Текст книги "Все произведения школьной программы в кратком изложении. 11 класс"

 
Я сразу смазал карту будня,
плеснувши краску из стакана;
я показал на блюде студня
косые скулы океана.
На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.
А вы
ноктюрн сыграть
могли бы
на флейте водосточных труб?
 

 
Скрипка издергалась, упрашивая,
и вдруг разревелась
так по-детски,
что барабан не выдержал:
«Хорошо, хорошо, хорошо!»
А сам устал,
не дослушал скрипкиной речи,
шмыгнул на горящий Кузнецкий
и ушел.
Оркестр чужо смотрел, как
выплакивалась скрипка без слов,
без такта,
и только где-то
глупая тарелка
вылязгивала:
«Что это?»
«Как это?»
А когда геликон –
меднорожий,
потный,
крикнул:
«Дура,
плакса,
вытри!» –
я встал,
шатаясь полез через ноты,
сгибающиеся под ужасом пюпитры,
зачем-то крикнул:
«Боже!»
Бросился на деревянную шею:
«Знаете что, скрипка?
Мы ужасно похожи.
Я вот тоже
ору –
а доказать ничего не умею!»
Музыканты смеются:
«Влип как!
Пришел к деревянной невесте! Голова!»
А мне – наплевать!
Я – хороший.
«Знаете что, скрипка?
давайте –
будем жить вместе!
А?»
 

1. Дореволюционное творчество.

В стихотворении «Вам!» поэт затрагивает тему войны и мира, обличает ложный патриотизм. Поэт широко пользуется приемом гротеска в стихотворении «Гимн судье» («павлиний хвост», «долина для некурящих»):

 
Злобно забившись под своды закона,
Живут унылые судьи…
Судьи мешают и птице, и танцу,
И мне, и вам, и Перу.
 

Гротеском пользуется поэт и в стихотворении «Гимн ученому»: герой не имеет ни одного человеческого качества, это «не человек, а двуногое бессилие» с головой, «откусанной начисто трактатом».

2. Окна РОСТА.

 
Кто виноват, что снова встретил Врангеля я?
Англия!
Эй, товарищ, что делать, если новый лезет государь?
Ударь!
Если Врангеля и пана добьем,
Мир будет тогда?
Да!
 

Поэт широко пользовался приемом инверсии (нарушение обычного порядка слов в предложении), что видно из приведенных выше примеров.

3. Стихотворение «О дряни» (1921).

Пафос стихотворения направлен против мещанства и пошлости: «Страшнее Врангеля обывательский быт». При описании речи, внешности обывателей поэт широко пользуется приемом гротеска: «И мне б с эмблемами платья. Без серпа и молота не покажешься в свете. В чем сегодня буду фигурять я на балу в Реввоенсовете?» Описание обывательского быта исполнено иронии и сарказма: «На «Известиях» лежа, котенок греется». Заканчивается стихотворение символическим призывом: «Скорее головы канарейкам сверните, чтоб коммунизм канарейками не был побит!»

4. Стихотворение «Прозаседавшиеся» (1922).

В. И. Ленин: «Не знаю, как насчет поэзии, а насчет политики, ручаюсь, что это совершенно правильно».

Маяковский бичует бюрократизм, волокиту, подмену живого дела бесконечными заседаниями. В гротесковой форме поэт описывает хождение просителя по инстанциям. В произведении нет строгого размера стиха, а наоборот – в нем слышны живые интонации разговорной речи. По ходу действия комизм ситуации нарастает, выливаясь в фантастическую картину раздвоившихся людей, которая как нельзя лучше разоблачает нелепость и неразумность чиновническо-бюрократического порядка. Пользуясь приемом гиперболы, поэт высмеивает «разнообразие заседаний» («Через час велели придти вам. Заседают: покупка склянки чернил Губкооперативом», «Все до двадцати двух лет на заседании комсомола», «На заседании А-Б-В-Г-Д-Ж-З-кома»). Стихотворение заканчивается призывом, крылатой фразой, ставшей своего рода пословицей: «О, хотя бы еще одно заседание относительно искоренения всех заседаний».

а) Вступление в поэму «Во весь голос» (1930). Поэт подчеркивает свое отличие от «кудреватых митреек, мудреватых кудреек», он призывает на службу поэзии «кавалерию острот», призванную безжалостно бороться с недостатками общества. Это итоговое произведение Маяковского, его поэтическое завещание. В нем он подводит итоги своего творчества, задаваясь вопросом, что сделает его поэзию бессмертной. В поэме возникает развернутый метафорический образ поэзии: «Парадом развернув своих страниц войска…» Маяковский подчеркивает партийность и классовость своего творчества, связь с народом («Пускай нам общим памятником будет построенный в боях социализм»). Стихотворение написано с подлинным ораторским пафосом, обращено не к современникам, а к потомкам.

б) Поэма «Хорошо» – главы 9 и 15.

в) «Разговор с фининспектором о поэзии» (1926).

Стихотворение отражает размышления Маяковского о месте поэта в рабочем строю. В стихотворении затронута тема труда («Труд мой любому труду родственен»). Поэзия сравнивается с производством, возникает образ «поэтической кухни». Рифма сравнивается с векселем, с «бочкой с динамитом», строчка – с фитилем. Поэт подчеркивает необходимость взвешенного и трепетного отношения к слову. Поэту «в копеечку влетают слова». Маяковский подчеркивает, что поэт должен быть новатором, затрагивать новые темы («Поэзия – вся – езда в незнаемое», «А что если я народа водитель и одновременно народный слуга?»). Поэт категорически отвергает «слово-сырец» «лирических кастратов», подчеркивает необходимость борьбы с негативными явлениями и мещанством («Долг наш – реветь медногорлой сиреной в тумане мещанья, у бурь в кипеньи» (обилие неологизмов). Поэт приходит к выводу об огромном значении своей поэзии («Нет! И сегодня рифма поэта – ласка и лозунг и штык и кнут»). Маяковский видит свое место «в ряду беднейших рабочих и крестьян». В стихотворении поэт широко использует метафоры: «пролетарии – двигатели пера», «тление слова-сырца», «из артезианских людских глубин».

г) Стихотворение «Необычайное приключение, бывшее с Владимиром Маяковским на даче» (1920).

Для достоверности поэт называет конкретное место действия. Солнце в стихотворении является метафорическим образом поэта («Нас, товарищ, двое»). Поэт призывает «Светить всегда, светить везде…», видя в этом основное предназначение поэта. Стихотворение изобилует неологизмами («горбил», «вставало солнце ало», «занежен в облака ты», «послушай, златолобо»). Поэт широко пользуется приемами олицетворения и гротеска («шагает солнце в поле», «хочет ночь прилечь», «тупая сонница»). Поэт нарочито принижает образ солнца в отличие от ненавидимых им лирических поэтов («Гони чаи, гони, поэт, варенье…»).

д) «Юбилейное» (1924).

В стихотворении отразились размышления Маяковского о роли А. С. Пушкина в веках. Поэт с неодобрением пишет о «применении» поэзии Пушкина в современной жизни («Я люблю вас, но живого, а не мумию»). Основная мысль стихотворения выведена в строках: «Ненавижу всяческую мертвечину, обожая всяческую жизнь!»).

е) Стихотворение С. Есенину (1926).

В стихотворении поэт вновь обращается к теме противопоставления лирической и своей поэзии. Произведение написано тем же размером, что и предсмертное стихотворение Есенина «До свиданья, друг мой, до свиданья…» Одной из причин гибели Есенина поэт видит невозможность достаточного самовыражения («Может, окажись чернила в «Англетере», вены резать не было б причин»). Поэт воспевает активную жизненную позицию: «Надо жизнь иначе переделать, переделав, можно воспевать». Заканчивается стихотворение прямой полемикой с Есениным: «В этой жизни помереть нетрудно, сделать жизнь значительно трудней».

Первое вступление в поэму

 
Уважаемые
        товарищи потомки!
Роясь
        в сегодняшнем
                окаменевшем г….,
наших дней изучая потемки,
вы,
        возможно,
                спросите и обо мне.
И, возможно, скажет
                ваш ученый,
кроя эрудицией
        вопросов рой,
что жил-де такой
        певец кипяченой
и ярый враг воды сырой.
Профессор,
    снимите очки-велосипед!
Я сам расскажу
        о времени
                и о себе.
Я, ассенизатор
        и водовоз,
революцией
    мобилизованный и призванный,
ушел на фронт
        из барских садоводств
поэзии –
        бабы капризной.
Засадила садик мило, дочка,
дачка,
        водь
            и гладь –
сама садик я садила,
сама буду поливать.
Кто стихами льет из лейки,
кто кропит,
            набравши в рот –
кудреватые Митрейки,
            мудреватые Кудрейки –
кто их к черту разберет!
Нет на прорву карантина –
мандолинят из-под стен:
«Тара-тина, тара-тина,
т-эн-н…»
Неважная честь,
            чтоб из этаких роз
мои изваяния высились
по скверам,
        где харкает туберкулез,
где б… с хулиганом
        да сифилис.
И мне
        агитпроп
                в зубах навяз,
и мне бы
        строчить
                романсы на вас –
    доходней оно
                и прелестней.
Но я
    себя
        смирял,
            становясь
на горло
        собственной песне.
Слушайте,
        товарищи потомки,
агитатора,
        горлана-главаря.
Заглуша
        поэзии потоки,
я шагну
        через лирические томики,
как живой
        с живыми говоря.
Я к вам приду
        в коммунистическое далеко
не так,
как песенно-есененный провитязь.
Мой стих дойдет
        через хребты веков
и через головы
        поэтов и правительств.
Мой стих дойдет,
        но он дойдет не так, –
не как стрела
        в амурно-лировой охоте,
не как доходит
к нумизмату стершийся пятак
и не как свет умерших звезд доходит.
Мой стих
        трудом
                громаду лет прорвет
и явится
        весомо,
                грубо,
                        зримо,
как в наши дни
        вошел водопровод,
сработанный
        еще рабами Рима.
В курганах книг,
        похоронивших стих,
железки строк случайно
        обнаруживая,
вы
        с уважением
                ощупывайте их,
как старое,
        но грозное оружие.
Я
        ухо
                словом
                        не привык ласкать;
ушку девическому
        в завиточках волоска
с полупохабщины
        не разлететься тронуту.
Парадом развернув
        моих страниц войска,
я прохожу
        по строчечному фронту.
Стихи стоят
        свинцово-тяжело,
готовые и к смерти,
        и к бессмертной славе.
Поэмы замерли,
        к жерлу прижав жерло
нацеленных
        зияющих заглавий.
Оружия
        любимейшего
                род,
готовая
        рвануться в гике,
застыла
        кавалерия острот,
поднявши рифм
        отточенные пики.
И все
поверх зубов вооруженные войска,
что двадцать лет в победах
                        пролетали,
до самого
        последнего листка
я отдаю тебе,
            планеты пролетарий!
Рабочего
    громады класса враг –
он враг и мой,
        отъявленный и давний.
Велели нам
        идти
            под красный флаг
года труда
        и дни недоеданий.
Мы открывали
        Маркса
                каждый том,
как в доме
        собственном
                мы открываем ставни,
но и без чтения
        мы разбирались в том,
в каком идти,
        в каком сражаться стане.
Мы
        диалектику
                учили не по Гегелю.
Бряцанием боев
        она врывалась в стих,
когда
        под пулями
                от нас буржуи бегали,
Как мы
        когда-то
                бегали от них.
Пускай
        за гениями
                безутешною вдовой
плетется слава
        в похоронном марше –
умри, мой стих,
        умри, как рядовой,
как безымянные
        на штурмах мерли наши!
Мне наплевать
        на бронзы многопудье,
мне наплевать
        на мраморную слизь.
Сочтемся славою –
        ведь мы свои же люди, –
пускай нам
        общим памятником будет
построенный
        в боях
                социализм.
Потомки,
        словарей проверьте поплавки:
из Леты
        выплывут
                остатки слов таких,
как «проституция»,
        «туберкулез»,
                «блокада».
Для вас,
        которые
                здоровы и ловки,
поэт
        вылизывал
                чахоткины плевки
шершавым языком плаката.
С хвостом годов
        я становлюсь подобием
чудовищ
    ископаемо-хвостатых.
Товарищ жизнь,
        давай
            быстрей протопаем,
протопаем
        по пятилетке
                дней остаток.
Мне
        и рубля
                не накопили строчки,
краснодеревщики
        не слали мебель на дом.
И кроме
    свежевымытой сорочки,
скажу по совести,
                мне ничего не надо.
Явившись
        в Це Ка Ка
            идущих
                светлых лет,
над бандой
        поэтических
                рвачей и выжиг
я подыму,
как большевистский партбилет, все сто томов
        моих
                партийных книжек.
 

Феерическая комедия

Работают:

Присыпкин – Пьер Скрипкин – бывший рабочий, бывший партиец, ныне жених

Зоя Березкина – работница

Эльзевира Давидовна Ренесанс – невеста, маникюрша, кассирша парикмахерской

Розалия Павловна Ренесанс – мать-парикмахерша

Давид Осипович Ренесанс – отец-парикмахер

Олег Баян – самородок, из домовладельцев

Милиционер

Профессор

Директор зоосада

Брандмейстер

Пожарные

Шафер

По универмагу расхаживают частники-лотошники – разносчик пуговиц, разносчик кукол, точильных камней, яблок, абажуров, шаров, галантереи, селедок, клея, духов, книг. Присыпкин вынуждает Розалию Павловну покупать разные ненужные вещи (бюстгальтеры, чтобы сделать аристократические чепчики для будущих дочек-близнецов, кукол, чтобы его «будущие потомственные дети воспитывались в изящном духе»). Олег Баян тащит покупки, убеждая Розалию Павловну не спорить с будущим зятем: «Пока у вас нет профсоюзного билета, не раздражайте его, Розалия Павловна. Он – победивший класс, и он сметает все на своем пути, как лава, и брюки у товарища Скрипкина должны быть полной чашей». Баян обещает Присыпкину организовать ему красную свадьбу – «Невеста вылазит из кареты – красная невеста… вся красная, – упарилась, значит; ее выводит красный посаженный отец, бухгалтер Ерыкалов, – он как раз мужчина тучный, красный, апоплексический, – вводят это вас красные шафера, весь стол в красной ветчине и бутылки с красными головками… Красные гости кричат «горько, горько», и тут красная (уже супруга) протягивает вам красные-красные губки». Им навстречу попадается Зоя Березкина, с которой у Присыпкина раньше были близкие отношения. Присыпкин заявляет, что они с ней «разошлись, как в море корабли».

В общежитии, где раньше проживал Присыпкин, соседи обсуждают, как он изменился после того, как решил жениться. Он сменил себе фамилию на «Скрипкин», не моет голову – боится испортить прическу, наряжается, как буржуй. Баян учит Присыпкина «нарождающемуся тонкому вкусу» и «испанской ревности». Он показывает жениху «ответственнейший шаг в жизни – первый фокстрот после бракосочетания». Соседи уговаривают Присыпкина «бросить эту бузу», но тот отвечает, что боролся за хорошую жизнь и получит ее в лице «жены и дома и хорошего обхождения». Зоя Березкина стреляет в себя. Присыпкин бежит прочь на извозчике.

На свадьбе Скрипкина и Эльзевиры Баян произносит тост: «Я счастлив видеть изящное завершение на данном отрезке времени полного борьбы пути товарища Скрипкина. Правда, он потерял на этом пути один частный партийный билет, но зато приобрел много билетов государственного займа. Нам удалось согласовать и увязать их классовые и прочие противоречия, в чем нельзя не видеть вооруженному марксистским взглядом, так сказать, как в капле воды, будущее счастье человечества, именуемое в простонародье социализмом… Разве когда мы стонали под игом самодержавия, разве хотя бы наши великие учителя Маркс и Энгельс могли бы предположительно мечтать или даже мечтательно предположить, что мы будем сочетать узами Гименея безвестный, но великий труд с поверженным, но очаровательным капиталом». Между Присыпкиным и одним из гостей, после множества тостов, завязывается ссора, в результате которой невеста в газовом платье падает на печь, печь опрокидывается, начинается пожар.

Пожарные не обнаруживают на месте трагедии среди прочих один труп. Полагают, что он «сгорел по мелочам».

Пятьдесят лет спустя в зале заседаний будущего проходит конференция по вопросу дальнейшей судьбы раскопанного замороженного человека из прошлого (Присыпкина). «Вместо людских голосов – радиораструбы, рядом несколько висящих рук по образцу высовывающихся из автомобилей. Посредине трибуна с микрофоном. По бокам трибуны распределители и регуляторы голосов и света». Всей конференцией (делегаты находятся в разных уголках планеты) управляют два механика – старый и молодой. Старый вспоминает, как смешно ему было, когда в детстве мать носила его на руках в зал заседаний, где собравшиеся голосовали сами. Дело в том, что один вопрос был принят большинством в один голос потому, что его мать не смогла проголосовать против (у нее были заняты руки). Районы федерации голосуют за то, что Присыпкина надо разморозить невзирая на опасность «подхалимской эпидемии».

Профессор руководит размораживанием. Зоя Березкина, теперь старушка, выжившая после неудачной попытки самоубийства, ассистирует ему. Очнувшийся Присыпкин в ужасе. За пятьдесят лет он не заплатил профсоюзные взносы. На себе он обнаруживает клопа – единственное родное существо, что связывает его с прошлым. Присыпкин прижимает к себе гитару и в тоске начинает петь романсы двадцатых годов.

В будущем распространяются «микробы» Присыпкина. Клоп, «вступив в общение» с собаками, заставляет их стать ласковее и научил стоять на задних лапах. «Врачи говорят, что люди, покусанные подобными животными, приобретают все первичные признаки эпидемического подхалимства». Послушав романсы Присыпкина, девушки «заболевают» влюбленностью и принимаются разучивать фокстрот. Директор зоопарка повсюду гоняется за клопом, с помощью сотен помощников ловит «ископаемое животное», сажает в клетку, приглашает желающих на торжественное открытие в зоопарк. Врачи, ухаживающие за Присыпкиным, плохо себя чувствуют от перегара, которым несет от больного, поскольку тот ежедневно принимает огромные дозы спиртного. Постаревшая Зоя Березкина пытается скрасить досуг своего бывшего возлюбленного, принося ему «старинные» книги. Видя, как «низко опустился» Присыпкин, она переживает, что пятьдесят лет назад могла умереть «из-за такой мрази».

В Зоопарке – торжественный просмотр клопа («клопус нормалис») и Присыпкина («обывателиус вульгарис», «страшного человекообразного симулянта и самого поразительного паразита»). По словам Директора, «оба водятся в затхлых матрасах времени».

В клетке сидит Присыпкин, над изголовьем кровати у него висят пошлые открытки, над головой – желтый абажур, он плюется, ругается, пьет и тоскливо поет под гитарный аккомпанемент. Фильтры по бокам клетки задерживают непристойности, в изобилии извергаемые «экспонатом». Присыпкин кричит, зачем его разморозили, зачем заключили в одиночную клетку, приглашает зайти к нему. Зрители требуют надеть на него намордник.

«Клоп», – писал Маяковский, – это театральная вариация основной темы, на которую я писал стихи и поэмы, рисовал плакаты и агитки. Это тема борьбы с мещанином. Основной материал, переработанный в пьесе, это – факты, шедшие в мои руки – руки газетчика и публициста. В моей пьесе нет положений, которые не опирались бы на десятки подлинных случаев».

Пьеса «Клоп» (как и «Баня») явилась продолжением и обобщением газетных и журнальных стихотворений Маяковского 1926–1929 гг., основной темой которых (как и пьес) являлась «борьба с узостью, с делячеством, с бюрократизмом, за героизм, за темп, за социалистические перспективы».

Центральная идея «Клопа» перекликается с высказыванием В. И. Ленина в связи со стихотворением Маяковского «Прозаседавшиеся»: «…старый Обломов остался и надо его долго мыть, чистить, трепать и драть, чтобы какой-нибудь толк вышел».

Н. А. Клюев

Клюев Николай Алексеевич

1887 – родился в деревне Коштуге, близ Вытегры, в Олонецкой губернии. Отец его, семнадцать лет прослуживший в солдатах, был сидельцем в казенной винной лавке, мать – из старообрядческой семьи, «былинница» и «вопленица». «Грамоте, песенному складу и всякой словесной мудрости, – писал Клюев, – обязан своей матери». Учился в церковно-приходской школе, городском народном училище (в Вытегре), позднее пробыл год в фельдшерской школе. Шестнадцати лет ходил в Соловецкий монастырь «спасаться», жил в старообрядческих скитах, увлекся сектантством, был «Давидом» у хлыстов – сочинял для них песнопения. Вероятно, осуществляя сектантские связи, ездил в Закавказье и Синьцзян.

Начало 900-х гг. – появился в Петербурге, приехав на заработки. Входил здесь в литературный «народный кружок» П. Травина, в изданиях которого в 1904 г. выступил со стихами.

1906 – за распространение противоправительственных прокламаций Крестьянского союза под Вытегрой был арестован и полгода сидел в тюрьме, затем находился под негласным надзором.

1907 – завязал длительную переписку с А. Блоком, проявившим к поэту-крестьянину острый интерес.

1911 – вышла первая книга стихов – «Сосен перезвон» – с предисловием В. Брюсова, посвящением А. Блоку, которая была высоко оценена многими выдающимися поэтами и критиками. За ней последовало еще пять книг (напр., «Братские песни», 1912, «Лесные были», 1913, «Мирские думы», 1916).

1919 – издан двухтомник стихов – «Песнослов».

Незаурядный талант Клюева оказал влияние на многих поэтов (т. н. крестьянские поэты – С. Клычков, П. Орешин и др.). Клюев ратовал за «кондовую», старую Русь, за ветхозаветный уклад жизни, питая вражду к городу, к «железу», к машинной цивилизации. Как писал Клюев в 1914 г., он был готов пойти на Голгофу, лишь бы «Америка не надвинулась на сизоперую зарю, на часовню на бору, на зайца у стога, на избу-сказку». Значительную часть поэтического наследия Клюева составляют стихи о природе, о крестьянском быте. Многие из них основаны на фольклорном материале. Мотивы поклонения природе, земле, солнцу, чистому небу и звездам у Клюева порой приобретают мистический оттенок. Клюев оказал немалое влияние на раннюю поэзию С. Есенина.

1917 – свержение царизма Клюев принял восторженно («Распахнитесь, орлиные крылья, бей, набат, и гремите, грома»), в 1918–1919 гг. участвовал в работе коммунистической ячейки в Вытегре, однако смотрел на революцию сквозь призму крестьянских чаяний, мечтая о «мужицком рае», «о светлом граде Китеже», о мистической роли России в духовном преображении мира.

1922 – сборник «Львиный хлеб», в котором мотивы тоски, отчаяния и страха перед наступлением «города» усиливаются.

1928 – сборник «Изба в поле».

1937 – в числе других крестьянских поэтов был репрессирован, умер в заключении. Посмертно реабилитирован.