Текст книги "Circularis"

– Возможно, не мое дело.. почему они все представляются.. странно.. не именами, а..

– Повешенный вам представился по имени. Неучет – фамилия настоящая тоже.. про него в газетах в свое время писали..

– А этот.. парень..

– Подкидыш. Его имя и мне неизвестно, его приняли младенцем.. скажем, подобрали на вокзале. В конторе его зовут Зобо, Ненасытный Зобо, пусть будет так.. Роли, путевку в жизнь.. все дал им я.

– Интересно у вас, кто бы подумал..

– Ваша племянница тоже участвует в постановках?

– Редко. Только в исключительных.

– Это как та, в цирке? И вы заставили ее..

– Она просила выбор. Выбор я оставил за ней. На вашем месте мог быть другой.. А вы говорите, заставил.. Ее не заставить.. это кровь, это наследственное.. Вы бы еще ее прабабку знали.. актриска та еще.. бросила мужа с ребенком на руках, укатила с труппой в Самарканд.. Через поколения проявляется..

– Мне кажется, вы бы и сами справились..

– Я не пишу. Et il y a des forces d’un ordre plus grand.. есть силы, что ставят условия мне.. Возраст, например..

– А ничего, что.. и я не пишу..? – наверное, с того бы по-хорошему начать.

– Вы не пробовали. А мне доводилось.. Умение именно писать.. вы про навык, если вы об этом.. что ж.. пусть будет критерием не главным.

– Что тогда главное..? И, да я работаю допоздна..

– Несколько встреч, время подберем удобное и вам и мне. Быть может, позже вы продолжите сами.

– Как это?

– Мне недолго осталось.. И я все же надеюсь, вы уловите суть. Так вы согласны?

– Да вот не..

– Вы сомневаетесь? В чем? Но думайте хорошо.

– Да я склоняюсь, наверное.. – согласием к Анастасии шаг, помни, – да думаю согласиться.. попробуем..

– Тогда по рукам и утвердим документально, – в руках его бумага и перо, пустое место – против гонорара.

– Впишете позже, – 31.12.2016 / размашистое AV, – впишете сколько надо. Понимаю ваше смущение, одно – есть люди; одни обманывают, другие же не обещают.. Бывает, попадаются еще люди слова, des gens d’honneur, но все реже, реже..

– Я не верю словам.

– Претенциозно для будущего писателя. В отсутствие веры погрязнешь в предрассудках.. Уж лучше – вера.. Миллионы не обещаю, но.. но и средств не пожалею. Сколько надо дам. Честь слова.. Оставим пока так? – царапал я пером бумагу, свисавший хвостик подводил, – как видите, в едином экземпляре, и он у вас.. У вас пусть, вчитайтесь, позже в конторе поставим печать.

Уже с заднего сидение подкатившей за ним черной «Волги» Вершанский бросил мне:

– А что вам, деньги не нужны? Не бывает так.. Горностаева мантия, серебро, за два года до смерти.. тысяч двести на современные.. Вот эти деньги.. Пусть аванс будет. Нет, нет, возражения не принимаются.. Берите. Вы мне здравствующим нужны и в расположении духа, а, значит, нелишние.. Да, а штопор не понадобился. Мы обошлись без вина. До встречи, простите, спешу. Канцелярию закрывать. C наступающим.. нас..

Под свитером на поясе проверил я швейцарский нож.

<>

Павел Сергеевич Неучет, служащий главным бухгалтером в «ОООО «Le Montashe du Sharash», все еще крепкий старичок в коричневом пальто, на локтях несколько облысевшем, сидел у окна хромого трамвая под №41, направлявшегося в сторону Петегрофского шоссе. За окном моросил дождь, сквозь который неприглядно темнело.

Ехать было долго, что настраивало бы на меланхоличный лад, кабы не, но о «кабы не» позже.. трамвай мирно качало, постукивали рельсы. Под кепкой Павел Сергеевич смахнул платочком пот и свесил было обе руки свои за спинку сиденья спереди, да тут же брезгливо одернул; обтер настрадавшихся о пальто. Жирная жвачка налипла на гнутой трубе.

– Ух, я вам.. – обругался главный бухгалтер, молодежь-то какая пошла, потряс кулачком. Трамвай меж тем трясло мимо радиорынка.

Так и к сидушке задом примерзнешь, так и не встанешь, как выходить. Холодный трамвай дребезжал, спуская ход, подходил к остановке. Павел Сергеевич поправил очки в широкой роговой оправе. Как не родного родной город встречает, думал он. Как какого-то, знаете ли, пришлого, а ведь прожил тут всю жизнь, и прожил-то безвылазно! А дома хорошо, ух, хорошо: а дома теплый плед, а дома чай с сахарком, а то и с ликерчиком, кошка Муська на коленях ластится. Одно только – дом-то он на Василевском острове, а тянется трамвай по каким-то пустырям, вдоль трущоб юго-западных, чтоб их, и пустыри, и трущобы, и уводит, и уводит-то трамвайчик от острова Василевского не в ту сторону. А чаю бы с сахаром бы.. До Пионерстроя, нехорошее название, бухгалтеру уже не нравится, дальше пешком до переулка, как его, кстати.. Уть, мать, тать, затянулся узелок на потускневшем от жиру целлофановом пакете, замерзшие пальцы боролись с узелком. Проще пальчиком дырочку проткнуть да разодрать, что и сделано, так и высвободился бочок запревшего пирожка с картошкой.

А в окно посмотришь, хоть и не смотри вовсе, тоска тоской хватит. Да что знать вам о тоске, когда не видели вы Петербурга в ноябре! Эх, не знаете вы тоски.. такой, такой, такой бездонной, запредельной.. одно сердце пирожок греет. Небо серое, сырое, и пустыри тянутся.. проступали сквозь копченый туман штучные лысые деревья, раскиданные то тут, то там по пустырям.. Груздились панельки домов в массив серых, будто спичечных, коробок. И пустыри.. Зрелище унылое в свете рано догорающего дня. Ну вот еще, еще и течет.. тьфу-ты, где ж платок?

Засвистывающие на просторе порывы хоронились в бетонной посадке новостроек, на остановке ж случайную кепке рвало. Силуэт четвероногий шакалил по пустырю.

– Злая, какая-то ободранная.. как в ларьке продавщица.. Ой, сюда идет.. Того гляди тяпнет! Уходи! Уходи! Не люблю собак я. Кошка у меня.

– Ты домой возьмешь..? Так какого подзываешь..

Воспламененное лицо показалось на миг в форточке, огляделось лицо вокруг, и вместе с «да подавись ты мелочью своей!» продавщица на тарелку ссыпала мелочь. И это на мое вполне, заметьте, естественное «сдачу, пожалуйста»! Знала бы ты, дура, сколько за пазухой везу, тебе всю жизнь в ларьке своем сидеть, не заработаешь столько.. Ду-у-ра.. Неприметность, скажете вы, конспирация, за то и держат.. Другого дню так вообще..

Ик! У бочки. Детины мутные глаза философски уставились на уровень пены, репа чесалась, уровень пены сверялся. Подполз старичок, тоже с кружкой; ссохшийся временем старичок, что урюк, не старичок просто.

– Вань.. пошел бы ты, может, к нам, на завод.. А что, подсоблю.. Словечко замолвлю, если надумаешь. Давай, может, Ванек, а? Я и мастера ихнего знаю.. Пили как-то..

– Бать, да нагот оно всралось! Чтоб как ты волочаться? Так и так старым буду.. – а дернулся-то он, точно ошпаренный.. и с бидона на брючки-то мне жах.. Фу-у-у, и как это пьется? Это ж пить непозволительно! Это ж моча, моча это самая настоящая! Несет теперь от брючек кисло, хоть и просохло.. А что люди подумают? Что люди скажут? А? Не добежал, не справился.. то есть, как раз и справился.. Тьфу! Будь он проклят, пирожок этот! А вкусный, зараза, вкусный.. с картошечкой.. Так, половинка отъелась, вторая завернута была обратно в карман.

Обшарпанная дверь, в дверь-то обшарпанную и надобно, а в подъезд зайдешь, люди добрые.. Ну тут такой душок, что со штанов не учуят. Павел Сергеевич вообще был настроен на оптимизм и очень редко падал духом. А как разрисовали! Руки бы поотрывать за такие художества! А лампочки-то побиты.. И лифт, конечно, не работает.. Бутылки, окурки, грязь везде.. Свобода свободой, а в подъезде убери! Надавил он на кнопку, лифт где-то сверху поурчал, поурчал, да не тронулся.. «Все комуняки – казлы» нацарапано было на лифте, нацарапанное прочел Павел Сергеевич. Сказать по правде, Павел Сергеевич коммунистов недолюбливал, потому как тайно считал себя умнее других и никак не хотел ровняться. Он и баловнем судьбы себя считал отчасти. А доводы его оппонентов, когда случались дебаты по поводу, разбивались весомо: «Как так?», «Как так?». А почему «как так?», тайно знал один лишь Павел Сергеевич.

– Идеи-то правильные пишите, только вот пишете правильно! Так, какой этаж.. Только б на наркоманов.. (Павел Сергеевич не любил наркоманов, он за порядок был)

«..и снова седая ночь..»

– Дед, ты к кому..?

«..все мои тааайны..»

– Да постой ты! Вино будешь?

– Я п-п-пью.. не..

«..и темнота твоя..»

Попал как кур во щи..

«..совсем ни к чему..»

– Стой! Поговорить надо.. Да поговорить надо! Куда пошел? Стой! Э!

– Да ну его на.. – прыщавая птушница припала к бутылке портвейна, – давай еще раз эту же..

– Серый, ну ктооо там? – занудил из комнаты прокуренный женский голос. В комнате орал телевизор.

– Да хрыщ старый приперся. Бабки привез, – оскалился беззубо бритый бугай; пальцы синие, татуировки били жженкой, – чо, а? Дело оттяпал?

– Добрый вечер, – поздоровался Павел Сергеевич.

– Здаров.. Давай, заходи. Все привез?

– Да, как и уговаривались. Денюшки получены.. Считать будете? Они-то, денюшки, счет, знаете ли, лю..

– Где?

В прихожей Павел Сергеевич не успел темно-серую кепку свою на крючок повесить, а только расстегнул пальто, как посыпались оттуда, из-под подстежки, плотно сбитые пачки, завернутые в листы с кройкой.

– Деньгами ты не сори.. А так хорооош.. – бритый отдернул Павла Сергеевича за острую бородку, – козел.. Свободен..

– Кхм-кхм.. – и сквозь прокисшую улыбку – пожалуйста, передайте Константину Станиславовичу..

– Все, че надо, передам.. Сам знаю, не тупой.. А ты-то чо съизюмился?

– Я.. я.. Ничего.. – это был тактичный человек, человек исключительного природного такта, но про себя Павел Сергеевич подумал: ничего; ничего; время такое; с первым дуновением голову-то покрутит, шальное то, а молодость еще не откружилась осенним листом, любой становится немножко приблатненным; скоро-скоро проходит, и печаль и радость, и это пройдет; ну да то ничего; Павел Сергеевич в душе был поэт, глубоко в душе и скрытно.

– Серый, ты скоооро..? – из-за ширмы высунулась толстая блондинка в наскоро застегнутом халата, засияла блондинка «фонарем».

– Ага, ща.. Э, все давай.. Я, эт, слышь, занят.. Все давай. Схрыстнул!

– До сви.. – хлопнула дверь, хлоп и камень с души Павла Сергеевича, а бугай обратно пошел к осветленной перекисью клуше. На старости-то лет! Нервотрепка какая! Да разве можно! А дельце какое провернул, а, знатное дельце, а ловко как камазик сбагрил, ну теперь-то оно уж точно за Константином-то Станиславовичем не..

Горела на столе лампа, стоял чай, Павел Сергеевич сидел за месячным отчетом. Уж и стемнело давно, а сидел Павел Сергеевич и сидел, цифры ручкой к знаменателю подводил. Цифры его плясали и по-свински как-то никак не хотели сходиться. И глаза-то разболелись, так то разве цифрам скажи? Павел Сергеевич снял очки, протер под ними. Павел Сергеевич извлек из кружки залипший чайный пакетик, встряхнул его над чашечкой с аккуратностью и отложил-то на блюдце.

– Еще на раз пойдет. Еще натянется.. – Павел Сергеевич закрыл глаза, принялся растирать височки..

– Ты это кого, мразь, наебать вздумал..? Константина Станиславовича? – образовались в комнатке двое в турецких кожанках, и завел один, который из двух, видимо, поразговорчивей, – я к тебе обращаюсь! Онемел, блядь, что ли? – шлепок плевка в пол и в воздухе взмахи пистолетом.

– П-позвольте.. П-п-простите.. Я вас.. эт-это.. какое-то недоразумение.. должно..

– Ты че прикидываешь? Че, шельма, дуришь? Остальное где?

– Я не.. я н-несколько раз пересчитывал..

– Ты чо, бля! А там не все.. Себе взял, а?

– Я счи.. я не..

– Собирайся.. С нами поедешь. Еб твою мать! – этот лысый, разговорчивый, сплюнул в сторону дозатор, подзалил в топку, – в долларах им плати, та еще возись с ней! Фр-р-р-р.. Одна сивка, что наша.. Дело делаем, и на дно.. понял?

«Невские сутки», от 28.11.1991:

«..в лесополосе под Ломоносовым обнаружен труп мужчины шестидесяти лет с пулевым ранением в области сердца.. из личных вещей при нем.. золотые часы, вероятно, находившиеся в момент убийства в нагрудном кармане.. позже труп был опознан.. жертвой киллера оказался Павел Сергеевич Неучет, бухгалтер частной фирмы, зарегистрированной в подмосковных Мытищах.. название фирмы в интересах следствия не разглашается.. следователи придерживаются версии, что убийство может быть связано с профессиональной деятельностью жертвы.. заведено уголовное дело по статье..»..

«..на аукционе пенсионер из Питера купил очки Ричарда Гира..»..

<>

Часы до нового года, и стол мой кухонный, удостоившийся влажной протирки по случаю перемены дат, сервирован был извлеченной с морозилки водкой и графином с клюквенным морсом. Я не собирался есть, не собирался я и праздновать, я не праздную, есть один праздник, он в мае, а остальное – это так вам, повод выпить, но я собирался пить. Ну и я выпил первую, не запивая. Импозантно так тепло, как-то даже по-барски, разошлось изнутри. Вторую, и пригубить морсу. Что ж говорить, чиста водка и ясна, гармонична к закускам. И раскрывает как-то, да и, бывает, выводит она на честный лад.. Впрочем, гостей я не ждал.

Я погасил свет, откинулся в кресле. От фонаря через покров оконный тянулось сияние. Тень кованой решетки узором пала на трапезный стол. За окном крупный опускался снег. Простая тишина, простое созерцание, и момент же прост, и больше ничего, но ювелирная ценность, скажу я вам, взрослому. Я выпил еще.

– Падки вы до водки.. Как можно полстакана враз?

– Чай дома попью.. и с чабрецом, и с мелиссой.. С ромааашкой. С чем угодно чай будет.. Можно, знаете, когда повод имеется.. А вот и новый год.. А я на вас смотрю.. угольная бабочка, нате вам.. да костюмчик, поди, неспроста.. К чему щеголяете? По какому случаю праздник? Или..?

– Посмотрим.. слабо, однако ж, верится..

– Монплезир, мои поздравления.. А что так сдержанно? Дурной? Гениальность и безумие нераздельны! Полстакана, нет, стакан – за гениальность! И никак иначе!

– Многого не надо, правильно бы приложить.

– Ну-у вас! Всего лишь таланта мало! Не нужен нам всего лишь талант!

– Juste?

– А разницу знаете? Где она, рубиконья черта, между о-го-го и этим вашим талантом?

– И где?

– И вам-то не догадаться? Ну и ну..

– La différence?

– Ой, ну не надо к нам с французским.. Мы и так умно скажем. Так вот. Талант – это про правила. Талант, пусть и большущий талант, он, знаете, что делает? Он правила изучает. Как надо, как правильно. Скрупулезно так изучает. Негодненько. А дальше, высытившись, у него путя три..

– Очень интересно..

– Не-е, пока не очень.. Там пути простые: правилам следовать, правилам возражать, ну и свои создавать правила.. Но правила! А вот где уже интересно – это где не талант уже, а гений! Гений! Вне правил! Вне систем координат! Вовсе! Полет! Эфир чистый! Да, и, ко всему, большой талант поймет однажды, что он талант большущий, ну и, сами знаете, меркантильное поползет.. червоточинка.. Гений – не-е-е, это другое, это переизбыток, это фонтан через край, сумасшествие, и пусть, пусть.. И всецело наслаждение безумием! Случается, прежде скажут сумасшедший, а уж иногда, опосля уже.. тогда еще и гением назовут.. Ну это другое.. У гения нет потолка, а тот, что есть, тот осыпается.. Ну и я вам наливаю..

– Вы потому не любите талантливых людей? Мне ж всякие встречались..

– Я зерна отделяю от плевел! Кто-то должен прийти и взорвать, иначе не вырасти нам из декоративных штанишек.. Уже в ведро нельзя плюнуть, потому как креатив..

– Необязательно было и на пол плевать.. Здесь довольно чисто убрано. И в некотором смысле я вашу точку зрения разделяю..

– Нет больших людей, нет фактур, нет характеров.. Идей нет! Вот прадед мой Альфред Изюмский, он идейный был! Он на поле брани пал смертью храбрых!

– Mes regrets..

– Не надо, ни мне не надо, ни герою.. На него доспех со стены упал.. Упал, и нету деда.. А, меж тем, в палатах жил. Я, простите, происхождения! Род древний! Ползет откуда-то оттуда, с семнадцатого, того и раньше, колено наше.. Так вот.. прадед Альфред.. когда живой был.. он под козырьком офицерским империалистическую войну всю окопами прошел. От Вислы до Рейна! Единственный из роты кто выжил под Ипром! Героем горжусь! И вам того же! По рюмочке – за героя? К Георгию был представлен! Да вот-те кираса со стены шмяк.. Позвольте ваш фатовый платочек.. вижу, у вас.. вон выглядывает.. слезу утереть надо..

..

– Мм..? Этот..?

..

– Кого я вижу! Встал наш бледный! Проснулся господин плагиатор! Изволили-с. Доброе утречко, падаль. Ничего, что ночь на дворе? Не разбудили, не, не потревожили?

– ?

– Ну и рожа! Ни разу не пролетарская! Ирландский завтрак тебе, может, подавай?

– Кто здесь..?

– Bonsoir..

– Ну а мы к тебе..

– Извожу себя.. четыре часа спать.. запомни.. Голоса.. голоса..? Кажется, нет.. четыре часа спать..

– Ага, кажется.. Покажется. Нет чтоб гостей принять радушно, нет чтоб на стол накрыть.. мог бы и оливьеху нарезать.. Тащи закуску, деловой разговор есть!

– А..? Кто.. здесь..?

– Бэ! На стол раскладывай да закуску тащи, тебе говорят!

– Говоря.. что?

..

– Так, что ли, ты писать будешь?

– Что?

– У тебя спрашивать надобно – что.. А ты не Фауст! Ты – дурак!

– Захлопни пасть..

– О-о-о.. как мы разговаривать умеем.. Да по нему видно – ноль! Импотент. Творческий импотент. Этот только красть будет, красть, что плохо лежит. Вы как знаете, конечно.. ну я, если что, предупреждал.. А гонору..

– Я бы подождал..

– Чего ждать-то? Я вам, дорогой мой, поражаюсь.. вашей слепоте поражаюсь.. И кричать я буду во всеуслышанье! Дармоед! Эпигон! Вор! И мразь. Я повторяю, мразь! Вы посмотрите на него.. Что он родить может? Что? Да он бездарь.. Бездарь.. Ты – мразь ползающая, вот кто ты..

..

– А, может, вообще ну ее, идею эту..?

– Вестники властны, пока их помнят.. а помнят кто..

– Метафизический бред! А ну-ка без мистификаций! Откуда сведения, спрашивается? Требую аргументированной дискуссии. Иначе я начинаю чувствовать себя единственным здравомыслящим из всех здесь присутствующих.

– Личные давнишние знакомства.

– Выпьем..

..

– И не стыдно будет красть у почтенного? Как людям в глаза посмотришь? Кровопийца! Вампир! Еще один по самое что ни на есть ценное, что в человеке есть, на бесценные часы жизни его позаришься! И кому предлагается отдать их, часы жизненные, отдать так, чтоб вынь да положь? Нее-у.. не классикам, проверенным временем и многотомными переизданиями, но живым и по сей день, нет, какому-то проходимцу.. у которого, видите ли, что-то там где-то взыгралось.. в печатном виде! Прошу прощения, любезный, имя-отчество, то-та,.. ваше запамятовал, а по фамилии в кулуарах просвещенных как-то, сказать, не с руки.. А вы в курсе, уважаемый вы наш, что и вас-то он облапошит, что и вас пустит как липку.. А вот знайте.. А вот ты знай! Тебе с ними трубку одну не курить! Знай, да. И слова мои припомни!

– Пасть..

– Писать будете, так веру сохранить..

– Сейчас я тебе дам, расселся!

– Не хватайтесь за тапок, за отраву. Не будет одного, выползут другие, с языками наточенней. Их не извести. И вам не надо.. Они же – признание ваше. Едкий вы, однако, господин критик, вас дозировано принимать нужно.. И горький надсмотрщик.

– Расписная истина, ваша правда.. Истина во все времена.. Кому-то лямку тянуть, оберегать нас всех кому-то.. Боец он – я, невидимого фронта.. Ай, хватит демагогий! Пшел за водкой, литератор херов! И чтоб в графине поставил!

– Изысканно пьет паразит.. Вы будете?

– Не откажусь.

Гууул-дах! Позабыл дворецкий запереть на ключ, дуновением всяким с улицы перекличку затягивали тяжеловесные доспехи.. Рука, утопленная в кармане куртки, что-то долго и нервозно нащупывала там.. нащупать что-то не могла.. что-то в куртке никак не нащупывалось.. а должно было, да..-х! Схлопнулось, свернулось. Приснится же; за водкой идти, а паспорт где..

Да вот он, на месте.. Ну ладно, гляну.. что на месте.. Его там не было. В куртке? Я по карманам куртки.. Нет.. Только рыжий взбирался по белой стене таракан.. а по спине холодок.. Я ж не ношу его с собой. Где..? Вот так новый год.. пойдет по порогам..

<>

– Игорь,..

..давай отдадим эти деньги..

..давай отдадим деньги..

..давай отдадим эти деньги..

..давай отдадим..

<>

Когда по глазам пелена, и не думалось. Анастасия, я послушал тебя.

– Приветствую вас, достопочтенные гости вы наши! – приторно; вязко; лакейски липко, оттереться хочется; Анастасия, я терпел, – итак, вы решились на благотворительность. А какое слово! Благо-творительность! Творим благо! И что же? И выбрали вы наше скромное учреждение, – протянулась мне пухлая липкая ручка, натянутая дежурная улыбка – для моей прекрасной Анастасии.

Мы сидели в кабинете управляющего. Собственно, перед нами сидел он; жирный, розовощекий, липкий и аморфный, они, что ли, все такие.. про таких говорят, холеный, одет он был в кремовую рубашку, безрукавка сверху, безрукавка, трещащая на швах от веса телес его, от телес напора; он только с обеда; облизывались толстые губы, снова фиксировались в крокодильей ухмылке. Много его в кабинете, лепечет и лепечет что-то.. что отвращает, что такому в медицинском учреждении, где мы все-таки да находились, я б не доверил и градусник ставить. Управляющий был лыс как бубен, за исключением чуба, позволявшего все еще молодиться.

Огромный стол посредине кабинета завален был кипами бумаг, управляющий восседал в кожаном кресле, которое, признать, несколько придавало ему форму, а по другую сторону стола – стулья простые, они для гостей. Иконостас врачевателей на стенах, вперемежку, видимо, с лицами отличившихся особо меценатов, обвитая змеею чаша: монеты, зубочистки, скрепки..

– Урвало, Евгений Анатольевич, директор клиники нашей, эх, и по совместительству главный попечитель больных, – пролепетал заведующий, перетасовывая на столе колоду собственных же визиток; канцелярский голосок, сокрушительный при приговоре, и патока, когда надо, – решительно желаю и всенепременно горю познакомиться я с вами!

Смотрел он платонически, ломоть взвешивал, но ломоть сбежать еще может. Покровительственно так родной отец не посмотрит, так не смотрят даже в церкви. Так не смотрят и в похоронном бюро.

Я представился полным именем.

– Дату рождения нужно?

– Нет-нет, анкетные данные заполним чуть позже. Бумаги ваши подготовлены, все на руках и все под моим же непосредственным контролем. Под оком моим всевидящим. Простите, ваша прекрасная спутница..

– Анастасия.

– Анастасия..

– Вершанская, – замялся я, она ответила.

– Чрезмерно при-ят-но. Очень даже, – пельмени губ похлюпывали с обеда, сам же лоснился салом до лучезарности, – Игорь и Анастасия, гости вы наши дорогие, новый год начинаете с благих дел? И это похвально, знаете ли.. Всякому бы так.. Итак, вы собираетесь перевести сумму на благотворительность.. О какой сумме идет речь?

– Двести тысяч.

– Ох-хо-хох.. Кругленькая сумма, однако.. Особенно в наше-то, тяжелое в мате..

– Не в деньгах..

– Риторика, Игорь Александрович, риторика, без нее обойдемся.. Все мы в риторику умеем.. На счет какого, – потирались ручки, – отделения хотели бы вы перевести указанную вами сумму?

– На лечение незрячих.

– А почему именно туда?

– От азартный игр лечить надо? Там нужнее?

– Хм, воля ваша.. Как скажете-с. На ле-че-ние не-зрячих.. так и запишем.. Я пока по документикам пройдусь, а? Подождете?

– Заберем их и спалим! – вспламенела вдруг Анастасия страстью, меж бровей чернявых треснула складка, а щеки ее бледные принялись кровью, – ты видел.. ты видел хоть раз, как ярко горят деньги? Как возгорят.. и как тухнут глаза тех, кто смотрит. Будут и те, что голыми руками доставать полезут. В порыве за всю никчемную жизнь.. Этот полезет, полезет, я тебе говорю..

– Настя, я читал Достоевского.. Не начинай.. Ты сама предложила отдать.

– Хотя, да.. ты прав.. – усмиренная Анастасия – ты прав. Есть большее.. чем огонь.. Есть те, кому они нужны больше..

Вдрызг-вбрызг и в искры, молнией снова прошлась Анастасия:

– И, не дай Бог, пойдет что не туда.. Из-под земли достану. Голову отвинчу, на блюде на стол выставим, с зеленым горошком вокруг и с яблоком в гнилом твоем рту.. – оскалилась Анастасия, – из перьев выглядывать одна голова будет и заседать здесь вместо тебя.

– Настя!

– Ага! Портреты во весь рост, картины на стенках маслом, афоризмы его под потолком.. и пирамиду строишь во дворе.. – хлестала Анастасия, летали слова; пот по лысине – в горох, – завещал молиться?

– Подруга моя бывает.. чересчур пылкой. Иногда, я, правда, не.. ее игривости, ее задору.. ardor.. Прошу нас.. Деньги мы переведем.

– Я ненавижу тебя таким..

– Что вы? Что вы? – затрепыхался управляющий, затрепыхала подбородка жирная складка, а щеки и зоб вздулись, поросячьи глазки выпучились на нас слизняками, – все пойдет по существу, ничего существа мимо.. Контроль.. Око всевидящее..

– Выколю!

– Игорь Александрович,.. – смотрели глазки умоляюще, – на вас оформлять будем..?

– Насть, на тебя оформим? Твоя же идея..

– На меня оформим..

– Пропал..

– Что-что?

– Бланк, говорю, куда-то пропал.. Был вот тут, под рукой, да куда-то делся.. Ну его.. Новый заполним.. – скакала по листам печать.

Сиять управляющий перестал, но напоследок и в знак одобрительный к нашему решению подарил он мне шариковую ручку с логотипом клиники «Лечим вас!».

Мы вышли в коридор. Урвало провожал нас, придерживаясь моей стороны, и как-то даже сноровил легонько похлопать меня по плечу, как отвернулась Анастасия.

– Не тронь.. Третий?.. Третий – кто? Пое.. Не дамся я! – навстречу нам двое санитаров вели брыкающегося, его руки стянуты были за спиной жгутом.

– О, Адепта ведут.. Так мы его тут прозвали. Убил собутыльника.. какой-то, что-то ритуал, говорят, даже.. Признали невменяемым, попал к нам. А у нас, знаете ли, как в санатории. У нас и шоколад выдается..

– Пое.. Да сам пой.. Поет.. Поетропий! – и брыкался в стороны, и бодался тот, выкрикивал нечленораздельное, рвался от санитаров, пена фыркала изо рта.

– Как взяли, он все так одно и бормочет.. Бедненький ты наш.. – в попытке погладить по бритой головушке бедненького едва не остался Урвало без кисти руки, связанный же бросился на пол, забился в конвульсиях; пока оттуда, с пола, не поднял он глаз..

– Она.. Она.. О-она.. – голос его срывался до хрипоты, до новых пенных выделений, – она!..

– Белая горячка. Допился до чертиков, идиот. И корешка своего, судя по всему, сам же и прикокошил, – бросил один из санитаров, – вы, это, проходите мимо..

Сумасшедший тут на корпус вырвался, дернулся вперед и впился зубами мне в рукав.

– Она.. то о-она..

– Он мне что-то сказать.. хочет.. Можно с ним поговорить?

– Вы ж понимаете, Игорь Александрович.. это небезопасно. Он невменяем. Вы это под собственную ответственность, вы ж понимаете.. а то кто его знает..

– Я хочу с ним поговорить.

– П-ф-ф.. Пожалуйте. Я, знаете ли, ни за что не отвечаю, это вы сами, сами.. свидетели есть..

– Настя, я на минуту.. Попей кофе пока.. я скоро.. Наедине можно?

– Вы двое за дверью, – захлопнулась дверь.

– Ты что хотел..?

– Она.. та с вами.. – глаза его бешено блестели, бегали, он был связан.

– Я слушаю..

– Коммуналка моя, значит, на Литейном.. С Борькой.. царство небесное.. выпиваем. В комнате.. Курить пошел он.. Вышел. Курить. Сижу я один. Долгенько нет его, думаю.. Пропал Борька.. Ну я за ним.. куда делся. А коридор у нас длиннющий.. то коммуналки старые.. и двери, двери.. комнатушки.. По обе руки. Много дверей. Двери.. Глядь! А по коридору идет кто.. Всматриваюсь, девка! Да далеко, и впотьмах.. Да фигурой – девка! В комнату зашла. Ну я за ней.. Да новая, думаю. Может, Борьку видела. Куда делся, знает. Ну и иду я.. Дернул, дверь открыта.. А там столы, девки за столами сидят. Много их. Девок. На меня не смотрют. Сел я к одной.. сам сел.. Водит пальцем по тетрадке. Пальцем. Водит. И шепчет. Шепчет что-то, повторяет. А синяя тетрадка вся. И не по-нашему все.. Не добро дело.. Цифры, цифры, цифры.. Круг нарисован. И по кругу цифры, на восемь круг разбит..

– Покороче можно? Ты что хотел?

– Обернулась одна.. Она.. та.. Она! Я.. я язык проглотил.. Глаза кровавые! С глаз будто кровища хлещет. Да я в коридор.. Спотыкаюсь. Падаю. И не встать. Встать не могу. Выходит она.. Другие за ней. Идут по коридору.. Уходят.. А я двинутся не могу. Примерз. И смотрю им вслед.. Смотрю все..

– Короче..

– И тут ноги сами пошли.. Сами ноги идут. За ними.. зашел.. щелкнуло за спиной.. Не комната. Клетка.. Мне ноги сами косит. На коленях я.. Они по кругу. Девки эти.. Одегу побросали. Стоят полуголые! Скалятся, на меня тычут. А девки все породистые, резинка в жопе.. В баню таких бы, – щурился больной в свете тусклом, – и шоб глазу упаренной лампы подглядывать только! В баню таких бы.. – замотал головой по сторонам он, глаза его бегали, и шипел он, – а мне не по себе.. не-е.. не-е.. не по себе.. сталось.. На коленях я.. И она.. Она читает. Отец.. Сын.. Братья.. Йемен.. Диадофорий.. Поетропий.. Амалий.. Бисий.. Я язык проглотил. На коленях стою.. Сухо в горле, не от водки, не-е, если б водка.. А оно в голову засело.. Читать бросила. Они да как зальется смехом! И под потолок.. Очнулся утром.. В комнатухе своей.. Голова что жбан, трещит, раскалывается. Борька лежит.. заколотый лежит весь.. царство небесное.. Забрали меня.. За мной приехали..

Я вышел.

– Забирайте, – санитары вошли пациента крутить.

Управляющий еще долго махал нам вслед, потирая пот со лба платочком; мы же – в машине уже.

– Дети одним отличаются от взрослых.. Они искренны. И не улыбнется дитя, когда радости нет. Этот же, надобность будет, расстелется.. Надобность – дети слов таких не знают..

– Да брось ты. Настя, хочешь загадку?

– Давай.

– Отец. Сын. Братья. Йемен. Диадофорий. Поетропий. Амалий. Бисий. Кто такие?

– А что тут угадывать? Ну ведь совсем просто, – улыбнулась разочарованно Анастасия, скосила взгляд, – ноябрь-декабрь-январь-февраль-март.

– Умница.

– Что я получу?

<>

– Мне не на что надеяться. Человеческая жизнь коротка, – развел руками Вершанский.

Мы встретились на пустом перекрестке, пятый день город мертв. Бескровное рукопожатие, холодные пальцы, кровью отлил гигантский овальный корунд в серебре; он опирался на трость.

– Недолго, чувствую.. – закашлял тяжело..

– Может, в..

– ..я не теряю времени, и раз мы встретились.. Это вы молод.. – тонко выбрит, в пепельном пальто с бортами, он опирался на белую с прожилками трость; он – франт обветшалый, на то его роль; носил ли он трость?; и старость осмысленна, над переносицей складка раздумий, в переносицу врезались нити морщин, – сыграть в ящик, и ничего после? Вы этого от меня не дождетесь. Да.. болезнь.. но память свежа, ей рот не заткнуть.. Или вы передумали?

– Нет.

– Вы еще можете отказаться.. Бумаги порвем, всего лишь бумага..

– У меня было время подумать, – глазам, привыкшим ко тьме, учиться свету, а снег пылал искрами, а солнце пылало в синь.