Текст книги "Книга ангелов и небесного «я». Как услышать небесного покровителя и раскрыть свой потенциал"

Престолы

Они – Ангелы разума, то есть способности различать и анализировать, а также Ангелы мышления, то есть способности всегда задавать новые вопросы и находить ответы. Их имя на иврите, Офанийм, обычно переводится как «Колеса» – например, в книге Иезекииля (10:9): «Колеса были рядом с Херувимами». Но оф имеет и другие значения: «обволакивать», «понимать», «называть», «определять». Их представляют как «Колеса» главным образом потому, что разум и мысль, однажды приведенные в движение, не позволят легко остановить себя и, в свою очередь, создают движение, превращая любой вопрос в неудержимый процесс откровения.

Также еврейская традиция гласит, что эти небесные «Колеса» выбирают родителей каждой душе, которая должна родиться: это великолепная метафора работы интеллекта, стремящегося обнаружить происхождение и динамику всего сущего.

Название «Престолы», которое они получили в западном богословии, не совсем соответствует их характеристикам: оно было выбрано только потому, что эти Ангелы традиционно помещаются на вершине «Древа жизни», в непосредственной близости к «престолу Божьему». Кроме того, Престолы создают представление о чем-то неподвижном и тяжелом. Однако мы увидим, что Офанийм представляют собой самую беспокойную, самую революционную среди всех ангельских иерархий.

Июньский Лаавия, как и его майский близнец (см. стр. 45), является Ангелом порога, но июньские лаавияне намного нежнее и щедрее. Они ищут успеха, прежде всего, из-за их большой потребности в любви: в отличие от майских, херувимских лаавиян, которые больше всего жаждут, чтобы ими восхищались, лаавияне Престолов предпочитают соблазнять, идя напрямую к сердцам других.

Техника соблазнения, которую любят использовать июньские лаавияне, состоит в том, чтобы помогать возлюбленному открывать для себя тайны своего сердца: желания, возможности, силы, которые он забыл, которыми пренебрегает или которых боится. Не зря особенная одаренность лаавиян проявляется в исследовании любого рода запредельного: тайн души, путей подсознания, миров и антимиров более или менее легендарных; а их сильнейшее призвание – стать проводниками по этим запредельным территориям, словно они сами родом оттуда (поэтому в обычном мире они всегда чувствуют себя немного «за рубежом»).

Именно это призвание определяет жизнь лаавиян. Пока они этого не поймут, будут лишь несчастной тенью самих себя, которая гонится за миражами, терпя поражения. Лаавияне могут провести целые десятилетия в этой серости, прежде чем увидят порог и внезапно начнут блистать. Порог может возникнуть перед ними в мистическом учении, в процессе изучения психологии или чужой культуры, или во время театрального представления (существует очень мощный порог между жизнью по эту и по ту сторону занавеса), или в процессе исследования дна океана или космического пространства, или, возможно, в какой-нибудь подпольной деятельности. Но повторяю: какую бы форму ни принял для них порог, июньские лаавияне могут переступить его только из-за любви: из-за любви к тем, кто преодолевает его вместе с ними, будь то ученик или учитель, либо из-за любви к кому-то, кого они встретят за его пределами. Ярким представителем июньских лаавиян является Данте Алигьери: только благодаря своей любви к Вергилию и глубокой страсти, связывавшей его с Беатриче, он пустился в путешествие по невидимому. Так же и Че Гевара с его любовью к Фиделю Кастро; и Стэн Лорел, которой мог быть на сцене самим собой только рядом со своим другом Оливером Харди. И заметно, что и Данте, и Че Гевара, и Лорель смогли наилучшим образом использовать свои таланты только за пределами своей родины: эмиграция для лаавиян всегда является могущественным ритуалом инициации.

И именно из-за любви лаавияне долго колеблются, прежде чем перейти эту грань. Их сдерживают связи с тем, что они любят по эту сторону порога; из-за присущей им нежности они не хотят никого разочаровывать или расстраивать. Но они непременно должны начать действовать; и поскольку люди, которые всегда и везде составляют большинство населения, боятся порогов, необходимо, чтобы июньские лаавияне научились не подчиняться (лаав по-еврейски означает «нет») наиболее распространенному образу мышления. Иначе они не смогут продолжить свой рост. Поначалу это может показаться им очень трудным, но после некоторых усилий они начнут получать от этого удовольствие, и часто подобное неповиновение будет становиться одним из главных двигателей их действий (как случилось и, кажется, еще будет случаться с Дональдом Трампом). А потом эти лаавияне научатся радоваться не только своей способности противостоять тем, с кем их ранее связывала какая-то зависимость, но и отваге, с которой они бросают вызов любым клише или догмам: они почувствуют огромное желание доказать всем, что мир, который удовлетворяет большинство, на самом деле чересчур мал.

Июньскими лаавиянами были океанограф Жак-Ив Кусто, великий поэт и мистик Уильям Батлер Йейтс и Анна Франк, которая в возрасте тринадцати лет, находясь в нацистской оккупации, вела свой дневник для мира более свободного, чем тот, который представал тогда перед всеми как единственно возможный.

Часто эта потребность доказать недостаточность существующего мира приводит их к судьбе аутсайдеров или вовсе обрекает на подполье; но некоторым из лаавиян удалось совмещать подпольную деятельность с преданностью власти, например Джорджу Бушу и Юрию Андропову, которые долгое время руководили секретными службами своих стран, один – ЦРУ, другой – КГБ; таким образом, находясь на службе у закона, они были одновременно и за его пределами. В знак Близнецов еврейская астрология по традиции помещает одного из главных героев Библии – прекрасного Иосифа, о котором повествует Книга Бытия (главы 37–50). Я без сомнений поместил бы его в число июньских лаавиян, ведь Иосиф, нежный соблазнитель, попал за границу, в Египет, не по своей воле; там все его баловали сначала, потом (из-за злобы одной знатной дамы, которой Иосиф отказал) он был посажен в тюрьму на длительный срок и, наконец, благодаря своей способности толковать сны фараона (Иосиф был также первым в истории исследователем подсознания), внезапно сделал потрясающую карьеру. И фараон полюбил его и выбрал своим наместником – должность, пребывая на которой Иосиф всегда вел себя по-своему. Это лишь один легендарный пример аутсайдера (и изгнанника), которому удалось устроиться в жизни благодаря своим лаавиянским навыкам.

История Иосифа иллюстрирует также один из рисков, которым подвергаются июньские лаавияне: стремление слишком усердно демонстрировать свои способности соблазнения. Если им доставляет большое удовольствие заставлять людей влюбляться в них, они могут оказаться впутанными в очень неприятные отношения и конфликты, как случилось у Иосифа со знатной египетской дамой; или их будут считать самонадеянными, тщеславными, высокомерными – как это произошло с Иосифом в юности, когда он неуклюже пытался произвести впечатление на своих грубых собратьев.

Но самая большая опасность для июньских лаавиян – беспечное отношение к своей дерзости непослушания. Некоторые из них забывают о ней, теряют из виду свою врожденную отвагу, начинают повторяться и выглядят довольно жалко. Или, наоборот, путаются в бессознательном повиновении, то есть в суевериях, принуждениях, фобиях, от которых очень сложно избавиться. Или, наконец, просто забудут, что они мятежники по своей природе, и станут командовать в собственном жилище: это никогда не приведет их ни к чему хорошему – так было с Андроповым, который, став главой СССР, продержался всего восемь месяцев, а потом внезапно умер.

Очень может быть, что создатели Супермена знали об ангелологии. Первый выпуск комиксов о нем появился в журнале Action Comics в июне 1938 года, и настоящее имя супергероя было, как ни странно, именно Калел. Это не может быть совпадением, тем более что основные характеристики калиэлян полностью соответствуют характеристикам Калела-Супермена.

Подобно Калелу, который, как известно, попал на нашу Землю с одной отдаленной планеты, калиэляне – с подросткового возраста – чувствуют себя индивидуумами исключительными, бесспорно превосходящими всех других, как будто они принадлежат к более эволюционно развитому виду (калийл на иврите означает «идеальный во всем»). Но они далеки от желания хвастаться этим: их душа добрая и кроткая, как у Калела, когда он предстает перед нами в роли застенчивого репортера Кларка Кента, или как у главного героя романа «Обломов», шедевр калиэлянина Ивана Александровича Гончарова. Кроме того, как и Калел-Кент, они более чем щедры: нет ничего, что доставляло бы им столько удовольствия, как помощь нуждающимся. Также калиэляне обладают неудержимым чувством справедливости, которое выражается – если им не мешает «обломовщина» – в желании побеждать злых или лживых людей и одновременно в личной потребности в честности. Любое действие или мысль, противоречащие их совести, имеют почти тот же эффект, что и криптонит для Супермена, то есть погружают их в кризис, уничтожают; поэтому калиэляне должны научиться, насколько возможно, избегать нечестности. Наконец, сам этот жест, когда Кент срывает рубашку и галстук перед взлетом, очень характерен и для калиэлян: предсказуемость их угнетает, работа в подчинении их дурманит, роли, даже семейные (дети, супруги и т. д.), могут только на время лишить их движения. Им действительно время от времени нужно взлетать во всех сферах своей жизни: из-за этого они нередко накапливают множество профессий в своем резюме или, наоборот, выбирают одну, в которой, помимо возможности вмешиваться в дела на пользу других, они могут показать свою универсальность. Психологи, врачи скорой помощи, медсестры в чрезвычайных ситуациях, смелые юристы и правозащитники или интеллектуалы на баррикадах – вот примеры той работы, которая может считаться разумной для этих суперменов. Также им очень подходит творческая работа: главное, чтобы она была достаточно революционной и впечатляющей, чтобы не только предшественники, но и публика казались на их фоне достаточно старомодными. Калиэляне умеют создавать ситуации шока и разрыва, для того чтобы встряхнуть окружающую среду, с той же легкостью, с которой спасают кого-то в трудный момент. Так было и с калиэлянами Игорем Стравинским и Полом Маккартни, новаторами в музыке, – их искусство побуждало многих проявлять больше смелости в жизни. Недаром именно калиэлянин Жан-Поль Сартр в своей философии экзистенциализма настаивал на «абсолютной свободе выбора», которой каждый должен уметь распоряжаться, и на обязательстве активно бороться за социальную справедливость. Когда в 1964 году ему вручили Нобелевскую премию, Сартр отказался от нее, шокировав знаменитую Стокгольмскую академию и напомнив всему миру, что быть заключенными в какую-то роль – даже если это роль нобелевского лауреата – совсем не так уж и хорошо.

Блестящие, всегда оригинальные, убедительные, воинственные и в то же время обаятельные и игривые, калиэляне легко добиваются успеха, если им удается просто ставить перед собой конкретные цели. В профессиональном плане главная опасность для них заключается в том, что их идеалы справедливости могут потускнеть; тогда их вольнодумство и чувство превосходства превратятся в неконтролируемую взрывную смесь: и калиэляне, как будто для них на свете ничего не важно, станут глупыми и бесполезными авантюристами или циничными скандалистами, которые сначала смертельно наскучат себе самим, а потом и всем окружающим. Нередко после того, как они встают на этот путь, типичные калиэлянские черты превращаются в диаметрально противоположные: в результате возникают психически нестабильные личности, которые постоянно оказываются в чрезвычайных ситуациях, и вместо того, чтобы оказывать помощь, должны сами просить ее – но увы, продолжают чувствовать себя слишком особенными, чтобы ее принимать.

Об этой последней опасности калиэляне обычно хорошо осведомлены: время от времени их посещают сомнения по поводу того, что их образ жизни рано или поздно окажется слишком экстремальным. Поэтому самые благоразумные вовремя защищают себя наиболее естественным образом: просто следуя порыву своего сердца, которое заставляет их выбирать в качестве спутника жизни человека уравновешенного, практичного, рационального, компенсирующего и, при необходимости, сдерживающего их беспокойство – конечно, не очень сильно (иначе они не выдержали бы этого!), но, по крайней мере, достаточно для того, чтобы дать калиэлянам возможность рассчитывать на безопасную посадку, когда они захотят вернуться на землю. К сожалению, многие калиэляне, все еще недовольные собой или находящиеся в поисках себя, склонны рассматривать эту свою потребность как признак слабости, поэтому обязывают себя избегать длительных романтичных отношений или сознательно выбирают те, которые быстро разочаруют их, чтобы было легче от них избавиться. Было бы лучше, если бы они пересмотрели эту свою точку зрения: на самом деле для калиэлян эмоциональное одиночество и ощущение нереализованности – это два состояния, где одно вытекает из другого. Даже Супермен-Кент, будучи холостяком, в конечном итоге страдает раздвоением личности: и кто знает, возможно, без всякого камуфляжа он стал бы еще более привлекательным и мог бы, наконец, решиться жениться на красавице Лоис Лейн, так сильно в него влюбленной.

Импульс, который рожденные в эти дни получают от своего Ангела, двигает их только в одном направлении – все время к новым и высшим порогам – к новым ахмами, сказала бы лэувиянка Анна Андреевна Горенко, создавшая свой псевдоним Ахматова на основе греческого слова «ахмэ», что значит «пик». Их разум и душа как будто оказались заперты в какой-то сфере и внезапно почувствовали, что она слишком узка для них; а когда успевают освободиться из этой сферы, они оказываются заточенными, как в тюрьме, в другой сфере, и все это повторяется снова и снова. Это сближает их с июньскими лаавиянами и особенно с калиэлянами: но в лэувиянах этот импульс сильнее, как сильнее и чувство глубокой тоски, в которую они впадают, когда по какой-то причине хотят или должны остановиться.

Когда они решают реализовать себя в политике, то часто сталкиваются с серьезными опасностями. Так случилось с Джузеппе Мадзини и Сальвадором Альенде: первый во время и после итальянского Рисорджименто неустанно выдвигал новые и более новаторские идеалы, и не только в Италии, но и по всей Европе, и почти всю жизнь пробыл в ссылке; а второй, когда ему удалось стать президентом Чили, начал серию смелых социальных и экономических реформ, за которые вскоре его убили.

Искусство же приносит лэувиянам удачу. Когда они выбирают себе художественные профессии, им гарантируют счастье как постоянный поиск новых идей, новых форм и проявлений себя самих и окружающего мира, так и вызовы, которые каждый новый проект бросает их таланту. Еще лучше, если их работы будут выделяться упорной смелостью, как у архитектора Антонио Гауди, выдающегося представителя каталонского модерна. Или как у Ричарда Баха – с совершенно лэувийскими названиями его романов: «Чайка по имени Джонатан Ливингстон», «Мост через вечность», «Далеких мест не бывает», «Дар крыльев», «Чужой на земле», «Вдали от гнезда» и т. д. Лэувияне выбирают темы, связанные с поиском свободы или с ностальгией по свободе, как Эрих Мария Ремарк в романе «На Западном фронте без перемен», или же связанные с неповиновением, трагедией или трагикомедией попавших в какую-то ловушку людей, как в фильмах Билли Уайлдера: «Туз в рукаве», «Бульвар Сансет», «Квартира», «В джазе только девушки».

С другой стороны, лэувияне, у которых не хватает таланта и настойчивости, чтобы стать художниками, в своем повседневном существовании неизбежно испытывают искушение почувствовать себя нереализованными и непонятыми и страдают от пропасти между рутиной жизни и своими стремлениями. Может случиться так, что, слишком увлекшись фантазиями, они будут уходить всё дальше и дальше в свои безмолвные и тайные миры, иногда болезненные, иногда маниакальные, но всегда меланхоличные и пронизанные вспышками жгучей зависти по отношению к тем людям, которые осмелились сделать больше них.

Они должны избавиться от этого чувства! В любом случае у них нет другого выбора: пока их умы полностью не затуманены и силы не погасли, они никогда не смогут смириться с тем, чтобы быть обычными гражданами. Пусть сделают решительный шаг, станут самими собой и выберут искусство: любая жертва в их творческой карьере будет в тысячу раз прекраснее и плодотворнее компромиссов, на которые они будут вынуждены пойти в противном случае.

Потребность преодолевать границы может также привести их достаточно легко в эзотерику, которая станет для них, прежде всего, новым источником тайн, которые нужно открывать и разгадывать. Так произошло с Колином Уилсоном, известным английским писателем, посвятившим более ста томов исторических исследований и художественных произведений неразгаданным тайнам и историческим легендам и достигшим мирового успеха с эссе под названием (какое совпадение!) «Аутсайдер». Лэувияне могут обнаружить в себе и склонность к философии, если будут относиться к ней как к вечному исследованию, борьбе с ограничениями познания и пределами мышления. Среди лэувиян-философов самым ярким является Джамбаттиста Вико, который представлял всемирную историю как циклическую эволюцию, то есть как бесконечное повторение фаз.

Проблема лишь в том, что при следовании своему призванию у лэувиян быстро сокращается количество знакомых, желающих их слушать: поскольку все, что касается творчества, они могут обсуждать только с другими художниками. Ну что ж, тем лучше: пусть не расстраиваются по этому поводу, пусть считают одиночество следствием собственной исключительности, то есть того самого источника их творческой смелости.

Буква Пе (פ) – иероглиф сексуальности, и слово пе в переводе с иврита обозначает «рот». В жизни пэхалиян (когда все идет хорошо) эти два значения проявляются одно за другим, в своеобразном эволюционном пути, который несложно описать в общих чертах, но с фазами которого пэхалиянам довольно сложно справиться.

Первая фаза – это как раз сексуальность: интенсивная беспокойная половая энергия, которую пэхалияне рано чувствуют в себе. Вскоре она принимает тревожные размеры в их внутренней жизни, и это смущает их и мешает, приводит к тому, что любая деятельность, которая не связана напрямую с эросом, кажется вторичной:

 
Мне не нужны ни уважение, ни слава,
ни что-либо еще тому подобное;
но мне нужна любовь,
 

как писал Джакомо Леопарди, величайший итальянский поэт XIX века. А поскольку пэхалияне обычно общительны, они с раннего возраста чувствуют потребность скрывать этот необыкновенный избыток сексуальности, и эта скрытность порождает в их душе чувство острой вины, которое будет мучить их гораздо больше, чем их сверстников. Очень часто это смятение выражается в стремлении к целомудрию, даже к желанию принять сан священника, как будто они ищут убежища от дьявольских искушений.

Вторая фаза начинается, когда пэхалияне осознают, что целомудрие дается им очень непросто. И тот, кто будет настаивать на нем, возможно, посвятив себя мистицизму, получит только один результат – невроз. Решение попытаться вести нормальную половую жизнь с одним или более партнерами также не приведет их к облечению. Секс останется для них манией (вспомните переживания Майка Тайсона). Чтобы казаться нормальным, скрывая этот факт от других и, возможно, даже от самих себя, пэхалияне должны научиться жить фиктивной жизнью, которая будет поглощать почти все ресурсы их интеллекта. К сожалению, большинство пэхалиян останавливаются на этом, заключенные в плен вынужденных отношений, невротической скрупулезности и безудержного стремления к совершенству. Они становятся раздражительными, обиженными, всегда грустны или саркастичны, неуловимы, как будто простая потребность в доверии превращается в их глазах во что-то очень опасное.

Третья фаза начинается, когда пэхалияне догадываются, что невозможность полностью удовлетворить свое основное побуждение может быть на самом деле не проблемой, а выходом: их страдания возникают из-за заблуждения, что только сексуальные действия могут и должны помочь им израсходовать всю ту огромную энергию, которую они ощущают внутри себя. Сексуальность может выражать себя по-разному. Можно, например, трансформировать эту энергию и перенаправить ее на достижение другой цели – как турбины электростанции преобразуют кинетическую энергию водопада в электричество.

Это преобразование происходит именно через «рот»: наиболее развитые пэхалияне становятся великими ораторами. Необходимо только, чтобы им помогли какие-то внешние обстоятельства: то есть должно возникнуть какое-то препятствие, которое помешает им использовать их энергию исключительно для сексуального удовлетворения. Это может быть несчастная или трудная любовь либо профессия, которая заставит их путешествовать или потребует от них периода полной отдачи – как это было с Антуаном Сент-Экзюпери, чья профессия авиатора сделала проблематичными любые узы привязанности, или с Исааком Бабелем во время его службы в Конной армии.

В начале этого преображения пэхалияне приобретают сильную способность убеждать любого, кто имеет с ними дело: как будто их сила соблазнения, и без того огромная прежде, возрастает по мере их освобождения от сексуальных целей. Потом сублимируется их психологическая проницательность, которая так хорошо служила им, когда они просто ухаживали за кем-то: теперь она превращается в мудрость, а также в настолько сильную эмпатию, что они начинают прекрасно понимать настроения и мысли всех своих собеседников. А пэхалияне, идущие еще дальше, сублимируют также свое природное очарование, которое преображается в подлинную харизму лидера в любой сфере деятельности, какую бы они ни выбрали. Вместо того чтобы очаровывать партнера, они гипнотизируют толпы: так было с принцессой Дианой, ставшей мировой звездой только после развода; или они ведут целый народ к новым целям: поэтому вполне вероятно, что именно бурная семейная жизнь пэхалиянина Генриха VIII (шесть несчастливых браков, две обезглавленные жены) помогла ему найти силы отделить Англию от католицизма и основать новую церковь.

Пэхалияне, еще не достигшие третьей фазы, могут усомниться в том, что им необходимо отказываться от своих любовных мечтаний, чтобы добиться успеха в других областях. Но эти их мечты, повторяю, слишком необъятные и вынуждены остаться миражами; с другой стороны, речь вовсе не идет о самоотречении от удовольствий, а лишь о том, чтобы увидеть несоответствие между их потребностью и тем, что может предложить им любой партнер.