Текст книги "Приспособление/сопротивление. Философские очерки"

Свою силу (то, что было названо Другим-для-себя) слабые здесь и сейчас нередко черпают либо из прошлого, либо из того, что выдается за вечное. Нет свободы, кроме сопротивления не нами насаждаемым правилам, но оно само же и закрепощает себя, нуждаясь в сторонней поддержке. Очень часто то прошлое, которое недовольство данностями, зовет себе на помощь, запечатлевается в мотивах крови и почвы. Так, Эрнсту Никишу, как и многим его современникам, людям 1920‐х годов, было мало одной классовой борьбы – ее напряжение должна была нарастить этническая солидарность, уходящая, понятно, корнями в старину. Непосредственным поводом для национал-большевизма Никиша был «диктат Версаля», делавший, как декларировала статья «Борьба немецкого человека» (1925), Германию без вины виноватой105105
  Niekisch E. Widerstand / Hrsg. von U. Sauermann. Krefeld: Sinus-Verl., 1982. S. 23–33.


[Закрыть]. Поражение немцев в Первой мировой войне мешало различать классовую обездоленность и обиду, переживаемую целой страной. Но Никиш распространил свое представление о сопротивлении народа капитализму на любое общество, мотивируя это тем, что буржуа повсюду «вредитель», сотрудничающий в своей земле с врагом («Эпоха классовой войны», 1933)106106
  Ibid. S. 171–183.


[Закрыть]. Карл Шмитт вполне резонно поставил в «Теории партизана» (1963) успех иррегулярных вооруженных действий в зависимость от того, что они имеют «теллурический» характер – ведутся самоорганизующимися группами сопротивления внешнему или внутреннему противнику на родной, издавна и близко знакомой воинам территории. В преддверии эпохи больших войн и кумулятивных революций сопротивление связал с arché Жорж Сорель. Острым чутьем угадав нужду протестных движений в опоре на минувшее, он определил в «Размышлениях о насилии» (1906) идейный фундамент генеральной стачки как миф, бывший, с одной стороны, императивным для архаического общества, а с другой – показывавший сущее в становлении и таким образом напрашивающийся в прототипы для пересоздания мира.

Апеллирование восстающих против заведенного социокультурного распорядка к вечному имеет в виду освятить протест, вывести его за пределы исторического времени так, чтобы он стал санкционированным извне всего лишь человеческой созидательности, проникнувшись сверхъестественной энергией. Привлечение в пособники возмущения неиссякаемой, запредельной нам силы предполагает, что отваживающиеся на сопротивление будут трактовать себя в качестве земных избранников Всевышнего, в роли единственно праведных. В обратной связи с покровительствующим трансцендентным избранничество придает ему образ единоначалия. Разгадка монотеизма в том, что он порождается протестным сознанием107107
  К протестному характеру монотеизма ср.: Assmann J. Die Monotheistische Wende // Historische Wendeprozesse: Ideen, die Geschichte machten / Hrsg. von K. E. Müller. Freiburg; Basel; Wien: Herder, 2003. S. 44–71.


[Закрыть], учреждающим религию обособленных коллективов, апроприирующим Бога (и предрасположенным вследствие этого к дальнейшему усугублению протеста в идее Богочеловека Христа). Из египетского пленения в Ветхом Завете освобождается народ, наследующий в своей религиозной привилегированности Аврааму, которого Бог предпочел всем прочим смертным, заключив с ним один на один договор, обещавший ему и всему его роду заступничество за исполнение божественных заповедей. Обращение к вечному отнимает безусловную силу у мирской власти не в ее феноменальности, а как у таковой. Возрожденческое реформаторство, как его преподнес Мартин Лютер («О светской власти», 1523), настаивало на том, что Бог не дозволяет никому править душой, кроме себя одного. Вместе с тем спиритуализация сопротивления вызывает у его застрельщиков осуждение чисто социального передела власти, что Лютер огласил в памфлете, требовавшем беспощадного подавления крестьянского восстания («Против грабящих и убийственных банд крестьян», 1525). Антисемитизм Лютера («О евреях и их лжи», 1543) проистекал из конкуренции, в которой реформаторская апроприация Бога старалась принизить ту, что была предпринята в Моисеевом Пятикнижии. Сопротивление, берущее в союзники вечное, имеет тенденцию представлять себя как инкорпорирование потустороннего, божественно-высшего в посюстороннем, человеческом. Такая репрезентация горнего в дольнем формирует сингулярное мистическое тело: индивидуальное или – в практике сектантов – коллективное. Мистик отвергает сразу и мирскую, и институционализованную в церкви власть над своей обóженной, преображенной (экстатически или аскетически) плотью. По Майстеру Экхарту, учившему в конце XIII – начале XIV века, каждый по отдельности из людей может воспринять в себя Бога, поскольку Тот единственен (проповедь «Deus unus est»), для чего человек обязан обнищать Духом, избавиться от всего собственного, дабы стать вместилищем непостижимого и несказуемого («Beati pauers spiritu…»)108108
  О мистике как «антиавторитарной религии» см. подробно: Sölle D. Mystik und Widerstand. «Du stilles Geschrei». Hamburg: Hoffmann und Campe, 1999.


[Закрыть].

Выдвинутая в 1923 году в пику расчетам Коминтерна на мировую революцию идея Сталина о возможности построения социализма в отдельно взятой стране впитала в себя и секуляризовала опыт русского мистического сектантства109109
  Общий очерк мистических сект в России см. в: Эткинд А. Хлыст: Секты, литература и революция. М.: Новое лит. обозрение, 1998.


[Закрыть] и православного исихазма, исповедовавшего убеждение в персональной способности человека к обóжению. Как обмирщение религиозных исканий сталинский тезис не шел вразрез с марксизмом. Библейская мысль о Божьих избранниках была перенесена Карлом Марксом на класс пролетариев, которому предстояло, как было заявлено уже в «Критике гегелевской философии права» (1843), решить общечеловеческую задачу по предоставлению всем и каждому свободы волеизъявления. Функцию Всемогущего переняла у Маркса история, отдающая позицию гегемона то одному, то другому классу и в конце концов долженствующая вознаградить тех, кого она всегда обездоливала, – трудящихся. Панхрония смещается в этой историзованной картине мира в будущее – в то бесклассовое общество, которое свободный труд сделает не нуждающимся в изменениях. Антонио Негри эксплицировал устремленность марксистской философии к вечному, определив цель проповедуемой ею революции как «восстание против измеряемого времени»110110
  Negri A. Time for Revolution / Transl. by M. Mandarini. N. Y.; London: Continuum, 2003. P. 118 (цитируемый текст Негри написал в 1980–1981 годах в тюремном заключении).


[Закрыть] подневольной работы и рынка. Марксизм вырос в новую светскую веру, потому что позволил своим многочисленнейшим адептам плавно перейти от иудеохристианской религии, на которой они – поколение за поколением – были воспитаны, к зачарованности фатумом истории, развертывающейся в классовой борьбе ради того, чтобы умиротвориться в социальной недифференцированности. Раз носители вечного сражаются с всего лишь преходящим, они облекают себя полномочиями на насилие, каковое – с их точки зрения – не более чем выявляет принужденность к смерти тех, кому она предназначена историей. Как писал Лев Троцкий, «красный террор есть орудие, применяемое против обреченного на гибель класса, который не хочет погибать»111111
  Троцкий Л. Терроризм и коммунизм [1920]. СПб.: Азбука-классика, 2010. С. 72.


[Закрыть]. Сеющая террор диктатура того же происхождения, что и нуминозный Бог, из своей вечности не позволяющий тварным существам забыть о том, что они смертны.

Ориентация сопротивления на будущее сводит на нет его разницу с оттуда отправляемой властью. Многие гражданские инициативы не приобщаются прошлому или вечному, разыгрываясь в расчете на то, что эти начинания сделают меньшинства соучаствующими в правлении обществом. Сопротивление заимствует тогда силу из источника, в котором она непосредственно выказывается, и отождествляет себя с актуальной властью в качестве ее потенциального дополнения. Успех подобных политико-социальных движений (советского диссидентства или антимилитаристских протестов в США и в Западной Европе в 1960–1980‐х годах) полностью зависит от того, будут ли они поддержаны господствующими элитами. Верхушка общества принимает предложения миноритариев в тех случаях, когда в ней назревает нужда в новом шаге в будущее, в проведении реформ, вследствие которых сопротивление, оказываемое власти, опознаётся и потребляется в качестве резерва таковой (как то произошло с диссидентством в период горбачевской перестройки). Преступное сопротивление обществу выступает на этом фоне таким поведением, которое заведомо не нацелено на то, чтобы стать синархией, послужить добавкой к существующей власти. Если гражданские инициативы направлены на изменение социального договора, то криминальные действия – на его упразднение. Преступность – альтернатива и параллель к властным инстанциям, диктат без согласия на то противной стороны, не сила слабых, а сугубо разрушительный порыв, не находящий основания вне себя. Криминальность, захватывающая законное правление, означает исчерпание его визионерства, способного увлечь за собой общество, быть базисом договора с ним.

Антиципируя ли властвование в безвластии, рекрутируя ли себе в помощь прошлое и вечное, сопротивление учреждает временный режим, который можно было бы назвать Другим чрезвычайного положения. Перетолковывая децизионизм Карла Шмитта («Политическая теология», 1922), Агамбен усмотрел в чрезвычайном положении не особый вид правопорядка, а воцарение аномии, созидание правового вакуума («Homo sacer II.1», 2003)112112
  Цит. по: Agamben G. Ausnahmezustand / Übers. von U. Müller-Schöll. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 2004.


[Закрыть]. Сопротивление отдифференцировано от понятых так крайних мер в том плане, что не отбирает у граждан их права. Напротив того, оно зовет к расширению правовой системы, с тем чтобы та учитывала интересы наименее интегрированных в ней слоев общества и не допускала бы слишком разительного социального неравновесия (допустим, на расовой основе в случае борьбы против сегрегации или на сексуальной, если мы имеем дело с выступлениями, ратующими за признание однополых браков). Но в то же самое время протестный порыв, как и аномия, ввергает номос в кризис, вводя в него неопределенность, которую Агамбен считал показателем чрезвычайного положения. Шкала кризиса, вызываемого сопротивлением, имеет множество степеней. Он минимален, когда слово берет парламентская оппозиция, не претендующая на то, чтобы сейчас же подменить собой действующую власть с ее экзекутивной и легислативной доминантностью. Своего максимума кризис достигает в революциях, свергающих ancien régime. Они обычно воспринимаются прежде всего как аномия и хаос, но такой подход к ним поверхностен – их конструктивная сущность (деструктивных ноуменов не бывает, разрушение лишь феноменально) состоит в том, что они являют собой род плебисцита, утверждающего примат права человека на свободу воли над юридической нормой. Революции – народный суд над законом (главенствующим в обществе и потому всегда поощряющим главенство в нем одних над другими). Чрезвычайное положение объявляют те, кто пытаются подавить революцию, и те, кому она делегирует руководство обществом, кому приходится использовать власть для исключения из правового поля опасных для наступающего социостаза групп населения. Революции истинны, помимо своего идейного содержания, как выражения совместной воли бытующих к самовластию, к власти всех над самими собой, как антропоонтологический номос – вершина изономии. В известном смысле истинно также любое сопротивление – не в явственности своих требований, далеко не всегда оправданных, но в своей абстрактной предпосылке, отрицающей условность человеческого инобытия, конвенциональность социокультурных установлений.

Приспособление и сопротивление строго оппозитивны в языке, но на деле линия фронта, разделяющая их, размыта, подвижна. Социально-политические перевороты совершаются теми, кому, по прежде данному определению, не хватает бытия, то есть лицами, полагающими, что их конформизм не находит себе подходящей обстановки. Массовое революционное сопротивление режиму имеет в виду перерасти в будущем при своем успехе в столь же повальный конформизм (чем объясняется нетерпимость пореволюционного общества к инакомыслию). С другой стороны, те, кто критикуют социальный слом (например, авторы запрещенного большевиками в 1918 году сборника «Из глубины» под редакцией Петра Струве), не конформны в своей революционности, как ополчившийся на правительство народ, а, напротив, превращают довлеющий им конформизм в протестную акцию. Двойная природа человека, бытийного как организм и инобытийного по Духу, нигде не оказывается столь трудно разлагаемой на составляющие ее элементы, как в нашем приспособительном и в то же время сопротивляющемся рутине поведении.

Если не брать во внимание противодействия, которыми частные лица отвечают на криминальные акты, то можно диагностировать в глубине любого сопротивления нашу неудовлетворенность социальностью per se (бывшей ли, наступившей ли). Наша общезначимая индивидуальная и родовая автономия пребывает в неразрешимо длящемся конфликте с автономией конкретно определенного общества, с принудительным сужением содержания, которым наделен homo sapiens. Психогенное применительно к самости, к трансцендентальному субъекту, антропогенное в качестве возвышающего человека над природой, сопротивление выражает себя в социальном плане в политике. Великие революции (начиная с христианской, теоретически обоснованной апостолом Павлом, который предпочел благодать закону) трансполитичны – они сопротивляются социальности во всем ее объеме, настаивая на равенстве людей по ту сторону ролей, которые они исполняют в обществе. В большинстве же своем протестные движения и эксцессы суть микрореволюции, возмущения, затрагивающие отдельные стороны социореальности, пускающиеся на компромисс с ней как целым, то есть вбирающие в себя конформизм, не доводящие свою иносоциальность до логического завершения, признающие неразрешимость в истории (властвования) того противостояния, в котором находятся общество и его члены113113
  Сказанное относится и к дискурсивным формациям. К примеру, первородно-неустранимый грех немецкой философии заключается в том, что она, производя перевороты в умствовании, все же упиралась на своем выходе в оппортунизм, будь то кантовский идеал дисциплинирующего самого себя социального человека, соглашательство Гегеля с прусским государством или угодливая ректорская речь Хайдеггера, обольстившегося нацизмом.


[Закрыть]. В макрореволюциях над социальностью одерживает победу (пусть на час) универсальный человек, genus homo. Тотальное сопротивление социальность может встречать и со стороны индивидов, поскольку род людской, в отличие от классов прочих живых существ, характеризуется самосознанием каждой своей особи. Восстание личностей против общества как такового обозначилось на переломе от романтической эпохи к позитивистской, желавшей отыскать эмпирического человека и обнаруживавшей его в отдельных телах, и заложило фундамент народившегося тогда анархизма. В «Единственном и его достоянии» (1844) Макс Штирнер предоставил самости свободу отрицания всех высших социальных ценностей (семейных, этатических, религиозных и прочих), призрачно-надуманных, знаменующих собой «тиранию Духа», который присваивает себе нашу неотчуждаемую собственность – тело. Генри Дэвид Торо поименовал в эссе, известном под заголовком «Гражданское неповиновение» (авторское название: «Resistance to Civil Government», 1849), всякую конституцию «злом», поскольку человек унизительным для себя образом служит государству как машина. Просвещенным государство в манифесте Торо не станет до тех пор, пока не распознает в индивиде ту независимую силу, из которой выводима и его собственная претензия на суверенность.

Поскольку власть общества над нами непреодолима в истории (повторю: властвования), постольку сопротивление социальности принимает множество разных форм, не находя себе ни в одной из таких проб самодовлеющей результативности (ведь и большие революции угасают в сменяющем их этатизме, а индивидуалистический анархизм, как бы он ни тщился создать союзы «единственных», еще никогда не реализовал это противоречивое намерение). В своей почти неоглядной вариативности сопротивление переплетает насилие и воздержание от него так, что то и другое крайне непросто развести теоретически в противоположные стороны. Сметающие старый режим революции (например, та антиколониальная, которую возглавил Махатма Ганди) могут быть ненасильственными – прибегающие к разумным доводам парламентские дебаты нередко кульминируют в потасовках и даже в терроре одной партии (монтаньяров) против другой (жирондистов), как в Национальном конвенте Франции в 1793 году. Если Торо ограничился тем, что призвал подданных к непослушанию государству, то идеологически сопоставимый с ним Макс Штирнер декларировал: «…насилие идет перед правом»114114
  Stirner M. Der Einzige und sein Eigentum. Stuttgart: Philipp Reclam jun., 1985. S. 208.


[Закрыть]. Мирный отказ от законопослушания стал для антитоталитарно мыслящих теоретиков не просто преимущественным, а только и допустимым видом политического сопротивления за рамкой парламентаризма115115
  Ср. один из последних обзоров подобного рода моделей: Scheuerman W. E. Civil Disobedience. Malden, Mass.: Polity, 2018.


[Закрыть]. Можно понять авторов (Ролза, Хабермаса, Батлер и других), которым по контрасту с репрессивным авторитарно-тоталитарным правлением хотелось бы видеть протестные инициативы лишенными агрессивности. Но нормативный подход к ним, разграничивающий легитимное (убеждающее) и нелегитимное (принуждающее) сопротивление, не добирается до их эссенциального ядра, довольствуясь оцениванием лишь того выражения, какое они обретают. Что касается сущности сопротивления, то в ней всегда присутствует отрицание. Она, стало быть, страдательна. Ненасильственные и насильственные противодействия социальности различаются в том, кому отводится страдательная роль – отправителям или получателям этих акций.

Гражданское неповиновение, сдерживающее экстравертированную разрушительность, так или иначе саморазрушительно. Сформулированное в начале 1920‐х годов учение Ганди об упорстве в истине (satyagraha) обязывало участников ненасильственной борьбы за свободу от колониального владычества быть готовыми пожертвовать своими телами и принять любое гонение. В «Письме из тюрьмы в Бирмингеме» (1963) Мартин Лютер Кинг сравнивал активистов движения против расовой сегрегации в Алабаме с христианскими мучениками, бросаемыми на растерзание львам. Гостеррор, рассчитанный на запугивание охваченных протестом граждан, бьет мимо цели, не учитывая, что они готовы к страданию. Для Ганди ненасильственное сопротивление должно было убедить своих врагов очевидностью той политической правды, какая его мотивирует. Но за несомненностью права нации на самоопределение прячется другая, непревосходимая в своей абсолютности, истина – смерти, на которую добровольно шли борцы с колониализмом. Сильнейшее оружие протестующих в доктрине Ганди – самопожертвование, свобода-в-смерти, та же самая, что и у Сократа, которого неспроста помянул в своем «Письме…» философски искушенный Кинг116116
  Филипп Вюшнер справедливо противопоставляет биополитику протестного мученичества (в раннем христианстве) той, которая, по Агамбену, увенчивает себя созданием концлагерей: Wüschner Ph. Widerstand als Ereignis? – Der Märtyrer als Beispiel für einen nicht-intentionalen, nicht-subjektiven Widerstandsbegriff // Macht und Widerstand in der globalen Politik / Hrsg. von J. Junk, Ch. Volk. Baden-Baden: Nomos, 2013. S. 31–48.


[Закрыть]. Ценностное освещение ненасильственного сопротивления апологетизирует его без разбора. Между тем подобные возмущения бывают вредоносными и по идейному содержанию абсурдными, о чем в наши дни свидетельствуют собирающие в западноевропейских городах немало народа демонстрации противников прививок, без которых невозможно справиться с пандемией. Такие вспышки сопротивления подлежат осуждению, с одной стороны, а именно: с точки зрения, на которой стоит мыслящая себя спасительной социокультура. Но с другой – как бы бездоказательны ни были теории, вдохновляющие антиваксеров, у этого безрассудства есть свой неопровержимый резон: никто не смеет отбирать у смертного его право на смерть (в данном случае причиняемую вирусной инфекцией), пусть государству и хотелось бы монополизировать (по Максу Веберу) человекоубийство. Чем менее мое тело принадлежит мне (чем категоричней им распоряжается государство – имперское, расистское или по медицинской нужде строго ограничивающее свободу населения), тем более я тождествен себе в том возвышении над плотью, в котором она гибнет, чтобы перестать быть манипулируемой, машинообразной, как сказал бы Торо. Стоит уточнить Макса Штирнера: неотъемлемая собственность человека не его живое, а его смертное тело, знание о котором фундирует авторефлексию (показательно, что античные рабы искали свободу в сколачивании погребальных товариществ, заботившихся о похоронах своих участников).

Сопротивление, вообще говоря, прерывает обмен со средой, отчуждает от нее субъекта (например, доказывающего свою правоту в протестной голодовке117117
  Об истории применения этого орудия сопротивления см. подробно: Felcht F. Die Waffe Mensch: Hungerstreiks im globalen Kontext // Protest, Empörung, Widerstand: Zur Analyse von Auflehnungsbewegungen / Hrsg. von Iu. Balint, H. Dingeldein, K. Lämmle. Konstanz; München: UVK-Verl.-Ges., 2014. S. 209–233.


[Закрыть]). Экстремальное прекращение метаболизма оставляет в среде пустое место, которое до того занимал индивид. Страдательное дистанцирование от окружения не обязательно заходит, однако, столь далеко. Оно бывает и умеренным. В непредельной форме сопротивление без насилия удостоверяет свою страдательность, помещая протестантов в позицию выжидания, в которую они попадают, рассчитывая на то, что власть отреагирует на их требования118118
  Между тем сама власть безотлагательна – она нетерпелива, потому что позиционирует себя в будущем, за концом событий, происходящих в настоящем. Если властитель и обнаруживает черты прокрастинатора, то по той причине, что откладывает дела на потом из тактических соображений, выискивая удобный момент (kairós) для исполнения задуманного.


[Закрыть]. Их готовность ждать решения вышестоящей инстанции означает, что сопротивление не разрывает общественный договор, с которым оно конфронтирует, а лишь приостанавливает его действие на время, какое дается для ответа на выдвигаемые претензии. Будет ли власть считать суспендирование социального контракта правонарушением или нет, зависит от ее типа: чем она деспотичней, тем меньше шансов у гражданского неповиновения (у забастовок, феминизма, инакомыслия, бойкота и т. п.) на безнаказанность. Редуцированный протест – в той мере, в какой он не переходит в action directe, не сопровождается насильственными эксцессами, – есть показ сопротивления, его разыгрывание, сообщение о нем, адресованное публичному мнению и правительственным учреждениям. Коллективное тело функционирует здесь в качестве медиума, передающего протестную заявку. Оно формируется по преимуществу в пространстве, потому что время для исполнения заявки уступается тем, к кому та обращена. Короче, не доходящее до крайностей гражданское неповиновение театрально, оно отыскивает себе сценическую площадку, на которой ставится спектакль, например нью-йоркский Зукотти-парк, где сторонники возникшего осенью 2011 года движения Occupy Wall Street разбили палаточный городок119119
  Об отношении этого движения к физическому пространству см. подробно: Brecman W. Der Raum des Politischen: Occupy und die Demokratie des Protestes // Widerstand: Ideengeschichte. 2019. H. XIII/2. S. 51–64. К карнавальным корням протестных манифестаций ср.: Lüpke B., von. Theater des Widerstandes? Die vorreformatorischen Nürnberger Fastnachtspiele // Protest, Empörung, Widerstand… S. 175–190.


[Закрыть]. Театрализованное, репрезентирующее, а не презентирующее сопротивление, тело знаково. Отрицая условности социокультуры, оно тем не менее не выпадает из символического порядка. Отказ от обмена с социальной средой, от субституций, на которых держится социокультура, оно принципиально способно компенсировать посредством внутреннего обмена, самозамещения, творчества. Ненасильственное сопротивление гораздо на выдумку (достаточно вспомнить сенсационные акции в защиту природы, которые организовывал Greenpeace, или ернически-изобретательные лозунги на московских митингах в декабре 2011 года, знаменательным образом хронологически почти совпавших с рождением Occupy Wall Street). В обратном счете: homo creator немыслим вне своего нонконформизма, неполной включенности в какую-либо из систем социокультурных ценностей. Являя собой средство передачи информации, протестанты, которым чужда идея физического принуждения врагов к сдаче, склонны к тому, чтобы либо разоблачать агрессивность медиальных инструментов контроля над обществом (таковы выступления против издательства Акселя Шпрингера в Германии в 1968 году, дело Эдварда Сноудена), либо, напротив, брать эти инструменты на вооружение, чтобы обнародовать тайную политику государств, могущую шокировать общественное мнение (случай Джулиана Ассанжа). Внедрению голосов диссидентов (вроде WikiLeaks) в имеющуюся в наличии медиальную сеть противоположна ее апроприация во время путчей (захват почты, телеграфа и телефонных станций, по Ленину).

Насильственное сопротивление зрелищно, как и ненасильственное, но лишено театральности, игрового характера, потому что несет в себе не столько созидательный, сколько разрушительный заряд. Очень часто деструктивное сопротивление, если оно оправдывается исследователями, рисуется как вынужденное, как безальтернативный способ поведения в условиях, скажем, оккупации страны чужеземными захватчиками120120
  См., например: Zinn H. Disobedience and Democracy: Nine Fallacies on Law and Order [1968]. Chicago: Haymarket Books, 2013. P. 7 ff.


[Закрыть]. Неповиновение с применением физической силы, не мотивированное самозащитой, оценивается при этом сугубо пейоративно. При всей моральной безупречности воззрения этого сорта аксиологичны, а не логичны и в своем пренебрежительном отношении к строгой дисциплинированности умозаключений дифференцируют насилие до того, как будет выяснено, что оно такое в любой версии. Чем бы ни вызывался насильственный протест, он, как и ненасильственный, преодолевает Танатос, но, в отличие от мирных форм сопротивления, не путем конститутивных для них самопожертвований, а отводя смерть от своих субъектов, заставляя страдать Другого, запугивая его и торопя наступление конца его существования. Сопротивления без насилия не бывает – вопрос лишь в том, над кем оно учиняется: над тем ли, кто опробует собственную смерть (или, по меньшей мере, уступает свое жизненное время противнику), над тем ли, против кого направлено резистентное поведение. Употреблять эпитет «ненасильственное» в приложение к гражданскому неповиновению можно лишь условно, по заведенной традиции. Самопожертвование и пожертвование Другим непринужденно сливаются воедино во многих актах террора (сейчас – в первую очередь исламистского), в которых суицид сочетается с покушением на чужую жизнь.

Тед Роберт Гарр объяснил революционное насилие, выведя его из фрустрации, толкающей массы на восстание121121
  Gurr T. R. Why Men Rebel. Princeton: Princeton UP, 1970.


[Закрыть]. С точки зрения этого автора, социально-политические перевороты осуществляются лицами, испытывающими острую нехватку прежде всего материальных благ, а также культурных ценностей. Фрустрация вовсе не облигаторно претворяется в ярость и гнев, она может вести нас и к депрессии122122
  Гарр ведет речь о фрустрации как о чем-то самоочевидном, но она не нашла у теоретиков единообразного толкования; о разных подходах к ней см. подробно: Rutishauser B. Am Widerstand wachsen: Eine Untersuchung konstruktiver Formen von Frustration. Hamburg: Kovac, 1994.


[Закрыть]. Спору нет, революциям дает стимул состояние ущемленности и дефицита, в котором оказывается общество, его выпадение из бытия, как говорилось. Но для того, чтобы такое дефицитарное положение дел не стало бы застойным, чтобы стагнационная длительность была бы прервана, общество нуждается в causa finalis. Революции опричиниваются надеждой на возвращение социокультуре ее всегдашней, но в данный момент потерянной сотериологичности (противиться которой было бы вздором). Их величие следует из того, что они спасают ту спасительность, в чаянии которой человек воздвиг свою вселенную, пытаясь отменить в ней действие биофизических законов. Революции генерируют социокультуру заново, возрождают ее. Человек бунтующий обездолен в том ультимативном смысле, что ему недостает того, что ликвидирует недостачу нашего экзистенциального времени, бегущего к смерти. В большинстве своем революции кровопролитны, потому что подчиняют в своей – маячащей на их горизонте – культурогенности биофизическим законам, Танатосу тех, кто мешает восстановлению изначальной цели человеческого общежития. Революционный террор постольку плохо разбирает правых и виноватых, поскольку нет таких организмов, которые поддавались бы и впрямь спасению.

Избежать разорительности и гибельности, которыми чревата революция, можно, как думал Лев Толстой («Царство Божие внутри вас», 1890–1893), при том условии, что каждый из членов общества откроет в самом себе трансцендентное начало, совершит метанойю, подчинится не посюсторонней, а потусторонней власти, руководствуясь в саморазвитии идеалом «бесконечного совершенства Отца небесного»123123
  Толстой Л. Н. Полн. собр. соч.: В 90 т. Т. 28. Царство Божие внутри вас, 1890–1893. М.: Гослитиздат, 1957. С. 76.


[Закрыть]. Для этого нужно вернуться к апостолическому, еще не институционализованному в церкви христианству по образцу катаров (только в ереси и сказывается, по Толстому, подлинная вера) и перестать нести повинности, к которым подданных принуждает государство (Толстой следовал учению Торо). Если Толстой предостерегал накануне максималистских экспериментов ХX века свою страну от разрушительного социально-политического переворота, упраздняя государство с утопической позиции религиозного анархизма, то Иван Ильин («О сопротивлении злу силою», 1925) возражал на проповедовавшееся в «Царстве Божием внутри вас» ненасильственное противостояние этатизму, после того как русская революция завершилась установлением и упрочением большевистской власти. В ответ на революционный террор, перерастающий в государственный, нельзя, сообразно Ильину, «любить врагов», как то советовал Толстой. Физическое насилие правомерно, когда борются «не с духом, а с противодуховностью», под которой Ильин разумел злоупотребление «автономиею»124124
  Ильин И. А. Сочинения: В 2 т. Т. 1. Философия права; Нравственная философия. М.: Моск. филос. фонд; Медиум, 1993. С. 340.


[Закрыть] при изъявлении человеком воли к самоустроению в мире. Сотериологичны обе конкурирующие доктрины: и та, для которой индивидуальную плоть освобождает от закабаления в телах церкви и государства религиозный порыв, и та, что дозволяла карать тела, чтобы избавить Дух от извращения. И Толстой, и Ильин оспаривали революцию, преследуя ту же, что и она, цель спасения самого спасения, и потому первый из них возвращал ее к христианскому истоку, отступив к которому она должна была повториться, а второй опрокидывал ее на саму себя в удвоении свойственного ей террора. Революция не поддается опровержению теоретическим способом (будь то мысль о непротивлении злу насилием или о его попрании тем же злом с последующим очистительным покаянием тех, кого Ильин называл «меченосцами»125125
  Ильин И. А. Сочинения: В 2 т. Т. 1. С. 465.


[Закрыть]), потому что сама теория есть восстание против доксы. Философия, критикующая революцию, обычно либо пытается превзойти ее в еще более радикальных, чем она, проектах (так, Жозеф де Местр предвидел приближение времени всеобщего единения людей), либо противопоставляет ей (как это сделал Эдмунд Бёрк) общество в «естественном состоянии», идя тем самым на соглашательство с доксой, спроецированной на социореальность, которая отождествляется с рутиной.

В постисторической социокультуре (постмодернистского resp. презентистского толка), пустившейся в рост во второй половине ХX века, революции сходят на нет. Они теряют здесь, в нашу эпоху, свой смысл, заключавшийся в том, чтобы дать социокультуре еще одно начало для ее дальнейшего становления в качестве спасительной. Если они и происходят, то смещаясь (как в случае «арабской весны») в ареалы, периферийно отстающие от продвинувшегося вперед мирового порядка, или не покушаясь на захват политической власти, не беря на себя ответственности за управление обществом (подобно по преимуществу студенческим волнениям в 1968 году). Революции на территории бывшей советской империи меняют правителей (обычно коррумпированных), не затрагивая оснований, на которых покоится социальная система (сказанное справедливо и применительно к демонстрациям на Майдане незалежности в Киеве в 2013–2014 годах). Сопротивление, достигавшее своего пика в революциях, ныне лишь подтачивает организацию общества, не находя ей генеральной альтернативы, как то было когда-то при возникновении тоталитарных режимов (Россия, 1917), при преобразовании статусного социума в ролевой (Франция, 1789), при освободительной войне против имперского владычества (английские колонии в Северной Америке, 1765–1783) или при реформировании католической церкви (Германия, 1517).

Теоретический базис сопротивления, ограниченного субверсивностью, сложился во многом благодаря работам Мишеля Фуко по философии власти. В беседе с Жилем Делёзом, опубликованной под заголовком «Интеллектуалы и власть» (1972), Фуко изложил концепцию омникратии, квалифицировав власть как общечеловеческое достояние, коль скоро в ее работе участвуют все и каждый126126
  См.: Foucault M. Von der Subversion des Wissens / Übers. von W. Seitter. München: Hanser, 1974. S. 130 ff.


[Закрыть]. Тела господствуют друг над другом, заявлял Фуко в 1975 году, ибо власть по существу своему биофизична, принадлежит телу127127
  Статью «Pouvoir et corps» см. в кн.: Foucault M. Power / Knowledge: Selected Interviews and Other Writings 1972–1977 / Ed. by C. Gordon. Brighton, Sussex UK: Harvester Press, 1986. P. 56–57.


[Закрыть], которому приходится подчиниться любому из нас. Если власть всеобща и телесна (вслед за Толстым Фуко забыл о духовных авторитетах, более того, о человеке мыслящем)128128
  Представление Фуко об анонимности и скрытости власти было подхвачено многими исследователями, например норвежским социологом Томасом Матизеном, добавившем сюда соображение о том, что этой замаскированности господство одних над другими добивается, мотивируя себя идеологически. Матизен не исключал революцию из числа разных рассмотренных им способов оппонирования властным структурам, но сводил ее к ниспровержению лишь доминирующей духовной культуры (Mathiesen Th. Macht und Gegenmacht: Überlegungen zu wirkungsvollem Widerstand [1981] / Übers. von K. A. Ziegert. München: AG-SPAK-Publikationen, 1986).


[Закрыть], то конфронтация с ней не должна рассчитывать на ее смену целиком, довольствуясь своей частноопределенностью, парциальностью. Мишель де Серто обрисовал сопротивление как перманентный, не дающий победы ни одной из противоборствующих сторон конфликт, в котором стратегии социально-хозяйственных систем натыкаются на тактики потребителей, старающихся с помощью «микроопераций» перехитрить институции, добыть выгоду для себя129129
  Certeau M., de. L’invention du quotidien: 1. Arts de faire. Paris: Union générale d‘éditions, 1980.


[Закрыть]. Согласно Юлии Кристевой, по прошествии христианского эсхатологизма в нашем распоряжении остается только возможность персонального, сингулярного восстания (в текстах всяческого рода, в философствовании, в искусстве), разыгрывающегося к тому же более в воображении, нежели в реальности130130
  Kristeva J. La révolte intime: Pouvoirs et limites de la psychanalyse II. Paris: Fayard, 1997. P. 18–22.


[Закрыть]. В автокомментарии к уже цитированному «Времени для революции» Негри писал о «диффузности», «множественности» и «эксклюзивности» сопротивления во времена постмодернизма131131
  Negri A. Op. cit. P. 200–202.


[Закрыть].