Текст книги "Тени теней"

Смотрю на валяющиеся осколки. В них ничего не видно, кроме белой известки на потолке и горящих ламп.

– Всем разойтись по кабинетам! – кричит опомнившаяся Алевтина Яковлевна. – А вы двое, марш к директору! Знаете, сколько нынче зеркала стоят?

– А я-то что? – возмущается Вера, мигом сбрасывая оцепенение. – Вы кретинку эту малолетнюю ведите к директору! Психопатка недоделанная.

Вера поправляет сумку на плече и демонстративно покидает вестибюль, не обращая никакого внимания на окрики Алевтины. Фиалка тяжело дышит, глядя ей вслед, все маленькое тельце так и трясется. И чего она там увидела, в этом зеркале?

Толпа рассасывается, и я осторожно подхожу, чтобы заглянуть в разбросанные осколки: быть может, получится увидеть причину истерики Фиалки? Когда пытаюсь наклониться, чья-то рука придерживает меня за плечо. Обернувшись, встречаюсь взглядом с Мишей.

– Нельзя же в разбитое зеркало смотреть, – говорит. – Плохая примета.

В голове всплывают слова Иры.

– Можешь мне ту статью показать? – спрашиваю.

– Какую?

– Про подростков двадцать лет назад. В интернете.

– Могу, конечно. Только после уроков, не сейчас. У меня алгебра, нельзя пропускать.

***

После уроков нигде не могу найти Мишу. Звоню ему, а он не отвечает. Мимо проходит Багров и останавливается, увидев меня:

– Кому звонишь?

– Мише Сажину. – Раздраженно прерываю безответный вызов и роняю телефон в карман. – Он мне обещал статью показать про тех суицидников. Не видел его?

– Если бы и видел, то не обратил бы внимания.

Он подходит ближе и поправляет мне воротник.

– И вообще, – говорит, – ты слишком на этом зациклена. Я вот уже почти перестал волноваться. Если подумать, ничего страшного не случилось, так ведь? Всего лишь пропали на три дня. Главное ведь, что мы целые и невредимые. Никто не пострадал.

– Говоришь как моя мама.

Он легонько щелкает меня по носу, тонкие губы растягиваются в улыбке:

– Надо слушать, что говорят старшие.

Если бы мне предложили любую суперспособность на выбор, я бы выбрала устойчивость к обаянию Максима Багрова. Он бы подкатывал ко мне на глазах у всех этих влюбленных в него девчонок, или даже предлагал бы прогуляться как-нибудь вечером, а я такая: извини, мол, но у меня куча дел. Не сегодня.

– Тебе отвлечься надо, – говорит Макс. – Может, погуляем сегодня вечером?

– Да, давай, – отвечаю. – Зайдешь за мной?

***

Придя из школы, первым делом запираюсь в ванной и смотрю на себя в зеркало. Не могу перестать думать о зеркалах после этой утренней истории с шестиклашкой. Целый день рассматривала себя в выключенном экране смартфона, окнах и витринах на улице. Что там можно увидеть такого?

Я, с немного растрепанными темными волосами и раскрасневшимися от уличной прохлады щеками. Фон – стенка ванной, кусок шторки с рыбками, мамин халат на крючке. Вообще ничего такого. Все идеально.

Странная мысль бьет в голову, и я тут же сбрасываю верхнюю одежду. Как только раньше не поняла? Рука нашаривает на полке маленькое зеркальце, а потом заводит за спину. Так, чтобы было видно поясницу.

Лет пять назад я как-то каталась на велике и упала спиной прямо на разбитую бутылку. До сих пор помню бледное лицо мамы, когда она звонила в скорую. В больнице наложили миллион швов, мне потом еще месяц снилась эта загнутая поблескивающая иголка в пугающе ловких пальцах толстого добродушного доктора. В общем, в итоге на пояснице осталась целая россыпь маленьких шрамов. Первое время я тратила много свободного времени, чтобы сочинить истории про их возникновение на случай, если кто-то спросит. Вот только никто не спрашивал, и скоро я забыла не только свои истории, но и сами шрамы.

Так вот, теперь их нет.

Я вожу зеркалом туда-сюда. Поворачиваюсь, чтобы свет падал с разных углов. Все без толку. Кожа гладкая и чистая, ни единой неровности. Я как манекен на витрине.

Мама стучится в дверь ванной. Звучит обеспокоенный голос:

– Ты там нормально?

Я открываю и говорю:

– Смотри мне на спину.

Она непонимающе смотрит.

– Видишь? – спрашиваю.

– Ну да. В смысле, нет. Что видеть-то?

– Ну там же шрамы были, я на бутылку упала!

Мама кивает растерянно:

– Точно. Ты что-то сделала? Крем какой-то специальный?

Вид у нее искренне недоумевающий, но при этом слегка отстраненный. Мама удивлена исчезновением шрамов, однако не видит в этом ничего особенного. Я натягиваю футболку и спрашиваю:

– Мам, а что произошло двадцать лет назад?

– С кем?

– С детьми, которые исчезли. Как мы.

– Не знаю. Я не жила здесь двадцать лет назад.

– Серьезно? Ты не рассказывала.

– Я в другом городе родилась и выросла. Потом познакомилась с твоим отцом и переехала к нему сюда, мои родители купили для нас эту квартиру. Это было лет семнадцать назад, как раз за год до твоего рождения.

Мама грустно вздыхает и продолжает:

– Я думала, что буду тут жить счастливо с твоим папой. А потом забеременела, и он тут же уехал. Убежал.

– Это как-то странно.

– Он сказал, что у него не должно быть детей. Сказал, надо сделать аборт. А я отказалась.

– Разве не лучше было оставить мужа, а не ребенка?

Мама улыбается и гладит меня по волосам:

– Как же я могла убить мою любимую доченьку?

– А почему он этого хотел?

– Мужчины боятся детей, знаешь ли. Особенно мужчины, которым чуть за двадцать. Они сами еще дети, а тут на них ответственность взваливают. А твой отец, дурак он просто. Я бы на него никакую ответственность не стала взваливать, сама бы тебя растила и воспитывала. Ему бы просто рядом быть, но нет.

Мама мало рассказывала про отца, поэтому сейчас я слушаю очень внимательно.

– Боятся детей, но ведь не настолько, чтоб прям из города убегать, – говорю. – Тут какие-то другие причины должны быть.

– Может, и другие, – не спорит мама. Она никогда со мной не спорит. – Но откуда теперь узнать?

– А почему ты сразу не узнала?

– Обижена была и расстроена. Когда ты обижена, редко бывает желание вникать во все нюансы. Хочется послать всех. Хочется, чтоб все отвалили.

Это очень грустно, когда люди вот так расстаются и больше не встречаются, так и не вникнув во все нюансы. Обидишься так на кого-нибудь, пошлешь его, а потом живешь всю жизнь одна с дочерью, и сама не знаешь, почему.

– А я с Максом Багровым сегодня пойду гулять, – говорю, чтобы сменить тему. Грусть сидит где-то внутри тяжелым серым камнем, и его очень хочется выбросить.

– Это красавчик, про которого ты говорила?

– Да, он.

– Так это свидание? Дать тебе мой серебряный браслет?

***

Мы сидим на скамейке в парке, над головой тяжелое небо стального цвета, а под ногами необъятная лужа, где это небо отражается. Там же, в луже, видны застывшие кругом деревья с желтой, красной и оранжевой листвой. Когда налетает порыв ветра, листья срываются и кружатся над нами. Если сказать себе, что это некая осенняя романтика, то вполне можно наслаждаться.

Макс рассказывает что-то про волейбол, про своих друзей, а я задаю все новые и новые ничего не значащие вопросы. Мама научила, что люди любят рассказывать о себе. Если проявишь заинтересованность, когда человек рассказывает о себе, ты однозначно ему понравишься.

Поэтому я без устали задаю вопросы Багрову. Когда ты решил заняться спортом? А каким спортом занимался раньше? А почему именно волейбол?

Он достает сигарету, и я спрашиваю, почему он решил начать курить.

– Спортсмены же не курят, – говорю.

– Ну так я же и не спортсмен, – усмехается Макс, выпуская в прохладный осенний воздух струйку дыма. Я не люблю запах сигарет, но запахом сигарет изо рта Макса готова дышать хоть круглые сутки. – Просто в школьной команде играю. Я ж там в качалку не хожу, на Олимпийских играх не выступаю.

– Все впереди, – отвечаю я, думая, чего бы еще спросить.

Макс красивый, но совершенно прозрачный и плоский. Как вот эта самая лужа под ногами, только если бы она была чистой и лежала где-нибудь в лесу, среди ягодных кустов и деревьев. Все дно видно, ничего скрытого. Пустая бессмысленная красота.

У меня мерзнут руки, я тру их друг о дружку. Багров замечает это и накрывает своей большой ладонью сразу обе мои. Тут же становится тепло. Смотрю, как он в очередной раз затягивается, смотрю так внимательно, будто это интереснее всех сериалов в мире.

Что еще спросить?

– Когда ты пропал, – говорю, – что подумали другие?

– В каком смысле?

– Ну, твои друзья и знакомые, какие у них были предположения? Куда, по их мнению, ты исчез?

Это очень серьезный вопрос, на самом деле. По ответу можно многое узнать о человеке. Взять вот Мишу Сажина. Говорит, все решили, что он из дома сбежал, но в конце концов струсил и вернулся. Значит, у него какие-то проблемы с родителями. Значит, близкие считают его слабаком.

– Пацаны думают, что я с девчонкой какой-нибудь на даче у родителей зажигал, – говорит Макс. – А мама думает, что я на даче у кого-то из пацанов с девчонкой какой-нибудь зажигал.

Да уж.

– А твои что думают?

Я отвечаю:

– Мама думала, что меня убили или взяли в рабство. Или еще что-то из того, что с девушками делают в криминальных передачах по телеку. Родители всегда так думают. А друзья… Наверное, что тусила где-то.

И правда, чего там Ирка навыдумывала? Я же ведь так у нее и не спросила, только предполагала.

– Интересно, где мы были на самом деле, – говорю.

Макс усмехается и сжимает мою руку крепче. На запястье негромко звенит мамин браслет.

– Что же ты все никак забыть об этом не хочешь? – улыбается Багров. – Надо жить сегодняшним днем, а сегодня мы вот с тобой сидим здесь, и мне все это очень нравится. Не хочу думать про эту муть с исчезновением.

Таю как мороженое и цвету как роза. Пытаюсь осторожно погладить Макса по его большой ладони, но браслет расстегивается и падает на тротуар, почти в лужу. Приходится за ним наклониться.

Там, в луже, мое отражение, и чье-то еще. Кто-то стоит у меня за спиной, темный и неразличимый как тень. Оборачиваюсь, никого нет.

– Ты что? – спрашивает Багров.

Снова смотрю в лужу, но в этот самый момент Макс бросает туда окурок, и по воде идут круги ряби, превращая отражение – все эти оранжевые листья, серое небо и тень у меня за спиной – в грязное месиво красок. Терпеливо жду, когда рябь уляжется, но тут начинается дождь. Капли бьют по луже, и она уже вообще ничего не может отражать.

– Ты что? – повторяет Макс.

Я выпрямляюсь, в голове тихонько звякает тревожный колокольчик. С чего это вообще главный школьный красавец позвал меня на свидание? Он ведь даже не замечал меня до исчезновения. А тут раз – и позвал. Странно это. Как и вообще все, что происходит после возвращения.

Я никому не могу доверять.

Макс начинает снимать с себя куртку, чтобы прикрыть меня от дождя. Набрасываю на голову капюшон.

– Я домой пошла. Голова разболелась, – говорю.

– Проводить?

– Нет. Иди, пока не промок.

Разворачиваюсь, кеды шлепают по мокрому тротуару. Эта тень за спиной никак не выходит из головы. Наверное, просто показалось, но на фоне всего творящегося вокруг убедить себя в этом будет сложно.

Теперь я не засну.

Глава 3

Когда подхожу к школе на следующее утро, у входа на территорию машина скорой помощи. Рядом – толпа глазеющих школьников. Подхожу ближе как раз в тот момент, когда два крепких медбрата выносят носилки с чьим-то телом. Поднимаюсь на цыпочки, чтобы увидеть поверх любопытных голов.

На носилках – та самая шестиклашка, что вчера зеркало разбила. Катя Фиалка. Она бледная как фаянсовая раковина, руки сложены на груди, а две тонкие косички безжизненно свешиваются с носилок.

– Она мертвая, что ли? – спрашиваю.

– Нет, – отвечает оказавшийся рядом Миша Сажин. – Пришла на уроки, села за парту и потеряла сознание.

Смотрю на него с подозрением:

– Ты где вчера был?

– Когда?

– После уроков! Ты же мне статью показать обещал.

– Точно, из головы вылетело.

Миша не выглядит виноватым. Скорее задумчивым. Ему вообще все равно, что я его ждала.

– Я звонила вообще-то.

– А я телефон в раздевалке оставил, сейчас вот пойду на физкультуру, заберу.

Все вокруг темнят. Все что-то скрывают. Это либо какой-то заговор, либо я слишком заморачиваюсь.

– Сегодня покажешь? – спрашиваю у Миши. – Статью эту?

Двери скорой захлопываются, она уезжает, увозя бессознательную шестиклашку. Толпа начинает расходиться.

– Слышала, сегодня за ночь в городе два пожара было? – говорит Сажин.

– Ну и что?

– За последние лет десять у нас пожаров вообще не было, а тут сразу два. Столько странного происходит после того, как мы исчезли. Хорошо хоть, никто не погиб. Пока что.

– Ты мне статью покажешь?

– Да хоть сейчас. – Он жмет плечами, глядя на меня как на маленького ребенка, снисходительно так. Говорит: – У меня все равно физкультура, могу прогулять, мне никто ничего не скажет.

У меня вот биология, прогуливать нельзя, но бывают ситуации, когда учеба отходит на второй план. Впрочем, если подумать, такие ситуации не редкость.

Через пять минут мы в библиотеке. Миша стучит по клавишам, а я напряженно смотрю в монитор. Все, что происходит в последнее время – это как запутанные провода от наушников, и мне жутко хочется их распутать. Это что-то важное, поэтому лучше поторопиться.

– Ну вот, смотри. – Миша тычет пальцем в экран.

Там небольшая заметка. Написано про подростков из нашего городка, пропавших двадцать лет назад без вести, а потом как ни в чем не бывало вернувшихся. Они ничего не помнили, ничего не знали. Совсем как мы.

В общем, никаких новостей.

– Это что, портал, посвященный уфологии? – спрашиваю, глядя в шапку сайта.

– Ну да, – кивает Миша.

– Значит, их инопланетяне похитили?

– Возможно. Это только теория, которую не нужно пока отметать. А что касается именно этого сайта, так здесь во всем подряд видят проделки инопланетян. Даже в гибелях знаменитостей и в президентских выборах. Нельзя верить всему, что написано в интернетах.

Нельзя верить ничему.

– А где тут сказано, что они с моста прыгнули? – спрашиваю.

– Тут нигде не сказано. Это в библиотеке, в старых газетах. Тоже хочешь посмотреть?

Здесь лучше поверить на слово, чем ворошить кипы старой пыльной бумаги.

– Что нам теперь делать-то? – спрашиваю.

– Попытаться разобраться во всем этом.

Легко сказать.

– Сажин, а у тебя какие-то проблемы с предками? – спрашиваю.

Он напрягается:

– В каком смысле?

– Ну, тебя обижают дома?

– Какая тебе разница?

– Просто ты говорил, мол, все считают, что из дома убежал, вот я и подумала…

– Это тут вообще причем?

Миша похож на разозлившегося ежика, такой же взъерошенный и колючий. Значит, я права.

– Тебя отец бьет, наверное? – спрашиваю, попутно осознавая себя бестактной сволочью. Такие вопросы посторонним людям не задают.

– Нет у меня отца, – бубнит Миша, поднимаясь со стула. – Он свалил, когда я еще не родился.

– Тогда старший брат? А, или отчим, да?

Смотрит обиженными глазами, увеличенными стеклами очков:

– Появится информация – расскажешь. Я тоже попытаюсь разузнать что-нибудь.

Он уходит, и я остаюсь одна среди бесчисленных книг в осторожной библиотечной тишине.

***

Надо мной сгущаются тучи. В самом прямом смысле – небо темное и низкое, как будто огромная серая крыса накрыла город необъятным брюхом. Скоро, наверное, пойдет дождь, а я опять без зонта.

Стою у входа, жду Ирку. Уроки только что закончились, и народ валит из школы, как будто там пожар.

Когда Ира выходит, тут же подхожу к ней, чтобы пойти рядом. Она бросает на меня косой взгляд, отворачивается, пальцы нервно поправляют шапку. Как будто меня нет. Знакомая схема – после возвращения она всегда так делает, когда пытаюсь идти рядом с ней.

На пустые разговоры она вряд ли настроена, поэтому я сразу перехожу к делу:

– Ирка, а куда я пропадала?

Смотрит удивленно:

– Мне откуда знать?

– А как ты думаешь? Есть у тебя предположения?

Ира молчит. Ремешок сумки скользит по куртке при ходьбе, почти спадает, ей постоянно приходится поправлять.

– Ну скажи, а, – не отстаю.

– Чего тебе надо-то? Иди глупые вопросы кому другому позадавай. Мише Сажину, например, или своему Багрову.

– В смысле «своему»? Он не мой!

– Да конечно! Вся школа уже знает, что вы встречаетесь.

– Ничего мы с ним не встречаемся. Погуляли всего разок. У него каждую неделю новая девушка, а я ведь не дура, чтобы стать одной из них.

Если бы.

– Ты знаешь, что про вас вообще говорят? – спрашивает Ирка.

– Что?

– Что вы чудики. Спрятались втроем в лесу где-то, чтобы привлечь к себе внимание.

Сразу вспоминаются взгляды, что теперь постоянно бросают на меня в школе. Все эти незнакомые парни и девчонки, даже младшеклассники, а им вообще не должно быть дела. Все смотрят искоса и думают, что я ничего не замечаю. А стоит повернуться к ним, так сразу отворачиваются с такими невинными лицами – разве что нимба над головой не хватает.

– Все думают, что вы перепугали своих родителей, спасателей и всех остальных просто так, ради прикола, – продолжает Ира. – Хотели, чтобы вас по телевизору показали и в газетах статьи были.

И взрослые тоже. Учителя смотрят так снисходительно, мол, «меня-то не обманешь». Прохожие узнают и пялятся, чуть шеи не сворачивают.

– Не нужна мне такая известность, – говорю. – Ни в каком лесу мы не прятались.

– А где тогда прятались?

– Сама хочу знать. Сажин, кстати, показал мне ту статью. Это все правда.

Ирка хмурится, взгляд угрюмо направлен в тротуар.

– Так и все же, – не сдаюсь. – Где я была, как ты думаешь? Не веришь же про эту бредятину про лес?

– Не верю, – признает Ира. – Я думала, тебя где-нибудь машина сбила, и водитель, чтобы не посадили, от тела избавился.

– И все?

– Ну да.

Я разочарована. Для психологического анализа моей личности это едва ли хороший материал. Я что, в глазах окружающих всего лишь невинная овечка, которую можно только похитить или убить? Макс вон ловелас у нас, а Миша – жертва домашнего насилия. Гораздо более интересные экземпляры.

Тут я спохватываюсь:

– Постой. Так если ты не думаешь, что я в лесу по приколу пряталась, чего тогда дуешься?

– Не дуюсь я.

Поправляя лямку сумки, Ирка изо всех сил старается не смотреть на меня.

– А чего тогда с тобой? Ты же меня вообще как будто не замечаешь!

– Я тебя боюсь просто.

Небо становится еще темнее и ниже. Подпрыгни – ударишься головой об эту серую матовую твердь.

– Почему боишься? – спрашиваю.

Ирка оглядывается по сторонам, как будто нас могут подслушать. Я тоже невольно оглядываюсь – поблизости никого, только многоэтажки, остановки и клумбы вдоль тротуара. Где-то вдалеке толпа малышей с шумом и гамом играют в догонялки, но они нами вряд ли заинтересуются.

– Когда ты вернулась и пришла в школу, – негромко, почти шепотом говорит Ира. – Ну, утром. Я подошла к тебе в вестибюле, пока ты прихорашивалась у зеркала.

Помню – я причесывалась, пока все вокруг проходили мимо, переговариваясь шепотом и глядя на меня так, будто я на городской площади расстреливала котят из дробовика. Помню, как ко мне подходила Ира, но я почти сразу отвлеклась на Макса – он пробежал куда-то в своей волейбольной форме, в майке без рукавов. Когда он покинул зону обозрения, Ирки рядом уже не было.

– Так вот, – говорит она, бесконечно поправляя сумку на плече. – Я подошла к тебе и увидела что-то в зеркале.

– Тень у меня за спиной. – Не сразу осознаю, что произнесла это вслух.

– Да. Что-то такое темное, похожее на человека по форме. Я почти не успела толком рассмотреть, потому что видела это всего пару секунд.

Ира молчит немного, а потом продолжает:

– Оно смотрело прямо на меня. Понимало, что я его вижу. Вот я и шарахнулась подальше. А вечером я сознание потеряла, когда уже дома была, и все это связано.

– Почему ты так думаешь? – Вспоминаю, как косички шестиклашки свешивались с носилок.

А ведь в вестибюле в тот раз, с этой шестиклашкой, был Сажин, когда я выбежала на звук разбитого стекла. Может, Фиалка видела что-то не из-за Веры Гриневой?

– У меня были какие-то видения, когда я отключилась. Про эту тень. Как будто она трогает меня, лицо, руки. А потом раз – я пришла в себя. Жива и здорова.

Я молчу, распинывая мокрую жухлую листву по тротуару. Проходит минута, две, а потом Ира спрашивает:

– Так ты знаешь, что это?

– Нет, – отвечаю. – Но кажется, что нужно выяснить в самое ближайшее время.

– Это в любом случае из-за тебя. Мне кажется, к тебе лучше не подходить. Я не хочу снова… увидеть что-то.

– Так ты поэтому меня избегаешь?

– Не обижайся. Просто так безопаснее.

Да уж, вот тебе и лучшая подруга. Вздыхаю:

– Не обижаюсь. Наверное.

И все-таки Иры не было в городе те три дня, когда мы исчезли. Никому, никому нельзя верить.

***

Шумит вода. Дорога под ногами дрожит, когда проезжают машины. Мы идем по мосту, я и Макс. Он держит меня за руку.

– Ты даже моим друзьям нравишься, – говорит он, продолжая затянувшийся монолог о том, почему в очередной раз позвал меня гулять.

Этого монолога не было бы, будь я менее подозрительной. Если бы не начала задавать вопросы, почему Макс так мной заинтересовался после возвращения.

– А им раньше вообще никто не нравился, – продолжает Макс. – Ну, в смысле, из тех девчонок, с которыми я дружил.

Молчу.

– Ты слишком зациклилась на всей этой истории. Думаешь, что вокруг все что-то замышляют, да? Я тоже так поначалу думал, но меня надолго не хватило. Нельзя же постоянно так париться из-за этой глупости.

Молчу.

– Я на тебя и раньше внимание обращал. Ты вообще одна из самых красивых девчонок в старших классах. Только вот все времени не было подкатить, да и постоянно рядом крутился кто-то.

Начинаю оттаивать. Небо над нами все еще висит безграничным стальным листом, но на душе становится намного светлее. Иногда нужно позволять себе быть более беззаботной, чтобы все вокруг казалось не таким мрачным.

– А тут ты – раз – и сама подошла. Я прям обрадовался.

Ладонь у него большая и теплая, у Макса. У моей пустой бессмысленной красоты.

Машины едут мимо, клубятся выхлопные газы и пыль. Вода шумит.

Это тот самый мост, откуда двадцать лет назад прыгнули подростки. Наши предшественники.

– Чувствуешь, от воды пахнет свежестью? – спрашивает Макс.

Мы останавливаемся, чтобы опереться локтями на перила моста. Ничем не пахнет, только дорогой и машинами. От воды веет промозглым холодом. Река широкая и сильная. Я смотрю на поток и представляю, как в этой неспешной мощной глади скрываются тела. Один шумный всплеск, туча брызг – и человека больше нет.

– Нужно придти сюда весной, – говорит Багров. – Когда ледоход будет.

– Зачем? – спрашиваю.

– Я слышал, тому, кто увидит ледоход весной, всю жизнь везти будет. Ну, примета такая.

Он плюет вниз. Не бывает такого парня, который подошел бы к перилам моста и не плюнул бы с высоты.

– До весны еще дожить надо, – отвечаю я и тоже плюю.

Не знаю, как тут высоко, но плевок теряется из виду еще до того, как падает в реку.

– А что, не доживем, что ли? – Багров улыбается. – Все про своих суицидников думаешь?

– Нет, – вру.

– Бред это все.

Он отпускает мою руку и прежде, чем успеваю хоть что-то понять, залезает на перила. Я охаю от испуга, а он идет себе беспечно, раскинув руки в стороны, как каскадер по канату. С одной стороны у него мост, дорога и я, а с другой – несколько метров полета и ледяная вода.

– Слезай, – говорю, внутренне содрогаясь от страха.

– Не бойся, это же просто.

Он движется по перилам, кроссовки осторожно ступают по шелушащейся синей краске, а я семеню рядом, постепенно успокаиваясь. Расстегнутая куртка Макса хлопает на ветру, ключи позвякивают в кармане. Водители проезжающих машин оглядываются.

– Если мне суждено сегодня умереть на этом мосту, то я умру, даже если ползти по нему буду, – говорит Багров. – А если нет, то можно вообще ничего не бояться. Понимаешь?

Он и правда очень легкомысленный.

– Слезай уже, – говорю.

В голове мелькает странная мысль, что достаточно совсем легкого толчка, и я больше никогда не увижу Макса Багрова.

«Не бойся, это же просто».

Кто-то истошно кричит:

– Не надо!

Одновременно оборачиваемся. В нашу сторону бежит женщина лет сорока в длинном пальто бежевого цвета.

– Не прыгай! – кричит она.

Худая и рыжая, с губами в ярко-красной помаде, она похожа на какую-нибудь активистку школьного клуба. Они почему-то почти всегда рыжие. И любят красную помаду.

– Кто это? – спрашиваю.

Она останавливается рядом, растрепанная и запыхавшаяся. Быстро и взволнованно тараторит:

– Чего бы тебе там ни казалось – только не прыгай. Медленно слезай. Ничего не слушай, ни на кого не смотри. Давай-давай, не задумывайся.

Макс переводит растерянный взгляд с нее на меня, а потом пожимает плечами и спускается на мост.

– Вот так, – выдыхает женщина. – Все будет хорошо.

– Не собирался я прыгать, – говорит Макс.

– Разве? – она смотрит с удивлением на него, потом на меня. – Вы же те подростки, которые пропали?

Тут я вспоминаю ее:

– Вы с телевидения. Вы у меня интервью брали.

– Да. – Она кивает. – Меня зовут Анжелика.

Мне никогда не нравилось это имя.

– Почему вы думали, что он спрыгнет? – спрашиваю.

Анжелика растеряна. Кутается в бежевое пальто, ветер треплет короткие рыжие волосы.

– Ну, он на перила моста встал вообще-то, – говорит. – Зачем ему туда, если прыгать не собирается?

– Выпендривался просто, – отвечаю я. – А что вы там кричали? «Ничего не слушай»? Думали, что он какие-то голоса слышал? Макс, ты слышал какие-то голоса?

– Ничего я не слышал.

Анжелика чувствует себя неловко. Избегает смотреть нам в глаза, постоянно оглядывается на проезжающие машины. Тонкие пальцы с длинными красными ногтями теребят мочку уха.

Я начинаю догадываться:

– Вы знаете эту историю. Про подростков, которые прыгнули с моста двадцать лет назад.

Ее глаза перестают бегать и теперь смотрят на меня внимательно. А я продолжаю:

– Вы знаете, что они тоже исчезали. Как мы. Поэтому вы думаете, что мы тоже спрыгнем.

Она молчит. Ни отрицает, ни подтверждает.

– Вы за нами следили, что ли? – спрашивает Багров.

– Я просто опасалась, – говорит Анжелика. – Боялась, что вы тоже что-нибудь такое выкинете.

Я сама подозрительность:

– Вы же с телевидения. Вам наоборот нужны такие истории.

Она наклоняется ко мне и негромко, но с жаром говорит:

– Такие истории никому не нужны! Ты хоть знаешь, что тогда творилось?

Ее дыхание пахнет мятной жвачкой, а помада в уголках рта стерлась. Нужно подкрасить.

– А что тогда творилось? – спрашиваю, подаваясь вперед.

Анжелика тут же выпрямляется, смотрит на нас по очереди, сначала на меня, потом на Макса.

– Как раз это я и хочу выяснить.

Она шарит в сумочке из коричневой кожи, чтобы вытащить на свет карманное зеркальце. Смотрит на него, а потом смотрит на меня. На меня с сомнением.

– Глядите. – С видом человека, решившегося на нечто опасное, Анжелика протягивает мне зеркальце так, чтобы я видела в нем себя, а сама старательно отводит взгляд. Отворачивается так, что чуть ли не сворачивает шею.

Я смотрю в зеркальце и вижу там себя и Макса. За спиной у каждого тень – у него и у меня. Зыбкие, нематериальные, будто сгустки черного дыма, принявшие форму человека. Ветер полощет их как грязное белье на веревке, но они все равно остаются на месте, прямо за нашими спинами.

Я нервно оборачиваюсь и вижу Багрова, а кроме него – никого.

– Что там? – спрашивает Макс, пытаясь заглянуть в зеркальце, но Анжелика резко убирает его.

– Видела? – спрашивает. Смотрит со смесью страха и осуждения, а потом повторяет: – Такие истории никому не нужны!

Прежде чем я успеваю сказать хоть что-нибудь, она швыряет зеркальце обратно в сумочку и удаляется. Бежевый плащ хлопает полами, каблуки туфель выстукивают частую дробь.

Тук-тук. Тук-тук. Тук-тук.

– Хочешь, догоним? – неуверенно спрашивает Макс, глядя на меня. Он не понимает, что происходит.

Я, в общем-то, тоже.

– По-моему, она знает гораздо больше, чем мы, – говорю медленно.

– Конечно, – кивает Багров. – Она же взрослая. Ну, в смысле, больше нас прожила же. Потому и знаний больше.

Перевожу на него внимательный взгляд. Никакой Макс не легкомысленный. Он просто глупый.

***

Позже, за ужином, я говорю маме, что влюбилась.

– В кого? – спрашивает она, помешивая чай серебристой ложкой.

– В Максима Багрова.

Мама – сама задумчивость. Пытается вспомнить, где слышала это имя раньше.

– Один из пропавших, я с ним на свидание ходила, – поясняю. – Браслет у тебя брала.

– А, – тянет мама, продолжая размешивать чай. Ложка со звоном бьется о стенки кружки. – Он красивый?

– Красивый. – Я вздыхаю, глядя в остывший суп. – И все.

– Что «и все»?

– Красивый и все. Больше ничего.

– А что тебе еще надо?

– Умный чтоб был. Надо же о чем-то разговаривать.

Мама улыбается. Звон затихает.

– Мужчина, – говорит она, – должен быть красивым и сильным. Больше ничего от него не требуй. А поговорить… Поговорить с кем угодно можно.

– А папа был красивым и сильным? – спрашиваю.

– Да. Девчонки за ним так и бегали. А выбрал меня вот, самую обычную.

– Знакомо.

– И тоже не особо умный был, знаешь ли. Я постоянно подбирала слова попроще, когда с ним разговаривала.

Смотрю на нее подозрительно:

– И сейчас ты мне советуешь выбирать парня по тем же принципам?

Она озадачена:

– Ну да, с такой стороны я свои советы не рассматривала. Но это мало что меняет.

– Правда?

– Конечно. Можешь найти ботаника или романтика какого-нибудь, как во всех этих пьесах про Ромео и Джульетт. Будет тебе розы дарить или серенады петь под балконом. Такое тщедушное тело, знаешь, большие глаза, очочки – сплошная сказка. Как все девушки хотят. Или только говорят, что хотят.

– А на самом деле?

– А на самом деле человек подчиняется природе. И вот по законам этой природы девушке нужен мужчина, а не черт те что с розочкой и коробкой конфет. Можно, конечно, говорить, что человеческий разум берет верх над природными инстинктами, что мы не животные, но это еще никого не сделало счастливым. Потому что именно им, инстинктам, и нужно доверять.

– Значит, нам нужно быть животными, чтобы стать счастливыми?

– Можно сказать и так. Однако при этом надо маскироваться. Быть животными, но выглядеть как человек. Тогда все будет правильно.

Упрямо качаю головой:

– Это совсем не правильно. У человека есть душа, она выше инстинктов. Я влюбилась в Багрова душой, а не телом. Моя душа влюбилась в его душу. Даже будь он тщедушным и с розочкой, я бы все равно влюбилась. Это же душа, понимаешь? Неважно, в каком она теле.

– Может быть, – не спорит мама. – Возможно, мы обе правы по-своему. Как говорится, каждому свое.

Еще позже, ночью, я не могу уснуть. Ворочаюсь, переворачиваю подушку, высовываю ногу из-под одеяла, засовываю обратно. Мне то жарко, то холодно.

Перед глазами тени, стоящие за нами с Максом. Черные клочья тумана отрываются от них и тают в воздухе. Сгустки плотной непроглядной темноты.

Эти беззвучные наблюдатели, эти невидимые пиявки. Преследователи с неясными целями.

Свет уличного фонаря ложится на потолок, на стены, обрисовывает силуэты шкафа и письменного стола. Царит тишина, только изредка доносится шум проехавшей за окном машины.