Текст книги "Книга ангелов и небесного «я». Как услышать небесного покровителя и раскрыть свой потенциал"

Для тех, кто наивно верит в реинкарнацию, странный характер сэйтаэлян имеет только одно возможное объяснение: это души, которые несколько веков назад были солдатами и до сих пор не смогли забыть ни гордость своей тогдашней профессии, ни моральные ценности той эпохи, вследствие чего в наше время им неуютно. Им необходима железная дисциплина, точные приказы, которым нужно подчиняться, начальство, вызывающее восхищение, и, прежде всего, честные, смелые сражения; а сейчас найти нечто подобное совсем непросто.

Сэйтаэляне часто бывают циничными и замкнутыми, разочарованными во всем или почти во всем; они словно купаются в своих разочарованиях – как некоторые герои фильмов сэйтаэлянина Андрея Тарковского. Могут ненавидеть власть, не потому что любят свободу, а потому что власть, под которой они вынуждены жить, кажется им недостойной уважения. Они сильно страдают, когда некоторые их друзья не держат своего слова (в их время это было невозможно). Сэйтаэляне часто находят себе профессию или хобби, связанные с металлом: хирурги, дантисты, парикмахеры, коллекционеры оружия, любители стрельбы из лука или в тире; они с большим удовольствием используют устройства, которыми надо метить цель: фотокамеры, микроскопы и т. д. – как будто действительно хотят выразить и через используемые ими инструменты свою глубокую ностальгию по войне. Нередко они соединяют в своей профессии послушание и желание быть на передовой линии: становятся актерами, политиками (как Отто фон Бисмарк), профсоюзными деятелями, сотрудниками бюро жалоб, пожарными, полицейскими. Если сейтаэляне замечают в начальстве неуверенность, лень или склонность к компромиссам, они готовы покинуть свое место, хлопнув дверью, – возможно, устраивая, прежде чем уйти, запоминающуюся сцену, как, например, сэйтаэлянин Эмиль Золя, когда он написал свою знаменитую статью J’accuse! («Я обвиняю!»).

Но вопрос не в том, имеет или нет к этому какое-либо отношение их военная карма, а в том, что сэйтаэляне просто не знают, как смириться с половинчатыми мерами нормальной гражданской жизни. Полупослушанию они предпочитают полную анархию, даже дезадаптацию или героизм: именно в ролях аутсайдеров и мятежников достигли наибольшего успеха актеры Тосиро Мифунэ, Лон Чейни, Марлон Брандо, Грегори Пек (в «Моби Дике»), Спенсер Трейси (в «Отважных капитанах» и в «Старике и море»), Бетт Дэвис и Энтони Перкинс. Среди литераторов знаменитые сэйтаэляне – Джакомо Казанова, с его многочисленными талантами и еще более многочисленными техниками осады (женских крепостей в его случае), но всегда без постоянного места жительства, как будто ему было скучно укореняться в своем времени; и Ганс Христиан Андерсен: его Русалочка тоже не могла прижиться в мире людей.

Что же они могут сделать? Большинство сэйтаэлян, к сожалению, решают поставить между собой и повседневной жизнью барьер из сдержанности и изрядного количества оборонительной лжи. Некоторые их них хранят в себе свою тайную ностальгию по другим, более красивым эпохам и, как секретные агенты на задании, учатся не произносить ни единого слова, которое указывало бы на их истинное настроение. Другие бунтуют и пытаются сами произвести то, чего не находят вокруг: хотят стать лидерами по крайней мере небольшой группы (в семье, например, или в офисе), навязывая там свои ценности. Но результаты почти всегда обескураживающие: Бисмарк стал канцлером Пруссии, потому что над ним был кайзер и потому что на его стороне были традиции и чаяния целого исторически ностальгирующего народа. Но сэйтаэляне, которые пытаются стать лидерами, с трудом выдерживают напряжение, плохо реагируют на любую критику, у них не хватает терпения исследовать чувства других, спрашивать, слушать, чтобы адаптироваться к потребностям и ограничениям тех, кто должен им подчиняться.

Более разумным и продуктивным поступком было бы просто гордиться своей исключительностью: присматриваться к современному миру, в котором они чувствуют себя чужими, и делиться с другими своей оригинальной точкой зрения на его счет. Каждая человеческая группа, малая или большая, сильно нуждается в точках зрения, которые отличаются от обычных! Сэйтаэляне родились, чтобы критиковать, расшатывать коллективную уверенность, смело привлекать внимание к главным ценностям, которые со временем были утрачены: и если у сэйтаэлянина хватит на это щедрости, каким бы ни было его положение в современном обществе, он может быть крайне полезен многим и получит взамен уважение и благодарность.

Подопечные этого Серафима – подлинные провидцы: они видят как будущее, так и то, что скрыто в душе ближнего. Если бы они использовали этот дар, то делали бы блестящие карьеры, поскольку их особенность – уловить благодаря ясновидению и экономические, и финансовые тенденции. Но они редко заставляют своих современников воспринимать себя всерьез: эламияне немного боятся своего дара и еще больше боятся успеха и шума, которые этот дар мог бы вызвать; не зря на иврите элам значит «исчезнуть».

А они могли бы великолепно и с легкостью блистать, если бы только дали изумлению руководить собой (они сами поражены тем потрясающим радаром, которым одарены от рождения) и добавили к изумлению немножко любопытства к какой-то четко определенной цели. Через мгновение у них были бы ответы на все вопросы! Но они этого не хотят: думают, что, оказавшись на глазах у многих, они не смогут больше скрывать те аспекты своей личности, которые им кажутся слишком незначительными. Или, что еще хуже: они слишком критичны по отношению к себе; считают, что любая доза успеха взбудоражила бы их и заставила всплыть какие-то совершенно ненавистные им недостатки, такие как самонадеянность или наглость. Таким образом, большинство эламиян предпочитают сдерживать себя и смиряться с тяжелой судьбой, отказываясь от своих необычных даров: как известно, наши неиспользованные дары становятся помехой.

Это немалая проблема, и чем больше вы будете анализировать ее, тем сложнее она вам покажется. В смирении и скромности эламиян выражается то отвращение, которое наиболее духовно одаренные люди испытывают по отношению ко всякого рода эгоцентризму. Их ясновидение проистекает от высоты их души, их внимание к конкретному является формой любви к земной реальности, которую они хотели бы улучшить, облегчить ради других: поэтому ни наверху, то есть внутри них самих, ни внизу, то есть в их любви к другим, нет места для самодовольства или даже для благополучия той слишком тесной оболочки, которой для них является их эго. Не зря именно на 8 апреля приходится день рождения Будды.

Не зря смелая, великая Белла Ахмадулина, умевшая одухотворить любую мелочь (эламияне везде находят символы, то есть двери к мирам, которые только другим людям кажутся фантастическими), всю жизнь возвращалась к теме стыда, как будто успех вызывал в ней чувство вины.

Что же тогда делать? Многие эламияне не могут, так сказать, соответствовать своей внутренней высоте и живут мрачно, разочарованно, разрываясь между желанием спрятаться и осознанием того, что они стоят многого, между презрением, которое они испытывают к самим себе, и мечтой об уважении, которого они могли бы заслуживать. В таких условиях, когда их ясновидение жаждет проявиться, некоторые из них посвящают себя азартным играм, но их непобедимое отвращение к триумфу вскоре заставляет их потерять все, что им удалось выиграть. Или они прибегают к наркотикам: не для того, чтобы обострять свое ясновидение (оно и без того огромно), а в попытке успокоить его: так было, например, с Бодлером, который усмирял себя опиумом и гашишем.

Некоторые из них находят технологические эквиваленты ясновидения и становятся мастерами фотографического искусства: для французского фотографа Надара фотоаппарат был инструментом иррационального принципа мышления – им он прозревал личности тех, кого он фотографировал. А Фрэнсис Форд Коппола превосходно изобразил типичного эламиянина в своем фильме «Такер». «Человек и его мечта» – история вдохновенного изобретателя, слишком смелого для своей эпохи и поэтому оставшегося непонятым. Эламияне также могут успешно заниматься журналистикой, если, конечно, они используют ее как способ показывать то, что за пределами поля зрения других.

Но самые счастливые – те эламияне, которые посвящают себя альтруизму, не ища компромиссов ни с современностью, ни со стремлениями подавляющего большинства своих собратьев, то есть помогают самым слабым выйти за рамки своих нынешних условий жизни. Я встретил одного такого много лет назад и вспоминаю его с восхищением: это был инструктор для молодежи с синдромом Дауна. Он учил ребят не бояться сложностей мира здоровых людей и совершал множество маленьких чудес: его подопечные учились выбирать себе профессии, не расстраиваться из-за ошибок, безопасно передвигаться по улицам. Учить всему этому больных детей мало чем отличается от обучения ясновидению здоровых людей. Мой друг-инструктор был популярен и любим коллегами и родителями и излучал гармонию, равную которой я редко видел.

Чувство бесконечности в диалогах персонажей махашиянина Сэмюэля Беккета, мощь и одиночество Конана-варвара из самого известного фильма махашиянина Джона Милиуса – вот два полюса мира ставленников этого Серафима, людей настолько великих, насколько обычно неправильно понятых и в целом абсолютно безразличных к тому, понимают их современники или нет.

То, что их интересует, всегда где-то не здесь, а очень далеко.

КЛОВ: Ты веришь в будущую жизнь?

ХАММ: Моя жизнь всегда была будущей.

Так говорят главные герои Беккета в драме «Конец игры». И все это потому, что границы махашиянской души слишком широки, чтобы реальность нашего мира могла занять там важное место. Махашиян часто привлекает религия (лучше, если древняя) и всегда привлекает знание, потому что их ум активен и ненасытен, но сколь бы обширной ни была их эрудиция, она всегда будет сосредоточена на аргументах, которые на практике окажутся совершенно бесполезными, абстрактными, перед которыми их собеседник (если, конечно, он сам не махашиянин) только недоуменно поднимет брови.

Махашияне это хорошо знают. Поэтому кажется, что в этой жизни у них нет конкретной задачи; они просто находят себе какую-нибудь работу (или им помогает в этом какая-нибудь добрая душа), и им не важно, связана эта работа с ними или нет: они просто соблюдают расписание. Не пользуются возможностями, которые жизнь предлагает им, а созерцают, как эти возможности проходят мимо. Если махашияне недовольны своим браком или друзьями, они не беспокоятся об этом: у них так много энергии, что они способны вынести любое событие или человека; и со всеми остаются щедрыми, спокойными, терпимыми, за исключением тех случаев, когда кто-нибудь пытается навязать им свое мнение и изменить их особый образ жизни. Здесь они реагируют, твердо стоят на своем; и в этом мире можно пересчитать на пальцах одной руки людей, которые могут убедить их, что они неправы.

Время от времени неожиданности встряхивают их. Обычно они очень хорошо умеют устраняться от них: такие далекие от всего, лишенные амбиций, они не могут стать мишенью необузданности судьбы. Но когда волна жизни захлестывает их, они обнаруживают, что у них есть все навыки, необходимые для прохождения испытания: выдерживают кораблекрушение, помогают тем, кто рядом с ними, восстанавливают то, что рухнуло, и в конце концов достигают того, что ситуация становится лучше прежней. Но потом они возвращаются к своим абстрактным и интровертным привычкам, как святой после краткого искушения возвращается к своему аскетизму: и еще более уверяются в том, что Земле нечего предложить им, что отвечало бы их вкусам, – ни хорошего, ни плохого.

При всем этом махашияне выполняют одну достаточно весомую миссию: они воплощают высшую точку зрения, согласно которой оказывается, что то, что нам казалось важным, на самом деле второстепенно. Махашиян трогает только широта души и ума: они разочарованно смотрят на подавляющее большинство людей, которые всегда разрываются между раскаянием, сожалением, заботами, маленькими и большими целями, – и поэтому нередко любой махашиянин способен увидеть своих современников в гораздо более ярком свете, чем они видят себя сами.

На самом деле махашияне – прирожденные философы, мастера относительности, и если внимательно прислушиваться к их душевному состоянию и внутренней стабильности, это всегда приносит большую пользу и успокаивает. Если бы только все махашияне (как махашиянин Александр Островский!) убедились в том, что это сто́ящая работа, и если бы у них хватило терпения интересоваться тем, как другие описывают свои проблемы, они могли бы стать отличными наставниками для всех людей! Но, так как этого почти никогда не бывает, если вам посчастливится общаться с махашиянином, лучше относиться к нему как к дорогому другу, к которому во время стресса можно прибегать в качестве противоядия или хотя бы успокоительного средства.

Что касается стресса, который они могут испытывать, это стресс только одного вида: он возникает всякий раз, когда махашияне начинают стараться жить как все (возможно, в качестве эксперимента или по чьей-либо просьбе), то есть ставят себе какую-то конкретную цель и борются за ее реализацию. Так они становятся злейшими врагами самих себя. Совершают бессмысленные ошибки, пренебрегают всеми деталями, которые впоследствии оказываются фундаментальными, пунктуально растрачивают ресурсы, которые они приготовили для этой цели, недооценивают или переоценивают свои таланты. Это приводит их к катастрофе; а после катастрофы – к жгучему чувству разочарования; а с разочарованием – к буре отчаяния и страха перед собой и другими. Потом это проходит, после бурь махашияне восстанавливаются довольно быстро и, созерцая мир издалека и сверху, удивляются, почему им пришло в голову потратить столько сил, ведь на самом деле для этого не было никаких причин. Пусть лучше они считают себя по-своему здоровыми и наслаждаются своей исключительной точкой зрения, как прекрасным утесом над морем чужой суматохи.

Лэлэхэляне поднимаются всё выше и выше, и в этом их задача. Расширяют свое поле действий и свои владения, превосходят, желают всё большего и завладевают все большим: при этом у них нет конкретного направления, поскольку завоевание для них – это беспрестанное побуждение, не имеющее никакой иной цели, кроме как само завоевание. Они как пламя (лэхав на иврите), которое повсюду ищет корм, распространяется и разрастается там, где находит его. Только так лэлэхэлянам удается по-настоящему быть самими собой и приносить в мир эту волну всеядности. Они не будут терять время на вопросы «почему?» или «правильно это или нет?». Поиск разумных ответов будет только препятствовать той безудержной силе природы, которая ищет в них выражения и порождает все новые потребности.

Лэлэхэляне – хищники, и если не будут бояться собственной хищности, то станут прекрасными примерами несокрушимого оптимизма, отваги и уверенности в себе. Наиболее благоприятное поле деятельности для них – это Т-энергия: когда они посвящают себя медицине, то наполняют своих пациентов экстраординарной энергией; если же они выбирают артистическую карьеру, то неизбежно становятся звездами, гипнотизирующими всех своими манерами. Но этого им будет мало; они гиперактивны и обязательно должны найти применение целому сонму своих удивительных качеств: стремление к знаниям, организационные, стратегические, финансовые способности, лисья хитрость, любовь к трудным задачам и к тому же блестящая способность всегда мыслить масштабно, интуитивно понимать тенденции своей эпохи и использовать их. Поэтому правильно будет, если лэлэхэляне найдут себе три, четыре, пять параллельных занятий (они будут успешным во всех) или же одну многогранную профессию – как, например, политика. Таким образом, среди лэлэхэлян мы находим и Адольфа Гитлера, и Леонардо да Винчи: оба неуемны, один в преступной алчности, другой в исследовании динамики реальности. Лэлэхэляне рождены, чтобы достигать вершин, какими бы они ни были, чтобы люди их видели, восхищались. Идеальные лэлэхэляне: Лукреция Борджиа, или Ардито Дезио, который поднялся на К2, или Уильям Райт, который спроектировал и сконструировал первый в мире самолет, или амбициозный французский император Наполеон III, или Чарли Чаплин, покоривший весь мир с помощью кинематографа, или Георгий Вицин, который занимался и живописью, графикой, скульптурой, или Николай Гумилев, поэт, издатель, военный и один из крупнейших исследователей Африки.

Конечно, они чувствуют себя героями и относятся к себе чрезвычайно серьезно. Могут подшучивать над чем угодно, но не над собой: достаточно одной невинной шутки, чтобы привести их в ярость. Для них все относительно, кроме их права и долга привлекать всеобщее внимание. Зачастую они кажутся невосприимчивыми к нуждам тех, кто живет рядом с ними: но у них нет выбора, они должны следовать импульсам своей требовательной судьбы и не могут останавливаться, чтобы давать объяснения, – не говоря уже о том, чтобы спрашивать разрешения. Если семья и друзья не хотят совсем потерять своих лэлэхэлян из виду, они должны восхищаться ими – и ничего более. Их партнеру надобно только поощрять стремление лэлэхэлян подниматься всё выше и выше в выбранной ими сфере деятельности – и в то же время постоянно обновляться самим, обнаруживая всегда новые стороны своего характера, чтобы им не надоесть. Здесь приходит на ум очень счастливый брак Чаплина с Уной О’Нил, бывшей на тридцать шесть лет моложе его; с ней пожилой гений снова пережил отрочество, затем юность и вновь стал взрослым тогда, когда по документам о рождении считался уже стариком. И у них родилось восемь детей.

С другой стороны, мало кому удается надолго затормозить лэлэхэлян – и это может попытаться сделать только тот, кто действительно их ненавидит. Любое ограничение предприимчивости причиняет им большие страдания, вызывает депрессии и кризисы, они заболевают или обращают вспять действие своей Т-энергии, негативно влияя на здоровье тех, кто живет рядом с ними. Намного выгоднее использовать лэлэхэлян: на самом деле они готовы на все, чтобы быть главными героями, даже оказаться в подчинении и рабстве у тех, кто предлагает им возможность реализоваться. Они стремятся к успеху, а не к свободе: поэтому они могут чувствовать себя совершенно комфортно даже в самой консервативной среде, при тоталитарном режиме или в патриархальной компании: если окружающие их ценят и используют должным образом, нет риска, что страсть к вершинам подтолкнет их занять место того, кто ими командует. К тому же лэлэхэляне догадываются, что, когда они окажутся наверху иерархии, им станет скучно, поскольку у них не будет других целей для достижения. И что, получив слишком большую власть, они не смогут контролировать себя – как это случилось с Гитлером, который, став диктатором, через несколько лет сошел с ума и устремился к своей гибели; или с Йозефом Ратцингером, достигшим самого высокого поста в католической церкви и внезапно решившим покинуть его. Лэлэхэлянам лучше быть министрами, чем президентами, лучше быть актерами, чем продюсерами, лучше всегда мечтать о чем-то дальше и выше, чем смотреть с вершины на других мечтателей, опасаясь, что они могут расти быстрее них.

В жизни акааян всё зависит от того, как они сумеют установить отношения между двумя «душами», на которые намекает имя их Ангела: одна из этих душ – обычно общительная, радостная, творческая, а другая – темная, инертная, саморазрушительная. Одна контролирует и ограничивает другую (и Каф – еврейский иероглиф управления и надзора), но, к счастью, в их вечной дуэли есть четкие и строгие правила и этапы, которые подопечные этого Серафима должны знать и учитывать.

Правило и фаза № 1: акааяне преуспевают только в трудных затеях. Напряжение между двумя их «душами» – как между двумя полюсами батареи – производит слишком много энергии, чтобы они довольствовались обычными задачами. Поэтому если они выбирают спокойное занятие, то непременно усложняют его; а во времена, когда все спокойно, они сами создадут себе проблемы, чтобы использовать эту энергию.

Правило и фаза № 2: энергия акааян настолько велика, что, достигнув успеха, они не смогут ни вознаградить себя, ни насладиться отдыхом, потому что их экстравертная «душа» всё будет подталкивать их к новым целям, вплоть до полного переутомления; в этот момент другая «душа» возьмет их под контроль, окунув в состояние удручающего бессилия.

Правило и фаза № 3, депрессивная и самая сложная: когда начинается подавленность из-за переутомления, акааяне должны погрузиться в нее, принять ее, позволить ей доминировать. Если вместо этого они начнут сопротивляться, то лишь продлят ее; а если предадутся ей, это будет похоже на летаргию медведей, восстанавливающую и обновляющую.

Правило и фаза № 4, решающая: летаргия внезапно заканчивается, и в одночасье акааяне вновь начинают чувствовать себя активными, полными энергии и готовыми к тщательной подготовке новых сложных и амбициозных подвигов. Чем более решительны и терпеливы акааяне на этом этапе, тем значительнее будут их успехи, которых они добьются в ближайшее время, – чтобы потом естественным образом иссякнуть снова и вновь впасть в спячку.

Этот круговорот постоянно повторяется в жизни акааян с детства до глубокой старости и может стать их главным богатством: не всем же доступна акааянская перезарядка энергии, что-то вроде катапульты, которая растягивается и заряжается, чтобы потом выстрелить! Или, наоборот, тот круговорот может стать причиной их громадных неудач: если акааяне совершат ошибку и привяжутся к кому-то или чему-то (скажем, к постоянной работе) во время своего депрессивного периода, они тем самым свяжут себя с самой депрессией и станут ее пленниками, пока им не удастся переломить взятые на себя в тот момент обязательства. Если, напротив, акааянин будет думать, что является самим собой только в периоды наибольшего подъема, то внезапное, непреодолимое наступление летаргии застанет его врасплох и повергнет в большое отчаяние. Так что будьте осторожны: эти двуликие существа должны научиться распознавать свои оба аспекта, активный и пассивный, чтобы уловить их чередование и направлять их с умом.

Поэтому акааянам стоит избегать офисных и, в принципе, однообразных профессий. Личность акааян не сможет покориться рутине: им нужны длительные паузы, а затем внезапные возбуждающие периоды. Мало того, как в худшие моменты летаргической фазы, так и в последующий период интенсивной деятельности они могут сделать фундаментальные открытия, после которых уже станет невозможно жить по-прежнему.

Так как акааян очень вдохновляет возможность делиться этими открытиями, рассказывать другим о странностях своей судьбы, пусть попробуют себя на художественном поприще. Среди акааян мы находим самого Уильяма Шекспира, а также Владимира Набокова (чей роман «Лолита» – история долгой дуэли между Гумбертом Гумбертом и Клэром Куильти – настоящий манифест акааян); а затем целую цепочку звезд: Джек Николсон, Энтони Куинн, Сильвана Мангано, Ширли Маклейн, Барбра Стрейзанд, Аль Пачино (темп кинематографической работы с ее долгими приготовлениями и ожиданиями, а затем со внезапным криком «Мотор!» созвучен акааянскому характеру).

Акааяне склонны и к философии, потому что с подросткового возраста во всех своих фазах их преследует желание найти ключ к постоянному изменению их душевного состояния и окружающего мира; и когда они выбирают стезю философа, невозможно не улыбнуться их акааязму, то есть отпечатку, которым их Ангел наделяет их образ мира. Акааянином был Кант, который страстно искал – как в теории познания, так и в этике, в теории права и государства и в эстетике, – зафиксированную точку, на которой можно построить, наконец-то, универсальную философическую систему. Или Макс Вебер, установивший прямую причинно-следственную связь между кальвинистским пессимизмом и экономическим успехом – между депрессивной фазой и последующим импульсом. А среди натурфилософов – акааянин Гульельмо Маркони, который изобрел – какое совпадение! – систему передачи радиосигналов, чтобы установить связь между двумя сторонами Атлантики. Он тоже вдохновился и был направлен, я полагаю, очень глубокой потребностью установить мосты между двумя противостоящими системами, которые он всегда чувствовал в себе.

Интересно отметить чередование двух акааянских «душ» и их фаз у известных политиков, родившихся в эти дни, таких как Кромвель и Ленин, сначала долгое время находившихся в тени, а затем превратившихся в потрясающих героев революций и, под конец, в тиранов – в сплошные олицетворения буквы Kaf. Может быть, и Александр Керенский стал бы тираном, если бы Октябрьская революция не прервала его карьеру (оба, и Ленин, и Керенский, родились 22 апреля). Конечно, если вы начинаете жить с акааянами, даже гораздо менее властными, чем эти трое, вам нужно приготовиться к изрядной доли стресса и научиться терпению: и в тот момент, когда вы видите их лежащими и глядящими в пустоту, и тогда, когда они настолько заняты, что забывают есть и спать. Но, как говорится, «дерево познается по плоду своему» (От Луки 6:44) и садовник – тоже: если кто-то умеет терпеливо и в нужное время поощрять акааян и руководить ими, он получит огромное удовлетворение от плодоношения этих совсем не скучных душ.