Текст книги "Все произведения школьной программы в кратком изложении. 11 класс"

 
Бессонница. Гомер. Тугие паруса.
Я список кораблей прочел до середины:
Сей длинный выводок, сей поезд журавлиный,
Что над Элладою когда-то поднялся.
 
 
Как журавлиный клин в чужие рубежи, –
На головах царей божественная пена, –
Куда плывете вы? Когда бы не Елена,
Что Троя вам одна, ахейские мужи?
 
 
И море, и Гомер – все движется любовью.
Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,
И море Черное, витийствуя, шумит
И с тяжким грохотом подходит к изголовью.
 

 
Я вернулся в мой город, знакомый до слез,
До прожилок, до детских припухлых желез.
Ты вернулся сюда – так глотай же скорей
Рыбий жир ленинградских речных фонарей!
Узнавай же скорее декабрьский денек,
Где к зловещему дегтю подмешан желток.
Петербург! я еще не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера.
Петербург! у меня еще есть адреса,
По которым найду мертвецов голоса.
Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок,
И всю ночь напролет жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
 

 
Мы с тобой на кухне посидим.
Сладко пахнет белый керосин.
Острый нож, да хлеба каравай…
Хочешь, примус туго накачай,
А не то веревок собери
Завязать корзину до зари,
Чтобы нам уехать на вокзал,
Где бы нас никто не отыскал.
 

 
За гремучую доблесть грядущих веков,
За высокое племя людей
Я лишился и чаши на пире отцов,
И веселья и чести своей.
Мне на плечи бросается век-волкодав,
Но не волк я по крови своей,
Запихай меня лучше, как шапку, в рукав
Жаркой шубы сибирских степей, –
Чтоб не видеть ни труса, ни хлипкой грязцы,
Ни кровавых костей в колесе,
Чтоб сияли всю ночь голубые песцы
Мне в своей первобытной красе.
Уведи меня в ночь, где течет Енисей,
И сосна до звезды достает,
Потому что не волк я по крови своей
И меня только равный убьет.
 

 
Квартира тиха, как бумага –
Пустая без всяких затей –
И слышно, как булькает влага
По трубам внутри батарей.
 
 
Имущество в полном порядке,
Лягушкой застыл телефон,
Видавшие виды манатки
На улицу просятся вон.
 
 
А стены проклятые тонки,
И некуда больше бежать –
А я как дурак на гребенке
Обязан кому-то играть…
 
 
Пайковые книги читаю,
Пеньковые речи ловлю,
И грозные баюшки-баю
Кулацкому баю пою.
 
 
Какой-нибудь изобразитель,
Чесатель колхозного льна,
Чернила и крови смеситель
Достоин такого рожна.
 
 
Какой-нибудь честный предатель,
Проваренный в чистках, как соль,
Жены и детей содержатель –
Такую ухлопает моль…
 
 
Давай же с тобой, как на плахе,
За семьдесят лет, начинать –
Тебе, старику и неряхе,
Пора сапогами стучать.
 
 
И вместо ключа Ипокрены
Домашнего страха струя
Ворвется в халтурные стены
Московского злого жилья.
 

* * *

 
Флейты греческой тэта и йота –
Словно ей не хватало молвы –
Неизваянная, без отчета,
Зрела, маялась, шла через рвы.
 
 
И ее невозможно покинуть,
Стиснув зубы ее не унять,
И в слова языком не продвинуть,
И губами ее не размять.
 
 
А флейтист не узнает покоя –
Ему кажется, что он – один,
Что когда-то он море родное
Из сиреневых вылепил глин.
 

А. А. Ахматова

Ахматова Анна – настоящие имя и фамилия Анна Андреевна Горенко, псевдоним взят по фамилии прабабки с материнской стороны.

1889.11(23).06 – родилась в Одессе в семье флотского военного инженера. Детство и отрочество провела в Царском Селе, где познакомилась с Н. С. Гумилевым. Училась на Высших женских курсах в Киеве и на юридическом факультете Киевского университета.

С 1910 – преимущественно живет в Петербурге.

Печататься начинает рано, примыкает к группе акмеистов, не в последнюю очередь потому, что ее муж, Н. С. Гумилев был одним из основателей этого течения. Увлекается поэзией XIX века, своим учителем в поэтическом творчестве считает И. Анненского. Тесное общение с такими писателями и поэтами, как С. Городецкий, О. Мандельштам, В. Нарбут, М. Зенкевич, Г. Иванов, М. Лозинский. Мандельштам и Лозинский оставались ее друзьями на протяжении всей жизни.

1912 – первый сборник стихов «Вечер», неодобрительное отношение к этому Гумилева (когда Ахматова показала свои первые стихи мужу, он посоветовал ей заняться танцами).

1914 – сборник «Четки», широкая известность. В. Маяковский высоко оценивал творчество Ахматовой, но затем (в период лефовских полемик) отзывался о ее стихах преимущественно с насмешкой.

1917 – сборник «Белая стая».

1921 – выходит сборник «Anno domini MCMXXI».

1921 – сборник «Подорожник». Арест, а затем расстрел мужа (несмотря на вмешательство Горького) по подозрению в участии в контрреволюционном заговоре.

1922–1936 – Ахматову практически не печатают. В эпоху Пролеткульта и борьбы различных революционных «направлений» традиционализм Ахматовой, восходящий к традициям XIX века, объявлялся устаревшим, «салонным». Творческий кризис, Ахматова почти перестает писать. Скудная, почти аскетическая жизнь усугубляется арестом сына (впоследствии известного историка Льва Гумилева).

В 30-е гг. опубликованы историко-литературные статьи о Пушкине.

1936 – вновь начинает писать, но, по свидетельству самой Ахматовой, «почерк у меня не изменился, но голос уже звучит по-другому».

1936–1940 – написание стихов, составивших сборник «Ива», вышедший в 1940 г.

1935–1940 – написание «Реквиема», который хранился в списках.

1942–1944 – в годы Великой Отечественной войны выступала со стихами, проникнутыми патриотическими настроениями. «Ташкентские стихи», посвященные осажденному Ленинграду.

1946 – доклад А. Жданова, постановление о журналах «Звезда» и «Ленинград», заклеймившие Ахматову и М. Зощенко за несоответствие задачам, стоящим перед советской литературой. Доклад знаменовал начало опалы, длившейся вплоть до смерти Сталина.

60-е гг. – всеобщее признание, присуждение литературной премии «Этна-Таормина», звания почетного доктора Оксфордского университета.

1940–1962 – большая лиро-эпическая «Поэма без героя». Ведет редакторскую работу, покровительствует молодым поэтам (напр., И. Бродскому).

Ахматовой принадлежат переводы из восточных, западно-европейских, еврейских, латышских поэтов.

1966 – умерла в Москве, похоронена в Комарове близ Санкт-Петербурга.

 
Так беспомощно грудь холодела,
Но шаги мои были легки;
Я на правую руку надела
Перчатку с левой руки;
Показалось, что много ступеней,
А я знала, их только три!
Между кленов шепот осенний
Попросил: «Со мною умри:
Я обманут, слышишь, унылой,
Переменчивой, злой судьбой».
Я ответила: «Милый, милый!
И я тоже. – Умру с тобой…»
Это песня последней встречи.
Я взглянула на темный дом.
Только в спальне горели свечи
Равнодушно-желтым огнем.
 

 
Нам свежесть слов и чувства простоту
Терять не то ль, что живописцу – зренье,
Или актеру – голос и движенье,
А женщине прекрасной – красоту?
Но не пытайся для себя хранить
Тебе дарованное небесами:
Осуждены – и это знаем сами –
Мы расточать, а не копить.
Иди один и исцеляй слепых,
Чтобы узнать в тяжелый час сомненья
Учеников злорадное глумленье
И равнодушие толпы.
 

 
Смуглый отрок бродил по аллеям,
У озерных грустил берегов,
И столетие мы лелеем
Еле слышный шелест шагов.
Иглы сосен густо и колко
Устилают низкие пни…
Здесь лежала его треуголка
И растрепанный том Парни.
 

 
Я живу, как кукушка в часах,
Не завидую птицам в лесах.
Заведут – и кукую.
Знаешь, долю такую Лишь врагу
Пожелать я могу.
 

 
Слава тебе, безысходная боль!
Умер вчера сероглазый король.
Вечер осенний был душен и ал,
Муж мой, вернувшись, спокойно сказал:
«Знаешь, с охоты его принесли,
Тело у старого дуба нашли.
Жаль королеву. Такой молодой!..
За ночь одну она стала седой».
Трубку свою на камине нашел
И на работу ночную ушел.
Дочку мою я сейчас разбужу,
В серые глазки ее погляжу.
А за окном шелестят тополя:
«Нет на земле твоего короля…»
 

 
Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться Богу,
И долго перед вечером бродить,
Чтоб утомить ненужную тревогу.
 
 
Когда шуршат в овраге лопухи
И никнет гроздь рябины желто-красной,
Слагаю я веселые стихи
О жизни тленной, тленной и прекрасной.
 
 
Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь
Пушистый кот, мурлыкает умильней,
И яркий загорается огонь
На башенке озерной лесопильни.
 
 
Лишь изредка прорезывает тишь
Крик аиста, слетевшего на крышу.
И если в дверь мою ты постучишь,
Мне кажется, я даже не услышу.
 

 
Мне голос был. Он звал утешно,
Он говорил: «Иди сюда,
Оставь свой край глухой и грешный,
Оставь Россию навсегда.
 
 
Я кровь от рук твоих отмою,
Из сердца выну черный стыд,
Я новым именем покрою
Боль поражений и обид».
 
 
Но равнодушно и спокойно
Руками я замкнула слух,
Чтоб этой речью недостойной
Не осквернился скорбный дух.
 

 
Двадцать первое. Ночь. Понедельник.
Очертанья столицы во мгле.
Сочинил же какой-то бездельник,
Что бывает любовь на земле.
И от лености или со скуки
Все поверили, так и живут:
Ждут свиданий, боятся разлуки
И любовные песни поют.
Но иным открывается тайна,
И почиет на них тишина…
Я на это наткнулась случайно
И с тех пор все как будто больна.
 

 
Нет, и не под чуждым небосводом,
И не под защитой чуждых крыл, –
Я была тогда с моим народом,
Там, где мой народ, к несчастью, был.
 

1935 – 1940

Вместо предисловия

В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то «опознал» меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):

– А это вы можете описать?

И я сказала:

– Могу.

Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом.

Вступление

 
Это было, когда улыбался
Только мертвый, спокойствию рад,
И ненужным привеском болтался
Возле тюрем своих Ленинград.
И когда, обезумев от муки,
Шли уже осужденных полки,
И короткую песню разлуки
Паровозные пели гудки,
Звезды смерти стояли над нами,
И безвинная корчилась Русь
Под кровавыми сапогами
И под шинами черных марусь.
 

I.

 
Уводили тебя на рассвете,
За тобой, как на выносе, шла,
В темной горнице плакали дети,
У божницы свеча оплыла.
На губах твоих холод иконки,
Смертный пот на челе… Не забыть!
Буду я, как стрелецкие женки,
Под кремлевскими башнями выть.
 

IV.

 
Показать бы тебе, насмешнице
И любимице всех друзей,
Царскосельской веселой грешнице,
Что случится с жизнью твоей –
Как трехсотая, с передачею,
Под Крестами будешь стоять
И своею слезой горячею
Новогодний лед прожигать.
Там тюремный тополь качается,
И ни звука – а сколько там
Неповинных жизней кончается…
 

V.

 
Семнадцать месяцев кричу,
Зову тебя домой,
Кидалась в ноги палачу,
Ты сын и ужас мой.
Все перепуталось навек,
И мне не разобрать
Теперь, кто зверь, кто человек,
И долго ль казни ждать.
И только пышные цветы,
И звон кадильный, и следы
Куда-то в никуда.
И прямо мне в глаза глядит
И скорой гибелью грозит
Огромная звезда.
 

VII.

Приговор

 
И упало каменное слово
На мою еще живую грудь.
Ничего, ведь я была готова,
Справлюсь с этим как-нибудь.
У меня сегодня много дела:
Надо память до конца убить,
Надо, чтоб душа окаменела,
Надо снова научиться жить.
А не то… Горячий шелест лета,
Словно праздник, за моим окном.
Я давно предчувствовала этот
Светлый день и опустелый дом.
 

Эпилог

2.

 
Опять поминальный приблизился час.
Я вижу, я слышу, я чувствую вас:
И ту, что едва до окна довели,
И ту, что родимой не топчет земли,
И ту, что, красивой тряхнув головой,
Сказала: «Сюда прихожу, как домой!»
Хотелось бы всех поименно назвать,
Да отняли список, и негде узнать.
Для них соткала я широкий покров
Из бедных, у них же подслушанных слов.
О них вспоминаю всегда и везде,
О них не забуду и в новой беде,
И если зажмут мой измученный рот,
Которым кричит стомильонный народ,
Пусть так же они поминают меня
В канун моего погребального дня.
А если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем – не ставить его
Ни около моря, где я родилась:
Последняя с морем разорвана связь,
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание черных марусь,
Забыть, как постылая хлопала дверь,
И выла старуха, как раненый зверь.
И пусть с неподвижных и бронзовых век,
Как слезы, струится подтаявший снег.
И голубь тюремный пусть гулит вдали
И тихо идут по Неве корабли.
 

М. И. Цветаева

Цветаева Марина Ивановна

1892.26.9(8.10) – родилась в Москве в семье Ивана Владимировича Цветаева, ученого-филолога и искусствоведа, академика, директора Румянцевского музея, основателя и первого директора Московского музея изящных искусств (Музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина). Получила великолепное домашнее образование. Стихи писать начала еще в шестилетнем возрасте, причем не только по-русски, но и по-французски, и по-немецки.

1908 – самостоятельно совершает поездку в Париж, где прослушивает курс старофранцузской литературы. В Москве училась в частных гимназиях.

1910 – выходит сборник «Вечерний альбом», в который вошли стихи, писавшиеся в основном еще на ученической скамье. Несмотря на это, на его появление с похвалой откликнулись В. Брюсов и М. Волошин (впоследствии Цветаева несколько раз гостила у Волошина в Коктебеле: в 1911, 1913, 1915 и 1917 гг.)

1912 – выходит замуж за Сергея Эфрона, при чьем содействии в печати появляется сборник «Волшебный фонарь», а в 1913 – «Из двух книг».

1912–1915 – обретение поэтического мастерства.

1916 – стихи в сборнике «Версты», посвященные русским поэтам, поэтизирующие возвышенную, гордую героиню, наделенную «безмерностью чувств».

1917 – 1922 – лирика отмечена сложным, противоречивым ощущением революции (Цветаева не принимает происшедшего); создает цикл пьес и поэму-сказку «Царь-девица».

1922 – получает разрешение вместе с дочерью выехать за границу к мужу (оказавшемуся в среде белоэмиграции, но позже разочаровавшемуся в ней). Недолго живут в Берлине, затем переезжают в Чехословакию под Прагу (С. Эфрон, бывший офицер, становится студентом университета в Праге).

С конца 1925 – живет во Франции. Печаталась в эмигрантских журналах.

20-е гг. – выходят книги «Ремесло», «Психея» (обе 1923), «Молодец» (1924), «После России» (1928), опубликовала трагедии на античные сюжеты («Ариадна», 1924; «Федра», 1927), эссе о поэтах («Мой Пушкин», «Живое о живом» и др.), о художественном творчестве («Искусство при свете совести», «Поэт и время» и др.), мемуарные очерки («Дом у старого Пимена», «Повесть о Сонечке» и др.). Трагический поэт-романтик по мироощущению, Цветаева воспевала любовь-разлуку («Поэма горы», «Поэма конца», обе – 1924 г.), с активной неприязнью относилась к мещанству и буржуазности (поэма «Крысолов», 1925; стихотворение «Читатели газет»).

30-е гг. – обостряются ностальгические настроения («Стихи к сыну», «Тоска по родине! Давно…»). Из-за болезни мужа семья Цветаевой живет в нищете, единственный источник доходов – литературный труд. Однако эмигрантская пресса скоро перестает ее печатать, так как Цветаева не может скрыть своего разочарования в тех, кто задавал тон в русской эмиграции. С. Эфрон и дочь Цветаевой помогали испанцам в борьбе против фашизма. В 1937 г. они получили разрешение вернуться в СССР.

1938–1939 – как отклик на начало второй мировой войны и захват фашистами Чехословакии написан антифашистский цикл «Стихи к Чехии».

1939 – Цветаева вместе с сыном возвращается в СССР. Занимается переводами, готовит книгу стихов.

1941, август – находясь в эвакуации вместе с сыном в Прикамье (Елабуга), в состоянии глубокой депрессии покончила с собой.

 
– «Все перемелется, будет мукой!» –
Люди утешены этой наукой.
Станет мукою, что было тоской?
Нет, лучше мукой!
 
 
Люди, поверьте, мы живы тоской!
Только в тоске мы победны над скукой.
Все перемелется? Будет мукой?
Нет, лучше мукой!
 

* * *

 
Идешь, на меня похожий,
Глаза устремляя вниз.
Я их опускала – тоже!
Прохожий, остановись!
 
 
Прочти – слепоты куриной
И маков набрав букет,
Что звали меня Мариной
И сколько мне было лет.
 
 
Не думай, что здесь – могила,
Что я появляюсь, грозя…
Я слишком сама любила
Смеяться, когда нельзя!
 
 
И кровь приливала к коже.
И кудри мои вились…
Я тоже была, прохожий!
Прохожий, остановись!
 
 
Сорви себе стебель дикий
И ягоду ему вслед, –
Кладбищенской земляники
Крупнее и слаще нет.
 
 
Но только не стой угрюмо,
Главу опустив на грудь,
Легко обо мне подумай,
Легко обо мне забудь.
 
 
Как луч тебя освещает!
Ты весь в золотой пыли…
– И пусть тебя не смущает
Мой голос из-под земли.
 

 
Мне нравится, что вы больны не мной,
Мне нравится, что я больна не вами,
Что никогда тяжелый шар земной
Не уплывет под нашими ногами.
 
 
Мне нравится, что можно быть смешной –
Распущенной – и не играть словами,
И не краснеть удушливой волной,
Слегка соприкоснувшись рукавами.
 
 
Мне нравится еще, что вы при мне
Спокойно обнимаете другую,
Не прочите мне в адовом огне
Гореть за то, что я не вас целую.
 
 
Что имя нежное мое, мой нежный, не
Упоминаете ни днем, ни ночью – всуе…
Что никогда в церковной тишине
Не пропоют над нами: аллилуйя!
 
 
Спасибо вам и сердцем и рукой
За то, что вы меня – не зная сами! –
Так любите: за мой ночной покой,
За редкость встреч закатными часами,
 
 
За наши не-гулянья под луной.
За солнце, не у нас над головами, –
За то, что вы больны – увы! – не мной,
За то, что я больна – увы! – не вами!
 

2

 
Вчера еще в глаза глядел,
А нынче – все косится в сторону!
Вчера еще до птиц сидел, –
Все жаворонки нынче – вороны!
 
 
Я глупая, а ты умен,
Живой, а я остолбенелая.
О вопль женщин всех времен:
«Мой милый, что тебе я сделала?!»
 
 
И слезы ей – вода, и кровь –
Вода, – в крови, в слезах умылася!
Не мать, а мачеха – Любовь:
Не ждите ни суда, ни милости.
 
 
Увозят милых корабли,
Уводит их дорога белая…
И стон стоит вдоль всей земли:
«Мой милый, что тебе я сделала?»
 
 
Вчера еще – в ногах лежал!
Равнял с Китайскою державою!
Враз обе рученьки разжал, –
Жизнь выпала – копейкой ржавою!
 
 
Детоубийцей на суду
Стою – немилая, несмелая.
Я и в аду тебе скажу:
«Мой милый, что тебе я сделала?»
 
 
Спрошу я стул, спрошу кровать:
«За что, за что терплю и бедствую?»
«Отцеловал – колесовать:
Другую целовать», – ответствуют.
 
 
Жить приучил в самом огне,
Сам бросил – в степь заледенелую!
Вот что ты, милый, сделал мне!
Мой милый, что тебе я сделала?
 
 
Все ведаю – не прекословь!
Вновь зрячая – уж не любовница!
Где отступается Любовь,
Там подступает Смерть-садовница.
 
 
Само – что дерево трясти! –
В срок яблоко спадает спелое…
– За все, за все меня прости,
Мой милый, – что тебе я сделала!
 

Литература 20–30-х годов

Е. И. Замятин

Замятин Евгений Иванович

1884.20.01(01.02) – родился в Тамбовской губернии.

1896–1902 – учеба в гимназии в Воронеже, которую окончил с золотой медалью. Просыпается интерес к литературе.

1902 – становится студентом Петербургского политехнического института. Будущий писатель активно интересуется культурным европейским наследием. Влияние новейшей художественной культуры ощущается уже в ранних произведениях Замятина. Однако на протяжении всего творчества Замятина влекла к себе захолустная Россия, городская и деревенская, которую он изображал в своих произведениях.

С 1903 – увлечение политикой, участие в сходках, протестных демонстрациях.

1905–1906 – во время революционных событий Замятин (как он сам позднее писал в «Автобиографии», 1929) испытывает «всплески гражданской страсти» и тяготеет к самому радикальному, большевистскому образу мысли и действия. Это во многом объяснялось ощущением неверности современного исторического пути России, искаженности национального бытия. Став выпускником института, Замятин работает как инженер-кораблестроитель. С завершением революционных событий Замятин прекращает заниматься политической деятельностью, хотя продолжает оставаться под полицейским надзором.

1908 – первые пробы сил в литературе, позднее весьма иронически оцененные самим писателем.

1913 – в печати появляется повесть «Уездное», ставшая истинным началом пути Замятина в литературе. Следом появляются другие повести из жизни русской провинции – «Алатырь», «На куличках» (из жизни уездного офицерства, по проблематике сходная со знаменитой купринской повестью «Поединок»), «Непутевый», рассказы о деревенской Руси: «Чрево», «Кряжи», «Старшина», «Письменно» и др. В художественной манере Замятина ощущаются чеховские традиции: его «малая» проза тоже приобретает эпические черты. Для творчества Замятина характерны и сатирические черты, генетически восходящие к творчеству Н. Гоголя. Истоки психологизма Замятина восходят к творческим завоеваниям Достоевского. В ряде произведений сильно также влияние устно-поэтического народного творчества, сказовой манеры изложения.

1916–1917 – писатель живет в Англии, работая на судостроительных верфях. Здесь он пишет сатирическое произведение из английской жизни, повесть «Островитяне», которая явилась важным этапом в его творчестве и в которой место российского «сказителя» занимает истый «европеец», чья беспощадно-скептическая ирония отливается в завершенную форму.

1917–1918 – революцию писатель воспринимает с растерянностью. Чувство страха перед совершающимся и одновременно захваченности им («и весело и жутко») сменяется активной позицией. Замятин погружается в бурно кипящую литературную жизнь: чтение курса новейшей русской литературы в Педагогическом институте имени Герцена (1920–1921), курс техники художественной прозы в Студии Дома искусств, работа в Редакционной коллегии «Всемирной литературы», в Правлении Всероссийского союза писателей, в Комитете Дома литераторов, в Совете Дома искусств, в Секции Исторических картин ПТО, в издательстве Гржебина «Алконост», «Петрополис», «Мысль», редактирование журналов «Дом Искусств», «Современный Запад», «Русский Современник».

1921–1924 – написан роман «Мы». В России напечатан не был, в 1925 году вышел по-английски, потом – в переводе на другие языки. В это же время Замятин создает пьесу «Огни св. Доминика».

С 1925 – увлекается театром, пишет пьесы «Блоха» и «Общество Почетных Звонарей». «Блоха» была поставлена в МХАТе в 1925 г., «Общество Почетных Звонарей» – в большом Михайловском театре в Ленинграде в том же, 1925 г.

20-е гг. – оставаясь верен полному неприятию «старого мира», отринутого революцией, Замятин создает рассказы, в которых, как зловещие напоминания, возникают картинки из недавнего прошлого – о садизме сильных и рабской покорности слабых («Детская»); о страшных жертвах, принесенных народом мировой войне, о революционном насилии («Слово предоставляется товарищу Чурыгину»), о «маленьком человечке», обладателе книжного знания и оторванного от реальной жизни («Мамай»), о неуправляемом водовороте исторического процесса, о трагичности судьбы отдельного человека, частного бытия («Пещера»), о русском Севере, далеком еще от основных исторических дорог («Ела») и др. Выходит сборник «Нечестивые рассказы», цикл «Сказки». Замятин входит в литературную группировку «Серапионовы братья», являясь одним из признанных ее наставников. Пишет статьи по теории литературы, на общественно-политические темы («Скифы ли?», «О литературе, революции, энтропии и о прочем», «Новая русская проза» и др.).

1928 – дописана пьеса-трагедия «Аттила», в которой автор подхватывает распространенный тогда мотив «скифства». Пьеса послужила толчком к ужесточению отношения к Замятину в литературных организациях (под рапповским нажимом). В прессе пьеса трактовалась как симптом «правой опасности» в литературе. Перед лицом новых осложнений Замятин обращается к Горькому за помощью. Тот, относившийся положительно к раннему творчеству писателя, но резко негативно воспринявший роман «Мы», тем не менее вступился за писателя, но это не возымело действия.

1929 – кампания против писателя приобретает более широкие масштабы и организованный характер. Замятину инкриминировались якобы враждебная тенденция романа «Мы», а также зарубежные публикации романа, расцененные как сотрудничество с эмигрантской прессой. Оскорбленный подобным отношением к нему, Замятин заявляет о своем выходе из Всероссийского Союза писателей и прекращает публичные объяснения с «критикой». С осуждением этой позиции «отмалчивания» выступил К. Федин в письме редакции «Литературной газеты» (1930 г.).

С 1930 – Замятина перестают печатать. В этих условиях он принимает мучительное для себя решение об отъезде за границу. В письме И. В. Сталину (июнь 1931 года) писатель подробно характеризует свою драматическую ситуацию.

1931 – при содействии Горького Замятин получает заграничный паспорт, вместе с женой выезжает за рубеж.

1932 – писатель поселяется во Франции, где живет очень уединенно, постоянно испытывая материальные затруднения. Замятин работает сценаристом в кинематографе (напр., сценарий по горьковской пьесе «На дне», на основе которого французским кинорежиссером Жаном Ренуаром был в конце 1936 года поставлен фильм, получивший широкую известность) и лишь изредка обращается к литературе (в 30-е гг. им написано всего несколько юмористических рассказов).

1937 – скончался.