Текст книги "Мартовский заяц, или Записки мальчика индиго"

Некоторое время я стоял в темном, пахнущем крысами подъезде. Потом повернулся и отправился домой. В первые минут десять мне неудержимо хотелось смеяться. Но потом настроение изменилось на более отстраненное и философское. «Если на то пошло, – решил я, – даже у Сократа была своя Ксантиппа, что уж говорить о нашем Валентиныче».

Примечательно, что после этого случая облик книжного Диогена перестал мне казаться таким уж желчным и злобным. Он словно стал своим, домашним. И даже где-то симпатичным. Тем более что слово он свое сдержал – поменял-таки книгу после отпуска.

Надо сказать, все мои увлечения (букинизм, чтение разных философических книг и прочее) постепенно все сильнее входили в противоречие с дворовой жизнью и жизненными ориентирами ее отдельных представителей. Все чаще мне реакция бывших приятелей казалась странной, и я никак не мог понять – серьезно они это, или придуриваются.

Классе в десятом мы с Валерой увлеклись горными лыжами. Купить настоящие горные лыжи (в СССР они не производились) было практически невозможно, к тому же цена на все была астрономической. Сами лыжи стоили около 150 рублей, т. е. среднюю зарплату советского труженика. Но нужны были еще крепления, палки, очки, костюм… – короче, в целом тысячи на полторы. Поэтому мы отправились в Детский мир, купили короткие и широкие детские лыжи из дерева за два рубля, приделали к ним две пары креплений на резинках (по рубль пятьдесят за пару) – одни, чтобы держать пятку, другие – чтобы фиксировать мысок, и с этими изделиями принялись ездить по субботам в Крылатское, где была единственная в Москве горнолыжная база. Вместо того, чтобы идти на уроки (раньше по субботам учились), мы встречались в метро и ехали кататься с гор. В Крылатском имелся бугельный подъемник. Нужно было заплатить, и тебе на оплаченное время выдавали бугель. Ты цеплялся им за ползущий над склоном трос – и он волок тебя вверх. Мы с завистью смотрели на тех, кто мог себе это позволить. Поскольку желания платить деньги за данную услугу у нас не наблюдалось, мы отправились в школьный кабинет труда. Там нашли подходящие толстые листы дюраля, вырезали из них по два «бумеранга», по форме напоминающие бугели, просверлили дырки на сверлильном станке и вставили в них по два штыря. В следующую субботу в Крылатском мы, как белые люди, принялись подниматься в гору на подъемнике. Продолжалось это почти полдня. Затем тот тип, что выдавал бугели, что-то заподозрил: слишком уж долго мы катались и ни разу не зашли к нему, чтобы оплатить это удовольствие. В итоге он за нами погнался. Я свой бугель выдернул, а Валерин так и остался болтаться на тросе. Мужик подъехал, снял его, а потом долго разглядывал, поворачивая то влево, то вправо.

Однако после этой неудачи мы не прекратили своих субботних «заездов», хотя подъемником больше не пользовались…

Одним словом, прогуливая школу, мы делали это более или менее осмысленно.

Вероятно, именно поэтому я, наслушавшись рассказов двух своих дворовых приятелей о том, как они классно проводят время, прогуливая занятия, решил в один из дней составить им компанию.

Одного приятеля звали Толян, другого – Олег. Решив, в какой из дней будем «гулять», мы условились утром встретиться у Олега (у него родители рано утром уходили на работу).

На следующий день я, как и договаривались, пришел по указанному адресу (благо идти было не далеко). Те уже были на месте. Я по наивности полагал, что мы куда-то поедем, или, по меньшей мере, займемся чем-нибудь интересным. Каково же было мое удивление, когда я понял, что они ехать никуда не собираются. Вначале они играли диванной подушкой в футбол. Потом, вооружившись клюшками, стали гонять по квартире шайбу. Затем, достав из кухонного шкафа большой пакет с арахисом, начали его жарить. При этом периодически они встречались друг с другом взглядом, пристально смотрели секунд пять, потом разражались хохотом. Я пребывал в недоумении. Создавалось ощущение, что они знают нечто такое, что совершенно недоступно мне. И именно это их веселит. Часа три я в растерянности думал: как может нравиться подобное времяпровождение? И чему можно так при этом радоваться? Отчаявшись разгадать сей кроссворд, я распрощался и отправился домой восвояси.

Так бездарно время я еще никогда не проводил.

Впрочем, это была не единственная попытка понять образ мыслей Олега, Толяна и им подобных.

Через некоторое время они нашли новую «фишку» – пить по субботам, причем не у кого-то дома, а в месте, которое называли «катакомбы». На мой вопрос, что такое «катакомбы», они не отвечали, а только переглядывались и довольно ржали. Каждую субботу они с утра начинали готовиться к «мероприятию», причем делали это с такими серьезными физиономиями, словно отправлялись в полярную экспедицию или космос. Отсчитывать дни до субботы они начинали с понедельника. Встречаясь, они вместо приветствия обычно говорили: «До субботы осталось пять дней». Другой человек при этом должен был выругаться, выражая тем самым свое отношение к тому, что так долго. Вероятно, столь странным образом проявлялась их игра во взрослость. Они постоянно цитировали высказывания каких-то алкашей и местных «авторитетов». Потом включали на магнитофоне «шансон» и начинали подпевать. Видя, как захватывает их процесс подготовки к субботе и походу в «катакомбы», я выразил желание составить им компанию, что мне милостиво разрешили сделать. После долгого ожидания и ритуальных сообщений о том, сколько осталось дней до субботы, настал наконец момент «Х». Олег, Толян и примкнувший к ним Серый зашли за мной, и мы отправились в магазин. Надо сказать, что напитки в то время были специфическими. Водка стоила дорого. Самыми доступными были портвейн и вермут – спиртосодержащие жидкости ужасного качества и обладающие отвратительным запахом. Пить их можно было, только зажав нос. Популярны были такие марки, как портвейны «Кавказ», «Агдам», «777», «33», кроме того, «Вермут крепкий розовый», «Солнцедар» и так далее и тому подобное. В народе все это называлось емким словом «бормотуха» или «шмурдяк». Купив по бутылке 0,8 «шмурдяка», которые обычно любителями выпить назывались «фауспатронами», мы отправились в «катакомбы».

«Катакомбы» оказались заброшенной стройкой в районе улиц Расковой и Правды. У моих приятелей в одном из этажей было оборудовано специальное место для выпивок – они притащили сюда с помойки старый сломанный диван и пару стульев. В тайничке между плитами у них даже было припрятано два граненых стакана. Разлив вонючую жидкость и сопроводив все «взрослыми» тостами вроде «Будем!», «Дай бог не последняя» и «Чтоб хрен стоял и деньги были», они, морщась, влили в себя эту гадость. Я последовал их примеру.

Когда напитки закончились, Олег разбил о плиту бутылки, мотивируя это тем, чтобы они не достались бабкам, которые здесь шастают, собирая их.

Затем все пошли шляться по улицам, задирая тех, кто попадался по пути. Судя по внешним проявлениям, происходящее им очень нравилось. Мне было нестерпимо скучно. Кроме того, в голове шумело, и «шмурдяк» периодически намекал на то, что хочет выйти наружу. Проболтавшись по улицам с полчаса, я распрощался и пошел домой. Там я лег спать и проспал до обеда следующего дня. Больше попыток «скорешиться» с данным сообществом я не предпринимал.

Глава седьмая
Бобониада

Однако было бы неправильным считать, что двор наш населяли только подобные персонажи. Были и другие, причем зачастую абсолютно противоположные описанным. Впрочем, как говорили классики, противоположности зачастую сходятся. Не знаю, может, и так.

Как бы то ни было, именно о такой «противоположности» я и хочу теперь рассказать.

Сдружился я с означенным персонажем не в последнюю очередь потому, что у него присутствовали интеллектуальные интересы, а также любознательность в отношении литературы и искусства. Хотя и довольно своеобразные.

Звали его Боб. Вернее, настоящее его имя было Володя, но так его никто не называл. Одной из причин, почему прозвище приклеилось к нему, было то, что кто-то (не помню уже, кто именно) из наших балбесов, изучая в школе английский, узнал, что «Володя» на этом языке якобы будет «Боб». Второй причиной было то, что данное прозвище очень к нему подходило. Дело в том, что внешне Вова очень был похож на боб, точнее – его голова напоминала большую фасолину, насаженную выпуклым краем на нескладное худое тело. Один конец «фасолины» образовывал лоб, над которым козырьком нависали жесткие русые волосы, другой – нижнюю часть щек и подбородок, между которыми помещалась оттопыренная нижняя губа. На впалом «брюхе» фасолины торчал мясистый, как спелая слива, нос, на том, в свою очередь, красовались массивные квадратные очки.

Характер Боба, как я уже сказал, был своеобразным. Основным здесь, пожалуй, являлось то, что он обо всем рассуждал теоретически и подо все пытался подвести логическую базу. Если, положим, Боб читал книгу, то ему обязательно надо было знать, для чего книга написана, и пока он не изобретал какую-нибудь «формулу», объясняющую прочитанное, не успокаивался. Если он шел в кино на какой-нибудь фильм, то заранее психологически настраивался на аналитическую волну, так как, по его выражению, обязательно должен был «врубиться». Он даже специально ходил перед сеансом в туалет (не зависимо от того, хотел того или нет), чтобы потом ничто не мешало «въезжать» в тайные помыслы режиссера. К просмотру фильмов и вообще потреблению пищи духовной он относился примерно так же, как обычно относятся к разгадыванию шарад. Внимательно отсмотрев какой-нибудь элитарный шедевр (Антониони, Бергмана, Феллини, или, скажем, Тарковского), он принимался нудно объяснять, что под чем подразумевалось (это у него называлось «обменом мнениями») – и так до тех пор, пока все содержание фильма не приобретало алгоритмическую четкость и не начинало укладываться в пределы двух-трех предложений.

На плохие фильмы («низкого», по его мнению, жанра) он никогда не ходил. А для остальных завел специальный блокнотик, куда записывал просмотренные киноленты вкупе с собственным кратким мнением относительно каждой, чтобы, не дай бог, одну и ту же два раза не посмотреть. Время свое Боб чрезвычайно ценил. Вернее, имел безграничную веру, что оно обязано быть потрачено на деятельность с максимальным КПД, то есть на «врубание» во что-то.

Помню, как-то раз я зашел к нему (он был моим соседом – я жил на шестом, а он на седьмом этаже). Мы, как водится, побеседовали, а затем я по надобности заглянул, пардон, в сортир, где внезапно обнаружил привинченный к стенке аккуратный чехольчик. В нем лежала шариковая ручка. И блокнот на веревочке.

– Оригинально, – оценил я это ноу-хау. – Ты бы лучше сразу сюда полку с книгами прибил, чтобы времени зря не терять.

– А что, – пожал Боб плечами, – в этом есть рациональное зерно.

Мать у Боба была учительницей математики, а отец радиоинженером, работающим в каком-то закрытом КБ. Учился Боб в школе под присмотром мамы, дома за ним надзирала бабушка, поэтому вплоть до старших классов Боб что называется ходил по струнке и был полным тютей.

В ту пору все повально увлекались музыкой: доставали иностранные записи, носили хипповые прически, перепродавали диски, создавали ансамбли (пусть даже при ЖЭКе) и, естественно, лабали на гитарах. Не уметь играть на гитаре тогда было почти неприлично. Вечером на площадке между 6 и 7 этажами собирались подростки, живущие в нашем подъезде, и принимались наяривать разные песни в 2 а то и в 3 гитары. Взрослые не препятствовали, поскольку все проходило мирно и пристойно, т. е. без курения, распития спиртных напитков и мордобоя. Тут же, друг у друга народ учился играть на инструменте. Инструменты были плохими, отечественного производства, а иногда и вовсе появлялись самодельные экземпляры, собранные из чего придется.

В один из дней на лестничной клетке начал появляться Боб. Он выходил «послушать». Мама (или бабушка) снабжали его маленькой табуреткой, на которой он сидел, внимая музыке и нашим развязным, зачастую напичканным нецензурной лексикой, разговорам. Одним словом, социализировался.

Эта «социализация» дала неожиданные всходы. Во-первых, Боб вскоре заставил родителей купить ему гитару. Гитара была маленькая, «детская», размерами чуть больше гавайской, звук имела ужасный, но Боб принялся на ней усердно обучаться музыкальной премудрости. Дело во многом облегчало полное отсутствие у него слуха, так что особенности звучания инструмента не вызывали у него отторжения. Во-вторых, через некоторое время Боб сам начал конструировать музыкальные инструменты… Но на этом, пожалуй, стоит остановиться подробнее.

Электрогитары и всевозможные электроорганы в то время в стране не производились. А то, что появилось в конце 70-х, было очень плохого качества. Но даже эту продукцию было невозможно купить, поскольку свободно в магазинах она не продавалась. Следовало сделать заявку от какой-нибудь организации, что при ней собираются создавать ансамбль и для него требуются инструменты. Только после этого выдавалось разрешение на покупку аппаратуры. Поэтому нет ничего удивительного в том, что многие пытались сконструировать все сами. На обычные гитары навешивались звукосниматели, корпуса выпиливали из дерева и пластмассы, схемы для звуковых эффектов паялись вручную. Видимо, следуя за общей тенденцией, Боб тоже решил сделать электрогитару. Гриф ему впарил ушлый сосед с четвертого этажа. Гриф был узкий и длинный и предназначался для четырехструнной бас-гитары. Звукосниматель можно было купить в музыкальном магазине за 6 рублей. Струны продавались там же. Дело оставалось за корпусом. Вот тут-то Боб и проявил смекалку. Взяв большой дубовый пень, он разрубил его вдоль топором. Получился тяжелый полуцилиндр, выпуклый с одной и плоский с другой стороны. Затем на плоской стороне Боб вырубил (похоже, тоже топором, потому что были видны характерные следы) углубление под звукосниматель. После этого двумя большими шурупами приделал к пню гриф. Полировать и как-то дополнительно обрабатывать это изделие он не стал, а сразу залил лаком, который у родителей остался от ремонта (им покрывали паркет). Натянув на это чудовище басовые струны, Боб остался совершенно доволен. Периодически он доставал гитару с антресолей, подключал к колонке, усаживался по-турецки на диван, корпус гитары помещал между коленей (весил пень по меньшей мере килограммов двадцать) и принимался с сосредоточенным видом дергать басовую струну. Внешне в эти минуты он походил на какого-то шамана, играющего на варгане, и мне казалось, что вот-вот вслед за этими однообразными и заунывными звуками раздастся горловое пение.

Через некоторое время Боб, глядя на меня, увлекся букинизмом. Тоже ходил по утрам в магазин, сдавал макулатуру, менялся с другими любителями. При этом к книгам он относился абсолютно так же, как к фильмам. В его интерпретации любая из них превращалось в какой-то нудный, беспросветный кроссворд, который он разгадывал с неослабевающим энтузиазмом до тех пор, пока не доводил остальных (в данном случае меня) до белого каления.

Однажды, размышляя над характером Боба, я вдруг понял, кого он мне напоминает. В свое время я смотрел какой-то фильм об Иване Павлове (ученом, физиологе, светиле, чьим именем называется собака и т. д.). Там был один эпизод. У Павлова имелся брат, обычный веселый мужик, который все время подтрунивал над его упертостью и неспособностью понять человеческие слабости. На каком-то из праздников брат рассказывает гостям байку о том, как Ваня (Павлов), который, как известно, не пил вовсе, пытался понять, для чего люди употребляют водку. «И чего они только в этом находят? – говорил Ваня, прикладывая палец ко лбу. – Алкоголь токсичен – это бесспорно. Но ведь для чего-то люди его глотают!» Ваня долго мучился этим вопросом, не принимая участия в веселых застольях. С одной стороны он ощущал свою правоту, но с другой чувствовал себя в какой-то степени изгоем. Наконец он решил поставить эксперимент. Купил бутыль водки, взял стакан, сел перед зеркалом. Рядом положил лист бумаги, чтобы записывать все стадии воздействия алкоголя на организм. «Я, – рассказывал брат, – будучи не в силах смотреть, как подобным отношением оскверняется живительная влага, ушел из дома вон. Прихожу через час. Смотрю – на полу лежит Ваня в собственной, пардон, блевотине, а на листке имеется всего одна запись: „Глаза посоловели“. Гости, естественно, веселились вовсю. Дальше я, помню, фильм смотреть не стал, решив, что данного эпизода вполне достаточно, чтобы составить вполне адекватное представление о личности великого физиолога».

Судя по всему, Боб на этой земле отнюдь не был одинок в своем стремлении «поверить алгеброй гармонию». С ним, так же, как с Павловым, приключалось множество забавных историй. Например, на почве его трепетного отношения к своему здоровью.

Помню, как-то раз я забыл дома ключи. Поскольку мы соседствовали, я решил подняться к Бобу. На мое счастье, он оказался дома. Только был какой-то странный. Полуголый (в шортах) и расслабленный.

Мы прошли в комнату. Он полуулегся на диван, взял со столика, стоящего рядом, кружку и прихлебнул из нее. Вначале я как-то не обратил на это внимания. Но Боб все прихлебывал и прихлебывал. Мне стало интересно, и я заглянул в кружку. Там была простая вода.

– Что это ты воду пьешь дозами? Будто ритуал какой исполняешь.

– Это не просто вода, а вода дистиллированная, – поправил Боб. – Голодаю, – пояснил затем, как мне показалось, после несколько театральной паузы. – По методу Брэгга.

– Это еще кто такой?

Боб молча поднялся, сходил в соседнюю комнату и положил передо мной какую-то брошюру. «Чудо голодания» – прочел я на обложке.

– И что это такое?

– Техника очищения организма от шлаков. Главный метод продления жизни, – пояснил Боб. Пос ле чего снова улегся на диван и принялся прихлебывать из кружки.

– А вода зачем?

– Шлаки растворяет и выводит.

– И сколько так голодать надо?

– Трое суток. Но это раз в месяц. А каждую неделю – сутки. Еще раз в квартал – по десять дней. Потом еще выходить из голодания надо. Постепенно. Вначале сок разбавленный, потом морковку на терке…Но это мне пока рано.

Я с сомнением взглянул на Боба. Он и так худой, что же с ним будет после десятидневного голодания?

– И сколько осталось?

– Еще один день. Сегодня второй.

Я немного помедлил в нерешительности.

– Слушай, у тебя что-нибудь пожевать есть? Тебе все равно не пригодится, а я даже не обедал.

Боб покорно встал и с видом великомученика отвел меня на кухню. Потом открыл холодильник и начал из него выгружать всевозможную снедь. Чуть ли не весь стол заставил. Даже бутерброд с маслом мне намазал, не преминув, правда, заметить, что масло – это гнездилище холестерина. Не дожидаясь повторного приглашения, я принялся набивать рот съестным. А Боб уселся напротив и, снисходительно поглядывая на меня, снова стал прихлебывать из кружки. По ходу дела он, правда, отпускал некоторые замечания. Сахар, мол, белая смерть, соль вообще организмом не усваивается и в лучшем случае из него выводится, а в худшем так там и остается.

– Брэгг специально, чтобы это доказать, мочу в бутылки собирал, настаивал неделю-полторы, а потом предъявлял всем кристаллы, которые там образовывались. Я тоже этот эксперимент провожу. Хочешь посмотреть?

– Нет, – я чуть не поперхнулся, – спасибо. Как-нибудь в другой раз.

– Между прочим, Брэгг до девяноста с лишним лет прожил, – не унимался Боб. – Может, прожил бы и больше, только утонул в море, катаясь на виндсерфинге во время шторма.

– Ты что, – удивился я, – до ста лет собираешься жить?

– До ста пятидесяти, – серьезно ответил Боб. – Организм при правильном с ним обращении рассчитан на гораздо больший срок. Вот, – кивнул он в сторону, – на завтрашний вечер приготовил. Выходить из голодания буду.

Я взглянул в указанном направлении и увидел под стеклянным колпаком кучку натертой морковки и два капустных листа. Этакий ужин анорексички со стажем.

– Убедительно, – согласился я.

– Может, тоже попробуешь? – с надеждой спросил Боб.

– Нет, спасибо, – поспешил я отказаться. – Пока не могу. Потом, может, и присоединюсь. Как-нибудь.

Попрощавшись, я спустился к себе. К счастью, мои уже были дома и даже успели пообедать. Я засел за уроки и не заметил, как наступил вечер. И тут мне понадобился большой англо-русский словарь. Но он куда-то намертво запропастился. После долгих бесплодных поисков я решил подняться к Бобу: я помнил, что у него был точно такой же, поскольку мы их вместе покупали.

Я поднялся наверх и хотел уж было нажать кнопку звонка, как вдруг увидел, что дверь приоткрыта. Может, забыли закрыть, когда кто-то пришел, или после того, как мусор выносили? Я толкнул дверь, переступил порог и тут же остановился как вкопанный. Впереди, на кухне, меня встретила такая картина. На столе стоит большая кастрюля из огнеупорного стекла, полная тушеного мяса. Над ней нависает Боб и прямо из кастрюли руками выуживает кусок говядины, причем явно уже не первый, так как челюсти его усиленно работают, а ноги притоптывают от нетерпения. Даже мое появление не произвело на него никакого впечатления. Он лишь на секунду повернул голову и снова принялся жевать.

Некоторое время я изумленно таращился на это зрелище.

– А как же Брэгг? – спросил наконец. – Решил послать подальше?

– Нет, – ответил Боб с набитым ртом. – Просто я уже выхожу из голодания.

В другой раз Боб увлекся другим перспективным направлением. Тогда мы по субботам вместе ходили в баню, поэтому я зашел узнать, пойдет он в этот раз или нет. Вижу, он по-турецки сидит на софе и совершает руками какие-то манипуляции. Глаза закрыл и одним указательным пальцем вокруг другого водит. Вроде как гадает на что-то: сбудется – не сбудется.

Немного постояв, я сел. В молчании прошло минуты две.

– Что поделываешь? – спросил я наконец, стараясь сделать голос как можно бодрее, чтобы не обнаруживать пробудившихся во мне сомнений относительно его душевного здоровья.

– Заряжаюсь, – ответил Боб, не открывая глаз.

– Не понял.

Боб нехотя переменил позу, поднялся, взял со стола какую-то распечатку и дал мне.

– На, почитай.

Я взял, открыл и прочел: «Био-энергетика». Причем именно так, с дефисом. Видимо, автор был не слишком подкован в русской грамматике.

– Ну и что? Тут написано, как заряжаться?

– Конечно. По часовой стрелке – заряжаться, против – разряжаться.

Я непонимающе уставился на Боба. Он снисходительно начал объяснять прочитанное (не переставая накручивать пальцами). Суть сводилась к тому, что биополе человека сплошь состоит из энергетических завихрений. Эти завихрения вращаются, забирая из окружающего мира энергию, или отдавая ее. Одни из них вращаются по часовой стрелке (те, которые заряжают), другие – против (те, что разряжают). Поэтому, помогая им, можно сдвигать энергетический баланс куда угодно. Крутишь пальцами по часовой – заряжаешься, против – соответственно, наоборот. Меридианы акупунктуры – это череда таких завихрений, между которыми энергия циркулирует по телу.

– Ну и как, – спросил я, внимательно выслушав, – много энергии накачал?

– Немного есть, тепло в руках чувствую.

Я хотел сказать, что это то того, что они у него вспотели от усердия, но потом воздержался. Решив перейти к цели своего визита, спросил:

– В баню пойдешь?

Здесь надо пояснить. Ходили мы в основном в Сандуны, поскольку роскошные интерьеры прошлого века – колонны, лепнина и прочие «не советсткие» архитектурные излишества – не только радовали глаз, но и настраивали на столь необходимые в данном процессе созерцание и наслаждение жизнью. Но у Боба, по наблюдениям, были несколько иные причины посещения бань. Как я уже говорил, он очень пекся о своем здоровье. При этом здоровье было для него лишь тем оптимумом, при котором организм может функционировать с максимальным КПД. Вина он принципиально не пил. Даже от кефира начал шарахаться, когда узнал, что в нем тоже есть «градусы».

Банного дня у нас давно уже не было, поэтому Боб без лишних вопросов дал свое согласие.

В субботу мы, как всегда, пошли в Сандуны. Купили билеты, два березовых веника, разделись, попарились немного – и отправились прямиком в душ смывать продукты потения.

Некоторое время я стоял под прохладными струями, с блаженством ощущая, как расслабляется распаренное тело. Взглянул на Боба. А тот застыл рядом с душем, не намыливается и пристально на что-то смотрит. Я обернулся. На мраморной лавке один мужик другому делал массаж. Весьма профессионально делал, надо сказать.

– Ты что уставился? – спросил я Боба. – Не смущай людей, мужики мышцы друг другу разминают. Занимайся своим делом.

Но Боб уже заинтересовался.

– Он массажем на точки воздействует. Акупунктурные, – ответил он и показал на мужика.

Я пожал плечами и стал мыться дальше. Примерно через минуту обернулся. Боба под душем не было. Я поискал взглядом. А Боб уже рядом с мужиками стоит. В детали вникает и даже как будто советы дает.

Я посмеялся и снова принялся мыться. Но любопытство взяло свое. Через минуту я снова взглянул в том направлении, и передо мной предстала такая картина. Боб возлежит на лавке, так сказать, в натуральную величину, а мужик над ним трудится. Массаж биоэнергетический делает. Я уж хотел было к мытью вернуться, как мне в голову пришла одна неожиданная мысль, несколько изменившая мой, так сказать, угол зрения. Так вот с этого нового угла зрения массаж, который делал мужик, казался весьма и весьма странным, даже тенденциозным, поскольку он все больше Боба по ногам и ягодицам оглаживал. То сбоку подлезал, то, пардон, промежность разминать начинал.

«Опаньки! – подумал я. – Влип, кажется, Боб по полной».

А Боб лежит, ничего не подозревает, только покряхтывает. Не иначе, думает о том, как это полезно.

Наконец мужик закончил свой «биоэнергетический сеанс». Боб поднялся и подошел ко мне. Радостно влез под душ, принялся отфыркиваться, как тюлень.

– Ну как? – спросил я через минуту.

– Классно! Рекомендую.

Видя столь непосредственную радость, я не смог не влить своей ложки дегтя в эту бочку меда.

– Слушай, а ты не заметил, что мужик массаж как-то тенденциозно делал?

– В смысле?

– Да все больше по ногам и прочим интересным местам.

– Ну и что?

– Да гомик этот мужик, вот что!

Настроение у Боба моментально испортилось.

– Я тоже заметил, – говорит. – Вот сволочь!

Лицо Боба нахмурилось, вся фигура приняла какой-то похоронный вид. Я тактично отвернулся к стене, чтобы он не видел, как я совершенно хамски ржу.

Однако основное веселье было впереди.

Не прошло и пяти минут, как рядом с Бобом нарисовался тот самый мужик. Мол, я тебе массаж делал, теперь ты иди мне делай. У Боба физиономия вытянулась, на лице отразилась, как пишут в романах, внутренняя борьба. С одной стороны, интеллигентность не позволяла отказаться – ведь мужик действительно массаж делал, с другой – противно. Наконец интеллигентность победила.

Я, конечно, не видел, как Спаситель всходил на Голгофу, но, думаю, зрелище было похожее. С горем пополам Боб доковылял до мраморной лавки. Мужик между тем на ней разлегся и выжидательно застыл.

Боб руки протянул – будто паука или жабу брал – и начал разминать мужику спину. Довольно халтурно, надо сказать. Мужик недовольно заворчал и указал на ноги – мол, с ног массаж надо начинать делать. Боб с отвращением стал массировать мужику ноги. Помассировав секунд пять, снова перешел на спину: вроде как комплекс упражнений на нижнюю часть уже закончился. Мужик снова недовольно заворчал и указал в том же направлении. Повторилась аналогичная процедура.

В общем, вся эта комедия продолжалась до тех пор, пока мужик окончательно не озлился и не прогнал Боба.

Весь остаток дня Боб был мрачнее тучи. Он все время молчал, и на попытки втянуть его в разговор я в ответ слышал лишь недовольное сопение.

Следующий день был воскресеньем. Мы собирались компанией за город на небольшой пикничок, и я решил захватить с собой Боба. Пусть немного развеется.

Зашел к нему. Боб сидел в своей комнате посреди вороха бумаг и разбирал стол. В углу громоздилась кипа старых журналов, каких-то газет – одним словом, то, что не нужно, макулатура. Я подошел ближе, машинально взял один из журналов. И вдруг увидел под ним ту самую распечатку по биоэнергетике.

– Это как понимать? – удивился я. – Выбрасываешь что ли?

Боб обернулся и со злостью ответил:

– Да пошло оно! Все они извращенцы!

В старших классах школы я вовсю пробовал перо и пытался писать рассказы, стихи и даже песни. Песни в то время были весьма популярны, но не всякие, а очень определенного вида. Во-первых, барды. Не те, которые потом объединились в лесах под крышей Грушинского фестиваля, чтобы воспевать «изгиб гитары желтой», а протестные – Высоцкий, Галич и им подобные. Во-вторых, русский рок, который потом, во времена Перестройки, вышел из подвалов и подъездов, чтобы заполнить собой просторы нашей страны. В чести были «Машина времени» и «Воскресенье». Из попсовых зарубежных исполнителей гремели итальянцы сан-ремовского розлива, а также группы вроде «Аббы» и «Бони М». Гопники и мои приятели типа Олега с Толяном слушали блатняк и эмигрантский ресторанный шансон. Все это переписывалось друг у друга, поскольку ничего купить в магазинах было невозможно. Соответственно, качество записей оставляло желать лучшего. Аппаратура была советская, ужасная как внешне, так и внутренне. Но даже эти магнитофоны («Электроника», «Весна» и т. п.) стоили несуразно дорого. Пленка в отечественных кассетах тянулась, жевалась, отчего и без того плохие записи становились еще хуже.

Я сочинил несколько песен и записал их на кассету под гитарный аккомпанемент: хотел услышать со стороны, как это звучит, поскольку во время исполнения объективно оценить ни голос, ни звучание инструмента невозможно. То, что я услышал в итоге, привело меня в уныние. Голос звучал глухо (тембр явно не годился для певческой карьеры), инструмент дребезжал и бухал – в общем, эксперимент показал, что данный путь для меня бесперспективен. Поэтому я закрыл тему и забыл о записи. Затем, захотев переписать что-то у Боба, я дал ему для этой цели кассету, совершенно забыв, что именно на ней находится. Как я потом понял, Боб, перед тем как сделать нужную запись, очень внимательно прослушал мои песни. И не просто прослушал, но воспринял это как руководство к действию. За достаточно короткое время он накропал чуть ли не десяток песен, сочинил аккомпанемент к каждой и даже записал все это на собственном магнитофоне. Причем это была не просто фонограмма отдельных «композиций», но целый концерт. На нем Боб беседовал с воображаемыми зрителями, рассказывал об истории создания каждого произведения – в общем, воспроизводил поведение маститых бардов. Песни при этом напоминали зарифмованные арифметические задачи, либо достаточно «лобовые» метафоры. Помню, там была какая-то песня про лодочку, которая двигалась по морю, несмотря ни на бушующие волны, ни на перерезавшие ей путь большие суда. Содержание у всех песен было до невозможности назидательное и одновременно какое-то нудное. К этому добавлялось, естественно, исполнение. Прослушав его, я понял, что был по отношению к себе слишком самокритичен. Боб умудрялся не попадать практически ни в одну ноту. При этом чувство ритма, похоже, тоже не было его сильной стороной. Он то отставал, то делал какие-то неуместные паузы, то забегал вперед. Местами казалось, что голос его вообще существует отдельно от музыки (если, конечно, называть музыкой то, что он производил, бряцая по струнам гитары). Но всего этого, он, похоже, не ощущал, поскольку, как я уже говорил, ни в малейшей степени не обладал музыкальным слухом.