Текст книги "Тени теней"

Пролог

Александра Сергеевна – замечательная мать.

Когда муж бросил ее, узнав о беременности, она не опустила рук. Хоть он и посоветовал сделать аборт, Александра Сергеевна никогда не рассматривала такой вариант. Она родила и вырастила дочь, окружив любовью и заботой. Что есть силы заполняла пустоту, оставленную нерадивым папашей. Стала не только матерью, но и лучшей подругой – Александра Сергеевна знает, что это очень важно.

Конечно, Александра Сергеевна не на шутку взволнована, когда в один самый обычный четверг Диана не возвращается из школы. По четвергам у Дианы пять уроков, и как правило в половину первого она уже дома. Сейчас половина шестого, Александра Сергеевна вернулась с работы и должна заниматься ужином, но сидит на диване и смотрит на мобильный, терпеливо ожидая. Можно позвонить самой, но еще недостаточно поздно для пустых волнений, а Александра Сергеевна не хочет выглядеть как мать, ограничивающая дочь в свободном времени, поэтому просто ждет.

За окном октябрь, и в начале седьмого начинает темнеть. Тогда Александра Сергеевна решает наконец позвонить дочери, но та оказывается вне зоны доступа.

В половину девятого дочь по-прежнему вне зоны доступа.

В десять она там же.

В половину двенадцатого Александра Сергеевна звонит в полицию и заявляет, что у нее пропала дочь. Подросток, да. Учится в десятом классе. Ей шестнадцать лет, да. Нет, она хорошая девочка и предупредила бы, если бы пришлось задержаться. Нет, ее телефон выключен или находится вне зоны действия сети. Нет, она не оставляла дома прощальной записки. Нет, у нее нет парня, а если бы был, то она не стала бы с ним убегать, потому что Александра Сергеевна хорошая мать и позволяет дочери ходить на свидания. Нет, у Александры Сергеевны с дочерью ни в коем случае не было никаких конфликтов. Да, Александра Сергеевна в самое ближайшее время придет в отделение для подачи заявления.

В начале первого ночи заявление и фотография Дианы отданы в работу. Любимая фотография Дианы – на нем черноволосая худая девушка в обнимку с красивым соседским хаски.

К часу ночи Александра Сергеевна успевает обзвонить всех друзей, знакомых, больницы и даже морг. Дианы нигде нет.

Утром ни на секунду не сомкнувшая глаз Александра Сергеевна идет в салон фотопечати и распечатывает сотню объявлений формата А4 о пропаже с той же самой фотографией. К полудню она успевает расклеить их по всему городку.

После полудня городок стоит на ушах. Оказывается, кроме Дианы пропали еще два подростка – это парни из ее школы, оба примерно ее возраста. Они все исчезли, не оставив ни единой подсказки, а потому следствие уже к вечеру заходит в тупик. Тем же вечером обеспокоенные родители собирают друзей и всех, кому есть хоть какое-то дело, чтобы обыскать каждую подворотню и каждую сточную канаву. Они ежеминутно отзваниваются друг другу, чтобы сказать одно и то же: ничего. Ничего нет. Нигде.

Когда темнеет, все расходятся по домам, а утром собираются снова, чтобы прочесать лесополосу за городом. Вызваны спасатели, добровольцы и журналисты. Царит паника, гуляют жуткие слухи. Город, где за последние полгода самым громким событием стала кража коробки мыла из хозяйственного магазина, теперь похож на развороченное осиное гнездо.

К концу третьего дня осмотрено везде, где только можно осмотреть, и опрошены все, кого только можно опросить. Ни единой, даже самой малюсенькой зацепки. Дети провалились сквозь землю.

Все, что известно: в четверг после пятого урока Диана попрощалась с подругами и пошла домой. Больше ее никто не видел.

Александра Сергеевна сидит на кровати и плачет. Следователь уверяет, что поиски продолжаются, но Александра Сергеевна знает, что искать больше негде. Страх выедает ее изнутри, остается только нервная кожура, содрогающаяся от рыданий. Можно сколько угодно уговаривать себя не думать о плохом, только вот плохое точно случилось. Диана не стала бы исчезать без предупреждения.

Диану похитили. Диану изнасиловали. Диану убили. Диану похитили, изнасиловали и убили.

Диану держат в каком-нибудь подвале и морят голодом.

Диану продали в рабство.

Диана никогда не вернется.

Диана больше не зайдет в спальню, чтобы пожелать спокойной ночи и в итоге прохохотать битый час, рассказывая о школьных подружках.

Она не скажет больше, что твоя новая прическа – ну полное фуфло, дай я тебе сама все тут уложу как надо.

Больше не позвонит по пути из школы, чтобы спросить, нужно ли купить молока домой. Ты только потом ей эти деньги возмести, ну, за молоко.

Не крикнет больше из своей спальни: мам, смотри какая сколопендра, давай назовем ее Тамарой?

Она больше вообще ничего не сделает.

На четвертый день, в половину первого, когда Александра Сергеевна молча пялится зареванными глазами в телефон, где только куча смс о том, что никого по-прежнему не нашли, из прихожей раздается скрежет ключа в замке. Александра Сергеевна выползает из гостиной как раз в тот момент, когда в квартиру заходит Диана.

Диана выглядит прекрасно. Диана что-то напевает под нос. Диана привычным движением сбрасывает с плеча школьную сумку и кричит, еще не заметив Александру Сергеевну:

– Мам, я дома!

Глава 1

Алевтина Яковлевна – учительница литературы, низенькая пухлая старушка с пышной копной седых волос. Она сидит за учительским столом и монотонно вещает:

– Тургенева тревожила беспочвенность, пугала безоглядность некоторых прогрессивных слоев русской интеллигенции, готовых рабски следовать за каждой новомодной мыслью…

Я сижу за последней партой, поэтому прекрасно вижу всех одноклассников. Некоторые оборачиваются каждые пять минут, чтобы посмотреть на меня. Взгляды мимолетные и колкие как искры от бенгальских огней. Кажется, теперь я знаю, как чувствуют себя музейные экспонаты. Надо бы заказать табличку «Руками не трогать», а то мало ли до чего в конце концов дойдет.

Мне никто не верит.

Ира, моя лучшая подруга, сидит рядом, низко склонившись над тетрадью, и усердно записывает за Алевтиной Яковлевной. Светлые пряди волос свисают почти до парты, закрывая лицо. Ира не разговаривает со мной после возвращения, ни единого словечка не обронила. Не верит мне, как и все остальные. Думает, я прекрасно провела время, когда пропадала эти три дня. Обижается, само собой, что я ничего ей не сказала.

Наклоняюсь, чтобы прошептать:

– Смотри на Алевтину. Когда она так держит голову, ну вылитая черепашка!

Ира отрывается от тетради, чтобы бросить короткий взгляд на Алевтину Яковлевну, а потом продолжает записывать. На меня – ноль внимания. Когда ты ученица десятого класса, лучший способ показать подруге обиду – это игнор. Просто сделай вид, что ее не существует, и тогда она сразу поймет, как глубоко ранила твою чувствительную душу.

Вообще, это очень странное чувство – приходишь домой из школы, а мать кидается тебя обнимать, вся в слезах. Потом у тебя берут интервью деловитые тетечки с местного телевидения, спрашивают, где ты была эти три дня. Потом то же самое спрашивают важные дяденьки из полиции. Так и спрашивают: где ты была эти три дня? Были большие поиски, знаешь ли. Много людей тратили силы, деньги и свободное время. Ну, где ты была?

Их серьезные лица и требовательно опущенные брови до сих пор стоят перед глазами. Губы размыкаются, раз за разом выплевывая одно и то же: где ты была?

А я не знаю.

Я просто шла домой. Вышла из школы в четверг, а домой пришла в воскресенье. Потратила три дня на дорогу, и сама не заметила. Для меня это была самая обычная дорога домой.

Мне никто не верит.

Конечно, мне никто не верит. Случись это с кем-нибудь другим, я бы и сама не поверила. Так же оглядывалась бы на уроках и обиженно дула губки. Жаль, что это не случилось с кем-нибудь другим.

– Я тебе тоже не верю, – шепчу Ире. – Может, это вы все меня разыгрываете просто? Да?

Она молчит.

– Если так, то розыгрыш вообще дурацкий.

Это я уже несу чушь от бессильной злобы. Все происходящее до чертиков пугает. Я видела объявления о своей пропаже на столбах и заборах. Телефон, снятый с зарядки утром того дня, был разряжен в ноль, когда я вернулась, даже не включался. Если происходящему и есть объяснение, то зарыто очень глубоко.

Ира продолжает молчать. Незаметно заглядываю ей через плечо и вижу, что ничего она не пишет. Просто рисует загогулины на полях тетради. Делает вид, что занята, чтобы со мной не разговаривать. Вот так. Лучших подруг не бывает. Попробуй завести такую, ага. Сегодня клятвы верности и обещания быть вместе до скончания веков, а завтра она будет рисовать закорючки в тетради, лишь бы тебя не видеть.

Вздыхаю и поднимаю голову на одноклассников. Сразу двое поспешно отворачиваются, чтобы уткнуться в тетради. Снова вздыхаю.

Придется доказывать, что никакая я не обманщица, а значит, надо докопаться до правды. Со мной ведь пропали еще два парня, а потом также благополучно вернулись. Нужно поговорить с ними. Наверняка что-то знают.

– Кто там еще пропал? – шепчу Ире. – Ну, как я?

Она наконец поднимает на меня голубые глаза с длинными ресницами и подозрительно ими хлопает:

– Типа ты не знаешь.

– Не знаю.

– Миша Сажин.

Это какой-то лох из параллельного класса, везде один ходит, я с ним почти не знакома.

– А еще?

– Максим Багров.

Это уже гораздо интереснее. Максим из одиннадцатого класса, состоит в школьной волейбольной команде. Один из главных школьных красавчиков, по нему половина старшеклассниц сохнет.

Так что я знаю, с кого начать.

Сверившись после звонка с расписанием на школьном стенде, я тороплюсь в спортзал: там только что закончилась физкультура у класса Макса Багрова. Взмыленные парни и девушки устало шагают из зала по направлению к раздевалкам, перешучиваясь и гогоча.

Увидев Макса, подхожу ближе, а он замечает меня и улыбается. Господи, сам Багров мне улыбается, глазам не верю. Надо скорее придумать, какое платье надену на нашу свадьбу. Не хочу пышную церемонию, все будет скромно и со вкусом. Значит, платье тоже должно быть такое, безо всяких помпонов и розочек, можно голубого или бирюзового цвета, только самые нежные оттенки. И гостей по минимуму. Мама, лучшие друзья. Несколько девчонок из старших классов, чтобы доставляли мне удовольствие своими завидующими рожами.

Он подходит ко мне и выдает:

– Ты Динара, да?

– Вообще-то Диана.

– Я думал, это одно и то же.

Его одноклассники, проходящие мимо, поглядывают с хитрецой. Либо думают, что Макс склеил очередную малолетку, либо уверены, что мы замышляем новое грандиозное исчезновение. Дамы и господа, сейчас будет фокус!

– Ты тоже пропала в четверг, да?

– Ага. Ты что-нибудь про это знаешь?

– Как раз хотел спросить у тебя.

У Макса короткие черные волосы ежиком и квадратная челюсть. Он в спортивной майке без рукавов, поэтому смуглые бицепсы видны во всей красе. Глаза напоминают тех больших блестящих зеленых жуков, что мы с Иркой ловили в детстве на цветущей сирени. Я почти забываю, о чем мы говорим, когда он продолжает:

– Мне никто не верит.

– Мне тоже, – говорю. – Вообще никто не верит. Нам надо узнать, что произошло, доказать, что ни в чем мы не виноваты.

– Это точно. Вдруг случилось что-то важное, а мы не знаем?

– В смысле важное?

– Ну мало ли. Может, нам память стерли или еще чего.

– Думаешь, над нами эксперименты ставили?

Я еще не осматривала тело на наличие шрамов или отметин. Как-то не подумала.

– Все может быть, – тянет Багров. – Просто это как-то непонятно.

От него пахнет потом. Если бы я была парфюмером, то выпустила бы коллекцию духов с запахом Макса Багрова после урока физкультуры. Сказочно бы разбогатела.

– Там же еще кто-то был? – спрашивает он.

– А?

– Ну, кто-то третий. Еще один пропавший.

– А, да. – Пытаюсь вспомнить, чье имя называла Ирка, но не получается.

Макс размышляет вслух:

– Кажется, какой-то лох из десятого «Б».

– Да, точно. Миша Сажин.

– Можешь с ним поговорить? Сейчас тренировка по волейболу, а так бы я сам его нашел.

– Как раз сегодня собиралась этим заняться.

– Вот и славно. – Он снова улыбается и подмигивает мне. – Ты очень хорошая.

Глупо краснею, пока Багров не исчезает из виду, а потом перевожу дыхание. Нельзя вести себя как легкомысленная дурочка. Надо потренироваться брать верх над гормонами.

Я снова у школьного стенда. Узнаю, что десятый «Б» разошелся по домам еще после предыдущего урока. Мне что, идти теперь к Сажину домой? Я же даже адреса не знаю. Можно, конечно, отложить разговор на завтра, но я ведь обещала Максу разобраться сегодня. Неловко будет разочаровывать.

Мимо как раз проходит Ирка, и я спрашиваю:

– Не знаешь, где живет Миша Сажин?

Она останавливается и подозрительно косится:

– А что?

Лучший способ выбесить человека – это вместо нормального ответа спросить «а что?». У меня и так нервы не на месте со всеми этими исчезновениями и бесконечным шепотом окружающих.

– Ничего, – отвечаю. – Хочу спросить у него, что произошло. Он-то точно поверит, что я правда этого не знаю.

Она щурится. Думает, пытаюсь ее надурить. Думает, я сбежала на три дня с красавчиком-Максом и лохом-Сажиным куда-нибудь на Таити и отвязно там покуролесила.

– Если не знаешь, так и скажи, – продолжаю, постепенно выходя из себя. – Не надо мне тут аштокать.

Она изображает равнодушие пожиманием плеч и уходит, бросая напоследок:

– В библиотеке он. Только что видела.

Раньше в школьную библиотеку приходили, чтобы взять книги для домашнего задания или какие-нибудь потрепанные детективы для умных подростков. Теперь там поставили компьютеры с выходом в интернет, поэтому книги, в общем-то, уже не пользуются большой популярностью.

Я нахожу Мишу за самым дальним компьютером. Сидит, почти касаясь носом монитора, голубоватые блики отражаются в толстых линзах очков. Тусклые оранжевые лучи осеннего солнца падают из окна на взлохмаченную русую шевелюру, подсвечивают легкий пушок на щеках и верхней губе. На Мише вязаный свитер с оленями и потертые брюки. Если бы я составляла собственный словарь, то сфотографировала бы сейчас Мишу Сажина, чтобы использовать в качестве иллюстрации к слову «девственник».

Подхожу ближе и здороваюсь. Он поднимает увеличенные очками карие глаза. Несколько секунд будто находится в прострации, а потом говорит:

– Диана Белова. Ты тоже пропала.

– Да. Ты знаешь, где мы были?

– Нет. И мне никто не верит.

Кто бы мог подумать.

– У меня был урок физкультуры, – продолжает Миша. – Я прятался в раздевалке, чтобы не играть с другими в баскетбол. Все эти прыгающие за мячом тела в спортивной форме выглядят так нелепо, как считаешь?

– Нормально выглядят, – отвечаю я, со сладким томлением вспоминая Макса Багрова.

– В общем, не суть. Я спрятался в раздевалке и ждал звонка на перемену, но его не случилось. Знаешь, почему?

– Почему? – Ответ вертится где-то в подкорке, но я не могу ухватить.

– Потому что наступило воскресенье, а по воскресеньям не бывает звонка на перемену. Я зашел в раздевалку в четверг, примерно в одиннадцать тридцать. Пробыл там чуть больше часа. А когда вышел, было уже воскресенье, и видела бы ты лицо уборщицы, когда я на нее наткнулся.

– Могу представить.

– Все думают, что я пытался сбежать из дома, но надолго не хватило. Замерз, проголодался, и тут же вернулся обратно. Вот как все думают.

– Нас везде искали. Нигде не нашли.

Он отмахивается:

– При желании можно придумать кучу мест, где тебя никто не найдет. Многие считают, что мы были как раз в таком месте, так что его родители и искали.

– Не только родители искали. Весь город, даже спасатели с вертолетами.

– Это уже эффект СМИ. Ты видишь по телеку репортаж про чужое горе и тут же хочешь показать, какой ты весь отзывчивый и понимающий. Кидаешься на помощь, чтобы все могли увидеть твой героизм, твое умение сострадать.

– А вдруг они правда сострадали и хотели помочь?

– Так только в добрых сказках бывает.

Не нахожу слов, чтобы возразить.

– В общем, история очень странная, – говорит Сажин. – Необычная. Но знаешь, что хорошо?

– Что?

– Каждый человек – типичный случай. Что бы с тобой ни произошло, что бы ты ни чувствовала – это уже обязательно было до тебя с кем-нибудь другим. Мир невозможно удивить чем-то новым.

– Хочешь сказать, такое уже случалось? – догадываюсь. – Люди исчезали, а потом возвращались и не могли ничего вспомнить?

– Именно так. – Миша снова утыкается в монитор. – Нам даже не надо ходить далеко за примером. Я кое-что нашел в интернете.

– Что там? – пытаюсь заглянуть, но ничего не видно.

– В нашем городе двадцать лет назад уже было такое. Школьники исчезли, их искали и не нашли.

– А потом они снова появились?

– Да. И точно также говорили, что никуда не пропадали.

– И что в итоге выяснилось?

Миша жмет плечами:

– Тут слишком мало информации. Нужно идти в городскую библиотеку и поднимать старые газеты за то время.

– Серьезно? Я думала, в интернете есть все.

– Если это не касается событий двадцатилетней давности в провинциальном городишке у черта на рогах. Кому надо размещать всю эту информацию в сети?

Он поднимается, подхватывает со стула сумку с учебниками.

– Я хочу пойти в городскую библиотеку прямо сейчас. Пойдешь со мной?

Не дай Бог кто-то увидит, как я ухожу из школы вместе с Мишей Сажиным.

– Я бы с радостью, но нужно на дополнительные по алгебре. Но ты ведь расскажешь все, что узнал?

– Ну хорошо. Оставь свой номер.

***

Вечером я разглядываю себя в ванной. Там, где не получается дотянуться взглядом, приходит на помощь зеркальце. Поворачиваюсь так и эдак, зеркало выхватывает то поясницу, то икры, то лопатки, но так и не находит ничего необычного. Мое тело в первозданной нетронутости – ни единого шрамика. Нет порезов, раздражений, следов от уколов. Не видно бугорков на коже, выдающих вживленный чип. И швов после недавней операции тоже не заметно. Можно сниматься для журнала с названием типа «Идеальная кожа», и все будут мной восхищаться.

Смотрю в зеркальце, в свои зеленые глаза. Расчесываю пятерней мокрые волосы. Все так обыденно, естественно и спокойно. Как будто ничего не произошло. Хочется, чтоб так оно на самом деле и было. Вот только вряд ли с человеком, пропавшим на три дня и не помнящим этого, ничего не произошло.

Когда выхожу из ванной, мама зовет ужинать. На столе исходит паром суп. Чай пахнет ромашкой и яблоком. За окном льет дождь, тысячи мелких капель стучат по стеклам. Погода такая со вчерашнего дня. Я слышала, кто-то говорил, будто она испортилась сразу после нашего возвращения.

Мама гладит меня по руке, когда беру вилку.

– Почему ты не задаешь вопросов? – спрашиваю.

– Каких вопросов?

– Где я была, что делала. Ты правда веришь, что я ничего не помню? Я бы не поверила.

– Конечно, я верю. Ты моя дочь, ты не станешь меня обманывать.

– Все дети обманывают родителей.

Она мягко улыбается. Руки у нее теплые и гладкие.

– Дети обманывают родителей, если те где-то ошиблись в воспитании. А я уверена, что все делаю правильно.

– Тут не поспоришь.

– Главное, что ты жива и здорова. Я столько жути навыдумывала, пока тебя не было. Неважно, где ты пропадала, с тобой ведь ничего не случилось.

Деревья за окном качаются на ветру, где-то далеко слышно раскат грома.

– Я не уверена, что не случилось.

– Почему? – удивляется мама.

– Я выпала из реальности на целых три дня, как вы говорите. Как вы все говорите. Никто не знает, что со мной происходило.

– Вы же вернулись целыми и невредимыми, зачем заморачиваться?

Вспоминаю предположение Макса про эксперименты:

– Может, в меня какой-нибудь механизм вживили. Может, вообще ребенка. Эти инопланетяне или сумасшедшие ученые. А может, меня подменили. Настоящую меня убили, а вместо меня подсунули тебе кого-то другого, наделив моими воспоминаниями. И однажды как коротнет в голове, и я возьму да поубиваю всех.

Мама слушает с ироничной улыбкой и кивает, будто подыгрывая в каком-то представлении. Я открываю рот, чтобы выдать новую порцию предположений из разряда теорий заговора, но тут в комнате звонит мобильник.

– Это Миша Сажин, наверное, – говорю, поднимаясь из-за стола: – Тот самый, один из пропавших, помнишь? Он обещал что-нибудь выяснить.

Звонит и вправду Миша.

– Я только что вышел из библиотеки, на улице такой дождь, – слышно в трубке.

– Знаю, у меня есть окна. Что ты там вычитал?

– Теперь все еще непонятнее.

Мама стоит в дверях комнаты, в глазах только тревога.

– Что непонятнее? – спрашиваю я. – Рассказывай.

– Те подростки, про которых я говорил в школе. Их история не просто похожа на нашу, а один в один совпадает. Они тоже пропали ровно на три дня. Потом вернулись и в голос кричали, что никакого исчезновения не было.

Мама жестами показывает в сторону кухни. Там стынет суп. Я отмахиваюсь.

– А на самом деле? Где они были все это время?

– Никто так и не выяснил.

– Так это все, что ты узнал? Ради такого можно было и не ходить в библиотеку.

– Есть еще кое-что. – Слышно, как дрожит Мишин голос.

– Что?

– Через две недели после возвращения они все умерли.

Порыв ветра швыряет капли дождя в окно, и я вздрагиваю. Воображение рисует над головой большой топор, он в руках палача в кожаной маске. Я даже вижу улыбку под маской, зубы кривые и желтые.

– От чего умерли? – спрашиваю я, и мама с испугом прижимает руки к груди.

– Суицид. С моста спрыгнули.

– Зачем?

– Никто не знает.

После недолгого молчания я говорю, стараясь убедить больше саму себя, чем Сажина:

– Нет, это не такая история, как у нас. Ты ошибся. Надо искать в другом месте.

– Может быть, – говорит Миша. – А еще знаешь, я подумал…

– Что?

– Это в любом случае выглядит слишком странно, чтобы быть случайностью или совпадением. Я имею в виду наше исчезновение. Слишком уж это подозрительно.

– К чему клонишь?

– К тому, что это чей-то замысел. Это произошло не просто так, а с какой-то целью. И если это действительно только начало какого-то замысла, то дальше должны происходить другие события. И кто-то должен за этим следить, направлять. Очень может быть, что этот «кто-то» – один из нас.

– Из нас?

– Из нас троих, тех, кто пропал. Кто-то может все помнить. И кто-то должен вести нас.

– Это не я.

– И не я.

Значит, Макс Багров? Он тоже скажет «не я».

– А откуда мне знать, что не ты? – подозрительно спрашиваю у Миши.

– Я тебе также сказать могу.

Беспомощно кусаю ноготь, широко раскрытыми глазами глядя в пол, будто там, среди разноцветных узоров ковра, подробно расписаны все объяснения.

– А может, все уже закончилось? – спрашиваю осторожно. – Может, за эти три дня от нас получили что хотели, и теперь оставили в покое?

– Тогда надо узнать, что именно от нас получили. И какие это может иметь последствия.

Несколько секунд из трубки слышно только шум дождя. Тот же шум за окном. Мама смотрит на меня, в руках кухонное полотенце с цветами и пчелами.

– Мы никому не можем верить, – говорит Миша после молчания. – Нам надо все выяснить вместе, но мы не можем друг другу доверять.

Глава 2

Те, кто курит за школой на переменах, постоянно жалуются на предков. Говорят, мол, что в будущем своим детям будут разрешать все на свете: курить, пить, материться и гулять хоть всю ночь. Это любимая тема тех, кто курит за школой на переменах. Особенно после того, как кому-нибудь из их родителей докладывают о непристойном поведении чада, и все заканчивается выволочкой. Только вот потом те, кто курит за школой на переменах, вырастают, заводят детей и держат их в точно тех же ежовых рукавицах, в каких выросли сами. Такой вот порочный круг.

Что касается моей мамы – если она и давала когда-то такие обещания, то выполнила. Я не курю и не пью, но если бы захотела, то могла бы делать это хоть прямо дома посреди бела дня. Мама мне ничего не скажет. Я могу случайно выругаться при ней, а она только снисходительно посмеется. И совсем не злится, когда гуляю допоздна. Главное, слать смс, что у меня все хорошо.

Она не признается, но я знаю, что это все из-за отца. Какое-то такое возмещение ущерба или типа того. Мама думает, я считаю себя неполноценной, а потому всеми силами старается компенсировать это, разрешая то, что для других под запретом. Как будто так можно восполнить отсутствие папы.

Я думаю обо всем этом, потому что поиски Багрова приводят за школу, где он курит с одноклассниками и хохочет над чем-то. На улице холодно, но все они в одних футболках. Дождь кончился еще утром, небо темное и низкое, а воздух влажный. Клубы пара вырываются изо ртов этих парней вместе с никотиновым дымом.

Обнимаю себя за плечи и стою в стороне, жду, когда Макс заметит. Кто-то трогает его за локоть, показывая на меня. Багров улыбается и подходит.

– Я говорила вчера с Сажиным.

– Что сказал?

– Что мы все умрем.

Макс смотрит непонимающе, и я рассказываю, что разузнал Миша.

– Не буду я ни откуда прыгать, – говорит потом Багров.

– Наверное, те ребята тоже не собирались.

– А почему тогда прыгнули?

– Не знаю, в старых газетах не написано.

Дыхание Макса пахнет сигаретами, щеки раскраснелись от холода. Наверное, он уже начал бриться, потому что проклюнувшаяся на подбородке щетина жесткая и темная. Не пушок, как у Сажина.

– И что нам делать теперь? – спрашивает.

– Сажин сказал, нужно узнать больше, никому при этом не доверяя. Сказал, что кто-то из нас помнит все. Ну, помнит эти три дня, когда нас не было.

– Это не я.

Холодно, я дышу на замерзшие пальцы.

– Нужно спросить у родителей, – говорит Макс. – Двадцать лет назад – это ведь не так уж и давно. Они тогда как раз в нашем возрасте были.

– Точно, – киваю. – Такое событие должно было запомниться.

И как сама не догадалась?

– Значит, у нас есть специальное домашнее задание, – улыбается Макс. – Ты ведь справишься? Будешь хорошей девочкой?

Наверное, он не воспринимает все это всерьез. Считает какой-нибудь игрой или шуткой. Для нашей ситуации подобная легкомысленность слишком уж подозрительна. Нужно постоянно быть начеку.

Глупо улыбаюсь, когда он ласково заправляет мне за ухо выбившуюся прядь волос.

***

Урок литературы. Только здесь мы с Ирой сидим за одной партой, потому что все учителя, кроме Алевтины Яковлевны, считают нас слишком громкой парой. Они говорят, мы хорошие ученицы, но только если сидим отдельно друг от друга. Алевтине Яковлевне все равно. Главное, не перебивать ее во время декламирования стихов.

Заглядываю через плечо Иры, чтобы увидеть новую порцию загогулин на полях.

– Хватит прикидываться, – шепчу. – И дуться тоже хватит.

Она откладывает ручку в сторону и подпирает щеку рукой, глядя на Алевтину Яковлевну отрешенным взглядом. Я у Иры по-прежнему в игноре.

– Знаешь, что Сажин сказал? Что такое уже случалось. Двадцать лет назад. Точь-в-точь также все было.

Ира не двигается, но я ощущаю, что она заинтересована. Как кошка, когда шевелит ушами, чтобы разобраться, откуда идет звук.

– Сажин сказал, что в тот раз они все умерли, – продолжаю. – Ты хоть понимаешь, как я встряла, если наша история и вправду будет как у них? А ты тут даже поговорить не хочешь.

Ира наконец снисходит до меня. Поворачивается, взгляд так и плещет раздражением:

– Ты этого Сажина видела вообще? Ты, наверное, единственная девушка в жизни, которая с ним заговорила. Вот и начал сказками кормить. Завлекать.

– Да ну, – говорю. – Он это в интернете прочитал. Статью какую-то. И газеты в городской библиотеке.

– Ты сама эту статью видела? Газеты видела?

Миша сказал, никому доверять нельзя. Никому. Значит, и ему тоже. И правда, я ведь не могу быть уверена, что он это все не выдумал.

– Не видела, – утвердительно кивает Ира, глядя на мою растерянную физиономию.

Она снова отворачивается, а у меня в голове всплывают несостыковки.

– Слушай, – наклоняюсь к Ире так близко, что она, наверное, чувствует ухом мое дыхание. – Мы же после школы домой всегда вместе ходим, да?

– Ну, – бурчит она, не отрывая взгляда от Алевтины Яковлевны, трагичным тоном рассказывающей о судьбе очередного поэта какого-то там золотого или серебряного века.

– А в четверг я домой одна шла. Ну, в тот четверг, когда мы исчезли.

Ирка молчит. Вспоминаю новые детали:

– Тебя ведь вообще в тот день в школе не было! Я хотела позвонить, когда домой приду, чтобы спросить, куда ты пропала.

Ира снова смотрит на меня, уже без раздражения, скорее взволнованно. Вспоминаю голос Миши в трубке телефона сквозь шум дождя. Его голос, когда он говорил, что никому нельзя доверять.

– Я в деревню уехала, – говорит Ира. – К бабушке.

– Прямо посреди недели, что ли?

– Она приболела, помочь надо было.

– И ты не сказала мне заранее?

– Говорю же, приболела она, это все как-то свалилось, я сама не ожидала. Родители заняты на работе, так что меня в деревню сослали, чтоб помогала там.

– А вернулась ты когда?

– В воскресенье.

– Значит, тебя тоже три дня не было? Никто тебя три дня не видел?

Ира отмахивается:

– Бабушка меня видела! Ты к чему вообще расспрашиваешь?

Откуда-то из-за двери слышится истошный крик. Звон бьющегося стекла. Все затихают, а потом кто-то подскакивает, чтобы выскочить наружу, и остальные срываются следом. Последней, поправляя очки и размахивая ветхим учебником, семенит Алевтина Яковлевна.

В школьном вестибюле разбито зеркало. Разбросанные по бетонному полу осколки отражают блики люминесцентных ламп с потолка. Тут же, рядом с разбитым зеркалом, две девчонки. Одна – малявка из шестого класса со смешным именем Катя Фиалка. Это местный вундеркинд, гордость всех учителей, звезда региональных олимпиад. Маленькой трясущейся ручонкой Фиалка показывает на другую, Веру Гриневу. Вера из одиннадцатого «Б», одноклассница Макса Багрова. Это все, что я о ней знаю. Ну, еще то, что она из неблагополучной семьи – живет с отцом-пьяницей, и он за ней совсем не следит. Вера прогуливает неделями, а учителям даже некому пожаловаться. С ней мало кто дружит, все стараются избегать. Никому не нужна подруга, которая на плохом счету у учителей.

– Не подходи! – кричит малявка, отмахиваясь от Веры такими жестами, будто та летает над ней летучей мышью.

Вера смотрит испуганно. У нее длинные каштановые волосы, заплетенные в косу. На Вере потертые джинсы и старая блузка с торчащими из рукавов нитками. Не удивлюсь, если эту блузку еще ее мать носила в молодости.

Вокруг уже собралась толпа, все заинтересованы происходящим и рады сорвавшемуся уроку.

– Отошла! – кричит тем временем Катя, хотя никто к ней и не думает подходить.

Заметив в толпе Сажина, пробираюсь ближе и спрашиваю:

– А что стряслось-то?

Он жмет плечами:

– Шестиклашка вроде зеркало разбила.

Кто-то из толпы тихонько поясняет:

– Увидела там чего-то, когда Гринева мимо проходила. Призрака какого-то. Вот и ударила сумкой по зеркалу.

– У нее там кирпичи, что ли, в сумке? – спрашиваю.

Сама гляжу на шестиклассницу, пока изводится, требуя застывшую столбом Веру не лезть к ней. Кажется, если поднести к малявке распятие, она зашипит и задымится.