Текст книги "Геопоэтика. Пунктир к теории путешествий"

Масаи Крыма и Галиции[24]24
  Опубликовано в киевской газете «24» в мае 2008.


[Закрыть]

Однажды мой знакомый художник высказал в беседе за коньячком довольно странную мысль. Я, заявил он, никогда не был в Танзании и Кении, но считаю их самыми прекрасными странами на свете. О, эти прерии! О, кратер Нгоро-Нго-ро! О, снега Килиманджаро! Я хотел бы там жить и умереть… Только как сделать так, чтобы там не было, как бишь их, масаев? Терпеть их не могу!

Я порекомендовал ему всё-таки туда съездить. Мол, пообщавшись с масаями лично, ты увидишь, какие они классные ребята. Увы, советом он не воспользовался и в результате окончательно спился.

Мне вспоминается этот диалог, когда я встречаюсь в поездках с не всегда адекватными представлениями друг о друге жителей юго-востока и запада Украины. От галичан иногда приходилось слышать: ни за что не поеду в Крым – меня там просто кокнут за то, что говорю по-украински! То же самое, но ровно наоборот, говорят порой мои земляки-крымчане.

Недавно мы с коллегами-гуманитариями провели в Киеве, в рамках Форума издателей, круглый стол на тему «Что нам делать с этим Крымом». Ближе всего к корням больной проблемы, по моему мнению, оказался писатель Сергей Жадан, отметивший, что в современной украинской литературе пока что не очень много текстов, связанных с Крымом. А вот русская литература, в силу объективных курортных нюансов имперской истории, подобными текстами буквально переполнена. Двухвековая связь полуострова с русской историей и культурой – одна из главных причин, по которым Крым зачастую воспринимается украинской ментальностью как нечто чужеродное.

И что же делать?

Во-первых, наверное, крымчанам и галичанам хорошо бы почаще бывать в гостях друг у друга. Узнать и полюбить друг в друге, так сказать, взаимных масаев было бы не только неплохо, но и просто необходимо.

А во-вторых, хорошо бы украинским писателям привозить из Тавриды побольше текстов, связанных с полуостровом и его жителями. Поскольку литераторы наводят мосты гораздо лучше, чем политики.

Натуральные НАТОвцы[25]25
  Опубликовано под названием «Острова везения» в киевской газете «24» 14.07.2008.


[Закрыть]

Меня всегда огорчает, когда коллеги не видят и не осознают растущих отличий между россиянами и украинцами. Например, почему Украина (в лице хотя бы её лидеров) стремится в НАТО, а Россия – не очень?

Для объяснения удобна старинная теория геополитики. Концепция простая. Нации делятся на два мало симпатизирующих друг другу типа: атлантические (морские) и евразийские (сухопутные, континентальные). Первые живут в странах с длинным побережьем и склонны к мореходству, вторые морям доверяют не очень, а обожают родные равнины и степи. Скифы, скажем, считали греков за их страсть к мореплаванию суицидалами и идиотами.

Мне возражают: где же отличие на карте? Вон, у России побережье – практически весь Северный Ледовитый, и Белое море, и Балтийское, и Охотское, и Чукотское, и немножко даже Чёрного с Азовским. А у Украины – только два последних. Тогда я задаю встречный вопрос: а как дела у той и другой по ключевому вопросу – островному?

В украинской истории есть остров центральный и сакральный – Хортица на Днепре, где зарождалась казачья вольница. А какие известные острова у россиян, кроме скандальных Курил? Соловки. «Архипелаг ГУЛАГ»… Книга Чехова «Остров Сахалин» – о несчастьях каторжан. А если и есть хорошие острова в литературе, то все они (особенно теперь) иностранные: «Остров Сокровищ», «Таинственный остров», «Остров Крым»…

Когда обнажаются эти геополитические различия? Конечно же, во время «островных» скандалов. Напомню, что китайцы (которые вообще – евразийцы в квадрате) спорный с СССР остров Даманский на Амуре присоединили к своей территории, засыпав пролив между ним и своим берегом. Ту же тактику – превращение отпавшего хвоста в добавочную порцию спины – применяли россияне в памятной «войне нервов» за Тузлу в 2003 году. «Тузла – продолжение континента!» – был их мессидж, и спешно строилась дамба-перемычка. «Нет, остров!!» – настаивали украинцы. И, как известно, настояли. «Воссоединения Тузлы с Россией» не получилось.

Конфликту этому, если кто не помнит, предшествовал другой, украинско-румынский – вокруг острова Змеиный. Румыны заявляли, что это просто скала (а значит, украинские территориальные воды начинаются ближе к Украине). Упёртые украинцы утверждали, что – остров! Закончилось всё аналогично.

Отстаивать акватории, превращая недоострова в острова – уловка прирождённых атлантистов. Соответственно, всё меньше сомнений и в отношении сегодняшней России, где вместо пионерии пробуют ввести движение юных евразийцев.

И какой же вывод, интересуются коллеги. Коли атлантисты, так пора в Северо-Атлантический блок? Но я не политолог, чтобы давать сомнительные советы. Ну разве что – подождать немного. Хотя бы одно поколение.

Всё ведь не так однозначно. Вот пол-Украины бережёт свои евразийские симпатии. А ваш автор – специалист по островам – за 12 лет жизни в Москве дошёл до патологии в своём оголтелом атлантизме. Сидишь за компом и мечтаешь – слетать в отпуск на какую-нибудь банановую Хортицу.

Раскрась карту[26]26
  Опубликовано в «Русском журнале» 28.06.2012 в авторской рубрике «Геопоэтика».


[Закрыть]

С точки зрения классической имперской идеи, географическая карта империи должна быть раскрашена, по возможности, равномерно в немногие цвета. В идеале, в один цвет.

Речь, конечно, о карте не экономической (регионы должны отличаться хотя бы от центра, своей хозяйственно-административной зависимостью), но как минимум о карте социокультурной. Это та же фундаментальная идея, на которой основан анекдот про кубик Рубика для прапорщиков, «монотонный и монолитный». Однако, если вдуматься, любой цвет, будучи равномерно размазанным по карте, превращает территорию в гигантское слепое пятно, ослабленное информационное поле. Всякая её часть становится неразличимой на фоне других, лишая систему, в конечном счёте, стратегической управляемости. Возможно, именно таким образом в природе империи заложен эмбрион её разрушения, – либо преображения в нечто хотя бы не совсем имперское.

Если преображение исторически неизбежно, то забота о сохранении империи в её классическом виде не имеет практического смысла. Разумнее заботиться о том, чтобы избежать деструктивной, катастрофической фазы.

Как это сделать, как странам и территориям максимально органично и бесконфликтно перейти в постимперский XXI век – из, по сути, так и не закончившегося для многих из них имперского XIX-го, рассказывает вышедшая только что в Петрозаводске книга карельского публициста и исследователя Вадима Штепы «INTERREGNUM. 100 вопросов и ответов о регионализме»[27]27
  Вадим Штепа. INTERREGNUM. 100 вопросов и ответов о регионализме. Петрозаводск, 2012.


[Закрыть]. Штепа – один из лидеров и концепторов российского интеллектуального движения за культурное самоопределение регионов, автор в том числе культовой книжки «RUТОПИЯ» (2004).

«Если бы британское правительство в своё время признало культурно-экономическую автономию Ольстера, а испанское – Страны басков, многолетних конфликтов удалось бы избежать», – рассуждает автор, и под этим углом читатель может попробовать взглянуть на проблемы других территорий и государств. Например, на решительно отвергнутые два десятилетия назад Грузией шансы сохранить пресловутую территориальную целостность, или на нынешние шансы потерять Крым и Донбасс для Украины, пробующей нивелировать культурное разнообразие своих земель.

В книге рассматриваются важнейшие параметры, особенности и аспекты регионализма – его история, философия, цели, его политические, экономические, культурные ракурсы, взаимоотношения с другими политэкономическими, социокультурными концепциями и феноменами, такими как империализм, мировой кризис, национализм и т. д. Среди ключевых слов – глокализация, фрагмеграция (пока что менее известный неологизм от американского политолога Джеймса Розенау). Построена книга по классической схеме катехизиса: вопросы/ответы; их число (наименьшее из трёхзначных) – это прожиточный минимум, вряд ли способный полностью удовлетворить мало-мальски пытливого читателя: так, у автора этих строк по ходу чтения возникла ещё масса вопросов, с которыми остаётся только обращаться к автору книги… Либо ждать выхода следующего её издания, «расширенного и дополненного».

Проблематика книги настолько актуальна и свежа, что хотелось бы поскорее увидеть, по большому счёту, нечто вроде объёмной «Энциклопедии регионализма», возможно даже многотомной – максимально широко раскрывающей эту проблематику как в применении к российским и постсоветским регионам, так и к мировому контексту в целом. Процессы и феномены, о которых пишет Штепа, представляются абсолютно универсальными. Поэтому изучение исторического опыта самых отдалённых земель и стран, осмысление сделанных другими ошибок повысит нам шанс не наступить на объективно лежащие перед нами, успешно опробованные другими, но для нас пока неразличимые грабли.

Сравнение с катехизисом можно доводить до предела, раскрывая суть регионализма как потенциальной новой светской религии: недаром он приобретает с каждым годом всё больше приверженцев во всём мире. При этом в рамках гиперцентрализованной России, лишь номинально носящей название Федерации, идеология регионализма выглядит на первый взгляд утопической. И всё же есть в ней достаточная доля прагматизма, чтобы не сомневаться в перспективности реализации этих идей и на наших, в том числе, просторах.

Другое дело, что идеологу имперскому, бдящему о сохранении мессианской роли Центра и, соответственно, безликости и провинциализма периферии, эта книга может напомнить знаменитые инструкции по изготовлению взрывчатки в домашних условиях. Правда, для того, чтобы усмотреть в книге некий коварный умысел, подрыв устоев и т. д., её нужно не открывать и не читать. Ибо автор всесторонне рассматривает в ней политические последствия регионалистского процесса: в норме, процесс этот приводит не к сепаратизму, а к более гармоничному перераспределению между регионом и центром информационных связей и векторов управления. Регион, обретающий собственное уникальное лицо, наращивающий степень своей суверенности и автономности, избавляется от мотивов к изменению своего политического контекста. Обретение более равноправных и жизнеспособных взаимоотношений с центром и с другими регионами автоматически снимает такую опасность.

Главная мысль книги: разнообразие региональных идентичностей, социокультурное (и мифологическое, добавим от себя) многообразие территорий – это очень хорошо. Пример державы, оставшейся империей, но с постимперским многоцветием регионов, это США. Живя вдалеке, в России, мы понимаем, чем отличается, скажем, техасец от нью-йоркца или обитателя Кремниевой долины. Сможет ли навскидку сформулировать американец, даже столичный и продвинутый, чем отличается москвич от жителя Комсомольска-на-Амуре – вопрос!

Ещё один, важный для XXI века, аспект метафоры «слепого пятна». Если имперская идеология и практика превращает карту империи в монохром, со временем всё менее интересный с туристической, в том числе, точки зрения, то регионализм – это здоровый и естественный способ эту карту раскрасить. Сделать её интригующей как для обычных отдыхающих, так и для профессиональных путешественников. А туризм, напомним – один из важнейших сегодня, и тем более в перспективе, бюджетонаполняющих факторов, даже для такого гиганта, как Россия.

Человечество становится всё более мобильным не только в плане работы, но и в плане отдыха, и в будущем станут выигрывать не только те страны и регионы, которые смогут более эффективно привлекать извне необходимую рабочую силу, но и те, кто сумеет приманить больше иностранных туристов. Это один из способов, в терминологии Штепы, «продавать родину»: необходимым для региона ценным специалистам, инвесторам, туристам… «Наука регионалистика, оформляющаяся лишь в последние десятилетия, набрасывает контуры новой эпохи великих географических открытий», – утверждает автор книги. – «Только теперь это уже не буквальное «расширение земель», но интенсивное углубление их смыслов». Регионализм обладает тонкими функциями фотошопа, которые позволяют бледный туманный пейзаж, выталкивающий из себя зрителя, превратить, наоборот, в феерически привлекательную картинку, неодолимо затягивающую внутрь.

Механизм этого расцвечивания прост, Штепа называет его «историческим творчеством». Необходимо высвобождать креативную энергию масс, поддерживать факторы, способствующие формированию региональной идентичности и усилению яркости территориального образа (то, что называется ребрендинг), исторические изыскания, культурные эксперименты, общественный диалог на эти темы. В 90-е автор этих строк использовал для обобщения этих процессов термин «геопоэзис» (буквально «землетворчество»)[28]28
  См. статью «Основной вопрос геопоэтики» (доклад на Первой конференции по геопоэтике).


[Закрыть], или «культурное самоопределение территорий». Регионализм и геопоэтика, собственно – две стороны одной медали, сопрягающиеся приблизительно как социология и мифология, как физика и метафизика.

Безусловно главными среди действующих факторов «исторического творчества» являются, во-первых, энтузиасты-краеведы, фанатики региональной истории, с наслаждением выкапывающие из архивов, фольклора и местных сплетен всё самое интересное и необычное, реактуализирующие локальные мифы, что в итоге наращивает уникальность образа данной территории и самоощущения её жителей. А во-вторых, кураторы-пассионарии, изобретатели новых фестивалей и других артистических, социально-экономических, научно-исследовательских и прочих проектов и событий.

«В целом уже можно констатировать появление целого слоя новых региональных романтиков (иногда называющих себя «практикующими краеведами») – которые являются предвестием будущих политических изменений», – пишет Вадим Штепа. – «Они остро чувствуют и сами создают новый регионалистский дух времени (Zeitgeist), вдохновляя многие творческие группы – сибирские, поморские, ингерманландские и т. д. Фактически они начинают новую эпоху регионального искусства – не в архаично-провинциальной манере, а созвучно с актуальными трендами глокализации».

Остров Армения
(геопоэтика аскезы)[29]29
  Опубликовано в «Русском журнале» 01.11.2012 в авторской рубрике «Геопоэтика».


[Закрыть]

Первое чувство при первом визите в Армению два года назад, на Форум переводчиков и издателей – болевой шок. Казалось бы – переизбыток солнца, загадочные, плавные фрактальные структуры холмов и горных цепей, галактические контуры Арарата, ангельски прекрасные женские лица и чертовски интеллектуальные мужские, разноцветье трав и древесных крон. Но на фоне этого – паническое тиканье в висках: С т р а н а б е з м о р я!.. Первая мысль, схватившись за голову: «Боже! Как они с этим живут?..»

ТРАВМА

Страдает ведь прежде всего экономика, страна почти обречена на бедность: нет морской торговли, нет морского транзита, нет морского туризма. Но последнее имеет и психологическое измерение: отсутствует душеспасительная морская эстетика и духоподъёмная морская экзотика…

Нет коралловых рифов – кроме, быть может, неузнаваемых, миллионолетними тектоническими процессами вознесённых на плоскогорье, древнейших рифовых отложений. Нет пальм, поскольку климат континентальный и они не выдерживают здешних зим. Нет флота, кроме разве что катеров на горном озере Севан да водных велосипедов на лесном озере под Дилижаном.

Это, конечно, сугубо личное. Старый моряк и, вроде бы, путешественник, в свои 47 умудрился впервые оказаться в государстве с исключительно сухопутными границами. И сразу впал в непривычную депрессию, помешавшую полноценному восприятию страны с первого захода.

Травма, однако, больше говорит не о стране посещения, а о странностях посетившего. Если раньше никогда не бывал в чисто материковых государствах – значит, сам подбирал такие маршруты. Ни Монголии, ни Венгрии, ни Боливии, ни Мали… Значит, просто подсознательно боялся этой травмы. И что это за путешественник, который всегда выбирает самый комфортный и безболезненный путь?

ПРО ЕКТК

Для того и нужны путешествия, чтобы больше узнавать о себе самом… И всё же в этом ощущении было что-то объективное. Когда решился поделиться им – сейчас, во второй приезд – с местными, отзыв был сочувственный и меланхолический. Обаятельный молодой литератор Армен N. произнёс следующее.

«Да, это проблема. Здесь многие так считают. Мы так и говорим: мы, армяне, потому и такие несчастные, что у нас нет моря!»

Несчастных лиц в Армении за два путешествия встретить не удалось. Но писатели умеют – и учат уметь – читать между строк, им всегда хочется верить.

Первая ответная эмоция: украсть для Армении море! Прорыть подземный ход хотя бы к Каспийскому, а ещё лучше к Чёрному или Средиземному. Пропустить, как было принято у фантастов (а ещё у брежневских прожектёров), нитку море-провода под поверхностью соседних стран. Перекачать сюда хотя бы пару заливов и лиманов. Превратить часть государственной границы в эффектное скальное побережье, в гроты, фиорды и пляжи. Или по-другому (если море не идёт к нам, то мы идём к нему!): поднять территорию на домкраты, как перемещают старинные здания и мосты, отвезти по передвижным рельсам на тёплое индоокеанское мелководье, на любимые банки Маскаренского плато. Был бы прекрасный, открытый всему миру остров Армения… Геопоэтика позволяет опровергать и отменять не только геополитику, но и саму Географию. Правда, при этом может сама превращаться во что-то другое, как в данном случае в талассопоэтику.

Первая здравая кураторская мысль: вывозить, на какое-то время, хотя бы местных поэтов (у прозаиков и художников, теоретически, иногда бывают собственные деньги) на мировые побережья. Ещё не проект, но уже почти концепция. Сразу представил себе боевую спецгруппу армянских поэтов-аквалангистов, пробирающихся к Майами-Бич из глубины, через заросли морских анемонов и морской капусты.

АСКЕЗА

Но ведь никакой катастрофы, возразят мне, в отсутствии морских границ нет, и быть не должно. Более того, материковость страны может быть преднамеренной, концептуальной, сохраняться и воспроизводиться в менталитете её жителей и выходцев из неё. Аборигены Скифии считали мореходов-эллинов сумасшедшими и смеялись над их любовью к Талассе. Почему страна, не имевшая моря, должна по ней тосковать?..

Сухопутная Бельгия в эпоху колониализма завоёвывала в Африке, согласно каким-то своим предпочтениям, не окраины материка, а именно сердцевину. Проекцией имперской Бельгии на Чёрном континенте стало – в метафизическом плане – Сердце Тьмы, а в физическом – большое Конго, явно по случайности сохранившее крошечный, тесный выход к Атлантике.

Но у Армении-то, как раз, на самом деле прежде было море! И даже два, если не три – те самые Каспийское, Чёрное, Средиземное. Незадолго до Рождения Христова завоеватель Тигран Великий расширил страну, добыл для неё выходы к бассейну Мирового океана – на полтысячи с лишним лет. А после распада Великой Армении долго сохранялась, под именем Киликии, её средиземноморская часть. Отсюда эта память и эта тоска, эта фантомная боль.

Мне кажется, что отсутствие реваншистских амбиций по возвращению своих давних приморских земель – разновидность аскезы, подлинного самоограничения. Полузаметное, равномерное страдание без моря, если таковое страдание действительно имеет место – формирует, воспитывает определённым образом национальный дух. Аскеза становится залогом внутренней силы. Армянин, оказавшись в диаспоре, демонстрирует зачастую если не повышенную энергию, то повышенную выживаемость и жизненную прочность. Я стал усматривать признаки этой плодотворной аскезы в разных особенностях мира маленькой армянской метрополии.

ХРАМЫ И АЛФАВИТ

Второй мой визит в Армению был связан с проектом «Литературный Ковчег». Двадцать с лишним писателей из 17 стран Евразии путешествуют полмесяца по армянской части безбрежного Армянского нагорья, ежедневно посещая новые церкви, монастыри и музеи. Я сейчас не о том, что настоящий, идеальный фестиваль должен быть максимально приближён к экспедиции, и отпускать своих участников на родину полупарализованными от зашкаливающих восторгов и информационной перегрузки, выжатыми, как лимон. Я о том, что армянское христианство в своём классическом виде демонстрирует всё ту же аскезу.

Эти полуторатысячелетние храмы, лишённые каких-либо украшений, с голыми каменными стенами и потолками, иногда просто вырубленные в цельной скале, олицетворяют собой беспримесную духовность, не замутнённую декоративными излишествами и роскошью. Если хотя бы метафорически верно старое детское сравнение храма со звездолётом или космопортом, то можно предположить, что золото и всё прочее утяжеляет корабль, мешает ему взлететь…

А ещё – армянский алфавит. Четверть века назад, в первой своей научной командировке, я работал месяц на побережье Абхазии, и в течении однодневной поездки в Тбилиси, за какими-то подписями и печатями, выучил грузинский алфавит. Разгадка молниеносности, возможно, в делах сердечных: про азбуку меня консультировала юная тбилисская певица Ната, которую необходимо было сразить своими якобы уникальными способностями. Подобных лингвистических блицкригов больше не повторялось, во всяком случае алфавит армянский мне так до сих пор и не дался.

Как заметил полвека назад Андрей Битов, эти буквы – словно каменные. Они так похожи на клинопись, – слегка сглаженную наклоном руки резчика в сторону первого в истории курсива. Но главное, что поразило меня сейчас (долго же до меня доходило!) – это армянского алфавита труднодоступность. Буквы, подаренные Месропом Маштоцем своему народу, гораздо сильнее похожи между собой, чем буквы других созданных им алфавитов, албанского и грузинского. Они рябят и сливаются в глазах непосвящённого, со всей очевидностью показывая, что смысл текста по-настоящему зашифрован. Различение литер требует дополнительных усилий. В других культурах, во всяком случае в современных, ничего похожего нет.

Я спрашивал армян об этом. Никто не согласился со мной. «Ничего страшного, – говорят. – Мы с детства это различаем и читаем…» Но законно предположить, что человек, в раннем возрасте преодолевший этот психологический барьер, а потом всю жизнь усиленно концентрирующий внимание для восприятия информации, получает некоторую дополнительную интеллектуальную закалку, приподнимающую его над теми, кому читать на своих языках легко и вольготно.

ВПЛОТНУЮ К НЕДОСЯГАЕМОМУ

В Библии Армения возникает, в том числе, под именем страны Арарат. Первый покоритель библейской высоты капитан Ной – национальный герой армянской мифологии и, пожалуй даже, официальной истории. Гора Арарат изображена на государственном гербе Армении. Но для граждан Армении посещение даже подножья своей геральдической горы сильно затруднено. Гора Арарат уже достаточно давно расположена в другом государстве.

У украинского писателя Юрия Андруховича есть эссе, совсем о других вещах, с суггестивным заглавием «Вплотную к недосягаемому». Словосочетание, предельно точно выражающее взаимоотношение армян и армянской национальной горы.

Существует догадка, что именно величественный, космический гигант Арарат впервые породил у людей образ и идею недосягаемого и непостижимого Бога. Однако поскольку Арарат состоит из двух раздельных вулканических пиков, основой он мог послужить скорее для дуалистических культов. Но актуальный спор о том, какая из вершин, более высокая и гладкая, или более низкая и острая, соответствуют мужскому, а какая женскому Богу, можно оставить теологам и культурологам.

А вот в том, что Арарат стал для армян труднодостижимым, видится большой религиозный и философский смысл. Для жителей других стран это туристический и альпинистский объект, Гора Ноя, Гора Боли или просто Кривая Гора. Для жителей Армении это их главная и священная гора, которая им не принадлежит. Почти предельная, совершенная в своей многозначности аскеза.