Текст книги "Полный курс русской литературы. Литература первой половины XX века"

И. О. Родин
Все произведения школьной программы в кратком изложении. Полный курс русской литературы. Литература первой половины XX века (книга 1)

От автора

Данное учебное пособие уникально и не похоже на те, которые уже существуют. В первую очередь, это касается огромного охвата материала, который вошел в это издание. Помимо краткого содержания произведений (но вместе с тем достаточно подробного, чтобы ответить на любой вопрос), в книге содержатся конспекты критических статей, биографические сведения об авторах, анализ произведений и многое другое. Основной задачей автора пособия было дать четкую, структурированную (без воды) картину литературного процесса, предоставить читателям то, что им может понадобиться при изучении литературы как в школе, так и в высшем учебном заведении. Основным критерием при ее создании была древняя мудрость: «Кто ясно мыслит, тот ясно излагает». Пособие является своего рода расширенным и доработанным изданием знаменитой книги «Все произведения школьной программы в кратком изложении» этого же автора. Расширение и доработка шли по пути привлечения нового материала (XX век, литературные обзоры, книга о науке создания текстов – сочинений, рефератов и т. д.). Я с полной ответственностью могу сказать: в данном издании содержится все (или почти все), что может понадобиться школьнику и абитуриенту при изучении литературы как предмета.

Пособие состоит из 4-х частей:

1. Русская литература с древнейших времен по конец XIX века (в 2-х книгах),

2. Русская литература XX века (в 2-х книгах),

3. Зарубежная литература,

4. Наука создания текстов (написание сочинений, докладов, отзывов, рецензий, курсовых, дипломных работ и художественных текстов).

Успехов Вам на поприще изучения литературы!

И. О. Родин

Пути развития литературы в XX веке и культурно-исторический процесс

Рубеж XIX и XX веков, а также весь XX век ознаменовались огромными социальными потрясениями. Это время характеризуется коренной перестройкой не только эстетических и художественных воззрений, но и глобальным изменением самой жизни – быта, нравов, способов промышленного производства, состояния науки и методов познания окружающего мира. Если пренебречь нюансами, то суть этих изменений можно охарактеризовать как переход из века индивидуального производства в век технологий. Если до промышленной революции рубежа веков ремесленник вполне мог сам из сырья создать готовый продукт, то теперь производство товаров (и услуг) требовало слишком большого количества навыков и умений, которые один человек (или небольшая группа людей) была не в состоянии предоставить. Как следствие такого положения вещей, возникает крайняя специализация, т. е. разделение труда между многими участниками производственного процесса (процесс, шедший в Европе еще с конца XVIII века, но не носивший столь глобальных масштабов). Соответственно, теперь уже требуется не столько умение доводить до конца готовый продукт, но умение распределять работу и полномочия, доставлять и сбывать готовый товар, т. е. умение кооперироваться. Именно вследствие этого на первый план выходит уже не индивидуум, а масса. История XX века – это не история индивидуумов (что вполне можно было бы сказать об истории XVIII и XIX веков), но в гораздо большей степени история масс. Если в XVIII веке часовых дел мастер Бомарше, изобретя анкерный спуск, вполне мог в своей мастерской самостоятельно реализовывать свою идею, выточив нужную деталь из металла, то изобретатель новой микросхемы вряд ли сможет самостоятельно выточить к ней из железа компьютер. Другими словами, большинство идей и ноу-хау предыдущего века могли быть реализованы в любую предшествующую эпоху, начиная со времен Древней Греции (с использованием множество веков существующего инструментария и поправкой на то, сколько человеко-часов на это потребуется). Определенного уровня технологий для этого не требовалось, нужно было лишь знать, что именно делать и как. XX же век характеризуется тем, что практически все производимое в эту эпоху зависит именно от общего уровня технологий: напр., наличия заводов по производству соответствующих материалов, массы смежных производств, соответствующих информационных технологий и проч.

Промышленный переворот (т. е. перевод промышленности из эпохи индивидуального производства в век технологий) во всех странах, и в частности в России, приводил к следующему:

1. Концентрация (рабочей силы, производства, капитала);

2. Рост городского населения (города являются интеллектуальными центрами и центрами промышленного производства);

3. Возрастание роли науки, наукоемких производств;

4. Возрастание роли денег, как наиболее эффективного регулятора многоступенчатого и многоотраслевого производства;

5. Возрастание специализации (во всех областях) и, как следствие, взаимозависимости участников производства и потребления;

6. Глобализация экономики, борьба за рынки, политика подчиняется задачам экономики («антиколониальные», «нефтяные» и проч. войны);

7. Интеграция и создание «индустриальной среды», крайняя зависимость элементов этой среды от взаимодействия и снабжения (напр., если средневековый город, находящийся в осаде и отрезанный от источников снабжения, мог существовать и нормально функционировать в течение примерно полугода, а город XIX—первой половины XX века (например, блокадный Ленинград) месяц—полтора, то жизнь современного мегаполиса, отрезанного от источников снабжения (напр., электроэнергии) исчисляется часами).

Глобальное изменение жизни в самых ее основах требовало и изменения философско-этической системы, что и происходило на протяжении всего XX века.

Характерно, что именно на рубеже веков колоссально возрастает интерес к психологии и изучению поведения человека. Труды таких психологов, как З. Фрейд, К. Юнг, Э. Фромм и др. открыли новую эпоху в науке о человеке. Однако здесь есть ряд особенностей. Дело в том, что наука, изучающая поведение человека, начинает интересоваться не только и не столько человеком как отдельно взятым индивидуумом, но как членом сообщества, элементом человеческой массы. В центре внимания оказывается именно социальное поведение человека, его психо-социальные мотивации. По существу, основным вопросом, вокруг которого так или иначе вращаются все исследования подобного рода, является вопрос прогнозирования человеческого поведения, а также возможность манипулирования им. Насущность этого интереса определяется тем, что при колоссальной взаимозависимости людей, которую диктует новый уклад жизни, человек в гораздо большей степени должен быть подконтролен обществу, а его поведение прогнозируемо и при необходимости скорректировано. Возникает даже такое понятие, как «психология масс». Психология человеческих сообществ исследуется как отдельный феномен, как если бы это был единый организм, исследуются инстинкт разрушения толпы, порог внушаемости, способность «переключаться», истоки и причины того или иного поведения. При этом в действиях этих сообществ (чаще деструктивных) одни усматривают высвобождение скрытых, подавленных влечений (З. Фрейд), другие – проявление неких универсальных первобытных стереотипов поведения (К. Юнг), третьи патологические невротические реакции (Э. Фромм), но все так или иначе сходятся в одном: поведение толпы и человека в толпе отличается от поведения конкретного индивидуума и характеризуется тем, что поведение толпы более примитивно, более агрессивно, а человек в толпе как бы опускается в своем развитии на несколько уровней ниже, превращаясь едва ли не в первобытного дикаря. Эпоха невиданных доселе по своей кровавости и массовости жертв войн и революций во многом подтвердила этот тезис (см., напр., труды философа Ортеги-и-Гассета). Другой момент, который также отмечали исследователи, это стремление массы и ее способность подавлять отдельно взятого индивидуума, подчинять его своей воле, превращая в «винтик», деталь огромного механизма. Подобно тому, как ремесленник из самодостаточного производителя превратился в рабочего на конвейере, выполняющего одну-единственную операцию, так и личность стала оборачиваться в «функцию», которая сама по себе не имеет никакой ценности, но приобретает значение лишь как часть единого механизма, впрочем, легко заменяемая часть.

Именно «психология масс» легла в основу таких современных понятий, как «пропаганда», «средства массовой информации», «массовая литература», «поп-культура» и т. п.

По существу, все трагические противоречия XX века сводятся к одному-единственному: противоречию между психо-этическими установками индивидуума предшествующих эпох и «человека толпы» эпохи технологий. XX век – это переходный век, в который эти два начала сосуществуют и борются, порождая трагические (а порой абсурдные) формы. По существу, речь идет о том самом «расчеловечивании человека», о котором еще на рубеже эпох возвестили философы (А. Шпенглер, Ф. Ницше), «расчеловечивании» человека в том виде, в каком он себя осознавал на протяжении предшествующих эпох.

Промышленный переворот начался с Европы, и именно там, как реакция на начавшиеся перемены, начали возникать идеи о закате старой культуры.

В Россию эти идеи (в силу ее отставания в промышленном развитии) пришли именно с Запада с идеями Ницше. Как ни странно, эти идеи нашли здесь множество приверженцев и просто сочувствующих. Мало того, Россия оказалась прекрасным полигоном для «внедрения в жизнь» «новой философии», «философии и эстетики масс» грядущего века технологий.

Этому способствовали:

1. Слабость традиционного уклада жизни, веками сложившаяся практика «иностранных заимствований» как в области техники, так и культуры;

2. Неразвитость индивидуалистического начала в культуре и психологии русского человека (в качестве иллюстрации может служить то, что на русской почве практически не получило развития такое литературное направление, как романтизм, в основе которого лежала именно философия индивидуализма, но зато своего наивысшего развития в мировой литературе достиг реализм, в котором герой является «типическим представителем» «в типических обстоятельствах» и проч.), приверженность идеям «соборности», коллективного разума (напр., философия Вл. Соловьева, К. Циолковского, В. Вернадского и других представителей русского «космизма»), религиозный тип сознания.

3. Вера в исключительную роль русского народа, в его «историческую миссию» во всем мире, складывавшаяся столетиями и основывавшаяся на особенностях религиозного сознания (от раскольников до славянофилов и приверженцев идей панславянизма), идея «мессианства» и представление о России как о «третьем Риме».

4. Традиционно сильная авторитарная власть, снабженная мощным аппаратом подавления любых оппозиционных (читай – личностных) проявлений, которая в эпоху революций лишь модифицировалась, сменив неэффективный, во многом дискредитировавший себя во время Первой Мировой войны аппарат царского режима на всесильную иерархию коммунистической партии, а заодно отделавшись от немногочисленных носителей «личностного» начала – представителей дворянской аристократии и разночинной интеллигенции, т. е. от «всех этих Печориных, Бельтовых, Рудиных и прочих обломовцев» (по словам Писарева).

Именно в силу перечисленного Россия идейно и духовно была гораздо более подготовлена к переходу в иную эпоху, чем европейские страны, в которых борьба между личностным началом и «психологией масс» проходила более долго и мучительно, но вместе с тем плавно и без эксцессов. Россия же, революционным путем избавившись от «пережитков» эпохи индивидуализма, приступила к индустриализации и строительству нового общества на новых основах.

Возникновение тоталитарного режима советского типа ознаменовалось в первую очередь торжеством «идеологии масс», представителями которых являлись, соответственно, рабочие и крестьяне. «Классовый принцип», т. е. руководство «интересами масс», стал единственным критерием в оценке действительности и, в частности, судебной практики, призванной решать, кто для общества вреден, а кто полезен.

Примечательно и то, что официальной философской основой новой идеологии стал марксизм, экономическое учение, подробно описывавшее капиталистический способ производства, его особенности и историю происхождения. Однако вовсе не идея о прибавочной стоимости как основном источнике формирования капитала (см. К. Маркс «Капитал») или капиталистических рынках явилась тем «провозвестием будущего», которое приписывалось Марксу, но идея о том, что носителем идеологии, выразителем новой эпохи станет именно масса, т. е. пролетариат. Небольшая книжечка, появившаяся в 1848 г. и называвшаяся «Манифест коммунистической партии» была той основой, на которой впоследствии вырос миф о пролетариате (читай – массе), как понятии, противоположном понятиям «индивидуум» и «индивидуализм». Марксизм удовлетворял всем особенностям российского менталитета, приводившимся выше, и вполне мог явиться источником формирования новой религии, в каковую, по существу, и был трансформирован на русской почве.

Если в России режим, провозгласивший «диктатуру пролетариата» возник на религиозной почве, то в Европе подобный же режим, осуществлявший «власть мелких лавочников», образовался на родине автора «Капитала», причем на несколько иной почве – почве национализма. Примечательно, что хотя формы, в которые были облечены эти идеи, различались, по сути они были одинаковы, ибо отображали один и тот же процесс, происходящий в обществе. Две страны, пострадавшие во время первой мировой войны (Россия: революция, гражданская война, экономическая разруха; Германия: потеря значительной части своей территории в результате капитуляции, Веймарская республика и социалистическое движение, экономический кризис) и оттого не имевшие запаса прочности для постепенного перехода к «новой философии», решили проблему скачкообразно, ценой большой крови и насильственного устранения «пережитков прошлого». Сущность тоталитарных режимов XX века состоит именно в быстром решении проблемы перехода от старого, «индивидуалистического» сознания к «массовому» сознанию, необходимому для того, чтобы успешно развиваться в эпоху технологий. В этом отношении примечательно, что и Германия, и Россия после завершения процесса «оперативного устранения» «пережитков прошлого» испытали настоящий экономический бум. Необходимость дискутировать с представителями старой системы ценностей отпала сама собой – вследствие физического отсутствия оппонентов. Нельзя в этой связи не отметить также и то, что при обоих режимах существовало практически идентичное отношение к «интеллектуалам», «интеллигенции», в особенности гуманитарного направления. К ним относились с подозрением и неприязнью («прослойка», «гнилая интеллигенция» – характерный лексикон той поры), если те отказывались или просто не изъявляли желания «жить интересами массы» (т. е. заниматься пропагандой и выполнять «социальный заказ»). В России в большинстве случаев «интеллигентами», собственно, и называли тех, кто продолжал отсиживаться в своей «индивидуалистической келье», «внутренней эмиграции», те же, кто проникался «передовыми идеями» и «включался в борьбу», удивительным образом переходили в разряд «совслужащих» и едва ли не пролетариев, хотя продолжали заниматься тем же видом деятельности, что и раньше. То же самое происходило в Германии, где интеллектуалы, сотрудничающие с режимом, объявлялись полезными членами общества, а те, кто не поддерживал его, а тем более осмеливался выступать с критикой (тем самым противопоставив себя как индивидуума обществу, т. е. массе), объявлялись «врагами нации» (или, соответственно, в России – «врагами народа») «перевоспитывались» в концентрационных лагерях, высылались из страны, а их труды и книги сжигались публично на площадях. Практика «массовой перековки» людей в концентрационных лагерях или ГУЛАГе, по существу, преследовала одну-единственную цель: собрать «упирающихся» индивидуумов в хорошо организованную и подконтрольную массу, а ее силы затем направить на «общественно полезные» цели. При этом те, кто в результате не поддался «перековке», уже не представляли никакой ценности для режима. Исходя из этой логики, становится понятна и практика «нейтрализации» «асоциальных элементов»: цыган и евреев в Германии, чеченцев, крымских татар и других подвергшихся репрессиям народов в России. Это были народы, имевшие плохо поддающиеся трансформации в соответствии с «новыми требованиями» традиционные установления (как правило, родоплеменные), а также те народы, которые проживали на территории других государств и не желали ассимилироваться, предпочитая существовать диаспорой, со своими правилами и взглядами на перспективы развития общества (евреи, цыгане). Примечательно, что то же самое происходило несколько ранее в Америке – практически полному уничтожению подверглись индейцы, которые не могли и не хотели адаптироваться под «новые порядки». Если смотреть шире, то из всего вышесказанного и формировалась та «враждебность гуманистической культуре», о которой в свое время говорил Ницше. Враждебность предшествующей культуре выражалась, в частности, и в том, что подавляющее большинство лидеров «движения», как в Германии, так и в России, не имели высшего классического образования.

Практически все технологии воздействия на большие группы людей и манипуляции массовым сознанием были изобретены и опробированы тогда же (пропаганда Геббельса, «показательные процессы», речи Вышинского и проч.). В частности, было выяснено, что массе не нужно объективное знание действительности, человек массы, «функция», не хочет и не в состоянии нести ответственности за действия всего организма, частью которого является. Для него требуется своего рода суррогат знания, определенные стереотипы, которые бы удовлетворяли его «первичные» инстинкты. Идеологией масс является мифология, т. е. некая система, объясняющая мир, но в то же время не обязательно дающая знания о нем. XX век – это век создания мифов – «нового знания» масс (напр., миф о «врагах», внешних и внутренних, миф о превосходстве арийской расы, миф о «светлом коммунистическом будущем», миф о «великом вожде и учителе» или о «великом фюрере» и т. д. и т. п.). При этом важно то, что миф не является методом познания действительности, он в сознании массы и есть сама действительность, он подменяет ее, и действительность начинает уже восприниматься именно через призму мифа, соответственно преломляясь, а порой изменяясь до неузнаваемости. Весьма показательным здесь является то, что новые идеологи подчас для создания собственных мифов напрямую обращались за материалом к мифологии древности (напр., древний германский героический эпос о Нибелунгах, оккультизм древних индусов и египтян, астрология – в Германии, богатырский эпос – в России), а также истории пятисот– двухсотлетней давности (напр., образ Александра Невского, Петра Первого, Ивана Грозного – в России, Фридриха Барбароссы – в Германии). При этом создателей мифа меньше всего интересовали факты жизни реального Александра Невского или Ивана Грозного – важен был факт воздействия на массу в нужном направлении. К разряду таких же мифов относится, например, и печально известный тезис о «покорении природы», выдвинутый еще в 30-е годы в России, а следом за ним и о «перевоспитании» природы с целью изменения наследственности и получения, скажем, ветвистой пшеницы – миф, столь пагубно сказавшийся на развитии российской генетики. Но миф не имеет дела с категориями действительного, он оперирует понятиями желательного.

Именно с рождением новой мифологии появляется такое явление, как «массовая культура». При всем враждебном отношении к этому явлению подавляющего большинства интеллектуалов, «массовая культура» очень быстро внедрилась в жизнь, практически заменив собой культуру традиционную. Предвзятость интеллектуалов в отношении к «массовой культуре» во многом мешала и продолжает мешать объективному анализу происходящих изменений в общественном сознании. Отрицание «массовой культуры» как явления противоположного культуре индивидуальной, приводило и к отрицанию ее значения.

Основное различие «массовой культуры» и культуры предшествующих времен состоит в том, что у предмета художественного или культурного творчества меняется адресат. Если раньше творческая личность создавала нечто для других личностей, то теперь адресатом стала уже не личность, а масса. Отсюда – монументализм и эпичность в искусстве и литературе, собирательные образы, символичность, насыщенность социально-идеологическими мифологемами. Другими словами, «массовая культура» не решает вопросы бытия, она занимается проблемами быта. Пространство мифа, создавая «виртуальную реальность», изначально решает все вопросы бытия. Проблемы взаимоотношений «человек – окружающая его вселенная» уже не существует, появляется совершенно иная оппозиция: «человек массы – миф». Процесс познания таким образом заменяется на жонглирование мифологемами и приведение «виртуальной действительности» в соответствие с изменяющимися потребностями. Отсюда – насыщенность массового сознания всевозможного рода стереотипами и клише (которые есть по своей сути не что иное, как мифологемы).

На базе подобного соотношения субъекта и объекта познания появляется то, что получило название «общество потребления» – т. е. такая модификация общества, в котором идеология общества идет вслед за изменяющимися и все возрастающими потребностями масс, в соответствии с чем корректируются старые мифологемы, а также вводятся в обиход новые, стимулируя потребление в нужном направлении (типичный пример – современная реклама).

Вторая мировая война, во время которой в движение пришли огромные массы людей, стимулировала, несмотря на все свои кровавые ужасы, следующие явления:

1. Скачкообразное развитие научно-технической мысли (производство оружия) и высокотехнологичного промышленного производства;

2. Торжество идеологии над культурой, «психологии масс» над индивидуальным сознанием;

3. Еще большая концентрация производства, рабочей силы и капитала;

4. Окончательный переход в век технологий и «массового сознания».

Научно-техническая революция 50—60-х годов являлась прямым следствием того «задела», который был создан в годы второй мировой войны. Показательно и то, что вторая мировая война была именно войной технологий, когда успех определялся не только и не столько личными качествами воюющих людей, но в первую очередь уровнем промышленного и технологического развития страны, ее способностью в сжатые сроки осваивать имеющиеся ресурсы. Причем к «технологиям» здесь вполне можно отнести и административные технологии – т. е. определенные наработки в области организации производства, психологическом воздействии на массы, умение манипулировать массовым сознанием.

В этой связи исчезновение тоталитарных режимов во второй половине XX века в промышленно и технологически развитых странах вполне закономерно. Тоталитарные режимы, которые были эффективны в промежуточный период в странах, нуждавшихся в скачкообразном переходе к «веку технологий», в новых условиях стали лишь тормозить их дальнейшее развитие. Аппарат подавления инакомыслия, являвшийся на новом этапе своего рода анахронизмом, работал вхолостую, пожирая огромное количество ресурсов, продолжая внедрять в общественное сознание ставшие неактуальными мифологемы и борясь с врагами, которых, по существу, уже не было. Движение «шестидесятников» в СССР во многом являло собой попытку избавиться от этой архаики: основными их требованиями было устранение всевластия КПСС и КГБ, введение «демократических» свобод по западному образцу (свободы слова, отмена цензуры) и проч.

Примером относительно бескровного перехода в век технологий может служить история США в XX веке (если не считать довоенный кризис, получивший название Великой депрессии). Однако эта бескровность во многом обеспечивалась «достижениями» других стран в этой области (военные поставки, осуществлявшиеся США во время Второй мировой войны, создавшие «запас прочности» и помогшие преодолеть последствия «великой депрессии»; «импорт мозгов» из стран, пострадавших в войне, в том числе целых научных школ из разоренной Германии; применение уже опробированных и доказавших свою эффективность технологий по манипуляции массовым сознанием, впрочем, внедрявшихся поначалу довольно грубо – «промывка мозгов», «охота на ведьм» и проч.). Основным достижением американцев в XX веке и вкладом в общее развитие является именно «доведение до ума» технологии манипуляции массовым сознанием, уход от примитивных форм, использующих прямое насилие, и «лобовой» пропаганды, превращение ее в «науку» (как не вспомнить здесь изречение о том, что знаменитая «фабрика грез», т. е. Голливуд, оказала едва ли не большее влияние на построение могучей индустрии США, чем вся экономическая стратегия правительства). Именно на манипуляции общественным (и, соответственно, отдельно взятого «человека толпы») сознанием основываются все современные разработки маркетинговых технологий и технологий управления (менеджмента), берущие свое начало в США, выборные и другие технологии прогнозирования и влияния на «демократические процессы», информационные технологии (в том числе используемые в СМИ). Показательно, что получившее в последнее время широкое распространение понятие «информационных войн» основывается именно на технологиях «обработки» массового сознания, и успех в этих «войнах» определяется общей эффективностью используемых методов «обработки общественного мнения». Успех в «холодной войне» США и «поражение» СССР во многом определялись большим соответствием означенных технологий США потребностям новой эпохи, а также наличием неэффективной, ставшей анахронизмом системы «лобовой пропаганды» в СССР. Тотальная «американизация» жизни в Европе и во всем экономически и технологически развитом мире является ярким подтверждением высокой эффективности означенных технологий и наличием потребности современного мира в них. Сущность различий «старого» и «нового» методов состоит в уходе от прямого противостояния с индивидуалистической психологией, от подавления желаний отдельного человека, в «обходе» противоречий между потребностями индивида и нуждами общества. Пропаганда (т. е. мифологизация, «виртуализация» представлений об окружающем мире) стала опосредованной и основывается на подмене понятий. Ведь гораздо проще и эффективней не подавлять любые проявления индивидуализма (как это делалось в СССР, где даже само слово «индивидуальный», «частный» и проч. стало едва ли не ругательным), а апеллируя именно к индивидуалистическим потребностям человека, в то же время «вмонтировать» в предлагаемый продукт «нужную» информацию. Типичный пример – кинематограф. Сравнивая советский и американский кинематограф, можно легко убедиться в справедливости сказанного. Естественно, подобная технология «обмана индивидуального сознания» не устраняет самой оппозиции частного и общественного, она лишь переводит ее на бессознательный уровень, т. е. другими словами, человек недоволен, хотя и не понимает, чем именно. Характерно, что вторая половина XX века ознаменовалась колоссальным ростом именно невротических заболеваний в индустриально развитых странах. Массовое сознание все больше погружается в стихию бессознательного – отсюда такие внешне «немотивированные» явления, как рост количества преступлений, совершаемых разного рода «маньяками», психически нездоровыми людьми, преступлений, совершенных в состоянии аффекта, терроризм, рост влияния религиозных тоталитарных сект и просто «альтернативных» религиозных учений (в которые люди уходят, чтобы преодолеть своего рода «социальный невроз»).

Завершившийся XX век подвел черту под переходным периодом к веку технологий, показав в то же время насущную необходимость коренным образом изменить философско-этическую систему, приведя ее в соответствие с изменившимися потребностями общества, по-новому взглянуть на взаимоотношения человека и окружающего мира. XXI век должен стать веком рождения нового человека, осознающего свою индивидуальность в первую очередь как могущество творца, воспринятое через единство со всем окружающим миром, которое бы устранило противопоставление человека, как микрокосма, и окружающего мира, как макрокосма (именно на этом противопоставлении основывалась «психология индивидуализма» предшествующих эпох). Сближение и в конце концов отождествление этих двух понятий, когда человек через творчество (понимаемое в том числе и как внутренний рост, самосовершенствование) осознает свое единство с окружающим его миром, может и должно стать тем ядром, вокруг которого образуется новая философия повзрослевшего человечества. Первые симптомы движения в этом направлении ощущаются уже сейчас. Они состоят в том огромном интересе, который проявляет все большее количество людей к восточным учениям (разновидности буддизма, индуизма и проч.), наследию древних цивилизаций. Только тогда, когда человечество вполне поймет стоящие перед ним задачи, осознает самое себя на новом этапе, станет возможным рождение нового человека, могущественного, но в то же время ответственного за все, что он привносит с собой в окружающий мир, – человека-артиста, о котором еще в конце XIX века грезил Ф. Ницше, не предполагая, в каких муках будет рождаться этот новый, еще не ведомый никому человек.