Текст книги "Тени теней"

Отбросив одеяло, я сползаю с кровати и включаю настольную лампу. Моя комната – островок зыбкого желтого света в безграничной черной ночи. Кругом чудятся эти тени. И люди, которые что-то знают, но ничего не говорят. Неизвестно, кто опаснее.

С замиранием сердца поворачиваюсь к зеркалу на стене.

И – там только я, бледная и напуганная. Совсем одна. Рядом никого.

По крайней мере, никого из тех, кого можно увидеть.

Глава 4

Раздаются звонкие шлепки мяча по полу, бесконечный топот, крики и визги одиннадцатиклассников. У них физкультура. Они играют в волейбол, а я сижу на скамейке у дальней стены. Уроки закончились, и я пришла посмотреть на Макса.

У меня на коленях школьная сумка, я не вынимаю оттуда рук, пальцы теребят газетную заметку. Это Сажин мне дал утром. Там, в заметке, написано, что в городе опять пожары. В городе увеличилось количество сердечных приступов у пенсионеров. В городе стало больше автомобильных аварий. В городе пропадают домашние животные.

Сажин думает, это как-то связано с нами. Он говорит, все началось после нашего возвращения. Я сказала, что ничьих животных не крала и ничего не поджигала. Попросила не пугать меня, потому что в последнее время и без того стало слишком много вещей, которые меня пугают.

Наверное, именно поэтому я здесь: нужна поддержка, сильное мужское плечо. Мне нужен Макс Багров.

Я смотрю, как они играют в волейбол. Как напрягаются бицепсы у парней, как обрисовывается рельеф икр во время прыжка. Какие тонкие у девушек талии, какие изящные ноги. Как капли пота блестят на изгибах шей, сползают меж хрупких ключиц.

Мама говорит, в природе продуманы даже такие мелочи, до которых сразу и не догадаешься: красота дается только молодым, когда нужно размножаться. Как заманчиво все выглядят, будто ходячее лакомство из кондитерской, какой-то редкий деликатес. Ведь не будь этой красоты – и людей не тянуло бы друг к другу. Не хотелось бы воспроизводить потомство. Хитрая природа делает нас красивыми только для того, чтобы мы не вымерли как вид. Если на самом деле так, это лишает многие вещи романтики. С этим сложнее верить книжкам и фильмам про любовь.

Высоко подпрыгнув, мяч скачет в мою сторону. За ним из разных концов зала бегут Макс и Вера Гринева. Я выпускаю из рук пропитанную потом ладоней газетную вырезку, чтобы поймать мяч. Я ловко кину его Багрову, а он кивнет в знак благодарности.

Мяч почти долетает до меня, когда Макс и Вера оказываются рядом. И тогда мяч с оглушительным хлопком лопается. В стороны летят белые ошметки искусственной кожи, в нос бьет запах паленой резины. Я инстинктивно прикрываюсь руками, еле сдерживая крик. Багров и Гринева по инерции несутся в мою сторону, их бедра напрягаются, шнурки на кедах подпрыгивают. В глазах у обоих застыло одинаковое удивление. Еще один их синхронный шаг, еще на полметра ближе ко мне, – и доски пола под нами с треском ломаются, выворачиваются щепки, показывается волокнистая древесная мякоть. Многие слои краски идут чешуйками. Сам воздух будто трясется и раскаляется.

Тут Вера испуганно вскрикивает и бросается в сторону, подальше от нас с Максом. Секунда, две, и все успокаивается так же внезапно, как началось. Я сижу на скамейке, прямо подо мной на полу спортзала глубокая черная трещина, будто страшная рана с рваными краями. Багров рядом, кладет дрожащую ладонь мне на плечо.

Все вокруг застыли. Эти красивые старшеклассники. Смотрят в нашу сторону с недоумением и страхом. Физрук уже рядом, заглядывает в трещину:

– Трубу прорвало, что ли?

Я поднимаюсь на ватные ноги. Нужно выйти на свежий воздух.

– Никто не пострадал? – кричит вслед физрук, а я только качаю головой.

На улице серо, прохладно и влажно. Моросит дождь. Младшеклассники с воплями скачут вокруг как воробьи.

Я будто в трансе. Кажется, что наступила в грязь по самое колено, и теперь придется долго отмываться. Или что сделала нечто незаконное, и теперь придется скрываться, чтобы избежать наказания. В любом случае, произошло что-то такое, от чего нельзя просто взять и отмахнуться. Надо что-то делать.

– Ты как? – спрашивает Багров.

Он вышел за мной на улицу прямо в спортивных шортах и майке. Лицо все еще распарено от бега, изо рта вырываются жидкие клубы пара.

– Мы должны найти эту Анжелику, – говорю.

– Зачем?

– Затем, что она что-то знает. Она нам поможет.

– Нам разве нужна помощь?

Вскрикиваю:

– Ты что, не понял, что сейчас произошло?

Младшеклассники-воробьи тут же на меня оглядываются.

– Не понял, – говорит Макс. – А что произошло?

– Откуда мне знать, я тоже не поняла. Но это из-за нас! Это какая-то… Сила, которая за нами ходит.

Он хлопает черными ресницами. Ничего не понимает.

– Сегодня это мяч в спортзале и сломанный пол, а завтра неизвестно, что будет, – говорю. – Надо разобраться.

***

Местное телевидение располагается в старом одноэтажном здании на задворках города. Серые потрескавшиеся стены и окна с заклеенными скотчем трещинами. Сразу видно – дела у канала не ахти. Если бы не блеклая вывеска над входом, то и не догадаешься, что тут вообще есть жизнь. Оно и понятно: в городе, где ничего не происходит, средствам массовой информации питаться нечем.

Внутри несколько столов с компьютерами, почти все пустые, только за двумя уныло клацают по клавиатурам худенькие бледные девушки. Обе удивленно поднимают головы, когда мы заходим.

– Здрасьте, – говорю. – А Анжелика тут работает?

Молча переглядываются.

– Рыжая такая, – продолжаю. – Худая, в пальто.

Глядят большими недоумевающими глазами, как огромные ночные совы. Макс неловко мнется у меня за спиной.

– Она точно с телевидения, – говорю, будто убеждая саму себя. – Брала у меня интервью.

– Вы те пропавшие подростки, да? – наконец подает голос та, что сидит ближе. Мелкие русые кудряшки пружинят и подскакивают, когда она крутит головой.

– Да, они, – киваю.

– Хотите сделать какое-нибудь заявление?

Другая тут же напрягается, как хищная кошка перед прыжком. Интересно, если предложить сенсацию, они подерутся за право взять интервью первой?

– Ничего мы не хотим, – отвечаю. – Только поговорить с Анжеликой.

– Можете сказать все мне, – говорит первая.

– Или лучше мне, – добавляет вторая.

Гневно переглядываются, по воздуху разве что электрические разряды не проскакивают.

– Нам просто надо поговорить с Анжеликой. Она… Ээ… Мне денег должна.

Первая хмыкает:

– Нашла кому одолжить.

– Так она тут работает?

– Больничный взяла вчера, дома сидит, – говорит вторая, не сводя с меня подозрительного взгляда. – Она вообще какая-то странная стала после вашего исчезновения. Это она вам помогла все устроить?

Первая тут же утыкается в монитор, пальцы бешено стучат по клавишам, перламутрово блестят розовые ногти. Вторая бросает на нее озлобленный взгляд.

Вздыхаю:

– Можно ее адрес узнать?

– Нет, – отвечают хором.

Беспомощно оглядываюсь на Багрова. Он выступает вперед:

– А мы вам что-то скажем.

Первая отрывает листок-наклейку, строчит на нем ручкой со скоростью молнии. Вторая закатывает глаза.

– Вот, – говорит кудрявая, поднимая зажатый между пальцами листок на уровне глаз. – Так что там вы хотите сказать?

Не такой уж Макс и глупый.

Подхожу ближе, роняя по слову на каждом шагу:

– Это. Все. Инопланетяне.

Осторожно вытягиваю розовый листик из пальцев с розовыми ногтями ошарашенной Кудряшки. Наклонившись, шепчу ей в самое ухо:

– А мы не настоящие. Настоящих съели.

На выходе Макс оборачивается и добавляет:

– Анжелика у них главная, так что будьте осторожны.

На улице снова моросит дождь. Небо как будто стало в три раза мрачнее за те пятнадцать минут, что мы провели в здании. Птицы проносятся мелкой россыпью над шумными оранжевыми кронами.

– Если они поверили, то накатают такие заголовки, что у нас жизнь еще веселее сделается, – бубню, хмуро разглядывая записку с неровными буквами.

Макс накидывает мне на голову капюшон.

– Зато главное узнали, – говорит.

– Главное – все еще секрет.

***

Анжелика открывает после третьего звонка. Всклокоченная рыжая шевелюра осторожно высовывается на лестничную клетку, глаза окидывают нас подозрительным взглядом.

– Вы как меня нашли? – спрашивает.

– На работе адрес взяли, – говорю. – Мы же в прошлый раз не договорили.

– Договорили, – бурчит Анжелика, но дверь не закрывает.

– Нам нужна помощь, – отвечаю. – А помогать никто не хочет.

Снисходительно щурится:

– Это взрослая жизнь, девочка. То ли еще будет.

Соседняя дверь приоткрывается, в проеме мельтешит любопытный глаз и морщинистая щека.

– Ладно, заходите, – тут же сдается Анжелика. – Поживее!

В прихожей душно и сумрачно. На вешалке знакомое бежевое пальто, а под ногами несколько пар небрежно сброшенных туфель. По стене сонно ползет большой паук. Одетая в домашний халат Анжелика поспешно машет руками:

– Постойте тут пока, не двигайтесь!

Когда она исчезает в спальне, мы с Максом растерянно переглядываемся.

– Ты кому-нибудь сказал, куда мы пошли? – спрашиваю.

– Неа, – говорит. – Думаешь, мы с ней не справимся? Ну, если что?

Анжелика возвращается с простыней и, прежде чем у меня возникает хоть один вопрос, накидывает ее на большое зеркало в коридоре. Оглядывается на нас с опаской:

– Пока не заходите, я остальные не завешала!

Скрывается в недрах квартиры, слышно шум, звуки шагов и негромкий бубнеж под нос. Покосившись на Багрова, я бесшумно подхожу к зеркалу, дрожащие пальцы отворачивают край простыни.

Серебристая поцарапанная гладь отражает мою бледную физиономию и растрепавшиеся волосы. Прямо над плечом нависла голова, сотканная из черного тумана – тоже смотрит в зеркало, будто подражая мне. Бездонные провалы глаз буравят бездонные провалы глаз из зазеркалья. Едва сдержав вскрик, я отшатываюсь, нога цепляется за одну из разбросанных туфель. Макс ловит меня почти у самого пола, помогает подняться.

– Что там? – шепчет.

Ответить не успеваю – Анжелика снова в прихожей, улыбается как ни в чем не бывало:

– Вроде все. Чаю?

Мы следуем за ней в кухню. Пока закипает старенький электрический чайник с треснувшим носиком, Анжелика закуривает сигарету. Тонкая длинная палочка дымится меж тонких длинных пальцев.

– Чего пришли-то?

– Хотим узнать больше, – говорю.

Еле сдерживаюсь, чтобы не оглянуться в сторону прихожей – кажется, это лицо все еще висит в зеркале, закрытое простыней.

– Все хотят знать больше, – отвечает Анжелика. – Понимают, что в знаниях только боль, но все равно хотят знать.

По спине ползут мурашки – оно ведь не в зеркале, это лицо. Оно у меня прямо за спиной, вот только если обернуться, ничего не увидишь.

– Мы не хотим знать так много, чтобы было больно, – говорит Багров. – Только то, что нас касается.

Чайник щелкает, Анжелика разливает кипяток по кружкам. К запаху курева примешивается запах апельсина и мяты.

– Вы садитесь, – кивает на свободные стулья. – Я расскажу.

Когда усаживаемся, она наклоняется над столом. Сигаретный дым вьется кольцами вокруг лица, путается в растрепанных рыжих прядях волос. Сейчас, когда нет макияжа, можно разглядеть глубокие морщинки-паутинки в уголках глаз и рта. Кожа желтая и тонкая, как пергамент.

– Это было ровно двадцать лет назад, – говорят потрескавшиеся губы. – Точно такой же дождливой осенью. Точнее, она стала дождливой сразу после того случая.

Миша тоже считает, что погода испортилась после нашего возвращения.

– Ученики старших классов пропали без следа среди бела дня. Их искали всем городом по закоулкам, оврагам и лесам. Во всех газетах только объявления о пропаже с фотографиями. Любимые дети, хорошие мальчики. Шумиха поднялась страшная. Только без толку – никого так и не нашли.

– Пока сами не вернулись? – спрашиваю.

– Именно, ровно через три дня. Они были удивлены всеобщему вниманию. Думали, все их разыгрывают, потому что никуда они не исчезали. Сказали, для них эти три дня не существовали, просто прошли и все. Им никто не поверил.

Переглядываемся с Максом.

– Вы там были? – спрашиваю. – Сами все видели?

Анжелика кивает:

– Один из пропавших был моим одноклассником. Все происходило на расстоянии вытянутой руки. Я успевала выслушать все сплетни и слухи, что рождались ежеминутно.

– А какие слухи рождались? – спрашиваю.

– Почти все были уверены, что они просто решили привлечь к себе внимание. Развлекались.

Снова переглядываемся с Максом.

– Но это только поначалу, – продолжает Анжелика. Сигарета истлела почти до фильтра, дым теперь пахнет паленым пластиком. – Пока не началось все это мракобесие.

– Какое? – шепчу.

Тонкие пальцы расплющивают сигарету о пепельницу, крохотные искры летят во все стороны. В кухне тихо, только Макс осторожно прихлебывает горячий чай, рассматривая обои с цветами, пожелтевшие от никотина. За окном – бесконечная серая мгла.

– Ну, погода, – говорит Анжелика. – Дождь моросил без конца и края. Хорошо хоть не ливни, а то бы весь город затопило.

– Это совпадение, – возражаю. – Нельзя же обвинять детей в плохой погоде.

– Нельзя. Вот только все были уверены, что это из-за них. А в последний день, ну, в тот самый, разразилась настоящая гроза. Тучи черные, ветер, кромешный мрак. И знаете, что?

– Что? – спрашиваю осторожно.

– Ровно в ту минуту, когда все спрыгнули с моста, когда упали в реку, гроза сошла на нет. Еще минут пять – и прояснилось. Солнце, небо синее, как будто ничего такого и не было.

Здесь возразить нечего. Я молча разглядываю сухое лицо Анжелики, когда Багров находит под столом мою ступню своей, чтобы ободряюще погладить.

– Вы там были? – спрашиваю. – Ну, когда они прыгали?

Мрачно усмехается:

– Там почти вся школа была. Они просто встретились посреди урока на уличной спортивной площадке и направились к мосту под дождем. Конечно, мы все пошли за ними. Посмотреть, что будет.

– Почему не остановили?

– Ты смутно представляешь, что там творилось. Вокруг них разве что пламя не плясало.

– В смысле? – хмурится Макс.

Анжелика вздыхает:

– Трудно объяснить… Это все было как торнадо, ураган какой-то. Вокруг них все рушилось и ломалось, подойти невозможно. В тот момент все точно поняли, что это какие-то сверхъестественные способности. Или что-то вроде того. Если честно, я и сама толком мало помню – перепугалась до чертиков, ревела и закрывала глаза.

Макс прихлебывает чай, я крепко сжимаю кружку, не сводя глаз с Анжелики. Она достает новую сигарету из пачки, задумчиво вертит в пальцах, потом убирает обратно.

– Страшнее всего то, что все про это забыли буквально лет через пять, – говорит. – Кроме родителей и близких, конечно. Я думала, это будет переходить из поколения в поколение, как страшная легенда, но ничего подобного. Сейчас, когда история повторяется, мало кто расскажет, что двадцать лет назад было точно то же самое.

Я холодею:

– Вы уверены, что повторяется? И что мы тоже с моста… ну…

– Не знаю. Но все слишком уж похоже.

Она снова вытаскивает сигарету. Чиркает колесико зажигалки, тонкая струйка белесого дыма плывет к потолку. Макс прихлебывает чай.

– Почему зеркала закрыли? – спрашиваю.

Анжелика опасливо косится в сторону прихожей, будто боится, что простыня соскользнула. Тем временем стеклянная дверца шкафчика прямо над ее головой отражает что-то темное и едва различимое, что парит за нашими с Багровым спинами.

– Нельзя смотреть в зеркало, если рядом кто-то из тех, кто исчез, – негромко говорит Анжелика.

– Почему? Что там можно увидеть?

Подозрительно щурится:

– Ты прекрасно знаешь, что. Ты ведь что-то увидела в моем зеркальце тогда, на мосту?

– Возможно. Просто хотелось, чтобы вы описали это своими словами.

– Понятия не имею, что там.

Чай в кружке остыл, и я отнимаю ладони, чтобы спрятать их в карманы. Неожиданный озноб прошибает тело, хочется залезть под одеяло, прижать колени к груди и заснуть.

– Если не имеете, то почему так боитесь? – спрашиваю.

– Тогда, в прошлый раз, каждый, кто видел, очень пугался, – отвечает Анжелика. – Они видели там что-то такое, чего не могли описать.

Я молчу. Она выдыхает дым и спрашивает:

– А что там? В зеркале?

– Тени, – тяну задумчиво. – Чужие тени.

Чай в кружке идет рябью, когда Анжелика нервно давит сигарету об пепельницу.

– Простые тени так не напугают, – говорит. – Там что-то намного страшнее.

– Наверное, – киваю. – Как нам выяснить, что именно ходит за нами?

– Не представляю. Я хотела начать расследование сразу после вашего возвращения, но информации и зацепок слишком мало. Их вообще нет, честно говоря. Просто случилась какая-то неведомая чертовщина на ровном месте.

– На ровном месте ничего никогда не бывает, – возражаю. – У всего должны быть причины.

– Ты просто хочешь себя успокоить. Хочешь поверить, что есть шанс спастись.

– Вы так говорите, будто мы уже пошли с моста прыгать, – бросаю раздраженно. – Я так делать не собираюсь!

– Думаешь, они собирались? – криво ухмыляется Анжелика. – Ни один нормальный человек так не сделает. У них могло быть большое будущее во взрослой жизни. Если бы уехали отсюда, конечно.

Скрестив тощие руки на груди, она поворачивается к окну, где все та же бесконечная серость. Взгляд затуманивается, Анжелика словно покинула кухню. Я растерянно смотрю на Макса, и он задумчиво спрашивает:

– А вы почему не уехали?

Анжелика по-прежнему в прострации. Макс продолжает:

– В вашем возрасте уже пора быть замужем да своего ребенка воспитывать.

Пожалуй, напрасно я корила себя за излишнюю бестактность, когда расспрашивала Сажина про его семейные проблемы. Я просто образец деликатности по сравнению с Багровым.

Анжелика тут же приходит в себя, ноздри раздуваются от ярости, твердый ясный взгляд прижимает Макса к спинке стула.

– Ребенка? Кто сказал, что я должна воспитывать ребенка? Это все дурацкие стереотипы: повзрослей, выйди замуж, роди ребенка, блаблабла, и тогда будешь счастлива! Родители вдалбливают это детям, потому что их собственные родители вдолбили им то же самое. Размножайтесь, как животные. Выполняйте главную цель – плодитесь. А потом на нормальных людей, которые просто живут для себя, все косятся с осуждением. Эти несчастные мамочки с колясками на улицах тычут пальцами у тебя за спиной, потому что они выкинули свою молодость в мусорку, заведя спиногрыза, а ты тут ходишь свободная и радостная! Они-то все сделали правильно, а ты нет, вот только счастлива почему-то ты, а не они!

Голос ее становится все громче и истеричнее. Я отодвигаю кружку подальше и выдавливаю улыбку:

– Нам пора, засиделись что-то.

Анжелика не слышит. Огонек зажигалки подкуривает третью сигарету.

– А потом ты не можешь заснуть по ночам, потому что чье-то отродье орет на весь подъезд, проголодавшись. Эти правильные мамочки подскакивают с постели и бегут к кроватке заткнуть маленький орущий рот соской, и вот тогда они тебе завидуют! Но, конечно, никогда в этом не признаются. Ведь они все сделали, как их учили, и должны быть счастливы. Они заняли свою нишу в социуме, а ты болтаешься где-то снаружи, никому не нужная, вот и все.

Мы с Максом киваем как болванчики, не рискуя даже переглянуться. Раскрасневшаяся Анжелика гасит недокуренную сигарету, хоронит ее в сером пепле вместе с остальными, а потом резко поднимается на ноги.

– Вам и правда пора, – выдыхает. – Не нужно было приходить.

В своем словаре я бы использовала слово «Анжелика» как антоним к «гостеприимность».

Когда мы зашнуровываем кроссовки в прихожей, она вдруг выдает:

– Вернувшись, они сказали, что исчезли, когда были в старом музее. Хвастались, что видели там что-то такое, о чем никому не расскажут. Я уже была там, на следующий день после вашего возвращения. Но ничего не нашла.

В этот момент она случайно задевает локтем простыню на зеркале, и та плавно опадает вниз на манер театрального занавеса. Мгновенно прикрыв глаза рукой, Анжелика шипит:

– Уходите уже! Скорее!

***

У каждого есть изъяны. Даже если найти самого красивого человека в мире и просто присмотреться – увидишь морщинки, прыщики, пигментные пятна или вообще волосатые родинки. Красота – понятие цельного, не разобранного на детали, потому что каждая деталь чего-то целого не может быть красивой. Где-нибудь обязательно найдется шероховатость.

Мы на скамейке в парке. Я сижу, а Макс разлегся, забросив ноги на спинку, взъерошенная голова лежит на моих коленях. Я запускаю пальцы в черные густые вихры, каждый волос толстый и жесткий как проволока. Взгляд не отрывается от лица Багрова, от ровного носа, от зеленых глаз, где плещется отраженное небо цвета крысиного брюха.

Так вот – у Макса нет изъянов. Кожа будто шелк, ни единой расширенной поры, не говоря уже об угрях или родинках. Когда губы размыкаются, видно крепкие зубы, так и сияющие естественной белизной. Это странно, если вспомнить, как много Багров курит.

– Вечно бы так лежал, – щурится как сытый кот. – И зачем тебе вся эта беготня по музеям?

Незаметно провожу языком по верхнему коренному зубу справа. Года два назад из-за чрезмерной любви к сладкому стоматологу пришлось его сверлить и ставить пломбу. Она встала так хорошо, что я и думать про нее забыла.

– Анжелика точно какая-то дурная, – говорит Макс. – Ты же не приняла ее всерьез, да?

Да, конечно – пломбы нет. Исчезла, как шрам на пояснице. Зуб целехонький, будто никакого кариеса никогда и не было.

– Слышишь? – Голова Макса ворочается на коленях, обеспокоенный зеленоглазый взгляд перебегает с неба на меня. – Что опять случилось?

– Ты болел чем-нибудь? – спрашиваю. – Ну, до исчезновения?

– Простудой иногда болею. Ветрянка была, но это в детстве, давным-давно, а еще…

– Нет, – перебиваю. – Прям вот во время исчезновения ничего такого не было?

– Не было, – тянет неуверенно.

– А шрамы есть какие-нибудь?

Его смуглые руки невольно проводят по куртке от груди к низу живота и там замирают.

– От аппендицита есть, – говорит. – Три года назад операция была.

– Покажи.

Макс смотрит на меня растерянно:

– Ты что, шрамов не видела?

– Не видела, – отвечаю. – Или ты меня стесняешься?

Наглая улыбка тут же расцветает на скуластом лице:

– Да смотри где захочешь.

Багров неторопливо расстегивает куртку и задирает футболку. Со сбившимся дыханием я рассматриваю смуглые кубики пресса и тонкую дорожку волос, убегающую от пупка под ремень джинсов.

– Вот тут, – говорит Макс, приспуская штаны.

Там только широкая резинка фиолетовых трусов с выглядывающими из-под нее короткими жесткими волосками. Плоский живот поднимается и опускается в такт дыханию. Я уже не помню, для чего мы все это затеяли, когда Макс негромко удивляется:

– Прикинь, пропал.

– Пропал? – повторяю отстраненно.

– Пропал. Нет шрама, видишь?

Да, точно, шрам от аппендицита. Нет у Багрова никакого шрама от аппендицита.

– Зажил, наверное, – тянет Максим.

– Такие шрамы не заживают, – отвечаю. – Некоторые даже татуировками их перекрывают, лишь бы не видеть.

– Куда тогда он пропал?

Зеленые глаза переполнены искренним недоумением.

– После этого ты на самом деле не хочешь верить, что произошло что-то странное? – спрашиваю.

Зеленые глаза закатываются:

– Ой, ты все на свете готова теперь связать с исчезновением!

– По-моему, все на свете с ним и связано.

Багров поднимается, чтобы усесться поудобнее, сильная рука приобнимает меня за плечо.

– Почему ты так об этом всем беспокоишься? – спрашивает.

– Потому что произойдет что-то плохое, – отвечаю. – Можно, наверное, постараться забыть обо всем, но оно про нас не забудет.

Он слушает внимательно, но не слышит.

– Что-то следует за нами по пятам, – продолжаю. – Даже прямо сейчас. И я не знаю, во что это может вылиться. Вдруг во что-то страшное?

– Спрыгнем с моста, например? – улыбается.

Провожу ладонью по наждаку его щетины на подбородке.

– Например да, – вздыхаю.

– Если спрыгнешь – я тебя поймаю и вытащу на берег.

Его теплые губы накрывают мои, дыхание влажное, пахнет табаком. Я таю в поцелуе, попутно задумываясь, что с Багровым эту тему больше обсуждать не нужно. Это просто бессмысленно.

Глава 5

Утром школа оживлена. Когда я захожу в вестибюль, здесь, кажется, собрались все младшие классы. Малышня любопытно глазеет и ковыряет в носу, все эти девочки с тоненькими косичками и мальчики с рюкзаками, которые больше их самих. Шум и гам стоит такой, что собственных мыслей не слышно. Какая-то учительница машет руками, изображая мельницу, чтобы призвать всех к спокойствию. Очки подпрыгивают на переносице, в стеклах мельтешат блики ламп.

Оглядевшись, различаю в толпе немолодого мужчину с камерой, а напротив, прямо перед объективом, та самая Кудряшка с телевидения, что дала нам вчера адрес Анжелики. Тараторит что-то в микрофон, завитые пряди покачиваются на каждом слове. Белоснежная блузка и брючная юбка обтягивают изгибы тела так плотно, что, кажется, вот-вот порвутся. Это так сейчас привлекают зрителей к телевидению.

Осторожно ступаю вдоль стены, опустив голову. Кудряшка точно явилась по мою душу, готовит какую-нибудь сенсацию – лучше не попадаться ей на глаза. Надо найти Сажина и увести отсюда, чтобы сходить в музей. Остальное пока неважно.

– Вон она! – кричит Кудряшка, и я невольно вздрагиваю, поднимая взгляд, чтобы увидеть, как тонкий пальчик с наманикюренным ногтем указывает точно на меня.

Все оборачиваются – малышня, учительница, старшеклассники. Десятки пар пытливых глаз сверлят меня насквозь, просвечивают будто рентгеновскими лучами. Такое чувство, будто я совсем голая. Такое чувство, будто каждый видит, как я обеспокоена музеем и своей влюбленностью в Максима Багрова.

Кудряшка настойчиво машет рукой:

– Подойди!

Все расступаются, давая дорогу, и я шагаю будто во сне, пока стеклянная линза камеры не упирается прямо в лицо.

– Диана Белова, – представляет Кудряшка будущим зрителям. От нее пахнет помадой и дешевым дезодорантом. – Одна из пропавших подростков.

Все смотрят так, будто я вышла на сцену и вот-вот дам лучший рок-концерт в истории.

– Девочка призналась, что ее похитили инопланетяне! Прямо сейчас мы узнаем подробности! Возможно, существование внеземных цивилизаций наконец обретет реальные доказательства!

Воцаряется такая тишина, что слышно, как на втором этаже уборщица отчитывает кого-то за разбитый цветочный горшок. У меня ком в горле размером с небольшую необитаемую планету. Кто ж мог подумать, что невинная шутка может обернуться таким представлением?

– Ты помнишь момент похищения, Диана? – спрашивает Кудряшка.

Микрофон прямо у моих губ, можно даже различить крохотный волосок, приставший к металлической сетке.

– Я… – выдавливаю.

Тут Кудряшка замечает в толпе Мишу Сажина и прямо подпрыгивает от восторга:

– Там второй! Ведите его сюда!

Малышня подталкивает Мишу ко мне, и вот уже мы двое стоим перед камерой с одинаково растерянными физиономиями.

– В смысле инопланетяне? – шепчет Миша, а я только виновато пожимаю плечами.

– Расскажите все, что произошло на прошлой неделе! – хорошо поставленным голосом требует Кудряшка, глядя то в объектив, то на нас по очереди. – Вы уже все вспомнили? Кто еще причастен к похищению?

Она наклоняется к камере и доверительно добавляет:

– Есть информация, что тут замешаны другие жители города. Кое-кто из нас помогает пришельцам похищать детей!

Не знаю, что более невыносимо – второклассники с широко открытыми ртами или абсолютно ошарашенный взгляд Сажина на моем лице.

Тяжело сглотнув, я хриплю в микрофон:

– Все не так, на самом деле…

– Вот именно! – подхватывает Кудряшка. – Все совсем не так, как мы думали! Прямо сейчас Диана Белова даст ответ на главный вопрос, мучающий весь город!

Боже, пусть она просто заткнется.

Кто-то большой возникает на горизонте – это Макс расталкивает толпу, чтобы подойти ко мне.

– Расскажи нам правду! – не унимается Кудряшка.

От Багрова до меня не больше двух метров, когда весь бетонный пол вестибюля вздрагивает, будто на него обрушилась огромная гиря. Макс делает еще шаг, и линза камеры с громким щелчком дает трещину. Тонкая, будто леска, она делит стеклышко на две почти равные части. Я оборачиваюсь на Мишу, пытаясь выговорить хотя бы один из тех вопросов, что крутятся в голове.

Макс рядом, хватает меня за руку для поддержки, и в этот момент камера начинает дымить. Серое облако поднимается вверх, запах паленого пластика бьет по ноздрям. Оператор вскрикивает, отдергивает руки, и камера с грохотом валится на пол, разлетаясь мелкими осколками пластика, стекла и микросхем. Теперь нас не покажут по телевизору.

Я успеваю заметить, как малышня разбегается в разные стороны, Кудряшка с ужасом прижимает ладони ко рту, выпущенный микрофон падает на пол вслед за камерой. Оставшиеся ученики пятятся, глядя на меня широко распахнутыми глазами, а пытавшаяся всех успокоить учительница, белее мела, сползает по стенке. Все здание мелко дрожит как замерзший котенок. По известке на потолке расползаются трещины, штукатурка осыпает мои плечи, пыль забивается в горло.

Поворачиваюсь к Сажину:

– Что происходит?

А он, поправив рюкзак на плече, молча удирает в сторону выхода. Стоит ему отдалиться, все приходит в норму – землетрясение тут же сходит на нет, трещины на потолке замирают, будто кто-то поставил их на паузу.

Макс прижимает меня к себе, чтобы уберечь от чего-то неведомого, словно вся эта толпа напуганных школьников может броситься на нас, чтобы растерзать.

– Ты понял? – спрашиваю.

– Что понял? – Багров действительно ничего не понял.

– Какая-то сила рушит все вокруг! Совсем как Анжелика рассказывала!

Кудряшка вся напрягается, прислушиваясь. Будто не она сейчас была при смерти от страха. Оператор растерянно собирает осколки камеры обожженными ладонями. Остальные так и замерли с раскрытыми ртами.

– Я догоню Мишу, – говорю.

– Зачем? – спрашивает Макс.

– Он точно что-то знает. Он должен все рассказать.

– Тогда я с тобой.

– Ты что, не видел, что сейчас было? Нам нельзя собираться вместе.

Высвобождаюсь из крепкой Максовой хватки:

– Я позвоню, когда все узнаю.

***

Мишу догоняю только у выхода с территории школы. Нервно оглядывается, когда дергаю его за рукав.

– Ты одна? – спрашивает.

– Одна.

Он мгновенно расслабляется, пальцы деловито поправляют очки на переносице.

– Что происходит? – спрашиваю.

– Это лучше ты мне расскажи. Какие еще инопланетяне?

Пытаюсь изобразить беззаботную улыбку, но она, наверное, больше похожа на паралитический оскал:

– Не думала, что так выйдет. Мне нужно было только узнать адрес Анжелики.

– Какой еще Анжелики?

Пока я рассказываю, Миша то и дело осматривается. Небо сегодня такое же серое, как вчера, даже еще гуще налилось сталью. Ветер, сильный и ленивый, то и дело накатывает на высокие кроны, чтобы сбросить горсти ржавой листвы.

– Она так и сказала, музей? – спрашивает Миша, когда я заканчиваю. – Ты знаешь про Колю Морковина?

Все знают про Колю Морковина. Это тринадцатилетний мальчик из другой школы. Года три назад он поспорил с друзьями, что переночует в заброшенном музее и ничего с ним не случится. Так и сгинул Коля Морковин, никто его с тех пор не видел. Помню, были панические поиски, совсем такие же, какие, по рассказам, устроили для нас. Но все без толку. В самых запустелых уголках города до сих пор еще висят выцветшие объявления с фотографией Коли.