подозреваемых? – спросил Рябинин.

– Само собой, – Непецин подвинул ему папку. – Вот, шестьдесят два человека.

Андрей лихорадочно пробежал глазами по колонкам фамилий. «Нет как будто подлеца… Стоп! Знакомая личность – мсье Кадет!»

– Кто таков Ристальников? – стараясь быть бесстрастным, справился Рябинин.

– Игрок. Кличка – Парижанин. Говорят, – бывший граф, – презрительно хмыкнул Непецин.

– Он может быть налетчиком?

Борис Борисович поиграл бровями:

– А черт его знает. Аркаша – всем друг, как и младший Агранович. Якшается с кем ни попадя. Дойдет до него – проверим.

– Такой длинный список быстро не проверишь, – задумчиво проговорил Андрей.

– Да, возни много, – согласился Непецин. – Следует обобщить и проанализировать ряд показаний, сравнить, где есть зацепочки, косвенные доказательства.

Мысль Андрея лихорадочно подыскивала варианты решения проблемы.

– Вы упомянули, будто Ристальников игрок? Мне приходилось бывать в игорных домах, да и по книгам кое-что известно. Давайте я вам помогу, допрошу тех из списка, кто связан с картами и рулеткой.

– Очень меня обяжете, – улыбнулся Непецин и глянул в список. – Итак, Ристальников – раз… вы берите карандаш, Андрей Николаевич, записывайте, – тут человек пятнадцать наберется…

* * *

Старицкий неторопливо прогуливался по саду, когда Тимка доложил о приходе Рябинина. Георгий уселся в беседке и распорядился принести коньяку.

– А-а, добрый вечер, Миша! – поприветствовал он друга.

– Здравствуй, Жора, – сухо отозвался Андрей, глядя в сторону. – Я пришел по делу. Уголовный розыск нашел тело Аграновича. Под подозрением – Ристальников. Впрочем, оснований тревожиться нет. Пусть не паникует и ни в коем случае не думает скрываться.

– Ты, Миш, присаживайся, – Георгий потянул Андрея за рукав.

– Кажется, я говорил тебе, как меня звать, – нахмурился Рябинин.

– Прошу прощения, Андрей Николаевич, – скривился Старицкий. – Ну, перестань ты, право!

Рябинин строго посмотрел на него и, вздохнув, уселся рядом.

– Выпьешь? – приподнимая бутылку, спросил Георгий.

– Благодарю, не хочется.

– Тогда и я не буду. Рассказывай, как живешь, – Старицкий излучал тепло и радушие.

– Стремишься узнать, как идет расследование твоих «подвигов»? – усмехнулся Андрей. – Радуйся: зашло в тупик. Все известные органам члены банды мертвы. Остальные могут спать спокойно.

– С Геней как получилось? – опустил голову Георгий.

– Ах, ты уже знаешь? – удивился Андрей.

– Блатной телеграф работает, – пожал плечами Старицкий. – До Пахана дошли вести.

– Ну, а случись, что взяли бы мы Степченко, – тогда как? – еле сдерживая гнев, спросил Рябинин и поймал безмятежный взгляд Георгия.

– Геню вы никогда бы не раскололи, – с улыбкой протянул Старицкий. – Не той породы мужик был.

Андрей что есть силы сжал кулаки:

– Раньше надо было о нем позаботиться. Не пришлось бы греха на душу брать, – негромко сказал он.

– Так это ты его? – Георгий прищелкнул языком. – Ай да Мишка! Всех лучших людей уложил. И Федьку, и Степченко…

– Очередь за тобой, – буркнул Рябинин и отвернулся.

Старицкий весело рассмеялся:

– А я и не против! Там, – он указал пальцем на темнеющее небо, – весьма занятная компания собралась.

– Думается, тебе в другую сторону.

– Ладно, молчу, – оборвал смех Георгий. – Прости, что невольно заставил тебя заботиться обо мне. Сам понимаешь, нам вдвоем тесно в этом городе. Отпусти меня, дай уехать. Я заберу Никиту, Кадета. И следа не останется.

– Нет, – отрезал Рябинин.

– Ну раз так, давай говорить по-хорошему, как старые друзья.

Андрей напряженно уставился в траву, словно стараясь там найти ответ. Откуда-то снизу к горлу подступала неприятная тошнота.

– Не могу я по-хорошему, – с трудом выговорил он. – Больно… Не знаю, как будет… Посмотрим.

Рябинин поднялся и, не прощаясь, пошел по тропинке.

– Разреши хоть в Ленинград съездить, мачеху навестить, – крикнул ему вслед Георгий. – Скучно мне здесь.

– Проваливай, – махнул рукой Андрей. – Только обещай к концу месяца вернуться.

– Даю слово!

* * *

Георгию вдруг вспомнился жаркий день конца июля 1916 года. Тогда части германской армейской группы фон Линзенгена начали мощное контрнаступление против Восьмой и Особой русских армий…

С раннего утра полк, где служили они с Михаилом, оборонял неприметную высоту. После седьмой попытки противника взять позицию командир поднял бойцов в контратаку.

Крутой склон холма заканчивался глубокой лощиной, поросшей редким осинником. Первый взвод Старицкого и второй Нелюбина рассыпались среди деревьев. Огрызаясь редкими выстрелами, немцы отступали. Михаил нетерпеливо подгонял солдат и, войдя в раж, со всех ног побежал впереди цепи. Георгий краем глаза видел его мелькающую фуражку. «Не надо бы торопиться, – подумал Старицкий. – Противник может перегруппироваться!» – и, на несчастье, угадал – наперерез его бойцам, прямо на Мишкин взвод покатилась лавина серых мундиров. «А ну, братцы, поможем „второму»! – крикнул Георгий. – За мной!»

Нелюбина с пятью бойцами отсекли от взвода. Когда Старицкий подоспел, на небольшой поляне вовсю шла рукопашная – солдаты яростно отбивались штыками от наседавших немцев, а Мишка катался по земле в обнимку с крепким парнем в «тевтонском» шлеме. В тот самый момент, когда немец уперся Нелюбину локтем в горло и выхватил из-за голенища нож, Старицкий смачно, без колебаний, будто на учебных занятиях, вогнал штык между лопаток германца. Тот на секунду застыл и мешком рухнул на грудь Нелюбина. Мишка запыхтел, сталкивая в сторону грузное тело. Георгий опустился на землю и, вытирая штык пучком травы, с легким сарказмом бросил: «Сколько раз говорил тебе: в атаку надобно ходить с винтовкой, а не с револьвером. И не гарцевать впереди. Ишь разлетелся, герой! До Берлина, что ли, мечтал добежать?» Нелюбин освободился от объятий мертвеца, поднялся и, тупо глядя на Старицкого, выдавил: «Это ж твой первый, Жорка, – вот так, лицом к лицу… Неужто не противно?» – «Будешь предаваться моральным сентенциям – пропадешь, – сплюнув в сторону, ответил Георгий и вскинул винтовку: – Таков уж, Миша, наш удел!» Он прицелился куда-то за спину Нелюбина и спустил курок: «Ага, вот и еще один!..»

Старицкий вышел из беседки и направился к дому.

«Бедный Мишка! – думал Георгий. – Изо всех действующих лиц сегодняшних событий он выглядит наиболее нелепо и трагично. Как в тот июльский день шестнадцатого. Видно, нелегко ему носить в себе груз горькой правды, бороться с самим собой. Интересно, что бы на его месте предпринял я? Пожалуй, так же мучился. Только не терзаниями бестолковой совести, – поисками выхода. Которого, впрочем, нет. С Судьбой-государыней играть в прятки глупо.

Разошлись наши пути-дороженьки еще зимой восемнадцатого, значит, – тому и быть. А может, и раньше было предрешено нам расстаться? Тем же июлем шестнадцатого. Не успей я Мишке на выручку, кончилось бы дело геройской смертью любимого друга. Или пленом. А не вытащи меня Нелюбин в марте семнадцатого, – и подох бы я в слякотном снегу счастливым защитником Отечества… Вот побороли мы предназначенную нам смерть, переиграли могущественную судьбу, а жить рядом не можем. Оттого что один упрямо хочет все начать сначала, спасти себя и того, кто ему с детства дорог, берет на душу чужие грехи и от этого мучается; другой же смирился, давно и бесповоротно.

Стремится Мишка вывести заблудшего из мрака Аида, да только не возьмет в толк, что любимый друг не желает выходить на свет, понимая всю бессмысленность предприятия и собственную обреченность. Сколько же Эвридик он хочет спасти? Уж не пол-России-матушки? Вовсе не стоит. Мы достойны своего удела. Наша с Мишей участь – тянуть ту лямку, которой мы отныне повязаны: он – нести в себе мой грех; а я – жить так, как ему надобно, по его законам. Нарушится связь – погибнем оба. А может, именно в этом, черт возьми, и состоит настоящая дружба? Истинная дружба во времена Януса?!»

Глава VII

Детский дом номер один помещался в здании бывшей духовной семинарии, на Малой Фоминской. Трехэтажный, выкрашенный желтой известкой, он стоял посреди обширного парка. Позади главного корпуса располагались хозяйственные постройки и флигель, где жили учителя. Революция изменила предназначение семинарского здания, но не изменила его облика и того особенного духа, который был заложен архитектором. Даже ясным днем в бесконечных коридорах стоял полумрак, высоченные своды превращали веселый детский смех в гулкое бесформенное эхо.

От толстых, в два аршина, стен веяло замогильным холодом и угнетающей тоской. Долгими зимними вечерами ветер уныло завывал в печных трубах, и весь дом вздыхал и жаловался на свою судьбу, поскрипывая балками потолочных перекрытий да постукивая железом по прохудившейся крыше. И так же, как много лет назад, юные обитатели дома сочиняли всяческие истории, одна страшнее другой. Еще начинающие богословы любили поговорить о том, что семинария построена на проклятом месте, а уж детдомовцы и вовсе взяли за привычку пугать друг друга байками о чертях и домовых. Педагоги пытались бороться с подобными проявлениями «дремучих суеверий» среди детей, однако воспитанники-атеисты упорно продолжали вести ночные разговоры о нечистой силе.

Андрею детский дом сразу не понравился. Настораживали улыбчивые, но малообщительные учителя и недоверчиво-испытующие взгляды ребят. Сразу была заметна странная зависимость педагогов и воспитанников от хозяйственного персонала. Учителя и дети покорно сносили упреки и грубые шутки поваров, снисходительно пожимали плечами на ворчание угрюмого сторожа Капитоныча и беспрекословно выполняли сумбурные приказы коменданта Веры Петровны. И все же наиболее неприятным оказался сам заведующий, Родион Донатович Чеботарев, пучеглазый субъект лет сорока от роду, с толстыми масляными губами и одутловатыми щеками в сосудистых прожилках. Принимая от Андрея документы на назначение, Чеботарев прочел новому учителю пространную лекцию об особенностях воспитания бывших беспризорных. Говорил заведующий самозабвенно, подзадоривая себя красочными эпитетами и сравнениями. По мере возбуждения его лицо стало багровым, пухлые щеки мелко затряслись в такт энергичным движениям гладко выбритой головы. На протяжении речи Родион Донатович несколько раз прерывался, подходил к графину с питьевой водой, чтобы проглотить стаканчик, и продолжал свой монолог. «Никак, с похмелья, скотина, – подумал Андрей. – И, судя по физиономии, такое с ним случается нередко».

В первый же день тайная миссия Рябинина чуть не закончилась провалом. В коридоре ему повстречалась Катенька. Ее темные волосы отросли, она немного поправилась и, хотя теперь носила ситцевое платьице, по-прежнему походила на мальчишку.

– Здравствуйте, товарищ Андрей! – смущенно улыбнулась Катенька. – Помните меня? Мещерякова я, знакомая Миши, ну… Змея.

– Прекрасно, Катюша, помню, – Рябинин торопливо оглянулся по сторонам.

Коридор заполняла шумная толпа воспитанников – только что прозвенел звонок со второго урока.

– Идем-ка в сторонку, поговорим, – предложил Андрей.

Они зашли в пустой класс и устроились у окна. Катенька удивленно поглядывала на Рябинина и нетерпеливо болтала у колен брезентовым ученическим портфелем.

– М-м… как твое здоровье? – покосившись на плотно прикрытую дверь, справился Андрей.

– Спасибочки, хорошо, – тряхнула вихрастой головой Катенька. – После больницы – вот, вернулась сюда. А Мишку… – она коротко вздохнула, – говорят, в колонию упекли…

– Выпустят, скоро выпустят, – собираясь с мыслями, бросил Рябинин.

– Взаправду выпустят? – Карие глазки Катеньки радостно блеснули. – Он же неплохой парень, добрый!

Она густо покраснела и вдруг спросила в упор:

– А вы-то как в детдом попали? Мишка рассказывал, будто вы – в ГПУ.

Андрей взял девочку за руку.

– Слушай внимательно: я здесь с важным заданием, – строго проговорил он. – Звать меня нужно Ивановым Андреем Петровичем. Запомнила? Петровичем! О том, что я чекист, – никому ни слова, ясно?

– К-конечно, – испуганно пробормотала Катенька.

Она нахмурилась, что-то припоминая:

– Подождите-ка… Это из-за письма товарищу Черногорову? Ходили слухи, будто старшие ребята написали о тутошних безобразиях.

– Верно. Мы решили во всем разобраться, – кивнул Андрей.

– В самом деле?

– Да.

Катенька схватила ладонь Рябинина:

– И эту гадину взаправду уберут?

– Чеботарева? Непременно. Однако для начала необходимо подтвердить все то, о чем писали ваши ребята…

– Говорите тише! – шепотом оборвала Андрея Катенька и оглянулась на дверь. – Тут каждое словечко слышно, крысы и те по ночам топают, как кони… Я догадываюсь, кто мог написать товарищу Черногорову. Они все-все расскажут!

– Помоги нам встретиться. Только чтобы никто не заметил. И не посвящай в наши планы посторонних.

– Я скажу двоим, самым верным! – торжественно заверила Катенька.

* * *

Перед ужином детдомовские мальчишки бились на спортивной площадке в городки. Рябинин вышел посмотреть игру. К нему подошел хмурый невзрачный подросток.

– Добрый вечер. Казаков я, Иван, – буркнул он, глядя себе под ноги. – Катерина мне все про вас обсказала…

От истории четырнадцатилетнего паренька у Андрея поползли по спине мурашки. По словам Вани, в детдоме укоренилось воровство и жестокое обращение с воспитанниками. Каждую пятницу перед началом базарного дня к продуктовому складу подъезжала телега, которую грузили предназначенной детям провизией и увозили в неизвестном направлении. За малейшие нарушения дисциплины Чеботарев карал постановкой коленями на горох, позорными выволочками перед строем и принудительными повинностями по очистке конюшен и отхожих мест. За выход в город без сопровождения учителя, побег, общение с уличными беспризорными, курение и воровство сажали в специально оборудованный карцер. Дня два-три, а то и неделю наказанный сидел в полутемной каморке на хлебе и воде. Учителя предпочитали о произволе заведующего помалкивать, боясь потерять работу и кров, а остальной персонал был заодно с Чеботаревым, потому как помогал ему расхищать детдомовское добро.

Случалось, что некоторые педагоги не желали мириться с беззаконием и искали правды в губнаробразе, однако результат получался никчемным – Чеботарев заверял вышестоящее начальство в происках завистников и закатывал проверяющим богатые попойки.

– …Тут по верхушкам глядеть – ничего не увидишь, – завершая рассказ, горько усмехнулся Ваня. – Белым-то днем все как положено: занятия, кружки, сборы всякие. А с отбою до света – жизнь тайная, неприметная. Тащат провиант, уголь, дрова, железо кровельное. В карцер волокут. Братва проснется, а человека-то и нету! И попробуй спроси – следующей ночью твоя очередь придет ответ держать. Вызовет, гад, в кабинет, поставит в одном исподнем на паркету, а сам себе пописывает, газеты читает. Тебя вроде и нету, ему – начхать. Торчишь столбом час, другой. Наконец он глазом – шнырь: «Ой, деточка, что ж ты здесь стоишь босиком? Иди, сынок, спи. Дурь из головы, думаю, уже выветрилась, так ты ступай, отдыхай. И пораскинь умишком о своем недостойном поведении! Завтра с утра мне расскажешь, что там надумал». Добренько так улыбается, а потом как рявкнет: «Вон отсюда, гнида беспризорная!»

Рябинин выслушал паренька и положил ему руку на плечо:

– Извини, что заставил тебя лишний раз вспомнить о таких неприятных вещах. Дайте мне знак, когда будут вывозить продукты или кого-либо из ребят посадят в карцер. А пока – молчите. О вашей судьбе теперь есть кому позаботиться.

* * *

В пятницу, перед рассветом, к учительскому флигелю прокралась маленькая фигурка и еле слышно постучала в оконце комнаты нового учителя истории. Когда створки приоткрылись, юный дозорный свистящим шепотом выдохнул:

– Приехали. У склада они.

– Благодарю. Ступай отдыхать, – отозвался Рябинин.

Он наскоро оделся, сунул на всякий случай в карман «браунинг» и через окно выбрался наружу. Прячась в тени деревьев, Андрей дошел до продуктового склада, устроился за пустыми бочками из-под квашеной капусты и приготовился наблюдать.

Яркий свет железнодорожного фонаря освещал площадку перед складом. У распахнутых настежь ворот стояла подвода. В нее перетаскивали со склада мешки и корзины двое незнакомцев. Третий о чем-то беседовал в сторонке с комендантом детдома Верой Петровной.

– Все, довольно! – записав что-то карандашиком в тетрадь, крикнула она грузчикам и обратилась к собеседнику: – Помоги-ка, Тихон, ворота затворить.

– А рыбы, что ж, нынче не дашь? – пожал плечами Тихон.

– В другой раз, – отмахнулась Вера Петровна, легонько позвякивая связкой ключей.

Тихон закрыл ворота, комендант накинула замок и для верности дернула его пару раз.

Мужики уселись в подводу, попрощались с Верой Петровной и неторопливо покатили к выезду.

– Там Капитоныч вас проводит, – бросила вдогонку подводе комендант и, устало зевнув, направилась к главному корпусу.

«Надо бы незаметно для Чеботарева арестовать этих ловкачей, – подумал Андрей. – Однако, покуда доберусь до ближайшего телефона и сообщу в ГПУ, подводы и след простынет. Придется действовать самому». Он сунул руку в карман: «Хорошо еще оружие прихватил».

Рябинин обежал стороной главный корпус, перелез через каменный забор и оказался на Малой Фоминской. Подвода медленно катила в сторону Старой заставы. Андрей прикинул расстояние: «Сажен двести. Надо попробовать догнать». Он глубоко вдохнул свежего утреннего воздуха и побежал по пыльной обочине.

Рябинин догнал подводу недалеко от перекрестка Малой Фоминской с Губернской.

– А ну стой! – срывающимся голосом выкрикнул он.

Мужики в подводе в удивлении обернулись.

– Стой, стрелять буду! – Андрей выхватил пистолет.

Возница потянул вожжи и, скривившись, пробормотал:

– Чаво надоть-то?

Рябинин не ответил, внимательно наблюдая за Тихоном. Тот недобро улыбнулся и медленно полез рукой куда-то под полу пиджака.

– Руки! – прикрикнул Андрей и щелкнул затвором.

Стоявший у ступеней лестницы госбанка дворник в испуге открыл рот и уронил метлу.

– Эй, товарищ! – кивнул ему Рябинин. – Где-то рядом должен дежурить милицейский патруль. Сыщите их немедленно!

– Сей момент! – встрепенулся дворник и начал судорожно шарить в карманах своего передника. – Не извольте беспокоиться.

Он извлек из кармана свисток и, сунув его в рот, что есть мочи засвистел. Выдав пронзительную трель, дворник припустил вверх по ступеням к госбанку, истошно крича:

– Ми-ли-ци-я! Караул! Бандиты!!!

Из-за поворота выскочили трое верховых милиционеров. Они окружили подводу и направили на Рябинина револьверы.

– Опустить оружие! В чем дело? – сурово справился старший патруля.

– Я – сотрудник ОГПУ Рябинин, – оборвал его Андрей, не сводя «браунинга» с Тихона. – Немедленно арестуйте этих людей и их подводу вместе с грузом.

– Вон оно что, – облегченно перевел дух милиционер. – Документы у вас имеются?

– Как положено, – кивнул Андрей, вынимая бумаги из заднего кармана брюк.

Старший глянул на бланк и печать могущественной организации и козырнул:

– Все в порядке, товарищ Рябинин.

– Для начала обыщите задержанных – подозреваю, что один из них вооружен, – сказал Андрей.

Милиционеры спешились и велели мужикам поодиночке слезть на землю.

– Как ваша фамилия? – справился у старшего патруля Рябинин.

– Петров.

– Слушайте приказ: задержанных и подводу доставите в ОГПУ. Доложите дежурному, что они захвачены Рябининым по делу Чеботарева. Запомнили? Пусть немедленно сообщат обо всем товарищу Черногорову. И никому не говорите о том, что вы сегодня видели! Предупредите и своих подчиненных.

– Тут у задержанного обрез под пинжаком нашелся! – крикнул Петрову один из милиционеров.

– А ну вяжи гадам руки! – погрозив Тихону револьвером, распорядился Петров.

– Заканчивайте обыск и выполняйте мой приказ, – глянув на часы, бросил ему Рябинин. – Мне необходимо вернуться к своим обязанностям.