Текст книги "Время АБРАКадабры"

Точка сборки-2
Новосибирск
Сибирское Территориальное Отделение Спецуправления «Й» ФСБ РФ
Заратустров и другие

Людей у полковника Заратустрова было мало. Очень мало. Но все они крайне быстро соображали. В структуре Спецуправления «Й» ФСБ России (произносилось, как «йот») до сих пор не было ни одного кадрового разведчика или бывшего чекиста, не считая самого полковника да нескольких кураторов региональных отделений – Уральского и Дальневосточного. Попадали в «Й» с улицы, но… после тщательного отбора.

По городам и весям России, щедро обсыпая афишные тумбы листопадом объявлений, колесили улыбчивые люди с вполне русскими фамилиями: Золотов, Дорохов, Ярославцев, Рыбалко, Гришин, Воевода – или же совсем не русскими, но звучными: Джеббер, Бейлингорди, Ясон, Байсатенгизов, Броди. Они проводили самые разные мероприятия, которые обычно назывались семинарами. Они занимались психодрамой в спортивных залах, укладывали людей на маты, заставляя дышать особым образом, погружали в сон в залах кинотеатров или же сливали нагие тела в чистой и целомудренной Тантре. Они занимались трансперсональными, мистическими, гиперзвуковыми, спарринговыми, аситуационными, хронодисперсными и прочими тренингами, смехотерапией и дыхательной гимнастикой. Они много улыбались, охотно шутили, вокруг них после любого семинара трепетала радостно возбужденная толпа. Участники семинаров в обязательном порядке сдавали проворным спутникам заезжих богов символические, копеечные суммы оплаты и ксерокопии паспортов или свидетельств о рождении, на худой конец. Зачем? Да никто и не спрашивал.

А через несколько дней, когда очередной кудесник согласно газетным сообщениям уже покидал город, в квартире у одного-двух человек из сотни, если не тысячи бывших участников раздавался телефонный звонок. Или его встречали на входе в родной вуз. Или же особо недоверчивым звонили их лучшие друзья и немедленно приглашали на вечеринку с шашлыками по неизвестному адресу. А там уж составить разговор для профессионалов труда не представляло. Технику общения мастера Спецуправления «Й» знали в совершенстве. Отбирали не тех, кто умел быстро бегать или обладал зоркостью молодого орла. В Волгограде, например, вежливые люди нагрянули в дом девушки, прикованной к инвалидной коляске ДЦП. В Красноярске в автомобиль с грязными, а потому нечитаемыми номерными знаками сели две слепые от рождения сестры, трогательно держась за руки. В Екатеринбурге собеседником «йотовцев» стал молодой парень, безногий инвалид, контуженный в голову под Урус-Мартаном. Были и здоровые, совершенно классического вида «ботаники» или девушки со странным, нездешним взглядом, но таких обычно оказывалось меньше.

И все они обладали какой-нибудь, часто запредельной – поэтому скрываемой от окружающих! – способностью: кто-то видел сквозь стены, кто-то двигал предметы силой мысли, кто-то взглядом кипятил воду в стакане, а кто-то считал быстрее суперкомпьютера.

Им кратко рассказывали об истории службы «Й», созданной одним из бывших кремлевских генералов при старом и немощном президенте. Имя этого генерала помнили только заядлые читатели политических передовиц, а те, кто услышал в первый раз, так ничего и не понимали. Всем предлагалось поработать… нет, не на благо Родины, а, как было принято тут говорить, на благо «мирового позитива». Самых недоверчивых отвозили в некий дом в центре любого крупного города – Самары или Новосибирска, Киева или Иркутска – обязательно замшелый и запущенный. Золотые жуки аббревиатур, ползущие по черным вывескам, сообщали о расположении в домах организаций с диковинными, скучными названиями, будто позаимствованными у Ильфа и Петрова с их «Фортинбрасом при Умслопогасе». Но под осыпавшейся штукатуркой, за пахнущей мочой дверью обнаруживался зачастую хорошо отделанный коридор; затем лифт, бесшумно опускающий прибывших на глубину, явно большую, чем глубина метро; а потом они попадали в огромный зал, где на столах мерцали тонкие листочки мониторов суперсовременных машин, уютно пахло хорошим, свежезаваренным кофе, булочками, а иногда – табачным дымом дорогой сигары.

На одной из стен, как правило, всегда зеленели огромные жидкокристаллические экраны: карта страны и соответствующего региона. А на картах перемигивались, словно точки на звездном небе, светлячки – белые, красные и холодно-голубые огоньки. Голубых огоньков было всегда ощутимо больше, и они медленно перемещались по экранам-картам, а красные чаще всего сбивались кучками, в основном ближе к границам. Редко кому приходилось пояснять, что красные – это «наши», а голубые – наоборот. Обычно новички стояли, совершенно завороженные этой картиной, и уже в глубине их души созревал ответ: да, они согласны, они вольются в тайное сообщество йогов (магами своих тут не называли), получат, как книжные Джеймсы Бонды, несколько нулей к номеру, разрешающих выполнение чудес, пройдут спецподготовку. Ответ вызревал именно у карты. И за всю историю спецуправления «Й» только один новенький, круглоголовый, низенький и накачанный паренек ткнул пальцем в точку на карте, вначале не очень заметную, и негромко спросил утверждающим тоном:

– Главный центр, да?

Он показывал пальцем на увеличенный фрагмент территории Москвы, примерно между Васильевским спуском и зданием гостиницы «Россия». Стоящий за спиной паренька полковник Заратустров и худой полковник из Екатеринбурга переглянулись загадочно. Помолчав, Заратустров мягко ответил:

– Там – ГЛАВНЫЙ НАШ ЙОГ. А ты, сынок, как думал?

Больше этого круглоголового и лопоухого никто не видел. Только через пару дней вылетел с военного аэродрома спецборт в Москву, а еще через неделю родным лопоухого, уже обзвонившим все морги, курьер доставил официальную бумагу с гербом, в которой говорилось, что юноша зачислен в состав слушателей Президентской Академии кадрового резерва и, в силу технических причин, вынужден приступить к занятиям немедленно. Мол, проживает юноша в городе Москве, в режимном общежитии на полном пансионе, получает стипендию, размер которой мгновенно снимал у родных все тревоги, и по окончании Академии подлежит обязательному устройству на работу в органы госвласти.

Поэтому среди сотрудников «Й» почти не было брюхастых, с животами-мозолями, ушлых майоров, капитанов с красными от водки носами и грузных, невнятных подполковников. Вернее, были и лейтенанты, и капитаны, и майоры, но молодые, загорелые, а иные едва тянувшие на студента-второкурсника, с сережками в ушах, пирсингом в носах или пупках, в рэпперских штанах, байкерских косухах или же хиппарских разодранных джинсах. Они веселились на вечеринках, отбивали танцполы клубов, участвовали в КВНах. Изредка исчезали из дома: то на областные интеллектуальные игры, то на сплав по Катуни, то за границу по программе студенческого обмена, либо как члены загадочного стройотряда, о котором в их родном вузе знали только то, что такой вроде как проходит по документам профкома. Возвращались домой смертельно усталые, с синими кругами под глазами. А если бы в их отсутствие кто-нибудь позвонил по указанному контактному номеру, то трубку бы снял один из кураторов территориального отделения… и объяснил все в лучшем виде.

В Новосибирске таких кураторов было трое: сам Заратустров, улыбчивая, обаятельная женщина-астролог Элина Альмах и невысокий, с выправкой и усиками жандармского ротмистра, практикующий экстрасенс Игорь Горский.

Сейчас к дому на улице Профсоюзной подъехал почти новенький зеленый «Москвич» модели, в народе ласково названной «кАлека», – машина, вполне подобающая ее хозяину, седоватому невзрачному полковнику с простым армейским лицом, одетому в коричневый офицерский плащ-пыльник без погон.

Домик этот примыкал к зданию Речного училища, подъезд которого увенчивали два морских трехлапых якоря. На самом деле Речное училище квартировало в помещениях бывшей Ново-Николаевской каторжно-пересыльной тюрьмы, к двум этажам которой в двадцатые пристроили еще три сверху – и кладка выдержала! Из того же кирпича, с налетом вековой темени, был сложен и двухэтажный домик в отдалении – бывший особняк коменданта тюрьмы. На подъезде его вывеска сообщала о том, что тут находится Хозуправление второй базы Жилкоммунхоза. Впрочем, никто никогда не видел оживления у этого подъезда, лишь иногда крутился там ополоумевший снабженец или иной хозяйственник; покрутится да уйдет ни с чем. База исправно платила за свет, воду и тепло, а больше ничего государственным органам не было нужно.

Заратустров, на ходу расстегивая пыльник, поднялся по ступеням, сунул два пальца в какую-то щель двери, не боясь быть прижатым, и та распахнулась мягко, на суставчатых рычагах. Полковник исчез за ней, а там прошел по коридорчику, и лифт с тихо закрывшимися дверями понес его в преисподнюю. Вышел же Заратустров глубоко внизу – этажа на три ниже линии Новосибирского метро.

…В зале у электронного табло, за подковообразным столиком-пультом сидела блондинка Альмах в короткой провокационной юбке, красной блузке и в домашних мягких тапочках на грациозных ногах с тонкой щиколоткой, а также молодой человек в лиловой форме без знаков отличия – крупный, с ломаным носом профессионального боксера. Они привстали, приветствуя полковника, – козырять в «Й» было не принято. Заратустров остановился перед картой. На нем тоже была форма, но общеармейская, цвета хаки, с петличками мотострелковых войск. Он достал из внутреннего кармана, из железной коробки толстую Half Corona Benedicto, откусил зубами кончик, сплюнул в ладонь. Разминая этот кусочек табака и не зажигая сигару, полковник рассматривал карту. Хмыкнул:

– Грабов еще практикует? Все мертвых оживляет?

Альмах вышла из-за стола с чашечкой кофе и листами бумаги. Ее тапочки слегка шелестели. Остановилась подле Заратустрова, элегантным жестом подала листочки.

– Оперативка за сутки. Никаких происшествий. А Грабов на исходе своей карьеры. Мы приняли меры…

– Хорошо.

Заратустров просмотрел сводку. За его спиной тихо жужжал зал – люди занимались своим делом, производя минимальное количество шума. От чашечки Альмах вкусно пахло.

– «Черная Карта»? – спросил он, комкая листы. – Сделайте мне чашечку, Елена Глебовна, будьте милостивы… А по объекту Y-68 °C есть расшифровки? Альмах?

Замялась. Иоказала глазами кому-то из проходящих: мол, чашку кофе, пожалуйста, – а потом, сдержанно улыбнувшись, ответила:

– По Y-68 °C пришел запрос из Москвы.

– Ого как!

Полковник закурил, отдав листы. Закурил сердито. Альмах тут же подала ему серебряную пепельничку с крышкой. Пространство перед большим монитором было излюбленным местом для мелких совещаний.

– И что?

– Запрашивают весь анамнез. С начала наблюдения.

– Элина Глебовна, мы ведь не на кофейной гуще гадаем… Отчего интерес? Объект-то законсервирован. Ваши предположения?

– Я вам приготовила отчет. В файле, не распечатываю.

– Эх, Элина Глебовна… доконаете вы меня этими файлами!

– Так безопаснее, вы же сами говорили.

– Говорил, говорил… И что? В двух словах.

– На территории России было, по состоянию на начало года, три объекта по операции «Невесты», – Альмах говорила своим обычным, мелодичным сопрано, которым вела «Час астролога» на местном телевидении, но слова звучали профессионально жестко. – Два на территории за Уралом. Один у нас.

– Конкретнее!

– Два объекта ликвидированы. Как оказалось, полмесяца назад. Сообщили только сейчас.

– Тьфу! Я аж поперхнулся… Установлено кто?

– Нет. Но оба раза ликвидация была произведена так, чтобы максимально затруднить опознание. В Самаре на пустыре обнаружили двадцатилетнюю Курячко Е. П., актрису стрип-театра. Без головы и кистей рук, ампутация произведена профессионально. Труп облили бензином, подожгли… но сделали это небрежно: дождь затушил огонь. Опознали по паспорту, который оказался у нее в кармане куртки, и по вторичному папиллярному узору пальцев ступни. В Москве четырьмя днями позже была убита некто Халазо А. А., доктор правоведения. Труп практически полностью растворили в соляной кислоте на территории одного из неработающих заводов.

– Как опознали?

– Золотые коронки. Полностью совпадающий прикус.

Видно, эта информация окончательно испортила Заратустрову вкус кофе. Он отодвинулся к столу, уселся, отставил чашку. Рядом устроилась Альмах. Сигара плясала в углу рта Заратустрова, он принялся щелкать клавиатурой.

– Черт… почему у вас такие кнопки маленькие? Пуговички просто… Что у нас по ней есть? Так, вот досье. Значит, после ТОЙ операции мы ее законсервировали, почистили карму, оптимизировали энергетику. Все вроде нормально. Балуев! – Он, не глядя, обратился к кривоносому. – У объекта Y-68 °C какой уровень?

– В норме, товарищ полковник, – отозвался тот неожиданно тонким голосом. – Слабо голубой. Без активности.

– Так… и что теперь? Что мы должны с ней делать?

Альмах пожала красивыми, в меру пышными плечами. Принимать решения по операции «Невесты» было прерогативой полковника. Несколько минут, без преувеличения, прошли в молчании. Заратустров читал файл.

Его память оставалось живой и ревнивой к мелочам, не постаревшей. Поэтому все детали той схватки на Башне – схватки, в которой Сарасвати-Баба схватился с Капитонычем, а они противостояли Синихину-Слону, бывшему сотруднику Спецуправления, и краснел воспаленной кожей полуголый следователь Пилатик, и вздыбливалась земля, и ужас гулял вокруг, шаркая огненными подошвами… – все это он хорошо помнил.

Тогда они вырвали хрупкую, обеспамятевшую девчонку, нынешнюю Y-68 °C, из рук последователей Старца.

И думали, что дело сделано.

Заратустров с трудом скинул с себя воспоминания, будто тяжкий мешок.

– Значит, так, – проговорил он медленно. – Наблюдение. Пристальное. Вывести в отдельный сектор считывания. Сделать сканирование… полное! Пока Москве не сообщать. Рано. И кстати, что наша подводка? Тот агент, которого мы… Ладно, что он сообщает?

Альмах деликатно пододвинула полковнику пепельницу. Вздохнула, кому-то сочувствуя вполне по-женски.

– Подводка говорит, что объект в норме. Но… она тайно обращалась к гинекологу. Мы проверили. Боли внизу живота, без видимой причины. Организм совершенно здоров, в работе печени, почек, мочевого пузыря и… половых органов отклонений нет! Рожать она… она не может. Следствие прежних абортов.

Заратустров молчал. В этом контексте, в этой ситуации это было нехорошо, очень нехорошо… Очень! Он поднялся, уступая место Альмах. Постоял, посмотрел на красные помпоны тапок сотрудницы. Она поймала взгляд, усмехнулась.

– Вы же сами запретили каблуки, товарищ полковник…

– Нет. Мне нравятся… – рассеянно сказал полковник, – ваши помпончики. Знаете что? Пусть подводка снимет у нее отпечатки. И хорошо бы прилепить туда дополнительный детектор. Мало ли что, верно?

Альмах кивнула. Она все поняла: тут люди схватывали информацию с полуслова.

Новости

«…Выступая на ежегодной сессии Антропологического Общества в Париже, русский исследователь Александр Баркасов заявил, что женщина, известная в современной археологии под именем „принцессы Укок“, вовсе не принцесса, а обычная женщина. Миф о принцессе раздули журналисты.

Напомним, что одно из самых ярких археологических открытий прошлого века произошло в 1990 году, когда на плато Укок были обнаружены курганы с „замерзшими“ могилами древних людей. В захоронениях были найдены многочисленные предметы: лиственничные колоды и ложа, деревянные подушки, вырезанные из кедра украшения, конская амуниция, детали предметов вооружения, одежда, войлочные ковры, посуда, красящие вещества, остатки растений и семян и многое другое. Были также обнаружены хорошо сохранившиеся мумии людей – женщины и мужчины, на плечи и руки которых нанесена великолепная татуировка. Вмерзшие в лед, они лежали в полном облачении: в меховых шубах, войлочных головных уборах, париках, шерстяных штанах и юбках, войлочных чулках, деревянных и золотых украшениях. Мумии и по сей день считаются одними из самых ценных и загадочных находок в мировой археологии. В 1998 году ЮНЕСКО приняло решение о внесении плато Укок в список объектов всемирного наследия…»

Роберт Махудофф. «Принцессы восстают из русского пепла»

Herald Tribune, Нейи-сюр-сен, Франция

Тексты
Людочка, Ирка и принцесса Укок

– …Одним словом, полная жопа. Нет, я даже сказала бы, Всеобъемлющая Жопа, – произнесла Ирка, размахивая бутылкой «Miller», как тамбурмажор своим цветастым жезлом. – Слушай меня ушами! Знаешь, что тебе нужно сделать? Немедленно!

– Что? – обреченно пробормотала Людочка, ощущая себя осужденной средневековой ведьмой, приговоренной гореть на костре.

– Плюнуть на все! Не-мед-лен-но!

Людочка посмотрела себе под ноги, на чисто вымытый пол, и с ужасом спросила:

– Здесь?!

– Тьфу, дурочка! Фигурально, конечно… В общем, тебе надо стать Принцессой. То есть ну их к ляду, этих принцесс. Стать по-русски – Царевной.

Мокрая тряпка, обернувшая лицо академика Шимерзаева, испортила его научный авторитет гораздо более чем алтаец с топором, ворвавшийся тогда в приемную. После той истории академик держался бодрячком, чаще и воинственней вздергивал бритый подбородок, говоря: «Конечно. А как же? Сам бы его, стервеца, вот этими самыми голыми руками… Конечно, не моргнув глазом… Да за науку! За наше все!»

Историю с алтайцем Шимерзаев рассказал как минимум полусотне людей, раз десять вскользь упомянул в разнообразных публичных выступления и два – в беседе с Очень Важными Персонами. За это не жалко было и пострадать, ореол мученика от науки того стоил.

А после истории с мокрой тряпкой, которая стала известна благодаря дуракам-охранникам и отчасти самому Шимерзаеву, многие от него торопливо отворачивались, едва завидев. Другие, самые несознательные, неделикатно хихикали в спину. А в буфете, стоило академику отлучиться, кто-то подсунул ему на поднос салфетку, на которой было крупно написано: «СЦЫ В ГЛАЗА – БОЖЬЯ РОСА!» Мерзавцев он так и не вычислил. Тогда Шимерзаев срочно лег в местную больницу, разумеется, с сердечным приступом, и написал оттуда пламенное, гневное письмо. Писал он тряским, неверным почерком, несмотря на то, что лежал в отдельной палате, оборудованной плазменным телевизором, музыкальным центром, микроволновой печью и импортным кофейным аппаратом.

«…В то время как российская наука, – писал Шимерзаев из палаты, – отважно штурмует бастионы глобального Знания и голос русских ученых все громче звучит в мировом геополитическом споре, перекрывая дешевые спекуляции мировой закулисы, стремящейся принизить значение отечественной школы фундаментальных исследований (подчеркнуто красным), отдельные элементы, исповедующие разрушительный моральный нигилизм, использующие научный храм для дешевого кликушества и плутания в мракобесии, идут на то, чтобы всячески опорочить и подвергнуть остракизму…»

Письмо наделало много шуму, так как автор разослал его копии всюду, в том числе в приемную Академии наук РФ и в московское отделение Хельсинской Правозащитной группы. Старцы из Президиума вынуждены было со скрипом дать делу ход. Профсоюз сразу же лишил Людочку премии, которая составляла как минимум половину ее зарплаты, а местком подал рекомендацию в Комиссию по научной этике об удалении из научного коллектива г-жи Шипняговой Л. В., допустившей неэтичное поведение и пренебрежение научным авторитетом г-на Шимерзаева А. И. В придачу Шимерзаев грозил судом, и адвокат уже у него побывал. Одним словом, дело пахло нешуточным скандалом, который рос уже как снежный ком. А Людочка понимала, что наколдовала себе по полной программе, что называется, «по самые не хочу».

«…Находясь в виде, оскорбляющем человеческое достоинство, то есть в виде голой женщины (подчеркнуто синим), в помещениях академического учреждения, позволила себе нецензурные выкрики и аморальные, развратные и провокационные действия в мой адрес, грубо надругалась (два раза подчеркнуто разными фломастерами) над моей научной репутацией и в моем лице – над всей академической школой России, неустанно работающей над…» – негодовал Шимерзаев в письме.

Людочка была растеряна. Тем более что все получилось у нее нечаянно. Последним решительным жестом с ее стороны в жизни была пощечина институтскому преподавателю, который сладким голосом спросил, умеет ли она сдавать раком. Тогда Людочка мало что поняла, но интуитивно догадалась, что ей предлагают нечто совсем неприличное, и дала пощечину. Правда, тот ее не ожидал и, рухнув со стула, сломал шейку бедра. Эту историю насилу замяли.

Ситуация с Шимерзаевым оказалась не лучше. Поэтому девушка купила в киоске, в пятницу после работы, четыре бутылки безумно дорогого пива «Miller», пару упаковок чипсов и пригласила для разруливания ситуации свою подругу Ирку Гоголеву, бывшую на семь лет ее старше и более умудренной опытом.

«…В силу тяжести нанесенного мне оскорбления я считаю, что прекращение моей научной деятельности будет достойным ответом на данную инсинуацию, произведенную при полном бездействии соответствующих служб. Однако я, сознавая значение фундаментальных исследований для возрождения Сильной, Могучей и Единой России, тем не менее, не прекращу их, но только в том случае, если…» – угрожал академик.

Ирка отличалась от Людочки не только семью годами старшинства. Она была выше на семь сантиметров и, главное, породистей. Черные как смоль волосы, красивое лицо с роскошными ресницами, резко очерченный сексуальный рот, про который председатель профкома, бывший преподаватель марксизма-ленинизма, Алтынбаев сказал: «С таким ртом только устрицов кушать!» Это ей польстило, хоть и осталось для нее непонятным. У Ирки также были длинные худощавые пальцы рук и ног и тренированное юношеским баскетболом тело.

В отличие от Людочки, подруга уже два раза побывала замужем. Первый муж оказался алкоголиком, второй – мелким бесталанным бандитом, и оба сгинули в круговерти середины девяностых. Один загнулся от цирроза печени, другого пристрелила бабка-вохровка во время наглой кражи цветного металла. Но второй успел подарить Ирке двойню – совершенно безбашенных малышей, которых с трех лет она иначе как «башибузуками» и «хунхузами бесштанными» не называла.

Единственное сходство с Людочкой она имела по основной профессии: мыла две с половиной пятиэтажки, два этажа Института истории и плюс холл Института археологии. Поэтому почти всегда, и зимой, и летом, Ирка ходила черт-те с чем на голове, в штанах, резиновых сапогах и мужской одежде, а маникюр не делала, потому что частая смена резиновых перчаток обошлась бы дороже.

В отличие от Людочки, Ирка до смерти любила пиво.

А еще была немного волшебницей.

Сейчас они сидели в святая святых института. Только тут двух уборщиц не мог потревожить никто: в комнате, где под стеклянным саркофагом темнели бурые, источенные временем кости неведомой принцессы Укок. Мумия лежала под стеклом на боку, в позе, похожей на позу зародыша. Странно, но при первом взгляде на эти кости, извлеченные из далекого алтайского могильника, Людочка не испытала общепринятого ужаса перед покойниками. Она только отметила с удивлением, что у мумии был очень высокий лоб и глубоко вросшая в него носовая кость, переносица отмечалась выпуклым костяным шариком, а кости ступней были непропорционально большими. Людочка посмотрела на свои босые ноги – она как раз мыла коридор – и поняла, что сходство почти абсолютное. Это даже развеселило ее. С тех пор Мумиешка, как называли ее в институте, когда рядом не было Шимерзаева, стала доброй подругой девушки. Убирая в кабинете, Людочка разговаривала с Мумиешкой, не забывая неизменно справляться о ее самочувствии. Единственным человеком, который это знал и понимал, оставалась все та же Ирка.

– Но я же все по Симорону делала! – покаянно призналась Людочка. – Вот говорили же: надо, мол, плыть по течению. Я течение на полу сделала. А еще про половую гармонию… ГАРМОНЬ-и-Я. Попрошу у Федоровича из семнадцатой аккордеон…

– …и запрешься с ним в комнате! – ехидно подсказала подруга. – Эх, ты! Симорон-ритуалы надо делать открыто и явно, как голосование в Советском Союзе. Для людей. Тогда они сработают. Ты не вздумай аккордеон брать. На неделе возьмем отгул, и я… и мы с тобой проведем Волшебство на Половую Гармонию.

– Где?

– А там, где можно плыть по течению… на Оби! – Ирка сверкнула глазами. – Подготовку я на себя беру. Но главное не в этом. Тебе надо стать другой.

– Да какой-такой?

– Не понимаешь? – возмутилась Ирка, сидя спиной к саркофагу на офисном стуле, повернутом спинкой вперед. – Тебе надо просто сделаться Принцессой… Ну, предположим, потомком королей Непала.

– Кого?

– Непала. Ой, Людка, вроде женщина образованная, не то что я, чучундра, с моим профтехучилищем… а тормозишь, как танк на поворотах! Аж башню срывает. Смотрела «Поездка в Америку» с Эдди Мерфи?

– А… ну да!

– Помнишь, что там делают перед особами королевской крови?

– Не-а…

– Лепестки роз рассыпают, вот что!

– А где мы розы найдем?! Столько?

– Найдем, не боись… Было бы подо что рассыпать! И еще: ты не так все делала.

– Но я же по-честному… по-симороновски…

– Значит, не так. Сказано: каждому, блин, по вере его. Вот и получила блин комом. Значит, смотри, я тебе один ритуал сделаю. Клевый. Стопудовый.

– Ну, давай…

Ирка соскочила со стула. Стала на синем ковролине, как фотомодель на кончике подиумного «языка», – выгнув ноги цифрой «четыре».

– Симорон, – возвестила она, – признает обмен. То есть это называется «Полочка желаний», или просто «Полочка». Ты даришь Симорону что-нибудь.

– Что?

– Да все что угодно! Не важно… важно сказать, что даришь. Ну вот, например:

 
О, Симорон любимый мой!
Дарю тебе, отец родной:
Сотню лягушек, крашенных хной,
Тромбон из меди желтой литой,
Двести коробок сушеных кикимор,
Два миллиграмма счастия мира,
Четыре фунта грецких орехов,
Часа полтора веселой потехи,
Шестнадцать моченых в вине дураков,
Три бочки еще креативных коров,
Немного, два метра священного сала,
И смысл всей жизни, который искала!
 

– Во! – выдохнула Ирка, успокоившись. – Видала, как мощно?!

– А… а зачем это? – робко спросила Людочка, отпивая немного пива из Иркиной бутылочки. – Это как… работает?

– Отлично! Смотри: ты виртуально даешь ему дары. Ну, типа, они все ему не нужны. Особенно «смысл жизни» – он же у каждого свой. А где-то, – глаза Ирки мечтательно вспыхнули, – в Акапулько, например, или в Гонолулу…

– Почему обязательно в Гонолулу?!

– Замри-умри-воскресни! Может, и в Нижних Кимрах, это не важно… Просто слово красивое! В общем, где-то на другом конце земного шарика тоже кто-то Симорону молится, по-своему, по-гонолульски, и тоже что-то дает. А ему, прикинь, позарез нужен смысл жизни… Может, там его, это… Хуан Маркос ищет.

– Габриель Гарсия Маркес, – механически поправила Людочка, иногда удивлявшая начитанностью. – Писатель такой.

– Да хоть Гуго-Жопаренция! – рассердилась подруга. – В общем, он тоже молится… И бац! В продаже есть Смысл Жизни. Строго на обмен. А у него, допустим, есть Принц. Который ему на фиг не нужен. И он, например, молится так:

 
На тебе, Симорон, мой мучачо,
Два ведра фейхоа – с дачи,
Коробку кесадии, ложку фахитос
И целый пакетик хрустящих чипсов!
Дарю тебе также Принца на блюде,
Пусть он возьмет все, счастливый будет!
 

– А откуда ты знаешь, что он именно ТАК молится?! – засомневалась девушка, украдкой стягивая чипсовую скорлупку с тарелки.

Ирка с сожалением поглядела сначала на мумию в саркофаге, за толстым стеклом, потом на Людочку.

– Знаешь, Людка… ты только не обижайся, но когда тебя похоронят, то верблюда к тебе в могилу не положат!

– Почему?!

– А потому, что ты его затрахаешь своим неверием. Даже на том свете! Короче, он молится, так и происходит обмен. Этот Мария Гарсонс… или как там?.. он пишет роман со смыслом, а ты получаешь Принца.

– Ладно, Ирка, уговорила. А что надо делать-то?

– Сочинять! – твердо сказала та. – Вот моешь пол и бормочешь:

 
Даю две тарелки воды поломойной,
На три копейки жизни спокойной,
Три помятых в пакете сливы,
Баночку из-под острой оливы…
 

– В общем, тут главное: четко соблюдать меры веса. Килограммы, фунты, ящики, кеги, коробки, пакеты или хотя бы горсточки, поняла? А то Симорон обидится и не примет дары. Он точность любит. Типа в рекламе по ящику: скока вешать в граммах?!

За окнами в небе хулиганило предзакатное солнце, стреляя огнедышащими, колкими зайчиками по окнам горожан. Две изрядно побитых жизнью девчонки, обе в застиранных халатах уборщиц и босые, сидели в помещении главного музейного хранилища и говорили про Волшебство. Бог смотрел на них и усмехался, продолжая черкать чертиков на полях Книги Всех Судеб.

– Вот. Значит, с завтрашнего дня ты начнешь пополнять Симорон-полочку, – заключила Ирка приказным тоном. – Потом мы начнем рассыпание этих… лепестков. Розовых. Сиди, я сама открою! Этим я займусь, мать, не кипешись. Третье… так, а что третье? А третье – Жопа. Во!!!

– Ой… Ирка, а может, не надо?

Но подругу остановить было трудно. Она в буквальном смысле слова показала Людочке свои крепкие выпуклые ягодицы, обтянутые дешевыми китайскими трусами х/б, и вытащила оттуда сложенные вчетверо листки бумажки. Это, впрочем, Людочку не особо удивило: во-первых, она знала, что Ирка не брезгует проверять содержимое мусорных корзин (иногда она там находила свернутые в трубочку баксы с очень странным запахом!), а, во-вторых, трусы на самой Людочке были точно такие же.

– Вот, смотри. Нашла одну распечатку… прикольно! – Ирка разгладила бумажку на острой голой коленке. – Не, это не твой Хуан Маркес… это Коль де Риос какой-то.

– И что?

– А то! Трактат о Жопе де Вега называется. Не знаю, что такое «девега», но первое-то слово понятно! Вот, слушай:

«– Великие маги древности, – сказал он, – владели искусством изъяснения с помощью жопы.

– Как они это делали?

– Они сдвигали точку сборки в состояние сновидения и позволяли своему телу сновидения плыть по волнам мелодий своей жопы. Жопа каждого мага обладала своими, свойственными только ей тембром, высотой и частотой тона. Звуки, которые испускает жопа обычных людей, когда удаляет газы, на самом деле сопутствуют человеку всю жизнь, от рождения до самой смерти, и даже после нее. Древние маги обнаружили этот факт, когда им приходилось подолгу удерживать точку сборки в самом центре ануса. Чтобы уловить эти колебания, необходимо столь же совершенное „слышание“, сколь и совершенное „видение“, позволяющее уяснить истинную картину мира».

Прочитав, Ирка уставилась своими жгучими, как аджика, черными глазами на Людочку. Отхлебнула пива.

– Ты поняла?

– Не…

– Короче! У меня первый муж в преференас играл, каз-зел… Знаешь?

– Ну, ты рассказывала.

– Не сказала только, что козел законченный… Так вот, у них там в компании считалось, что пока нецелованная блондинка не посидит голой своей задницей на столе, за которым играют, никому удачи за этим столом не будет.