Текст книги "Долг русского историка. Жизненный путь и труды В. С. Брачева"

Глава 3. В ЛГПИ им. А.И. Герцена (1987–1998 гг.). Монография об академике С.Ф. Платонове

Встретили В.С. на кафедре Истории СССР[30]30
  В 1992 г. по инициативе В.И. Старцева она была переименована в кафедру Русской истории.


[Закрыть] пединститута хорошо, что не удивительно, так как её заведующий В.И. Старцев знал В.С. ещё по его аспирантским годам в стенах Ленинградского отделения института истории. Кроме того, вынужденный в начале 1984 г., из-за предвзятого к себе отношения тогдашнего руководства Ленинградского отделения института истории (В.А. Шишкин) покинуть это почтенное учреждение, В.И. Старцев, можно сказать, уже по определению хорошо относился к тем, кто по каким-либо причинам так и не прижился в нём (А.В. Смолин, ПА. Кротов, В.И. Кардашов и др.). Не стал в этом отношении исключением и В.С. История его мытарств была В.И. Старцеву хорошо известна. Сам В.И. Старцев был крупным учёным, известным своими трудами по истории начала XX вв. и истории политического масонства в России[31]31
  Ольховский Е.Р. Старцев Виталий Иванович (1931–2000 гг.) // Историки России. Биографии. М., 2001. С. 863–867.


[Закрыть]. Его докторская диссертация посвящена, впрочем, источниковедческому исследованию статей В.И. Ленина 1917 г.[32]32
  Старцев В.И. Источниковедческое исследование произведений В.И. Ленина 5 июля —14 сентября 1917 г. Автореф. докт. дисс. Л., 1973.


[Закрыть] С 1959 г. по 1984 гг. В.И. Старцев непрерывно работал в Ленинградском отделении института истории АН СССР. Заведующим кафедрой Истории СССР в ЛГПИ им. А.И. Герцена Виталий Иванович был избран только в 1984 г., сменив в этой должности профессора А.А. Мухина.

Так уж сложилось, что истфак ЛГПИ едва ли не со дня основания (1934 г.) всегда находился в тени у истфака ЛГУ и крупных историков – докторов наук, там, как правило, было немного. Конечно же, ни о каких серьёзных школах в этих условиях здесь не могло быть и речи. Но определённые научные традиции, характерные только для истфака ЛГПИ разумеется были, и определялись они как общими тенденциями развития исторической науки тех лет, так и научными интересами ведущих учёных кафедры, направлявших исследовательские интересы своих учеников в определённое научное русло.

Речь идёт о таких историках, как В.Н. Бернадский, Л.Ф. Скляров, Н.Н. Степанов, Ю.В. Кожухов, Г.М. Дейч, А.З. Ваксер, Р.Г. Скрынников, А.А. Мухин. Впрочем, из «стариков», которые работали на кафедре в 1960–1970 гг. (Ю.В. Кожухов, Г.М. Дейч, Н.Н. Степанов, В.В. Лаптев, А.Я. Сукновалов, А.А. Мухин, А.З. Ваксер) В.С. застал только одного А.А. Мухина. Но зато ученики некоторых из них были, как говорится, налицо.

Наиболее заметным среди них являлся ученик проф. Ю.В. Кожухова Александр Васильевич Жданков, защитивший в 1977 г. кандидатскую диссертацию «Аграрный кризис конца XIX в. в Европейской России»[33]33
  Жданков А.В. Аграрный кризис конца XIX в. Европейской России. Автореф. канд. дисс. Л., 1977.


[Закрыть]. Учеником Ю.В. Кожухова был и Андрей Викторович Богучарский – кандидатская диссертация – «Рабочая молодёжь Петербурга в последней четверти XIX в.» (Л., 1978). Следует, впрочем, иметь ввиду, что из-за перегруженности делами как декан истфака, а затем секретарь парткома института, научной работой он не занимался и на заседаниях кафедры появлялся крайне редко[34]34
  В начале 1990-х гг. А.В. Богучарский возглавил филиал ЛГПИ им. А.И. Герцена в г. Сочи и навсегда покинул Ленинград.


[Закрыть].

Кроме А.В. Жданкова и А.В. Богучарского ученицами Ю.В. Кожухова могут считаться Ирина Валерьевна Алексеева (Шишкина) – кандидатская диссертация «Русская буржуазная оппозиция и Антанта в годы Первой Мировой войны (1914 – февраль 1917 гг.)» (1982 г.) и Татьяна Георгиевна Фруменкова, известная главным образом своей диссертацией «Православная церковь и классовая борьба в России в период крепостничества» (30–50-е годы XIX в.), которая была защищена ею в 1986 г. Видное положение на кафедре занимал в это время и доцент Валерий Петрович Островский, защитивший в 1977 г. кандидатскую диссертацию «Производственно-тяжёлая промышленность СССР в годы 4 пятилетки (1946–1959 гг.). По материалам предприятий тяжёлого машиностроения». Его научным руководителем был А.З. Ваксер.

Наиболее перспективной фигурой в научном и административном плане среди членов кафедры являлся А.В. Жданков, у которого ко времени появления здесь В.С. была уже практически готова докторская диссертация о большевистской печати и пролетарской культуре начала ХХ в.[35]35
  Жданков А.В. Большевистская печать и пролетарская культура 1907 – февраль 1917 гг. Учебное пособие. Л., 1989.


[Закрыть] Кроме того, в 1988 г. в соавторстве с В.А. Улановым А.В. Жданков опубликовал монографию: «У истоков: правдистская печать и культурное развитие питерского пролетариата», которую он рассматривал, как основу своей докторской диссертации. К сожалению, страшная болезнь (рак крови) и преждевременная смерть (1991 г.) оборвали его научную карьеру.

Вторую группу членов кафедры составляли уже либо прямые ученики В.И. Старцева: И.Л. Афанасьев, (кандидатская диссертация «Материалы газет как исторический источник по истории Петроградского военно-революционного комитета», 1984 г.), А.В. Ткачёв (кандидатская диссертация «Мемуары как источник о жизни и деятельности В.И. Ленина в период возвращения из эмиграции (март-апрель 1917 г.)» (Л. 1984 г.), О.А. Поливанов (кандидатская диссертация «Крушение соглашательской политики ЦИК Советов первого созыва (июнь-октябрь 1917 г. (Л., 1989), либо лица, приглашённые В.И. Старцевым в ЛГПИ по сугубо личным мотивам в смысле укрепления, так сказать, научного лица кафедры.

Самым близким к В.И. Старцеву из них была в это время Бэлла (настоящее имя Берта) Давыдовна Гальперина (родилась в 1930 г.) из Российского Государственного Архива, подвизавшаяся здесь с 1993 г. на полставки в качестве профессора. Насколько помню, говорит в связи с этим В.С., с ней В.И. ходил только «под ручку». Тесно связан с В.И. Старцевым был и А.В. Смолин – ученик А.Л. Шапиро по ЛГУ, защитивший в 1977 г. кандидатскую диссертацию под руководством В.А. Шишкина[36]36
  Смолин А.В. Воспоминания участников обороны Петрограда в 1919 г. как исторический источник. Автореф. канд. дисс. Л., 1977.


[Закрыть]. На истфак ЛГПИ он перешёл в декабре 1984 г. так и не прижившись в ЛОИИ, где до этого работал. Близок В.И. Старцеву был и А.Б. Николаев – ученик О.Н. Знаменского по Ленинградскому отделению Института истории, под руководством которого в 1990 г. им была защищена кандидатская диссертация «Борьба сил революции и контрреволюции в связи с созывом Государственного совещания (апрель-август 1917 г.)». Особое положение на кафедре занимали проф. Ю.Г. Алексеев из ЛОИИ, появившийся здесь ещё в 1983 г. и пришедший ему на смену, после того как он перешёл в 1990 г. в ЛГУ Михаил Борисович Свердлов, читавшие лекции по истории России, так называемого «феодального» периода.

Несколько обособленно по отношению к В.И. Старцеву и его окружению держались на кафедре А.Ю. Давыдов, защитивший в Ленинградском отделении института истории в 1985 г. кандидатскую диссертацию «Сотрудничество рабочего класса и художественной интеллигенции (1968–1981 гг.). По материалам Ленинграда», научным руководителем которого был З.В. Степанов и ученик В.В. Мавродина М.Н. Яковлев, известный своей кандидатской диссертацией “Военный сборник” и его место в политике самодержавия по отношению к армии (1858–1903 гг.)»[37]37
  Яковлев М.Н. «Военный сборник» и его место в политике самодержавия по отношению к армии 1858–1903 гг. // Автореф. канд. дис. Л., 1986. В конце 1990-х годов М.Н. Яковлев уехал на постоянное место жительства в Канаду.


[Закрыть].

Большие надежды из этой группы лиц подавал П.А. Кротов. После окончания в 1983 г. Ленинградского университета этот ученик проф. В.В. Мавродина поступил в аспирантуру ЛОИИ, где его научный руководителем был проф И.П. Шаскольский. Кандидатскую диссертацию «Строительство Балтийского флота в первой четверти XVIII в.» П.А. Кротов, защищал уже в стенах ЛГПИ, куда он перешёл работать в сентябре 1985 г. Задержался здесь, впрочем, П.А. Кротов, не долго и уже в сентябре 1996 г. перешёл в родной для него Санкт-Петербургский университет.

Среди других преподавателей кафедры можно назвать Алевтину Петровну Шапкину – кандидатская диссертация «Петербургская школа в первой половине XIX в.» (1984 г.), научным руководителем которой был Ю.В. Кожухов и кандидат исторических наук Г.А. Агафонова, читавшая на факультете курс археологии и ответственная за археологическую практику студентов.

Наконец, нельзя не упомянуть и о тогдашних аспирантах, закрепившихся впоследствии на кафедре: Т.И. Пашковой (ученица Ю.Г. Алексеева» и Данииле Александровиче Коцюбинском (ученик В.И. Старцева).

Таков был круг людей с которыми бок о бок пришлось работать В.С. Брачеву на протяжении более чем 10 лет. Наиболее близким и по возрасту и по общему духу к В.С. был среди них А.В. Смолин, с которым у него сложились самые тёплые и дружеские отношения.

Внутреннюю оппозицию В.И. Старцеву на кафедре представляла И.В. Алексеева – дочь его «гонителя» по Ленинградскому институту истории В.А. Шишкина. После окончания в 1977 г. ЛГУ она поступила в аспирантуру ЛГПИ им. А.И. Герцена, после чего была зачислена здесь на должность ассистента кафедры истории СССР. Научным руководителем её стал Ю.В. Кожухов, о чём у нас уже шла речь. Характерно, что обсуждение в 1992 г. уже докторской диссертации И.В. Алексеевой («Царизм, буржуазия и союзники России по Антанте в годы Первой Мировой войны (1914 – февраль 1917 г.») было проведено в отсутствие В.И. Старцева, когда его обязанности временно исполнял И.Л. Афанасьев. Защитила её И.В. Алексеева в Ленинградском университете (официальные оппоненты Б.В. Ананьич, К.Б. Виноградов, И.П. Алексеев) в том же 1992 г.

Это ещё больше осложнило и без того непростые отношения Ирины Валерьевны с В.И. Старцевым. Воспользовавшись тем, что она выиграла научный грант, В.И. Старцев потребовал у неё заявление о переводе на 0,5 ставки и она вынуждена была с этим согласиться. Дальше – больше. Дело дошло до того, что кафедра дала резко отрицательные отзывы на кандидатские диссертации учеников В. А. Шишкина по ЛОИИ А.И. Рупасова и В.И. Мусаева. Несмотря на то, что формально и в том и другом случае отзыв был составлен А.В. Смолиным, ни для кого не представляло секрета, кто стоит за его спиной.

Кончилось всё тем, что в 1993 г. И.В. Алексеева вынуждена была уйти из ЛГПИ на вольные, так сказать, хлеба. Вернулась она на кафедру только в 1998 г., после ухода из университета В.И. Старцева, чтобы занять оставленную им должность заведующего кафедрой или, иначе говоря, сесть в его кресло.

Как руководитель кафедры В.И. Старцев по отзыву B.C., был истинный либерал и никогда не давил на преподавателей, в смысле их научной работы, вследствие чего, каждый занимался тем, чем хотел и в той мере, на какую был способен. Единственное, что настораживало B.C. в В.И. Старцеве, так это нетерпимое отношение профессора к только-только начавшемуся тогда набирать силу русскому национальному чувству, патриотизму и государственничеству. Сказывалась, видимо, либеральная выучка, которую прошёл в своё профессор в стенах Ленинградского института истории.

Запомнились B.C. и отчёты В.И. Старцева на кафедре о его многочисленных зарубежных поездках на разного рода научные конференции и симпозиумы. Слушая увлечённый рассказ Виталия Ивановича об этих командировках и тех бытовых, финансовых и прочих трудностях, с которыми ему приходилось сталкиваться, невольно, отмечает В.С., возникала мысль, а стоило ли вообще не такому уж и молодому учёному, пусть и, как говорится, за чужой счёт, отправляться, например, в далёкую Японию, чтобы выступить там с 15 или 20 минутным докладом. Но таков уж был В.И., жажда познания и непосредственного знакомства с укладом жизни за границей, и общим состоянием науки и культуры западно-европейского (и не только) общества, явно доминировали у него над прочими соображениями.

Педагогическая нагрузка В.С. в пединституте была не большой, что-то около 600 часов. Проблема заключалась в другом – отсутствии строго закреплённых за ним курсов, в результате чего читать лекции и вести семинарские занятия В.С. приходилось практически по всем периодам русской истории, начиная с древнейших времён и кончая перестройкой, к чему он понятное дело, был не вполне готов. В.И. Старцев в связи с этим любил шутить о полезности для историка расширения его общего кругозора. Но В.С. от этого было не легче.

Тяжёлым ударом для него в начале 1990 г. стала болезнь и смерть матери – Шаркевич Стефании Андреевны. 5 июля 1990 г. на 69-м году жизни у неё случился инсульт, 10 августа этого же года она умерла. Поскольку хутор Терцитес-2 (финский домик при ферме), где она жила и где, собственно, проводил свои летние каникулы В.С. с женой и детьми, являлся собственностью колхоза, а вовремя приватизировать его В.С. не догадался, со смертью матери он в одночасье лишился возможности приезжать сюда в дальнейшем. Конечно же, о том, чтобы приобрести домик в деревне на территории Ленинградской области, учитывая мизерную зарплату В.С, не могло быть и речи.

И тогда В.С. явно под впечатлением смерти матери решил попытать счастья на своей исторической родине, в Белоруссии. Как показали дальнейшие события, это был правильный ход. Правда, приобрести домик в родной деревне Матеши, о чём он мечтал, ему не удалось и В.С. остановил свой выбор, в конце концов, на деревне Ставрово Далековского сельсовета Браславского района Витебской области.

Конечно же, как это часто бывает с неопытными, в подобных случаях, людьми, при ближайшем рассмотрении, домик, который он приобрёл, оказался старой гнилушкой 1960 г. постройки, но расположение его – красивейшее место на опушке леса в 300 метрах от Богинского озера с лихвой искупило его промах.

С этого времени, вот уже на протяжении последних 20 лет свой отпуск Виктор Степанович и Надежда Николаевна неизменно проводят в деревне Ставрово – сначала с детьми, а потом, когда дети выросли и летний отдых в глухой белорусской деревне стал для них неинтересен, уже с внуками. Собственно, самые отрадные впечатления последнего времени, как признаётся сам B.C., были связаны у него с пребыванием именно в деревне Ставрово. Впрочем, если жену и внуков привлекает, главным образом, озеро и озёрная гладь, то B.C. – лес, грибы и просторы деревенских полей.

В научном плане, основные усилия B.C. в конце 80-х – первой половине 1990-х гг. были направлены на подготовку докторской диссертации.

Что касается темы, то она была подсказана B.C. его предшествующей работой по истории Археографической комиссии, огромную роль в развитии и упрочении деятельности которой сыграл в своё время С.Ф. Платонов. Особое внимание B.C. привлёк последний, завершающий период жизненного пути академика, связанный с его арестом, исключением из Академии наук и ссылкой, о чём в то время практически было ничего не известно.

Собственно с этого, т. е. с конца своего будущего исследования о С.Ф. Платонове и начинал B.C. свой научный поиск.

Первым учреждением, куда он обратился в этой связи в 1989 г. был Архив КГБ СССР по Ленинграду и Ленинградской области. Однако здесь его ждало большое разочарование: архивно-следственное дело академика С.Ф. Платонова B.C. выдавать никто не собирался. Единственное, что ему удалось, в конце концов, добиться – так это получение краткой архивной справки по этому делу и копий отдельных фрагментов из показаний учёного. Но и это всё же было, по тем временам, большое достижение B.C.

Куда более продуктивными оказались разыскания B.C. в Ленинградском отделении Архива АН СССР, работа с материалами которого позволило ему впервые в нашей науке восстановить фактическую сторону, предыстории и самого хода «Академического дела».

Первой публикацией B.C. по теме будущей диссертации, стала его статья «Дело академика С.Ф. Платонова», напечатанная им в 5-м номере журнала «Вопросы истории» за 1989 г.[38]38
  Брачев В.С. «Дело» академика С.Ф. Платонова // Вопросы истории. 1989. № 5. С. 127–129.


[Закрыть] За ней последовали другие публикации, в том числе и в журнале «Вестник Академии наук СССР» (целых три)[39]39
  Брачев В.С. Укрощение строптивой, или как АН учили послушанию // Вестник Академии наук СССР. 1990. № 9. С. 120–127; Он же. Опасная профессия – историк // Вестник Академии наук СССР. 1991. № 9. С. 65–73; Он же. Исповедь узника ОГПУ // Вестник Академии наук СССР. 1992. № 9. С. 118–128.


[Закрыть].

Тем временем, усилия В.С., направленные на то, чтобы получить непосредственный доступ к материалам «Академического дела», увенчались, наконец, успехом. Вкупе с напряжённой работой В.С. этого времени по изучению трудов самого С.Ф. Платонова, его личного вклада в науку и места в русской историографии начала ХХ в. это позволило ему поставить подготовку и завершение работы над докторской диссертацеи уже на чисто практические рельсы. Важную роль в этом плане сыграла публикация в 1993 г. статьи В.С. о С.Ф. Платонове в ведущем органе русских историков того времени – журнале «Отечественная история»[40]40
  Брачев В.С. С.Ф. Платонов // Отечественная история. 1993. № 1. С. 111–128.


[Закрыть].

Диссертация таким образом «пошла». Работал над ней В.С. быстро, споро и уже в конце 1994 г. она была практически готова. Однако с публикацией её произошла заминка, так как выяснилось, что издавать её никто не собирается. И дело тут было не только в отсутствии у В.С. необходимых для этого средств. Более существенно было другое: «Академическим делом» заинтересовались учёные мужи из Ленинградского отделения института истории: академик Б.В. Ананьич, доктора исторических наук А.Н. Цамутали и В.М. Панеях. Вместе с тогдашним директором Библиотеки Академии наук В.П. Леоновым они добились разрешения ФСБ РФ на публикацию не только самого дела С.Ф. Платонова, но и дел других подследственных – всего не менее 12 томов. Уже в 1993 г. первый том этого издания («Дело академика С.Ф. Платонова») увидел свет[41]41
  Академическое дело 1929–1931 гг. Вып. 1. Дело по обвинению академика С.Ф. Платонова. Отв. редактор В.П. Леонов. СПб., 1993.


[Закрыть]. Появление его вызвало большой научный резонанс, что и понятно, так как по делу этому проходили такие выдающиеся учёные как академики С.Ф. Платонов, Е.В. Тарле, Н.П. Лихачёв, М.К. Любавский и целый ряд других видных русских историков – гордости нашей науки. Естественно, что о В.С., как о первопроходце этой темы, несмотря на уже имевшиеся к тому времени его публикации по ней, никто и не вспомнил.

В.С. впрочем, тоже не остался в долгу и опубликовал в том же 1993 г. в московском журнале «Свободная мысль» критическую рецензию на только что вышедшую публикацию, упрекнув здесь, между прочим, издателей как в недооценке научного значения показаний С.Ф. Платонова, так и нигилистическом отношении к этого рода историческим источникам в целом («фальшивки ОГПУ»)[42]42
  Брачев В.С. Первые страницы // Свободная мысль. 1994. № 1. С. 121–122.


[Закрыть].

Возникшее в связи с этим определённое напряжение в отношениях В.С. с мэтрами тогдашней исторической науки в Санкт-Петербурге, не предвещало для него, особенно в предверии предстоящей защиты диссертации, ничего хорошего. К счастью, В.И. Старцев не только поддержал саму мысль В.С. о необходимости защиты им докторской, но и, что особенно важно, помог ему опубликовать в 1995 г. монографию о С.Ф. Платонове в возглавляемом им издательстве «Минерва»[43]43
  Брачев В.С. Русский историк Сергей Фёдорович Платонов. Часть I–II. СПб., 1995.


[Закрыть].

Сама монография В.С. состоит из предисловия, пяти глав и заключения. В предисловии сформулированы цели и задачи работы, обоснована её структура, хронологические рамки, дана общая характеристика источников по теме и определено состояние её изученности в научной литературе.

Первая глава – «Магистерская диссертация. Школа С.Ф. Платонова»[44]44
  Там же. С. 12–63.


[Закрыть] – посвящена его учёбе в С.-Петербургском университете, подготовке магистерской диссертации и началу преподавательской деятельности. Выяснено, что несмотря на увлечение В.О. Ключевским, определяющим для формирования его научного облика было всё же не московское, а петербургское влияние. Именно в эти годы как показал В.С. под влиянием университетских учителей С.Ф. Платонова – К.Н. Бестужева-Рюмина, В.Г. Васильевского и Е.Е. Замысловского были заложены основы объективистского лица и источниковедческой направленности его научных работ[45]45
  Там же. С. 339.


[Закрыть]. Свою роль сыграла в этом плане и Археографическая комиссия, куда привели его К.Н. Бестужев-Рюмин и Е.Е. Замысловский, с характерной для этого учреждения практикой повседневной и кропотливой работы над первоисточниками. В духе петербургской исторической школы, правда, не без некоторых колебаний, подошёл С.Ф. Платонов и к выбору темы своего магистерского сочинения «Древнерусские сказания и повести о Смутном времени XVII века как исторический источник» (1888). Работа над его подготовкой стала важным, как удалось показать B.C., этапом в формировании научного облика С. Ф. Платонова-историка[46]46
  Там же. С. 37.


[Закрыть]. Благодаря поддержке Археографической комиссии ему удалось привлечь более 60 произведений письменности XVII века, изученных по 150 рукописям. Некоторые из них, как, например, Временник дьяка Ивана Тимофеева или мемуары Ивана Хворостинина, оказались настоящим открытием для науки. Основная задача, которая стояла перед С.Ф.Платоновым, заключалась в том, чтобы выяснить происхождение и фактическое содержание повестей и сказаний о Смуте и определить степень доверия, которой они обладают в глазах историка. Неудивительно поэтому, что в центре внимания его оказалась проблема состава исследуемых произведений и их источников, решаемая на основе изучения и сличения их редакций и текстов.

В результате, С.Ф. Платонову удалось показать, отмечает B.C., что повести и сказания о Смутном времени XVII в. – это самостоятельная категория источников со своими специфическими особенностями. Прежде всего это примечательное литературное явление той эпохи, отличающееся богатством историко-литературного содержания, разнообразием литературных приёмов и широтой распространения. Однако, как исторический источник повести и сказания о Смуте представляют собой достаточно тенденциозный и односторонний материал, требующий от исследователя осторожности и внимательной критической оценки[47]47
  Там же. С. 35–36.


[Закрыть]. Даже в таких известных повествованиях как «Временник» Ивана Тимофеева и «Сказание» Авраамия Палицына «над фактическим изложением» преобладает желание обличить пороки московского общества. Большего доверия заслуживают сочинения И.А. Хворостинина, И.М. Катырева-Р остовского, Рукопись Филарета, Новый летописец. Однако и здесь изложение часто подчинено или условным риторическим приёмам или «одной общей точке зрения» (агиографической или официальной). Поэтому для историка, по его мнению, наибольшую ценность имеют как раз те произведения, авторы которых отступают от общего литературного шаблона и не идут дальше простой, «бесхитростной передачи событий»: Житие преподобного Иринарха, труды Ивана Наседки и Симона Азарьина, отчасти Новый летописец. Случайный характер публикаций и недостаточная изученность сказаний приводили к тому, отмечает В.С., что даже крупные историки при описании событий конца XVI – начала XVII веков вынуждены были либо руководствоваться интуицией, либо доверчиво следовать за своим источником. Проведённое С.Ф. Платоновым исследование этого рода источников принципиально изменило историографическую ситуацию и сразу же поставило его в ряд крупнейших специалистов по истории Смуты[48]48
  Брачев В.С. Русский историк Сергей Фёдорович Платонов. Ч. I–II. СПб., 1995. С. 20.


[Закрыть].

В 1890 г. на основании сдержанного отзыва В.О. Ключевского оно было удостоено Уваровской премии Академии наук. Если для С.Ф. Платонова основным критерием была достоверность сообщённых памятником фактов, то В.О. Ключевский отстаивал здесь более широкое – «московское» – толкование исторического источника как памятника эпохи и упрекал своего коллегу в том, что в своих оценках исследованных памятников он не учитывает содержащихся в них «политических мнений и тенденций», относя их к «литературным», а не историческим фактам, отождествляя, т. о., «не вполне совпадающие понятия исторического факта и историчёского события или происшествия». Демонстративный объективизм С.Ф. Платонова, его стремление ограничить себя уяснением только того, что дают сказания и повести XVII в. для истории «внешних фактов» Смуты – такому «партийному» историку как В.О. Ключевский, были не по душе. Тем не менее, именно он был первым, кто отметил такую особенность исследовательского таланта С.Ф. Платонова как его умение «разбирать мелкие данные, рассеянные по разным источникам и складывать их в цельный очерк». Справедливость этой характеристики творческой манеры С.Ф. Платонова для B.C. очевидна. Нельзя, однако, забывать, замечает он, что она не полна, поскольку основана на знакомстве В.О. Ключевского только с первой, источниковедческой частью его труда, без учёта того, что дают в этом плане «Очерки по истории Смуты». Однако именно она, как показало исследование B.C., и легла в основу сформировавшегося ещё в дореволюционные годы представления о С.Ф. Платонове как историке, сильной стороной которого являются критическое описание фактов и библиографические подробности при общей недооценке оригинальности его исторических построений и личного вклада в науку[49]49
  Там же. С. 42.


[Закрыть].

Получив в 1890 г. кафедру русской истории в С.-Петербургском университете, С.Ф. Платонов заложил на ней основы того, что получило впоследствии известность как «школа» С.Ф.Платонова. Возглавляемое им молодое поколение петербургских историков, сохранив унаследованную от К.Н. Бестужева-Рюмина и В.Г. Васильевского приверженность к конкретному изучению исторического материала, сумело, вместе с тем, избежать крайностей своих учителей. Характерной чертой платоновской школы являлся ярко выраженный объективизм и ориентация преимущественно на источниковедческие разыскания, конкретное изучение исторического материала. Среди учеников С.Ф. Платонова: СВ. Рождественский, А.Е. Пресняков, Б.А. Романов, А.И. Заозерский, М.А. Полиевктов, Н.П. Павлов-Сильванский, П.Г. Васенко, П.Г. Любомиров, П.А. Садиков, Е.И. Тарасов, С.Н. Чернов, К.В. Кудряшов, И.И. Лаппо, К.Ф. Тураева-Церетели и др. К ученикам С.Ф. Платонова можно причислить, по мнению B.C. и Б.Д. Грекова, становление которого как учёного произошло именно в рамках «петербургской школы»: на кафедре русской истории Петербургского университета и в стенах Археографической комиссии[50]50
  Там же. С. 52.


[Закрыть]. В отличие от «школы» В.О. Ключевского, где блистали такие «звёзды» как М.М. Богословский, М.К. Любавский, А.А. Кизеветтер, П.Н. Милюков, СВ. Бахрушин, Ю.В. Готье и др., «школа» С.Ф. Платонова, считает B.C., не дала таких крупных имён (исключением в этом отношении был, пожалуй, только А.Е. Пресняков) и держалась она не столько на приверженности учеников концептуальным построениям учителя (каковых у него, за исключением схемы Смуты, и не было) и не на общности политических взглядов (увы, учитель был аполитичен), сколько на лежащем в основе взаимоотношений С.Ф. Платонова со своими учениками, глубоком нравственном начале и идущей ещё со времён К.Н. Бестужева-Рюмина и В.Г. Васильевского традиции «научного реализма, сказывающегося прежде всего в конкретном, непосредственном отношении к источнику и факту вне зависимости от разного рода умозрительных схем и построений». «Критерием объективности в «школе» С.Ф. Платонова считался, – отмечает В.С., – принцип полноты привлечения источников и тщательность источниковедческого анализа»[51]51
  Брачев В.С. Русский историк Сергей Фёдорович Платонов. Ч. I–II. СПб., 1995. С. 53.


[Закрыть]. «Я старый техник», – цитирует он слова С.Ф. Платонова, обращённые к участникам своих семинаров, ориентирующих их не на умозрительные построения, а на открытие новых фактов и восстановление на этой основе реальной картины прошлого. Собственно говоря, семинарий С.Ф. Платонова и был тем местом, где формировалась, воспитывалась его «школа», передавалась унаследованная им от К.Н. Бестужева-Рюмина и В.Г. Васильевского научная традиция. Политическая и историографическая непредвзятость С.Ф. Платонова приводила, делает вывод В.С., к созданию в рамках его «школы» особого духовного климата, особой «духовной свободы и душевной несвязанности», свободной от всякого рода идейных и политических соображений. Неудивительно поэтому, что среди учеников С.Ф. Платонова наряду с «консерваторами» типа П.Г. Васенко и СВ. Рождественского мы обнаруживаем тяготевшего в постреволюционные годы к марксизму А.Е. Преснякова и даже «марксиста» Н.И.Ульянова. Один из любимых учеников С.Ф. Платонова – СВ. Рождественский – напротив, защитив магистерскую диссертацию по истории служилого землевладения в Московском государстве XVI века, свою докторскую работу защищал уже по истории систем народного просвещения в России в XVIII веке. Два других ученика С.Ф. Платонова: Н.П. Павлов-Сильванский и А.Е. Пресняков искали социологическое решение исторических проблем – первый в теории феодализма на Руси ХIII – ХVI вв., а второй в т. н. «княжом праве» и последующем развитии «вотчинного строя» Московского государства. М.А. Полиевктов специализировался в области русской истории XVIII века, И.И. Лаппо – по истории Литовско-Русского государства. Работавший под руководством С.Ф. Платонова С.А. Адрианов, помогавший ему в издании Никоновской летописи, остановился в конце концов на литературоведении. Другой ученик С.Ф.Платонова – В.Ф. Боцяновский – стал известным драматургом, а участник его семинара К.В. Хилинский – профессором всеобщей истории[52]52
  Там же. С. 55.


[Закрыть].

Вторая глава работы B.C. – «Очерки по истории Смуты в Московском государстве ХVI – ХVII вв.» – главная книга С.Ф. Платонова»[53]53
  Там же. С. 66–116.


[Закрыть] посвящена докторской диссертации учёного (1899 г.). Предварительная разработка в магистерской диссертации источниковой базы исследования позволила С.Ф. Платонову, приходит к выводу B.C., не только критически оценить достижения и промахи предшественников, но и сформулировать собственное понимание затронутых ими вопросов, вылившееся в конце концов в создание новой концепции Смуты. Уже в самой постановке главной проблемы «Очерков» – изучение общественного строя и сословных отношений в Смутное время, не говоря уже о социальной подкладке событий, неизменно присутствующей в труде, сказалось, влияние В.О. Ключевского.

Широко использовал С.Ф. Платонов и его конкретные наблюдения и выводы. СМ. Соловьёву и В.О. Ключевскому следовал он и в определении хронологических рамок Смуты (1598–1613), разойдясь в этом отношении с Н.И. Костомаровым и Д.И. Иловайским, считавшими, что о Смуте можно говорить не ранее 1603–1604 годов[54]54
  Там же. С. 65.


[Закрыть]. Вместе с тем, исследование B.C. показало ошибочность существующих представлений о безусловной зависимости С.Ф. Платонова от В.О. Ключевского в осмыслении Смуты.

Традиционное мнение о платоновской схеме Смуты (деление её на три крупных периода, тезис о последовательном развитии кризиса «сверху вниз» по ступеням социальной лестницы чинов путём перерастания Смуты боярской или дворцовой в Смуту социальную, с последующим процессом консолидации здоровых сил общества и восстановления прежнего государственного порядка) как якобы заимствованной им у В.О. Ключевского, не получает должного подтверждения, поскольку она присутствует в том или ином виде в трудах других учёных – его предшественников: СМ. Соловьёва, Н.И. Костомарова, Д.И. Иловайского. В самом же общем виде эту схему можно обнаружить уже в «Новом летописце» 1630 года и других памятниках письменности XVII в., откуда она проникла в историографию. Поскольку «Очеркам» С.Ф.Платонова предшествовало его самостоятельное источниковедческое исследование сказаний и повестей XVII в. о Смутном времени, правильней было бы говорить всё же о зависимости С.Ф.Платонова не от В.О.Ключевского, а от первоисточников и шире – историографической традиции, считает В.С. И хотя сама схема, которой всё-таки придерживался С.Ф. Платонов, в принципе традиционна, её реальное наполнение и результаты, к которым он пришёл в своей работе, весьма далеки от тех выводов, к которым подводил своих слушателей В.О. Ключевский[55]55
  Брачев В.С. Русский историк Сергей Фёдорович Платонов. Ч. I–II. СПб., 1995. С. 66.


[Закрыть].

Ощутимее всего его влияние сказалось, как показал В.С., на понимании С.Ф. Платоновым причин Смуты, которые лежали, по их согласному мнению, в политических и социальных противоречиях московского общества середины и второй половины XVI века[56]56
  Там же. С. 72.


[Закрыть]. Обострение их, совпавшее по времени с прекращением династии, собственно, и породило Смуту. Однако, уже и здесь, едва ли не с первых страниц «Очерков», С.Ф. Платонов не стал копировать В.О.Ключевского, а отталкиваясь от его вывода о социально-политической причине Смуты, развивает собственную версию её возникновения как порождения глубокого кризиса Русского государства на исходе XVI века.