Текст книги "Н. В. Гоголь «Петербургские повести». Основное содержание. Анализ текста. Литературная критика. Сочинения."

Записки сумасшедшего

Повесть написана в форме дневника.

3 октября

Герою повести не хочется идти в департамент (чинить перья для директора), потому что начальник давно уже указывает Ему на путаницу мыслей. С неохотой одевшись и выйдя из дома, на перекрестке Он видит, как дочка директора департамента входит в магазин, оставив собачку (Меджи) на улице. Мимо проходят знакомые начальника, тоже с собачкой (Фидель). Он обнаруживает, что понимает разговор двух собачонок.

4 октября

На службу приезжает дочка директора в отсутствие отца. Он (герой повести), восхищенный красотой девушки, хоть и хочет блеснуть перед ней остроумием, не может выдавить ни слова, только смущается. Весь день Он думает о ней, придя домой переписывает вульгарные стишки, полагая, что это произведение Пушкина.

6 ноября

Начальник отделения ставит Его на место, замечая, что тому уже сорок лет, Он ничего не добился, однако положил глаз на директорскую дочку. Он же уверен, что он всем еще покажет.

8 ноября

Он посещает театр, смотрит водевиль с сатирическими стишками, удивляется, как такое пропускает цензура.

ноября 11

Он чинит для директора 23 пера, никак не может завести разговор с директором хоть о чем-нибудь. Чтобы узнать побольше о директоре и его дочке, Он решает перехватить переписку двух собачонок, о которой слышал от них самих.

ноября 12

Он проникает в дом знакомых директора, крадет собачью переписку.

ноября 13

Он читает письма собачонок. Меджи пишет, что к ее хозяйке Софи ездит молодой камер-юнкер, который ей очень нравится. Дело идет к свадьбе. О себе самом Он находит в письме весьма нелестные отзывы (волосы похожи на сено, Софи смеется над Ним, директор считает Его своим слугой).

декабря 3

Его возмущает разница между камер-юнкером и Им, титулярным советником. Он вспоминает примеры из истории, когда простой человек вдруг оказывался знатным вельможей или самим государем.

декабря 5

Он читает в газетах об исчезновении испанского короля.

декабря 8

По разным причинам Он не идет в департамент: не дают покоя испанские события.

Год 2000 апреля 43 числа

Понимает, что Он сам – король Испании, а человеческий мозг находится не в голове, а приносится ветром со стороны Каспийского моря.

Мартобря 86 числа

Между днем и ночью

Уже более трех недель Он не ходит в департамент. К нему на дом с требованием посещать службу приходит экзекутор. Он (герой) «для шутки» идет в департемент. Директора Он уже ни во что не ставит и подписывается на документе «Фердинанд VIII». Из департамента Он идет на квартиру к директору, застает Софи, говорит, что несмотря ни на что будет вместе с ней, делает открытие, что женщина влюблена в черта.

Никоторого числа

День был без числа

Он не представляется проезжающему по Невскому проспекту императору испанским королем, потому что до сих пор не имеет королевской мантии. Дома Он разрезает новый вицмундир, чтобы сшить мантию.

Числа не помню. Месяца тоже не было.

Было черт знает что такое

Мантия готова, но Он не решается представиться ко двору без депутации из Испании.

числа 1-го

Он ходит на почту узнать, не прибыли ли испанские депутаты. Там предлагают написать письмо, но «это вздор: письма пишут аптекари».

Мадрид. Февруарий

тридцатый

Приезжают «депутаты», сажают Его в карету, везут в Испанию (сумасшедший дом). Пациентов Он принимает за солдат или грандов, решает, что Китай и Испания – одна страна. Санитар, которого Он принимает за канцлера, бьет Его палкой. Он воспринимает это как народный обычай.

Январь того же года, случившийся после февраля

Ему бреют голову, что Он также принимает за испанский обычай. Он чувствует себя плохо, потому что с Ним ни капли не считаются, как должны были бы считаться с королем. Он считает, что подвергся инквизиции.

Число 25

Великий инквизитор (врач) навещает Его в палате, зовет по имени – Аксентий Иванов, но Он прячется под кровать. Он не откликается и на титул испанского короля, но зато открывает, что у любого петуха есть под перьями Испания.

Чи 34 сло Мц

гдао. Февраль 349

«Нет, я больше не имею сил терпеть. Боже! что они делают со мною! Они льют мне на голову холодную воду! Они не внемлют, не видят, не слушают меня. Что я сделал им? За что они мучат меня? Чего хотят они от меня бедного? Что могу дать я им? Я ничего не имею. Я не в силах, я не могу вынести всех мук их, голова горит моя, и все кружится предо мною. Спасите меня! возьмите меня! дайте мне тройку быстрых, как вихорь, коней! Садись, мой ямщик, звени, мой колокольчик, взвейтеся, кони, и несите меня с этого света! Далее, далее, чтобы не видно было ничего, ничего. Вон небо клубится передо мною; звездочка сверкает вдали; лес несется с темными деревьями и месяцем; сизый туман стелется под ногами; струна звенит в тумане; с одной стороны море, с другой Италия; вон и русские избы виднеют. Дом ли то мой синеет вдали? Мать ли моя сидит перед окном? Матушка, спаси твоего бедного сына! урони слезинку на его больную головушку! посмотри, как мучат они его! прижми ко груди своей бедного сиротку! ему нет места на свете! его гонят! Матушка! пожалей о своем бедном дитятке!.. А знаете ли, что у алжирского дея под самым носом шишка?»

Анализ произведений

В цикл «Петербургские повести» входит пять произведений, связанные общностью проблематики (власть чинов и денег), типом главного героя (как правило, это «маленький человек») и, как видно из названия цикла, местом действия, поскольку оно во всех пяти повестях происходит в Петербург. В то же время, несмотря на ясно выдержанное внутреннее единство, эти пять вещей разнообразны по своему содержанию и стилевой манере. Постоянное возвращение Гоголя к петербургской теме – основательная переработка «Портрета» уже в зрелый творческий период и создание «Шинели», задуманной еще в 1834 году, издание повестей под одной обложкой третьего тома собрания сочинений в 1842 году – все это говорит об авторской верности общему замыслу. Идейный замысел повестей сложно переплетен, каждая отсылает к другой, дает повод к бесконечному количеству прочтений и интерпретаций.

«Невский портрет», «Портрет» и «Записки сумасшедшего» впервые вышли в сборнике «Арабески» в 1835 году вместе со статьями по искусству. Позже к этим трем повестям прибавились «Нос» (1836) и «Шинель» (1841).

Тема Петербурга в «Петербургских повестях»

Место действия всех пяти повестей, как это и явствует из названия цикла, – Петербург. По произведениям писателей 18 – начала 19 вв. мы знаем Петербург как великое творение гения Петра 1, как пышное великолепие Северной Пальмиры, как город гранитных набережных и прекрасных дворцов, город, воплощающий могущество России. Коррективы в это изображения внес Пушкин в «Медном всаднике» – красота столицы сочетается в поэме с трагедией «маленького человека», живущего на окраинах и в трущобах этого города.

Гоголь продолжил пушкинскую традицию, причем, продолжил, в значительной мере опираясь на собственный опыт. Приехав двадцатилетним юношей из далекой провинции в столицу, он пережил тяжкое испытание. Гоголь увидел Петербург совсем не таким, каким он представлял его себе по слухам. Ему казалось, что в Петербурге кипит деятельная жизнь, направленная на благо общества. Однако все оказалось другим: «Тишина в нем <Петербурге> необыкновенная, – сообщает он весной 1829 года домой, – никакой дух не блестит в народе, все служащие да должностные, все толкуют о своих департаментах да коллегиях, все подавлено, все погрязло в бездельных, ничтожных трудах, в которых бесплодно издерживается жизнь их».

Петербург поразил Гоголя грубым унижением человека, торжеством «кипящей меркантильности», полицейским произволом, которые превращали Петербург в город всесильной бюрократии и бездушных чиновников, в гранитную казарму. И еще – это какой-то странный город. Здесь многое непохоже на то, что происходит в других городах. На людях, нравах, обычаях лежит отпечаток особой «физиогномии» Петербурга, города, в котором человеческие отношения искажены, в котором все показное, фальшивое, торжествует пошлость и гибнут талант и вдохновение. Все эти личные впечатления легли в основу всего цикла петербургских повестей.

В этом цикле В Петербурге воплощены силы зла. Это не просто внешний фон, на котором происходят события, город играет важную роль в композиции каждой повести. Гоголевский Петербург предстал перед читателями как воплощение всех безобразий и несправедливостей, творившихся в России. Здесь «все дышит обманом» («Невский проспект»); здесь разыгрывается драма одаренного художника, ставшего жертвой страсти к наживе («Портрет»); здесь происходит удивительное происшествие с чиновником Ковалевым («Нос») и сходит с ума чиновник Поприщин («Записки сумасшедшего»); здесь нет житья бедному человеку («Шинель»). Герои Гоголя сходят с ума или погибают, нормальные отношения между людьми искажены, справедливость попрана, красота загублена, любовь осквернена.

Образ Петербурга в восприятии Гоголя всегда двойственен, внутренне контрастен. В сущности, нет в повестях единого, цельного образа столицы. Богатые и бедные, беспечные бездельники и горемыки-труженики, начальники и подчиненные, преуспевающие пошляки и терпящие крушение благородные романтики – все в Петербурге имеет две стороны. И обе эти стороны тщательно исследует писатель.

Человек и условия его бытия – вот главный конфликт, который лежит в основе всего цикла. В основе каждого сюжета – необыкновенная история, чрезвычайное происшествие: у человека пропал нос, у другого сняли новую шинель, которую он мечтал приобрести всю жизнь, третий случайно приобретает портрет, который в корне изменяет его существование и т. д.

Повести продолжают представление той галереи «мертвых душ», которая была начата Гоголем в «Миргороде». Петербург в этих повестях предстает как своего рода город мертвых, некой фантасмагорией, в которой нет места нормальным человеческим чувствам – здесь даже влюбленность и искренний порыв встречают непонимание, так как «человеку» вполне нравится та гадкая жизнь, которой он живет («Невский проспект»), здесь человеческие качества настолько не важны, что в карете, одетым в вицмундир вполне может разъезжать нос (символ высокомерия – «задирать нос»), здесь господствует власть денег, губящая все лучшее, что только может быть в человеке («Портрет»). Гоголевский Петербург напоминает кошмарный сон. Главная составляющая этого города – бюрократия, в основе которой – превращение реальности в фикцию и наоборот. Жизнь живых людей с их человеческими чувствами, любовью и страданиями, с точки зрения бюрократа, менее реальна, чем канцелярская бумага, справка, документ. Зато бумага в этом мире – кошмарная реальность. Чин важнее человека, деньги – таланта, служебное положение – ума и добродетели. Чиновник Поприщин из повести «Записки сумасшедшего» влюбляется в дочь директора департамента, но он мелкий чиновник, а она дочь генерала. Поприщин сходит с ума и только в безумном бреду начинает понимать, что тот мир, в котором он жил до сих пор и считал нормальным, основан на безумии, что человек в нем ничего не значит по сравнению с чинами, деньгами и орденами.

Еще в 18 веке Даниэль Дэфо написал роман «Робинзон Крузо». Этот роман был не только просветительским и авантюрным, это был роман-эксперимент. Дэфо поместил своего героя на необитаемый остров, позволив выбрать ему необходимое из полузатонувших вещей. Тут, наедине с природой, сразу отделилось нужное на самом деле от ненужного: деньги, ордена, чины, которыми обладал герой в мире людей, на необитаемом острове невозможно было использовать. Зато понадобилась его смекалка, ум, упорство, знания, умения, храбрость, сила и проч. Из вещей же – лопата, порох, нож. И еще – друг.

В творчестве Гоголя вообще и в «Петербургских повестях» в частности, перед нами возникают не люди, но нечисть в человеческом обличье – например, облик стряпчего из «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем», во многом предваряющий образ Акакия Акакиевича из «Шинели» и тех чиновников (например, Иван Антонович Кувшинное Рыло), которых Гоголь будет изображать в «Ревизоре» и «Мертвых душах». Желая нарисовать дьявола, «князя тьмы», художник не может представить его никак иначе, кроме как в облике коломенского ростовщика («Портрет»). Ведьмы здесь уже лишены своей сказочно-мифологической атрибутики – это просто проститутки, глумящиеся над искренним чувством («Невский проспект»). Это не падшие, не заблудшие души, это именно «мертвые души». Если же в этот мир попадает человек, ценящий подлинное искусство (художник из «Невского проспекта»), или человеческие чувства больше бумаг, документов, чинов, орденов и богатства, то Петербург убивает его. В этом мире подлинному человеку места нет: «Все обман, все мечта, все не то, что кажется».

Примечательно то, что Гоголь увидел и очень опасные черты своих «мертвых душ», причем не только в высокопоставленных взяточниках и казнокрадах, но и в так называемом «маленьком человеке». Униженный, лишенный всяческого достоинства, но вместе с тем и лишенный божественной души, персонаж может лишь превратиться на самом деле в нечисть (напр., «Шинель», где Акакий Акакиевич после смерти в виде привидения пугает проезжающих), либо уйти в ирреальный мир, где он важен и значителен («Записки сумасшедшего»). «Маленький человек» страшен, по Гоголю, вовсе не потому, что он «мал», но потому, что он настолько мал, что в него не умещается ни одна божественная искра. И вдвойне страшен такой человек, если он вдруг возомнит себя Наполеоном (именно выход на божий свет такого персонажа будет позже описывать Достоевский в своих «Записках из подполья»). Человек, живущий лишь мечтой о шинели, не может быть назван человеком, хотя и имеет человеческое обличие. Впрочем, по отношению к окружающим его персонажам, он не так уж плох – у него есть мечта (пусть о шинели), и его жизнь не сводится лишь к пьянству, игре в карты и переписыванию циркуляров. В мире, который описывает Гоголь, даже мечта о шинели – своего рода заменитель души.

Фантастика в «Петербургских повестях»

В литературе гоголевского периода, особенно в романтической, фантастика занимала немалое место. Романтики высоко ценили познавательные возможности фантастики, силу ее воздействия на читателя. Их произведения были полны тайн, чудес и странностей, прежде всего, это можно отнести к творчеству Гофмана, оказавшего серьезное влияние на мировоззрение Гоголя. Романтическая тайна у Гофмана и вообще у романтиков, вводивших фантастические элементы в свои произведения, могла разрешаться тремя способами. Фантастическое может объясняться вполне реальными причинами (сон и просыпание, болезненный бред и выздоровление); фантастическое нагромождается одно на другое, и о правдоподобии уже речи не идет;

фантастическое, не становясь реальностью, смыкается с нашим внутренним миром, с нашей верой в чудеса.

Не менее важна была фантастика и в реалистической литературе, в частности, в произведениях Н.В.Гоголя. Прежде всего, надо заметить, что в творчестве Гоголя нет «доброй» фантастики. В том смысле, что нет доброго носителя фантастического – все-то у него ведьмы, колдуны, черти и т. п. Во всем немалом наследии писателя мы найдем только незлую русалочку из «Майской ночи», все же остальные существа явно несут на себе печать чертовщины. Это связано в первую очередь с гоголевским мировоззрением – Гоголь был, м.б., самым религиозным писателем в русской литературе. Любая деталь тварного мира была для него отражением запредельной битвы Добра и Зла. И если выражением Добра в этом мире становился естественный ход событий, то воплощением Зла – все то, что этот естественный ход нарушает, а, следовательно, и фантастика. Естественное – это Добро, тогда как сверхъестественное – Зло. «Божественное в концепции Гоголя – это естественное, это мир, развивающийся закономерно. Наоборот, демоническое – это сверхъестественное, мир, выходящий из колеи. Гоголь – особенно явно к середине 30-х годов – воспринимает зло не как зло вообще, но как алогизм, «беспорядок природы», – писал Юрий Манн.

Повести цикла объединены наличием в них ирреального, фантастического, сверхъестественного. Это и сон художника Пискарева в «Невском проспекте», и чудовищный портрет старика в «Портрете», и странное происшествие в «Носе», и безумный мир Поприщина в «Записках сумасшедшего», и месть Акакия Акакиевича после собственной смерти в «Шинели». Именно благодаря фантастике петербургские повести перестают быть лишь сводом забавных случаев, анекдотов, открывая сложный мир идейных построений писателя. Основная тема творчества Гоголя – вопрос о человеческой душе. именно этот вопрос лежит в основе и «Петербургских повестей». На одном полюсе гоголевского Петербурга – суетный, материальный мир, мир денег и страстей, на другом – мир насыщенной духовной жизни. Это касается не только художника Чарткова, чья страсть к деньгам повлекла за собой его гибель, но и Акакия Акакиевича, чья привязанность к мертвой вещи – шинели – также становится причиной смерти.

Фантастику в Петербургских повестях можно рассматривать и как тему двойничества, ставшего результатом потери духовной цельности человека. В одном случае такая ситуация становится трагедией («Записки сумасшедшего»), в другом – фарсом («Нос»). Двойничество просматривается и в других повестях цикла: Пирогов как опошленный двойник художника Пискарева, Портрет старика как двойник Чарткова, Нос – двойник майора Ковалева, Поприщин здоровый и Поприщин, считающий, что он король испанский, Акакий Акакиевич, мстящий за себя после собственной смерти – вот еще один двойник из «Шинели». Двойник в любом случае – зло. И разрушительная его сущность неизменна, меняется только его облик. Если в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» зло воплощалось в черте, ведьма, колдуне, то теперь, в петербургской реальности, оно оказывается в канцеляриях, департаментах, гостиных, на Невском проспекте, т. е. становится более ощутимым, постоянно воплощаясь в «ужасную действительность».

Невский проспект

Цикл открывается повестью «Невский проспект». В основе ее сюжета – две новеллы. Внешне они слабо связаны между собой и объединены только лишь рассказом о Невском проспекте, который (рассказ) обрамляет всю повесть. Именно здесь, на Невском, завязываются узлы, которые потом распутывает по-своему каждый герой. Панорама же Невского проспекта – эмоциональный ключ ко всему циклу. Он выглядит по-разному в разное время. На нем представлена «тысяча непостижимых характеров и явлений», шумная, суетливая толпа людей самых разных сословий, но всех этих людей объединяет стремление казаться красивее, богаче, солиднее, чем они есть на самом деле: «Вы думаете, что этот господин, который гуляет в отлично сшитом сюртучке, очень богат? – ничуть не бывало:

он весь состоит из своего сюртучка». И вывод – «Он лжет во всякое время, этот Невский проспект».

Солгал он и обоим героям повести – художнику Пискареву, увидевшему в обитательнице публичного дома знатную даму, и поручику Пирогову, принявшему добродетельную немочку за искательницу приключений. Но если художник при этом переживает трагедию, которая начинается крушением иллюзии и заканчивается его гибелью, то поручик участвует в фарсе, который и заканчивается так, как и должен закончиться фарс – ремесленники «поступили с ним так грубо и невежливо, что, признаюсь, я никак не нахожу слов к изображению этого печального события».

Основным приемом автора в этой повести является противопоставление. Противопоставлены герои двух новелл – романтичный художник Пискарев и пошляк Пирогов, противопоставлены их дамы – проститутка и добропорядочная жена сапожника, противопоставлены мечта и действительность. Да и внутри одной новеллы существует противопоставление. Пискарев присутствует как будто в двух контрастных плоскостях – реальной и фантастической. В первой он обретает полную меру страдания, во второй, в опиумном сне, – полноту счастья. Художник был жертвой, по выражению Гоголя, «вечного раздора мечты с существенностью». Описание мечты и действительности противопоставлены в том числе и в стилистическом плане. Уже в первом сне Пискарева изображение становится зыбким, полуреальным-полуфантастическим. Платье красавицы «дышит музыкой», «тонкий сиреневый цвет» оттеняет белизну ее руки, платья танцующих сотканы «из самого воздуха», а ножки дам казались совершенно эфирными. Пискарева в этой картине нет совсем – он вроде бы присутствует, но, с другой стороны, его образ растворяется в этой иллюзорной картине. При пробуждении происходит резкая смена красок и тональности повествования: Пискарев просыпается и видит серый, мутный беспорядок и бедность своей комнаты. И следом звучит голос автора: «О, как отвратительна действительность! Что, она против мечты?» А вот еще один контраст: художник Пискарев, романтик-идеалист принимает женщину с Невского проспекта за «святыню», «божество». Для его эстетического сознания красота есть высшая ценность, откровение Бога на земле. И вот Пискареву открывается иная правда: в этом мире «божественные черты» могут принадлежать развратнице, ведущей «низкую и презренную жизнь».

И впрямь слишком велико несоответствие между высокой романтической мечтой и возможностями ее осуществления. Автору близки порывы Пискарева, отвергающие фальшивые и пошлые устои мира. Но романтическое мировосприятие Гоголя к моменту написания повести уже поколеблено, а потому история художника заканчивается трагедией. И не только смерть Пискарева является диссонансом в этом повествовании. Это ведь в опиумном сне красавица являлась художнику эфемерным созданием, таинственной и прекрасной знатной дамой, обитательницей маленького деревенского домика, его женой. В реальности же она была циничной, глупой, ленивой и пошлой проституткой, единственным достоинством которой была ее красота. И еще один настораживающий момент: Пискарев и Пирогов – люди, без сомнения, разные, но все же они не просто знакомцы, они приятели, поручик Пискареву «при жизни оказывал свое высокое покровительство». И «тихий, робкий, скромный, детски простодушный» Пискарев – с того же Невского проспекта, что и пошляк Пирогов. Они фактически двойники, только то, что у Пискарева оборачивается трагедией, для Пирогова – фарс.

Поручик Пирогов – ограниченный, нагло самоуверенный, удачливый, преуспевающий, всегда в отличном расположении духа. Его история начинается с того же места, что и трагедия художника, но у поручика все гораздо проще. Обманная ситуация, закончившаяся для его приятеля душевной драмой и смертью, для удачливого поручика приобретает комические черты – офицера избили (а может, и высекли) ремесленники Шиллер, Гофман и Кунц. Но не это является объектом гоголевского смеха, пошлость – это не ухаживание за чужой женой, дело в другом. Ведь не сцена побоев является завершением истории поручика: он гневался и негодовал, собирался жаловаться на Шиллера генералу, упечь жестянщика в Сибирь. «Но все это как-то странно кончилось: по дороге он зашел в кондитерскую, съел два слоеных пирожка, прочитал кое-что из «Северной пчелы» и вышел уже не в столь гневном положении. Притом довольно приятный прохладный вечер заставил его несколько пройтись по Невскому проспекту; к 9 часам он успокоился и нашел, что в воскресенье нехорошо беспокоить генерала; притом он, без сомнения, куда-нибудь отозван. И потому он отправился на вечер к одному правителю контрольной комиссии, где было очень приятное собрание многих чиновников и офицеров его корпуса. Там он с удовольствием провел вечер и так отличился в мазурке, что привел в восторг не только дам, но даже и кавалеров».

Из Набокова. Гоголь о пошлости:

«Разговор в обществе перешел на Германию. Упорно молчавший Гоголь наконец сказал: «да, немец вообще не очень приятен; но ничего нельзя себе представить неприятнее немца-ловеласа, немца-любезника, который хочет нравиться; тогда он может дойти до страшных нелепостей. Я встретил однажды такого ловеласа в Германии. Его возлюбленная, за которою он ухаживал долгое время без успеха, жила на берегу какого-то пруда и все вечера проводила на балконе перед этим прудом, занимаясь вязанием чулок и наслаждаясь вместе с тем природой. Мой немец, видя безуспешность своих преследований, выдумал наконец верное средство пленить сердце неумолимой немки. Ну, что вы думаете? Какое средство? Да вам и в голову не придет, что!

Вообразите себе, он каждый вечер, раздевшись, бросался в пруд и плавал перед глазами своей возлюбленной, обнявши двух лебедей, нарочно им для сего приготовленных! Уж, право, не знаю, зачем были эти лебеди, только несколько дней сряду каждый вечер он все плавал и красовался с ними перед заветным балконом. Воображал ли он в этом что-то античное, мифологическое или рассчитывал на что-нибудь другое, только дело кончилось в его пользу: немка действительно пленилась этим ловеласом и вышла скоро за него замуж».

Вот вам пошлость в ее чистом виде…»

Первая повесть цикла заканчивается многообещающим пассажем: «Но страннее всего происшествия, случающиеся на Невском проспекте». И дальше следует предупреждение: «О, не верьте этому Невскому проспекту!» И только после этого уже мы с вами читаем все остальные повести. Так верить или не верить тому, что в них написано?

Для повести «Невский проспект» характерны алогизмы, ничем не мотивированные события, поступки, ситуации. Это касается, в первую очередь, описания самого Невского проспекта, на котором не работают закономерности и правила, управляющие жизнью города, который является единственным местом в городе, «где показываются люди не по необходимости, куда не загнала их надобность и меркантильный интерес, объемлющий весь Петербург.

Непонятно и поведение людей, которых можно встретить на Невском проспекте: «Создатель! Какие странные характеры встречаются на Невском проспекте! Есть множество таких людей, которые, встретившись с вами, непременно посмотрят на сапоги ваши, и если вы пройдете, они оборотятся назад, чтобы посмотреть на ваши фалды. Сначала я думал, что они сапожники, но, однако, ничуть не бывало: они большей частью служат в департаментах…»

Герои повести ничуть не менее алогичны. Прежде всего, это касается прекрасной незнакомки Пискарева: ее «божественная» красота и «небесные» очи противопоставляются автором роду ее занятий. Та же ситуация с дамой, которая понравилась Пирогову: она жена жестянщика, фамилия которого – Шиллер, фамилия же его приятеля сапожника – Гофман. Оба ремесленника, конечно, знать не знают о великих однофамильцах, более того, их образ жизни вступает в противоречие с тем романтическим видением мира, который ассоциируется с произведениями немецких писателей: «Шиллер был совершенный немец, в полном смысле этого слова. Еще с двадцатилетнего возраста, с того счастливого времени, в которое русский живет на фу-фу, уже Шиллер размерил всю свою жизнь и никакого, ни в каком случае, не делал исключения. Он положил вставать в семь часов, обедать в два, быть точным во всем и быть пьяным каждое воскресенье. Он положил себе в течение десяти лет составить капитал из пятидесяти тысяч, и уже это было так верно и неотразимо, как судьба, потому что скорее чиновник позабудет заглянуть в швейцарскую своего начальника, нежели немец решит переменить свое слово».