Текст книги "Без тормозов (сборник)"

XII

В семь ровно запищал будильник. Скваер со стоном ударил его. А уже в 7.10 Никита, под радостный говор бачка, приступил к ритуалу – к чистке зубов.

Вообще-то на трассе бывает с этим тяжело, и большинство если чем-то и обходятся, то мятными жвачками: сунул в рот – и вперед, осчастливливать водителей свежим дыханием. Но не таков был наш Никита! Можно и не сомневаться в том, что, проснись он не в квартире, а у леса где-нибудь – такое бывало, – продрогнув и размявшись, он извлек бы торжественно щетку и склонился бы над канавой… Источник пресной воды? А бутылка с минералкой на что? Без нее в жару на трассе и загнуться можно – не хуже чем в Сахаре.

Если уж на то пошло, то умывальные принадлежности Никиты кого угодно могли повергнуть в шок. Особенно в контрасте: ванная Скваера, разбомбленная совершенно, повсюду грязь и волоски, унитаз – треснут… А у Никиты Марченко в отдельном целлофановом мешке – и бритвенное все, и дезодоранты какие-то, и щетка в футляре, и мыло чуть тронутое, и паста в тюбике с едва наметившейся вмятиной… Все, вплоть до маникюрных ножниц. А что? Разве заусенец не способен попортить нервы на отдыхе?

Никита был из того славного поколения автостопщиков, которое представляло собой домашних мальчиков из хороших семей. Карманные тысячи. Приличный костюм. Жизненный путь без кочек и ухабов. Укачивает.

И такие мальчики шли на автотрассу, сражая наповал своих замечательных родителей, – когда те знали, естественно. Читайте Некрасова, «Русские женщины», потому что нежная княгиня Трубецкая на глухом сибирском тракте – это ведь то же самое.

Семь часов пятнадцать минут. Никита чистил зубы очень тщательно. Он знал, что будет преуспевать в жизни. Он знал, что будет успех, и белозубую улыбку стоило приберечь для тех не очень далеких лет.

В семь двадцать все четверо наконец сели за стол и ели макароны – без особой охоты, без соли, без масла, и было непонятно, то ли разварил их Скваер, то ли макароны такие дешевые… В любом случае это нужно было только для того, чтобы набить живот. Энная масса углеводов, не более.

– У тебя, случайно, кетчупа нет? – Вадим тяжело сглатывал.

– Не знаю. Посмотри там, в холодильнике. Может, кто приносил…

И завтрак продолжался в полном молчании. Все были сосредоточенны. Всех охватил легкий мандраж перед выходом на трассу, и мыслями они были уже там, в дороге, так что говорить не хотелось, как и есть, по большому счету.

Половина восьмого. Последние приготовления. Они копались у рюкзаков, сворачивали потуже спальники – и оставалась еще одна традиция.

Никита подошел к Скваеру:

– Ты дай листочек какой-нибудь. Мы тебе запишем наши питерские адреса.

– А ты запиши вон там, на обоях в углу, – видишь?

Тут и правда было понаписано всякой чепухи, наклеено голых девочек вперемешку с адресами, городами и прочим. Никита старательно выводил буквы. Ручку он всегда возил с собой.

– Вадя, твой адрес писать?

Вадим кивнул. Никита выводил… Потом посмотрел на Настю, вопросительно сдвинув брови. А вот Настя покачала головой отрицательно. Он пожал плечами: дело, мол, хозяйское… Короче, велик ты, язык жестов!

А яркий, залитый желтым солнцем город начал тем временем новый день. Автобусы везли людей. Шоферы опускали специальные кармашки с потолка, надевали темные очки – рассвет бил в самые глаза, – щурились, добавляя морщин. Тут мужик лихо проскакал на тракторе. Там какой-то старичок, отправляясь погулять, взял с собой табуретку.

Сценки из утра большого города.

Весьма солидный господин выходит из дверей и, прежде чем сесть в свою иномарку, воровато озирается и кладет мешок с мусором у подъезда… Тут же с грохотом растворяются рамы. Пенсионерка только того и ждала. Она не может допустить:

– Молодой человек! Вы это кому?

– Вам. – И идет к машине.

– Помойка вообще-то вон там.

– Я не знаю, что это помойка. – Уезжает.

А вот былых стычек в транспорте – когда от давки и хамства меж людьми искры летели – у нас сегодня почти нет: чистый коммунизм! Их победили такие существа – маршрутные такси марки «Газель»…

Нет, серьезно, «газелька» сегодня – это больше чем газовский микроавтобус, это особая субкультура, образ жизни, особые правила движения: с третьей полосы на первую, резкие разгоны-торможения… Это и особая психология! Вы же видели такие ситуации. «Газель»-маршрутка подъезжает к остановке и, встав, ждет малейшего движения пассажиров. Ей нужны деньги. Но пассажир отчего-то стесняется метнуться через всю остановку. И вот ждут, подрагивая, следят за реакцией друг друга. Стоит дернуться хоть глазом – и «газелька», отъезжавшая было, вновь тормознет…

Такая сценка. К остановке подъезжает лиловая «Газель». Мальчик, мечтающий занять в ней лучшее место, бежит наперерез, хватается за ручку дверцы и ведет так машину до полной остановки. Петров-Водкин. «Купание красного коня».

Нет, что ни говори, «газельки» в большом городе – это стиль жизни.

Среди всего прочего есть в «Газелях» и такая фишка: три-четыре кресла лицом к салону. То есть ты едешь, а все вокруг на тебя таращатся. Смотреть-то больше некуда… Ты же старательно отворачиваешься к окну, делая вид, что тебе и дела нет до того парня, который так и жрет тебя глазами. Это если ты девушка…

Настя сидела именно так: на перекрестке взглядов, лицом ко всем. «Всех», впрочем, было всего несколько, так что ничего страшного, но и эти таращились вполне добросовестно. И правда, что за фрукт? Где килограмм косметики? И одета как-то задрипанно… И что за рюкзачище?!

Насте дела не было! Пускай глазеют. Она привычная. На нее всегда глазеют, как в зоопарке… «А я буду смотреть в окно!» Виды, впрочем, шли маловразумительные. Маршрутка мчалась в уфимский район с милейшим имечком «Затон»: Скваер на бумажке написал, как выйти на затонский КПМ, который есть отправная точка федеральной трассы М-7 «Волга».

Наша героиня пару раз уже допекала водителя на этот счет: странно в ее положении, но у Насти был топографический кретинизм, в городе она не могла ориентироваться абсолютно. Впрочем, какой же это город. Лесочки вон какие-то пошли…

Сразу за поворотом «Газель» прижалась к обочине, подняла пыль.

– Тебе вон туда. – Водитель рубанул рукой. – Метров триста пройдешь и выйдешь на свой КПМ.

– Спасибо! – Монеты, протянутые Настей, в ладони успели нагреться.

– Да ладно, выходи так, – подмигнул водила. – Автостоп так автостоп!

– Спасибо!!! – Это было сказано уже очень от души. Настя спрыгнула с подножки и пошла, не обращая внимания на взгляды пассажиров из окон – их любопытство утроилось.

Вот ведь какая мелочь! В буквальном смысле: шесть рублей. Но как же все-таки приятно!

Так и шла она по обочине: бодрая, веселая и даже почти счастливая.

Тем временем на трассу «Урал» выходили с совсем другим чувством.

Еще в городском транспорте (Скваер опять же заботливо «разжевал» все маршруты) Никита пытался расшевелить своего друга. В частности, глянув на городские окраины, он сказал со вздохом:

– А Уфу-то мы с тобой толком и не разглядели… Да?

Вадим вяло кивнул, но мысли его были далеко.

Так, в молчании, медленно и как-то устало они вышли на трассу – на то самое место, с которого свернули вчера вечером… Здесь был огромный съезд – асфальтовое кольцо, и парни брели через него – две фигурки, навьюченные рюкзаками.

Трасса была почти пустой. Только когда вышли на дорогу, мимо с грохотом промчалась фура, и тенты ее трепетали, гуляли всеми волнами.

– Челябинский. – Никита кивнул машине вслед и беззлобно добавил: – Гад, мог бы и подобрать…

– Семьдесят четвертые номера – это Челябинск? – не то чтобы оживился, но спросил Вадим. – Надо запомнить… А Свердловская область?

– Шестьдесят шесть.

Они прошли еще немного, пока не оказались на нормальном участке трассы: не спуск, не поворот. Остановились. Что же, пора разделяться.

Это, наверное, и есть самое щемящее в поездках группой: такое расставание, когда один говорит: «Ладно, я тут встану», а остальные: «Ладно, мы дальше пошли, увидимся» – и так их становится все меньше, меньше, пока все не встанут на большом промежутке… Это как в какой-то сказке, где все по очереди, прощаясь друг с другом, пропадали куда-то. Не могу вспомнить. «Изумрудный город»?

Итак, они остановились, и кто-то должен был занять позицию первым. Никита хотел, чтобы было по-честному:

– Давай ты. Сегодня твоя очередь.

– Милый мой! Не с твоей скоростью! Если я еще и стартую первым, то ты же меня вообще не догонишь!.. Так что я дальше пошел. Давай.

– Даст бог, к ночи до Е-бурга доберемся!..

Они пожали руки, и Вадим зашагал один – и вздохнул, честно говоря, с облегчением. Никита был отличный парень и с расспросами в душу не лез, но все равно – не хотелось ничьего участия или присутствия…

Встав метров через двести, Вадим видел Никиту, видел город вдали – имел возможность видеть что-то, потому что к восходу стоял спиной. Они же ехали на восток. Машин было немного…

Минут через тридцать подобрали наконец Никиту – какая-то семейная пара на «Москвиче», насколько он мог заметить, когда машина проехала мимо. Никита успел махнуть рукой в окне. В его жесте было что-то извиняющееся… Так Вадим остался на позиции один.

Откроем маленький секрет. Вадим никогда не отказывался становиться последним, и не в чувстве товарищества здесь было дело. Просто каждый раз он испытывал такое сильное и минорное чувство, вместе с тем и приятное… Вот хлопнет дверца, и друга твоего увезут. И ты вдруг понимаешь, что остался один на этой жестокой и бесконечной трассе! Сознание это, всегда внезапное, бывает столь сильным, что и дух захватывает. И тут же острое-острое чувство одиночества, в «мирной жизни» не такое явное, пронизывает тебя.

Может быть, именно оно, это чувство, яркое и волнующее, и было причиной, по которой Вадим занимался автостопом?

Это ведь только словечки в автостопе все американские… А по сути это русская дорога и русская тоска.

2004

Без тормозов

Вместо пролога

Собрал вещи, чтобы прыгать как с обрыва.

Let’s go! – на волю!..

Облачко пыли поднимется из-под серых же кроссовок, – а еще больше, пылевую бурю, подымет «КамАЗ», когда тяжело тронется, – и фура уползет с обочины, звучно перемалывая камни; перестроится, выдохнет и уйдет на левый поворот. Стоп-сигнал, на миг, и левый поворот.

Станет оседать пыль.

Когда еще потревожат обочину – неведомо; нехоженую обочину, на которой след протектора отпечатался как будто навсегда – как будто на Луне.

Поднял руку паре легковых, для проформы, или даже не поднял, а просто нагло посмотрел в глаза. И даже не в глаза: опущены щитки от солнца, лиц почти не видно. Легкий жест или взгляд, и все лениво. Во-первых, это глупо – перед поворотом. Половина машин уходила влево, в город, вслед за «КамАЗом». Это в тех случаях, когда на трассе не становилась звенящая, как в дикой природе, тишина.

Во-вторых, зверски хотелось курить, и скромный ритуал превращался в праздник – поиск зажигалки на дне рюкзака, где все вперемешку. Они раз останавливались, драйвер полез зачем-то в двигатель; кабину поднимали; оставшийся в ней рюкзак кувыркался по вселенной… Укололся. Когда зажигалку нащупал-таки, она оказалась горячей. Рюкзак спускал вниз, отгородить ноги от двигателя, от этой адской топки, и даже снимал на часок кроссовки и носки. Сразу две неприятности от «КамАЗа»? Не считая: жопа как синяк.

Ну и, наконец, – с наслаждением закурил.

Единственно смешное, что он однажды слышал из чужих хвастливых историй about hitchhiking, – то, что чел видит машину, бросает сигарету, стопит; машина не останавливается; с невозмутимым видом – он эту сигарету подбирает и курит дальше. Все. Дальше можно не продолжать.

Многим была известна привычка Matthew Gartner кричать со сцены: «Вы верите в истории, которые мы рассказываем?» После этого Matthew Gartner поворачивал мембрану микрофона к залу и делал вид, что слушает ответ публики. Однако в этот раз после концерта в Neurotic Club of Boston на группу BofB обрушилась целая волна иронической критики… «Они стали такие старые, что испытывают проблемы со слухом?» – едко спрашивал корреспондент влиятельной Hypocrites Tribune of Boston. На самом деле этот инцидент объяснялся тем, что к Matthew Gartner не были развернуты звуковые мониторы и он не понимал, звучит ли его вопрос достаточно понятно, поэтому повторил его, как подсчитали журналисты, девять раз.

Из книги Герберта Кохинора

«BofB: буквы, которые потрясли мир».

Он не отбрасывал сигарету, которую тянул жадно и глубоко, так что под пальцами сник и стал неполнотелым фильтр; он не поднимал руку, потому что те, кто видит, тормознут и сами. И вообще – не больно-то и надо. И – это главное – «в-третьих»: он обогнал время. И теперь – такое ирреальное желание никуда не торопиться и дать земному шару наверстать упущенное. Войти в график… Посвятить время себе – фразы из женского журнала! – он посмеялся и ушел с трассы.

На самом деле, люди совершенно не умеют тратить время на себя, они умеют только в принципе его тратить. Ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно – тоже, в какой-то степени, фразы из женского журнала. (Он сошел в поля, запинаясь о пересушенную землю. Если верилось, что на обочине следы протекторов сохранятся, как на Луне, то здесь уж точно не бывал никто и никогда. Комья земли под кустами, омытые давними ливнями, застыли, как лава, и сыпались в пыль. Он ненадолго задумался: что делать в первую очередь.) Конечно, это городские легенды, что когда в Москве горела телебашня и вещания не было три дня, то через девять месяцев последовал демографический взрыв. Люди ошалело озирались, оставшись наедине друг другом и с собой. Но три дня, девять месяцев… – нет, человек не способен к такой системе координат. По-настоящему он умеет чувствовать бег времени, лишь когда счет идет на десятилетия: внезапно так вынырнуть, как при плавании с затяжными прогонами под водой – шумно отдышаться, ошалело оглянуться, – неужели прошло столько лет?! – и дальше под воду.

По легенде, когда музыканты группы BofB приехали в Daydreamers Hotel of Boston после этого неудачного концерта, портье обратился к Matthew Gartner с вопросом, принести ли ужин в его комнату, одиннадцать раз. Это следует признать фантазиями обширной ирландской диаспоры Бостона, которая всегда негативно относилась к гастролям англосакских групп. Да, Daydreamers Hotel of Boston имел репутацию «отеля рыжих», но невозможно представить, чтобы сотрудник гостиницы со столь высоким индексом Michelin вел себя бестактно в такой степени…

Из книги Герберта Кохинора «BofB: буквы, которые потрясли мир».

(Разыскал в рюкзаке мешок, в нем мокрый бородинский хлеб и вареная колбаса, все резано кусками, вперемешку; крошки одного на другом. Так и жевал – слабо соблюдая очередность. Оставалась еще шоколадка, но она расплавилась почти до жидкого состояния. Двигатель «КамАЗа», чтоб его… – но ничего, поел, точнее, чуть ли не «попил»: зачерпывал из фольги то одним, то другим.)

Бег времени. Кажется, многие не способны почувствовать его вообще, и их «подводное плавание» обходится без выныривания на поверхность: это уже не бег времени, а бег цирковой лошади в шорах, по кругу, по кругу – и никакие вавилонские пожары телебашен не способны это прошибить. (В светлой рощице, отделявшей поле и трассу от окраин какого-то, что ли, поселка, он сел орлом. Повозившись, снял яркую куртку, чтоб не «светить» за километр… Распутавшись с бумагой – сполоснул руки минералкой, потому что ручья поблизости не нашлось. Думает. Поводит дезиком по кончикам пальцев.) Век цирковой лошади недолог. Люди, ведущие бессмысленную жизнь, всегда уходят рано. Вернее, так: он подозревал, что глухая бессмыслица как раз там, где людей без удивления хоронят в сорок, пятьдесят. Слыхал, этот вчера помер?.. – ну да, ну да. Те, кто дожил до глубокой старости, всегда открыты осмыслению. Вряд ли потому, что у них появилось время задуматься о чем-то. Скорее наоборот: того, кто не осознал бега времени, жизнь вообще не пускает во второй тур.

Пора завязывать. «Полчаса на себя» на трассе – штука опасная, убаюкивает. Все кажется, что ты обогнал все расчеты и графики и можно никуда не спешить. Так кажется и кажется. Так может и стемнеть.

И это тоже ритуал: лениво взобраться на насыпь, но уже за поворотом, прошагав дальше от него метров сто; перед тем балансировать, как балерина, высоко забрасывая ноги, чтобы не слишком испачкаться об отбойник. «Выбрать позицию». Больших уклонов вроде нет… Но прежде – с наслаждением выкурить сигарету. Все. Можно начинать. Этого еще пропускаем, пусть живет, а вон того уже целенаправленно начинаем стопить…

И начнется вечная гонка, дурное соревнование «пусто» и «густо», когда идет косяк машин и, взмахивая рукой, как-то почти иррационально выбираешь ту, которая может подобрать, – но ей мешают другие, или же две «удачные» машины мешают как-нибудь одна другой, например, на обгоне, – и все это богатство мигом сменяется застоявшейся тишиной, изучением собственной кроссовки или вот бабочек. Бабочки высохли, ими играет ветер. Бабочки, сбитые лобовыми стеклами. Видно, сезон мотыля.

Из интересного в эти несколько часов (несколько часов!) не было почти ничего, разве что иностранный автобус с туристами – как, откуда? – и экскурсовод, выхваченный гигантским стеклом почти в полный рост, что-то бодро вещал в микрофон – указывая на него. И немцы – или кто там? – пялились на него в окна, чуть головы не посворачивали, когда проезжали мимо. Как в зоопарке – он криво усмехнулся и сплюнул, – а могли бы и подобрать.

Уже и солнце клонилось к закату – било в спину, – золотило трассу, и водители едва ли могли его хорошо рассмотреть, – поставил рюкзак поэффектнее… Не сойти бы с ума. Он придумывал себе развлечения. Роскошным дальнобоям, всем этим грандиозным «Интерам», «Вольво» и «Сканиям», украшенным как вожди индейских племен – да каждая из них и была отдельным племенем, в смысле, могла вместить деревню юрт и сотню человек, – он весело подыскивал различные злобные клички. Злобные, потому что не подбирали. Интересно смотреть им – водилам – в глаза, снизу вверх, конечно, очень снизу вверх: на такую-то высоту. Успевать поймать их реакцию. Мельчайшие движения души – пока не просвистит. Кто-то таращится с любопытством. Кто-то стыдливо отводит глаза. (Большинство. Значит, совесть еще есть.) А некоторые делают такой витиеватый жест куда-то вверх, как будто табор уходит в небо. И, кстати, вранье. Жест означает, что фура скоро свернет с основной трассы и как бы и нет смысла тормозить, – но это разводка для лохов: поворот на город был только что, а дальше никаких больших развилок километров на семьдесят.

Значит, как бы и стыдно – не подобрать, отказать, глядя в глаза… Но разве это лучше, чем честный и хмурый взгляд с подтекстом: «Да пошел ты…»

Ну и это стало уже надоедать.

…Да, не везло как никогда!

Он сознательно не смотрел на часы и вообще не заводил часы (в значении: не покупал), в том числе и потому, что в моменты неудач на трассе – с ними можно сойти с ума. Куда лучше условное, почти природное «представление дня». Куда лучше раз в полчаса (а может быть, раз в час?.. раз в пять минут?.. – да так действительно сойдешь с ума!) – в минуту затишья – совершать целый ритуал, то есть лезть в рюкзак, нашаривать где-то в глубинах айпад. Посмотреть, убрать. То же и для сигарет. Иначе от неудач и затиший, когда ветер шевелит бабочек, можно скуриться. Что еще делать? (И свалиться в кювет, не в силах разогнуться то ли от межреберной невралгии, то ли от инфаркта легкого.) Других радостей здесь нет…

Он придумал правило, по которому в такие моменты разрешал себе курить раз в двадцать пять минут. Без часов – это было интересно угадывать. То дергаясь от нетерпения, когда айпад показывал, что из двадцати пяти прошли семнадцать. То вовсе позабыв – за целым выводком машин – и счастливо обнаружив, что план перевыполнен аж на три минуты. Можно курить! И тогда неторопливым и победным жестом доставать из пачки…

Время обгоняло его.

Сигарета помогала не нервничать. А может, и не помогала…

Сигарета странно курится на трассе – видно, из-за сильного бокового ветра, который обычно и гуляет в полях. Левый (или правый) бок не скуривается, а торчит уродливым порыжелым бумажным лезвием. И надо поворачивать: прожаривать равномерно, равномерно…

Один в полях и на семи ветрах.

Наконец, шутки про возраст, старческие ошибки и деменцию удалось прекратить благодаря удачной импровизации Josh Crawford на пресс-конференции в Nashville – а басист группы нечасто брал в руки микрофон. Он пошутил, что пользуется клеем для фиксации зубных протезов Corega, чтобы приклеивать сигарету к нижней губе во время выступления. Влиятельная газета Nashville News Banner сочла эту шутку «неожиданной, искрометной, особенно важной в контексте своей самоиронии».

Из книги Герберта Кохинора

«BofB: буквы, которые потрясли мир».

Черный «Ниссан», который несся на приличной скорости, отыгрывая солнце в радиаторных решетках, почему-то не попадал в категорию тех, кто может тормознуть, – братки средней руки редко когда хотели поиграть в «милосердие» (правда, если уж играли, то играли: с купеческими обедами, широкими жестами для бедного стопщика в придорожных кафе). Едва подняв руку, успел заметить только, что джип праворульный – слишком уж светла обивка сиденья на привычном водительском месте, – а ближе увидел мордатого бородача за рулем, – а дальше «Ниссан» вдруг дал по тормозам, шарахнулся вправо и прочертил по лунной поверхности метров двести, вздымая грандиозную пыль.

Эти двести метров бури в пустыне можно было пройти – до машины – с достоинством, но как-то уже не до того, поэтому – подхватив рюкзак – пробежал.

Отжать дверь и сунуться со скороговоркой:

– Здравствуйте, я еду автостопом, ни докуда не подбросите?..

Банальный «автостоп» фигурировал здесь исключительно затем, чтобы не было потом каких-нибудь недоразумений с платой. А впрочем, фигура речи: километров пятьдесят от больших городов – и трасса уже очищалась от бомбил. Но бывало, что люди начинали прикидывать, продумывать и что-то вдумчиво мычать. Никогда и не понять, зачем вообще останавливаться, если через три минуты ты свернешь куда-нибудь в деревню.

Однако первое, во что уткнулся взгляд, был массивный крест на груди. Бинго!.. Ему еще не приходилось стопить священников, но священник, разумеется, не бросит. Впервые так наложилось: «добро другому» как главная заповедь автостопа – и чьи-то прямые служебные обязанности.

И зная уже, что победил, он перевел взгляд с креста на лицо.

Ему кивнули на место рядом. Прежде чем он успел обойти урчащий радиатор, священник уже перегнулся, открыл пассажирскую дверь и протянул навстречу полиэтиленовый мешок с компакт-дисками.

– Положи это на обочину, Христа ради.

Все веселее и веселее.

Диск, лежащий поверху, – в массивном футляре, как это делали раньше, лет пятнадцать назад; прозрачный пластик в одном месте треснул, как будто сверху давили; черная обложка под пластиком была с явственными отпечатками, как будто ее – глянцевую бумагу – доставали и долго мусолили в руках. Почтенная древность. На этом недевственном черном фоне – сварганенная в фотошопе (о, как это было революционно когда-то) эмблема, якобы из блестящего металла; крылья какие-то, местами черепа, две буквы «В» причудливой ковки…

Батюшка-то продвинутый, да?..

Ну что же, положил – и поехали.

Этикет требовал начать разговор или, по крайней мере, кинуть пробный шар. С комфортом обомкнув себя ремнем, он начал со светского:

– Куда вы едете?

Как бы и невинно, и естественно, потому что это означает и «докуда сможете довезти».

– Далеко.

Ну «далеко» так «далеко». Так даже лучше. Он не любил болтливых драйверов, потому что постоянно приходилось напрягаться, отвечая ли на ненужные вопросы, задавая ли вопросы, на которые, в принципе, знаешь ответ. А вот если водитель неразговорчив, то можно, вякнув что-то пару раз на всякий случай, просто отключиться, как отключился от разговора, развалившись на мягком кресле, и даже колени не упирались в панель, что, кстати, редкость. Обочина, на которой он стоял, то поле, рощица, кусочки крыш – все это успело разрастись до масштабов вселенной и почти поглотить все остальное; теперь же – мигом сдулось и улетучилось, будто этих зыбучих песков никогда и не было: через минуту – они в нескольких километрах, еще через минуту… Да будто и не было этих часов, хотя казалось, что он провел там всю сознательную жизнь. Машина летела, действительно подпрыгивая на холмах; он снова догонял и обгонял время.

Цивильный участок дороги, даже с разметкой, промельтешившей перед ними как Чарли Чаплин; все проносились за секунду, и глаз едва успевал поймать: милицейская тачка возле отбойника; гаишник, шагнувший к ним, – но водитель и бровью не вел и пролетал, не сбавляя скорость. «Ну конечно, они же видят, что священник за рулем…» Он, впрочем, подумал об этом не слишком уверенно. Вряд ли гаишники успевают так быстро сообразить, где руль, где кто…

Смотрел на себя в зеркале (размытым фоном бежали березки).

В скольких зеркалах он видел себя сегодня. И синеватым приглушенным, как здесь (у «Ниссана» чуть тонированы стекла). И слишком ярким, с совсем уж бьющей по глазам курткой, – как будто через желтые очки. То перерубленным пополам. Или же лицо в нескольких проекциях – иконостасом: многосекционные зеркала больших иностранных тягачей… Разные ракурсы. Оттенки. Повороты. Искажения. Зе…

– Господин Кохинор, пожалуйста, расскажите нашим слушателям о книге, которую вы приехали представлять.

– Спасибо. Я очень волнуюсь, что моя книга выходит сегодня в России. Когда я только обратился к истории BofB, этой легендарной группы, мне казалось, что история их триумфа и падения будет популярна только в англоязычном мире. Но мой агент, Том, рассказал мне, что книга может быть популярна в Восточной Европе, потому что синглы и альбомы BofB были популярны в этих странах, несмотря на то что официально они не издавались и не принесли доход. Я ответил: «Том, это отличная идея! – Я…»

– Простите, господин Кохинор, у нас мало времени…

Священник щелкал кнопками, разыскивая что-то.

Волна как недовольная пчела.

Вот, наконец: какое-то густо деловое радио про новинки автомобильного рынка; повалили термины и цифры; запомнилось забавное – «Президент «АвтоВАЗа» Бо Андерсен». И забавно, как внимательно священник вслушивался, и даже одобрительно кивал, и уважительно поглядывал на шкалу.

– Машина из Японии? – поинтересовался у батюшки.

Ничего не значащая завязка разговора.

– Только что купили?

Какие-то наклеечки с иероглифами все еще придерживали крышку бардачка.

– Это не моя машина, а монастыря, – наконец, как бы нехотя (ну почему же «как бы») сказал священник. Насупленно глядит на дорогу. «Брови кустистые» – как пишут в милицейских сводках. Бам! – в очередную колдобину.

Пассажира это начало уже забавлять.

– Вы настоятель монастыря?

– Нет.

Не то чтобы хотелось троллить, но было что-то любопытное в том, как «закрывается» священник – человек, чье служение не может быть связано с нежеланием говорить.

– А где ваш монастырь, если не секрет?

Батюшка поразмыслил.

– Во Владимирской области.

– Зачем же вы гоните японскую машину обратно, на восток?

Тут он уже не ответил, а только прибавил радио. Пассажир едва улыбнулся, отвернувшись к зеркалу: ну не высадит же он его, в конце концов. Не может. Хотя, наверное, может…

Удивляло только, что новую дорогую машину он колотит обо все ухабы и не думает сбавлять скорость там, где сбавляют все, налетая на исковерканные участки кавалерийской атакой. Неопытный водитель?.. Вряд ли. Он даже обмолвился, как-то так – в никуда, сквозь зубы, что трасса до Чебоксар была такой хорошей, а ее умудрились «убить» всего за пару лет…

Так же – между делом, окну и мелькавшему лесу – он сказал, что его зовут отец Иван. Не было всего этого: «Иоанн…»

Точнее, за лесом мелькало солнце, бешено, как в частом гребне. Солнце, которое садилось прямо на их пути, большое, как «Боинг», у самой земли улизнуло куда-то в сторону, в леса и кустарники, и теперь скакало рядом – последними отчаянными проблесками. Иногда они проносились, не притормаживая, сквозь какие-то рабочие поселки, избравшие федеральную трассу своею главной улицей: двухэтажные дома серого кирпича, обитое синим железом сельпо; гусеничный кран, упавший под весом собственной стрелы, и, видимо, давно; цемент, цемент, – и тогда солнце являлось им побогаче, множилось в стеклах, пробегало по десятку окон. И снова в лес. А когда появлялись поля, по ним уже понемногу стелился вечерний туман, и казалось, что даже пахло как-то по-вечернему – с нотой жженой древесины, что ли…

На самом деле воняло то ли чесноком, то ли обильным телом, и пассажир даже сначала принюхивался незаметно к своему рюкзаку, подозревая колбасу, но потом успокоился и забросил рюкзак назад.

– Сам-то ты вообще кто? – спросил вдруг отец Иван.

– Ха, ну с чего начать – кто я?.. – рассмеялся, потому что на фоне «богатого» рассказа священника о себе (имя и Владимирская область) было совершенно непонятно – что отвечать. – Ну, по образованию, например, педагог. А…

– А я тоже заканчивал пед! – оживился священник. – Но в школе я работать не смог… Другие были времена.

– Вы пострадали за веру? – В этот сочувственный вопрос была явно заложена ирония.

– Да не… Была же анархия! «Свобода» вся эта… Считай, какой год – восемьдесят девятый, девяностый? – там эти парни в старших классах так себя вели, что я просто побоялся, что закатаю кому-нибудь в лоб. Не сдержусь.

Казалось, он сейчас перекрестится, но нет.

– Я же военный. Потом в морской спецназ пошел.

«Ого».

Нет, он был не кроток, конечно, этот отец Иван, и на подколы отвечал. Когда шел на обгон, лихо швыряя машину на встречку, то трассы, конечно, со своего правого места не видел – из-за широкой спины очередной фуры, а пассажир видел, и, глядя, как он вжимается в кресло в такие минуты, отец Иван довольно приговаривал:

– У, как ты себя любишь-то.

Смех в ответ, когда можно (когда машина вернулась в свой ряд).

– Вы мне сейчас напомнили одну историю… Некто так любил свою кошку, что боялся ее потревожить, когда она засыпала, представляете?.. Ну, это как в Англии: если кошка легла на капот машины, то – «Сэр, вы же не сгоните кошку?..».

– Некто?

– Ну, парень один, не важно. И вот он лег у себя в комнате спать, не успел повернуться поудобнее, как кошка улеглась ему на ноги и крепко уснула. А он лежит так, пять минут, десять, не может пошевелиться, чтобы не побеспокоить кошку, понимаете?

– Что-то не очень. – Отец Иван посмотрел пристально и с недоумением. Уж не бесноват ли?