Текст книги "Свидание на Аламуте"

Точка Сборки-4
Вилла Кометто, полицейские и пассажиры

Дождь, весь день набухавший над Парижем фиолетовым зрелым бутоном, обманул ожидания: он пролился не мощным ливнем, играющим яростную симфонию на жести водосточных желобов в районе Больших Бульваров, а начал кропить с неба уныло, будто святой водой, мелко и однообразно. В темноте, размытые этим моросящим дождиком, мутно светились уличные огни и рекламы, потеряв интерес к назойливому сверканию; ночные улицы были, как на картинах Моне: неясные очертания, приглушенные краски, сплошные впечатления вместо осязаемой реальности.

В такую пляшущую мокроту, словно белая акула, вынырнула из металлической ограды виллы Кометто большая машина – американский Lincoln Town Car. На стеклах – шторки, салон отделен от водителя пуленепробиваемой перегородкой – создатели лимузина свое дело знали. Машина воровкой прокралась по улице Этьена Доле, потом скользнула под мост надземной линии метро и выбралась на зажатый каменными стенами-бордюрами бульвар Камелина. Здесь над дорогой повис еще один мост – стальной нитки SNCF, а за ним бульвар упирался в крохотную, но гордо носящую свое имя авеню Виктора Басха.

Вот на выезде из-под этого тоннеля машину и остановили.

На перекресток, молча вертя на крыле карусель сполохов, выехал, как неторопливая баржа, полицейский «ситроен». Водитель «линкольна» нажал на педаль тормоза, и «белая акула» предупредительно застыла в пяти метрах от перегородившего дорогу автомобиля с эмблемами дорожной полиции. Дождик ронял слезу на белую крышу, в ночной тишине хлопнули дверцы, и две фигуры в ординарных синих прорезиненных плащах и кепи из плотного сукна вышли из машины. Один по дороге выбросил окурок – недокуренная палочка с золотым колечком на фильтре и надписью Das Kabinet полетела к решетке сточной канализации.

Полицейские приблизились. Один, сверкая мокрой эмблемой на кепи, склонился к окну водителя. Тот опустил стекло, и стало видно, что это пожилой, седоватый алжирец в темно-синей униформе.

– Дорожная полиция, четырнадцатый округ, – хриплым голосом проговорил полицейский. – Ваши документы, мсье!

Водитель безропотно достал паспорт и еще несколько бумажек – они лежали наготове в перчаточном ящике автомобиля. Капли дождя мелко стучали по прорезиненной ткани. Полицейский достал фонарик, ткнул снопом его света в раскрытую книжечку.

– Давно иммиграционную карточку переоформлял? – заворчал он, просматривая бумаги. – А, черт…

– Месяц назад, – лаконично ответил водитель.

– Да? А ты не слышал, что теперь вам приказали делать это побыстрей? Ни черта не видно…

Здесь было действительно темно – глухой перекресток. За площадью Ванв авеню Марселя Мартими уходит к кладбищу. Тут нет увеселительных заведений и игорных клубов. Только фонари в густой, покорно опущенной вниз листве.

Закончив проверку документов, полицейский показал фонариком на салон:

– А там кто?

– Там гражданка Королевства Саудовской Аравии, – четко произнес алжирец. – У нее дипломатический паспорт.

Полицейский хрюкнул и сплюнул себе под ноги, в мелкие, всхлипывающие лужицы.

– Да ты что? Мне что, тебе на слово прикажешь верить, черная твоя задница? Давай, буди ее, пусть покажет себя!

– Но, мсье, это нарушение…

Человек в плаще зевнул. Крикнул напарнику:

– Малыш, тащи блокиратор! Этот малый упрям, как осел.

Поняв, что спорить бесполезно, водитель нажал на панели клавишу. Стекло-перегородка с мягким гудением спустилась вниз. Из темноты салона появилась изящная смуглая рука – на тонких, с нежной кожей пальцах сверкали золотые кольца – и протянула паспорт в кожаной обложке с тиснением. Полицейский недоверчиво посветил вглубь фонариком. Сидящая в салоне дама сразу отпрянула, и фонарик осветил только хиджаб, скрывающий пол-лица, и большие восточные глаза с мечущимся в них испугом.

– Ну, так дело не пойдет! – желчно отреагировал полицейский. – Она у тебя и на паспорте в этом дурацком платке?! Ну-ка, малый, выйди, я поближе посмотрю…

Водитель нехотя повиновался. Забрав ключ зажигания из замка и заглушив мотор, он вышел в мокрую ночь, а дождь сразу вцепился коготками-капельками в его седые виски и форменный синий пиджак.

Водитель встал рядом с полицейским. В ту же секунду дубинка, вылетевшая из-под плаща полицейского, ударила его в живот тупым концом, наполненным свинцовой заливкой. Водитель, скрючившись, со стоном отлетел на тротуар, а полицейский, быстро найдя ту самую кнопку, нажал ее, и перегородка мигом поднялась вверх, захлопнувшись. В то же время от задней части машины донесся противный, пронзительный визг – это стальная фреза впилась в бок «линкольна», рассыпая белую стружку. Для того, чтобы преодолеть сантиметровый слой металла, ей понадобилось четыре секунды, и, когда металлические рыльца, пропоров обивку, вылезли в салон, из кончиков с шипеньем вылетели струи белесого газа. Слышен был сдавленный крик женщины, стук – она отчаянно заколотила руками по стеклам, – но удары быстро ослабли, и все стихло.

Первый полицейский тем временем склонился над корчившимся на земле человеком, которому точный удар свинцовой дубинкой разорвал селезенку, и надел на него наручники; потом поднял его, взяв охапку, и забросил на переднее сиденье. Полицейский хотел захлопнуть дверцу, но его напарник вышел из-за другого борта машины, таща уродливое сооружение – рамку с двумя остриями резцов и прикрученным ко всему этому газовым баллоном.

– Погоди…

Крякнув, напарник бросил фрезу туда же, на переднее сиденье. Гулко захлопнулась дверь. Тот, что постарше, достал из кармана крохотную рацию «уоки-токи»:

– Готово. Подбегайте!

Почти сразу со стороны улицы Рене Кош, идущей от вокзала Ванв, выкатился черный «мерседес», сливающийся с темнотой ночи. Два человека выскочили из машины и подбежали к «линкольну». Отпихнув полицейского, они забрались внутрь на место водителя. Сразу же послышался приглушенный вопль боли. Губы пожилого полицейского тронула злорадная улыбка.

– Merde! Sacrebleu!!![14]14
  Дерьмо! Черт возьми!!! (фр.).


[Закрыть] Какая сволочь бросила сюда это чертово дерьмо!

Полицейский резко открыл дверцу и зло бросил:

– А ты, видать, хочешь, чтобы я таскал ее с собой?! Забирайте свое барахло!

Но ударившийся о фрезу человек не ответил. Он только ругался, потирая ушибленное место, и помогал натягивать на голову ворочавшегося водителя черный мешок. Потом раздался звук запущенного мотора, и белый «линкольн», резко тронув с места, исчез в ночи вслед за «мерседесом».

Полицейский пошевелился, шурша мокрым плащом.

– Малыш, есть курить? Дай мне твоего американского дерьма.

Младший подал пачку Dunhill без фильтра. Дождь усиливался, лужи пузырились. В одной из них блестели серебристые перья металлической стружки.

Полицейские пошли к машине. Младший отлепил от крыши магнитную мигалку. Старший быстро содрал наклеенные эмблемы дорожной полиции.

– Сдается мне, дерьмовую мы с тобой работенку сегодня сделали, малыш! – проворчал он.

Напарник не отвечал. Оба уселись в очищенный от наклеек «ситроен». Положив руки на руль, старший спросил:

– Ну что, может, заедем в ночной бар к Люка, пропустим по стаканчику, а? Домой после такого ехать не хочется.

– Давай.

Полицейский завел мотор и задумчиво пробормотал:

– А ты в курсе, что я все-таки поспорил с Гипаром? На полсотни евро.

– О чем?

– О том, что у Лунь Ву на киске три бородавки. Треугольником.

Младший пожал плечами. А старший загасил окурок о мокрую подошву ботинка и бросил его на коврик, под ноги. Затем добавил странным голосом:

– Так вот, я думаю, что нам надо бы рассказать об этом дерьме, которое мы сегодня сделали для господина Неро, этой китаянке… Лунь Ву. Как ты думаешь, малыш?

Младший полицейский подавленно молчал. Где-то далеко, за Марной, черное небо беззвучно перекрестила вспышка молнии.

Только к утру дождь наконец превратил лужайки Люксембургского сада в маленькие хлюпающие болотца и наполнил мутным смывом тротуаров водостоки по краям набережной. Но он промыл день – и день обещал быть чистым, и небо радовалось, расстилая шатер голубизны и выставив даже в его центр, как угощение для дорогого гостя, яркий сырный круг солнца.

Это солнце разбилось на тысячи осколков в призме знаменитой пирамиды в центре двора Лувра, и сияние солнечных бликов наблюдали сейчас три человека, сидевшие на террасе кафе Марли на улице Риволи. В этот ранний час они были единственными посетителями. Красно-белые тенты распростерли над ними свои купола. Пахло круассанами. Посетителям принесли яблочный пирог, сливовое пюре, три чашечки алжирского кофе с имбирем и две рюмки перно. Перно пили Майбах и полковник, а Варвара Никитична лакомилась пирогом и сливовым десертом. При этом она успевала еще и вязать, держа свою «трикотажную фабрику» на коленях.

– …так значит, Дмитрий Дмитриевич, говорите, что она вот так взяла – и пропала? – задумчиво бормотал полковник, глядя на золотящуюся в солнечном водопаде арку Карусель. – Интересно все это. То есть вы позвонили Неро, и она – пропала?

Издатель вяло пожевал ломтик яблочного пирога и кивнул. Бабушка, на правах равноправной участницы слушавшая весь разговор, тоже кивнула и добавила:

– Ох, и болезная была она! Всегда кутается, всегда деньги до копеечки считает…

– А пропажу фотографии вы обнаружили до этого или после?

Майбах смутился.

– Да… честно говоря, после того, как позвонил вам. Все время ведь на столе лежала!

– В ваш кабинет кто-нибудь мог зайти во время вашего отсутствия?

– Вряд ли.

– А вот и неправда ваша, Дмитрич! – нараспев протянула старушка, пользуясь правом фамильярного обращения. – Ой, неправда! Всего-то вы и не знаете, уж не в обиду вам сказано… Писатель-то наш, Толстой который, частенько к вам в кабинет наведывается. Юркнет да выходит, а губы-то облизывает. Чай, уже бутылку виски у вас выпил, так-то вот…

– Толстой? – быстро спросил полковник, бросив острый взгляд на ангельскую серебряную головку Варвары Никитичны.

– Да, есть у нас тут… из старых эмигрантов, – рассеянно подтвердил Майбах. – Как ни странно, Толстой. Лев Николаевич. Графоман дикий, но корректор отменный. Так вот, значит, как…

– Я уж и хотела вам сказать, – виновато оборонила старушка-шофер, – да все недосуг. Шибко занятой вы последние дни-то.

– Ладно. Проверим. Но вы ведь ее запомнили?

– Запомнил. Я же вам описал!

– Хорошо, хорошо…

– Вы ее узнали? Кто это?

– Не сказать, чтобы узнал, – усмехнулся Заратустров, разглядывая несколько парочек туристов, понуро бродивших по двору Наполеона посреди Лувра: отстали от экскурсии, наверно, – но кое-какие соображения имеются. Без особых примет дамочка. Вечно молодая. Миниатюрная, как куколка… да? Знаете, в театрах есть такое амплуа – травести. Актриса с таким амплуа может играть в оч-чень широком диапазоне!

– Она… – Майбах нервно облизнул губы, – из ЭТИХ?

– Да и из этих, и из тех, – хмыкнул Заратустров и переменил тему. – Варвара Никитишна, а вы говорили, спицы у вас пропали?

– Пропали! – охотно подтвердила женщина и отложила вязанье. – Ой, беда, право слово! Я ж их покупаю не на распродаже, мне крючок хороший нужен… а потом в нашем храме Александра Невского освящаю. Штоб вязали!

– Это в районе площади Шарля де Голля… на улице Дарю, – подсказал Майбах.

– И то верно. Отец Виктор там есть, добрый человек! Освященными спицами-то вязать как хорошо – само вяжется!

Заратустров прищурился на солнце, допил перно, блеснувшее анисовым колобочком в рюмке.

– Освящаете, значит… Это здорово! И вот освященные и пропали?

– Уже пятые, – скорбно вздохнула старушка.

До Майбаха дошло. Эту ночь он провел у знакомых в крупнейшем бульварном издании Франции, «Франс-Суар», в отделе криминальной хроники, поглощая дурной кофе из аппарата и заедая черствыми круассанами с сыром. Однако теперь криминальную хронику столицы за последние месяцы он знал назубок.

– Эти убийства… – охрипшим голосом спросил он, – эти случаи, когда грудь прокалывали спицей… это…

Заратустров кивнул. Прислушивающаяся к их разговору Варвара Никитишна только вздохнула и перекрестилась.

– Магия же, друг мой любезный, – проговорил он медленно. – Ни белой, ни черной не бывает. Магия – суть энергетика, использование ее. А уж какой вектор мы зададим – такая и магия будет. Поэтому спицы, освященные в православном храме да использованные не по назначению, скажем так, тоже страшную силу могут иметь. Закрытие чакр, помните? Блокировка выхода информации. Так что четыре «невесты» в Париже – четыре пары ваших спиц, Варвара Никитишна.

Майбах шумно вздохнул и тоже выпил свой бокал перно до конца, будто несколько дней томился жаждой. Туристы во дворе Лувра наконец заметили экскурсовода и бросились к нему с гортанными радостными криками – это были итальянцы. С крыши музея прыснула голубиная стайка, запятнав черными точками ярко-голубой шелк неба.

– Что же нам делать-то теперь, това… Александр Григорьевич? – тоскливо спросил издатель, вертя в руках пустой бокал.

Заратустров безмятежно сощурился.

– Ну, почти ничего. Только вот на роток накиньте платок. В помещениях издательства. Я там в ближайшее время покопаюсь насчет радиозакладок. Пригласите, допустим, сантехников… Трубы-то текут?

– Тут у них ничего не течет, – угрюмо обронил издатель.

– Ну, что-нибудь придумаете. А вам советую сегодня развеяться.

– Это как?

– Да вот, сегодня после обеда на площади Мадлен ребятишечки мои будут симороновский движняк устраивать. Очень забавно будет, право!

– Какие «ребятишечки»?!

– Ну… – Заратустров махнул рукой успокаивающе и так же улыбнулся Варваре Никитичне. – Не знаете вы их. Из нашей Сибири ребята. Молодые, азартные. В общем, подъезжайте… Как получите сообщение на мобильный, в рамках флэш-моба, так и подъезжайте. А сейчас я вот что хочу спросить: можно ли через вас посмотреть списки документов Национальной библиотеки? Превью, так сказать, сделать…

Новости

«…комиссар Евросоюза по делам электронного медиапространства Жюльет Касси заявила в ходе недавнего заседания Европарламента, что не видит формальных поводов к запрету деятельности нового глобального ресурса abracadabra.go на территории Евросоюза. По ее мнению, содержание ресурса не несет признаков агрессивной проповеди исламского фундаментализма, однако, по словам госпожи Касси, проблемой может стать тенденциозность поисковой системы в подборе разыскиваемых документов, а также количество спама, рассылаемого абонентам Сети. Все спам-рассылки касаются исключительно сур Корана, подобранных провокационным образом. Тем не менее, комиссар Евросоюза не считает, что необходимо принять жесткие меры к „прозрачности“ в удовлетворении запросов пользователей этого глобального ресурса, учитывая опыт таких, например, поисковых систем, как Yandex и Yahoo…»

Мергель Зафар. «Искусство информации»

The Guardian, Лондон, Великобритания

Лабораторная работа-1
Спасти Мадлен. Занятие с облизыванием

Площадь церкви Мадлен представляет собой правильный, унылый четырехугольник, в центре которого расположено не менее унылое здание церкви – у кого-то еще может и повернется язык назвать его величественным, но уж праздничным его точно не назовешь. Людовик Пятнадцатый начал строить эту церковь в тысяча семьсот шестьдесят четвертом, и планов было множество. На всем протяжении квартала до улицы Сент-Оноре в центре Парижа должен был распластаться католический крест, увенчанный куполом. Но потом король охладел к этому проекту, а достраивал церковь придворный архитектор Виньон, смутно представляя, каков был первоначальный замысел. В итоге он начал лепить простой псевдогреческий колонный сарай с двускатной крышей, да и денег на нечто более грандиозное просто не хватало. Освятили церковь только в тысяча восемьсот сорок втором году, во времена Второй империи. Еще недостроенное, здание так мало походило на место уединенных молитв, что горячие головы из якобинцев предлагали устроить тут дворец Конвента, библиотеку или оперу. Наполеон мечтал создать в этой церкви храм в честь своей Великой Армии, но успокоился, выстроив Дом инвалидов.

В конце концов это громоздкое сооружение стало тем, чем должно было быть, – приходской церковью. Приход, между прочим, включал в себя и Лувр, поэтому с полным правом считался «королевским».

Одно время длинные палисадники перед церковью оккупировали менялы. Это было перед второй мировой войной, когда в Париже вместе с франком ходили и американский доллар, и немецкая рейхсмарка. А затем на смену менялам пришли цветочницы. Сравнительно молодые, от двадцати пяти до тридцати, разбитные и бойкие, приехавшие Париж с заснеженных отрогов Юры или с жаркого Прованса и по счастливой случайности не угодившие в проститутки, они мелькали среди пышных кустов роз, тюльпанов, гладиолусов, фиалок, пионов и хризантем, как правило, все в униформе Цветочного союза (синий фартук и белая блузка), сверкая загорелыми до черноты икрами и стуча задниками сабо по деревянным, задубевшим пяткам. Часть цветов продавалась даже на периптере, под двадцатиметровыми коринфскими колоннами с фризом. Цветочницы опоясывали Мадлен со стороны бульвара Мальзерб, отчасти искупая этим историческое название этой старой улицы, а на рю Тронше выходила лестница и фронтон с изображением сцены Страшного Суда, где у ног Иисуса каялась Мария Магдалина, сделавшая для него, впрочем, едва ли меньше, чем все его апостолы вместе взятые.

В церкви нет ни великих покойников, ни легендарных гробов, поэтому туристы редко заходят внутрь, чтобы полюбоваться нефом и полукруглой алтарной частью работы архитектора Бретейля, и к большому огорчению гидов первым делом бегут за угол церкви, где их ждет первый парижский общественный туалет (три евро за посещение), открытый в тысяча девятьсот пятом году. Таким образом, для среднестатистического туриста знакомство с площадью Мадлен заключается обозрением деревянных дверей туалета с цветными витражами, его керамического фриза, лепных украшений на потолке в виде толстомясых амуров и золоченых кранов на писсуарах. А так как туалет рассчитан на одновременное посещение всего лишь двенадцати разнополых существ, то остальные курят у автобусов и умножают своим присутствием количество зевак на площади Мадлен.

На это Шкипер, Лис и мисс Валисджанс и рассчитывали.

…Попойка в студенческом кафе закончилась более чем удачно. Вернулись домой только к утру. Лис где-то потеряла лифчик, а Шкипер – флэш-карту для компьютера, на которую, впрочем, не было записано ничего важного. Однако приобрели они больше: теперь в активе гастролирующих симоронавтов был джаз-банд в составе трех негров и одной мексиканки, с собственным фургончиком «фольксваген» и аппаратурой, один студент-филолог, обладающий способностью жонглировать чем угодно, и два непризнанных поэта, которые быстро, в лучших традициях французских лириков, набросали прямо на салфетках:

 
Oh, Simoron, je te veux!
Ton corps est jolie et rond,
Pour te manger je casserai mon bouchon…[15]15
  О, Симорон, я хочу тебя!
  Твое тело прекрасно и округло,
  Чтобы съесть тебя, я разорву свой рот… (фр.).


[Закрыть]
 

И далее в том же духе.

Кроме того, под утро неутомимая Мари притащила в отель пятерых молодых людей неопределенного пола, которые принесли с собой какие-то прозрачные листы – как оказалось, пластик. Эти ребята быстро собрали в центре номера куб размером метр на метр, бесцеремонно разделись и уместились внутри своего сооружения за полторы минуты.

– М-да, – пробормотал Шкипер, задумчиво разглядывая сплетение обнаженных тел. – Посадят нас с тобой, Лисонька, в соседние камеры. Как Желябова и Перовскую…

– Не боись!

Мари поняла по выражению лица Шкипера, о чем тот говорит, и начала энергично возражать. По ее словам выходило, что их акция нарушает только два французских закона: о проведении демонстраций без соответствующего разрешения и о препятствии автомобильному движению. Впрочем, на пренебрежение этими законами полиция давно смотрела сквозь пальцы, а сквозное движение машин через площадь и так было запрещено пять лет назад.

Дальше, освежившись нежным бургундским в кабачке через улицу, троица села разрабатывать детальный план. На это ушло несколько часов.

– …значит, помост, который нам дают в студенческом театре, ребята крепят за три минуты, – рассуждал Шкипер, чертя на бумаге план площади, – вот тут, со стороны рю Тронше. За эти же три минуты джаз-банд разворачивает свой фургончик… запитываются они… ну, то есть берут электричество от станции метро… Разрешат воткнуть вилку в их розетку?

Валисджанс, которая снова уселась на кровать Лис, замысловато сцепив гибкие голые ступни, пожала плечами – не вижу проблем!

– Отлично! Потом трехминутная программная речь, зачитываемая Лис или Мари. Я по-французски не шарю. И выпускаем девушек по имени Мадлен. Повар будет готов?

– Конечно.

Шкипер покрутил головой с легкой досадой:

– Черт, как у вас тут легко все! У нас бы за это заломили дикие деньги.

В самом деле, подготовка «движняка» с таким мощным сопровождением не стоила им ни одного евро. Шеф-повар из ближайшего «Кафе де ла Пэ» согласился бесплатно приготовить три килограмма крема из взбитых сливок с ванилью и собственноручно нанести его на перси юных участниц. Мюзик-холл «Олимпия» дал сто бесплатных контрамарок для раздачи в толпе. А выступление Мари Валисджанс в студенческом кафе вызвало фурор: по Латинскому кварталу моментально пронесся слух о том, что какие-то сумасшедшие русские предлагают устроить в центре Парижа веселую заварушку БЕСПЛАТНО, в отличие от гринписовцев и глобалистов, у которых всегда существовали твердые ставки на всевозможные безобразия – от прогулки нагишом по Елисейским полям до битья витрин «Мак-Дональдсов». Это выглядело свежо и необыкновенно привлекательно. От волонтеров отбоя не было.

– Потом вызываем желающих «очистить Мадлен», на этот процесс отводим пять минут. Потом символическая Точка Сборки с нашими ребятами-акробатами, которые уминаются в кубик. И финальный Торсионный Танец вокруг помоста. На все про все уходит пятнадцать минут. Должны успеть, пока не разгонят! – заключил Шкипер. – Ну что, еще бутылочку красненького?

Сочинять «движняк» под аккомпанемент журчания виноградного вина оказалось делом очень приятным во всех отношениях.

Новости

«…Гибель Сурии Хан аль-Хасаб на шоссе Ножан-сюр-Марн – Шель вызвала шок в арабских кругах Парижа. Двадцативосьмилетняя родственница банкира Абдель Ханаффа, близкого к Саудовской королевской семье, считалась самой просвещенной женщиной, представлявшей арабский мир на Запале: она закончила Оксфорд, получив степень магистра философии, и нью-йоркский университет Стенли, обеспечив себе твердые знания в области менеджмента. Сурия Хан успешно руководила издательством, выпускающим в Брюсселе религиозную литературу для правоверных мусульман… Люди, встречавшие ее, говорили, что она умна, эрудированна, но вместе с тем фанатична и непреклонна, как настоящий „боец джихада“… Последний месяц Сурия Хан, по данным полиции, гостила у своих родственников в Париже, на вилле „Кометто“ в районе Малакоф…»

Paris-Matсh, Париж, Франция