Текст книги "Ураган"

Ураган
роман в стихах и в прозе
Игорь Соколов

Блаженные изгнанные за правду,

ибо их есть Царство небесное.

И. Х. – Евангелие от Матфея 5—10

© Игорь Соколов, 2016

© Игорь Павлович Соколов, дизайн обложки, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Страшно грохочет небо, и на землю разъяренным чудовищем бросается ураган… Он уничтожает все и выметает отсюда как ненужное барахло… летят вывороченные с корнем деревья, обломки домов, чьи-то уже обезображенные трупы… А вместе с ними улетает и твоя любовь…

Еще вчера ты ее обнимал. Целовал, строил планы, подсчитывал расходы на свадьбу и предстоящее путешествие на юг, к морю…

Она заразительно смеялась, ее глаза сверкали, как у любопытного ребенка, и вся жизнь с нею открывалась легким и волшебным сиянием… лицо, подобное солнцу, освещало одну доброту… И все!..

Сколько дней и ночей ты проплавал в этом счастье?!. Сколько раз ты обладал ею и проваливался в сладкий сон забытья?! Сколько чувств и откровений порождала она одним своим существованием?!

И сколько всего осталось там, в прошлом?!

Теперь ее уже нет, нет в самом буквальном смысле этого слова…

Конечно, что-то все-таки осталось, но лучше бы этого не было никогда. Обезображенное лицо, тело, лишенное двух рук и одной ноги, какой-то странный и до ужаса неузнаваемый горбун в инвалидной коляске…

Вот это она и есть! И лучше бы ее не было! Это она и сама сказала, но она была, как было и твое клятвенное обещание связать свою судьбу с нею, с той, которая когда-то была, сияла, как солнце и обвораживала, как сказка. И ты исполнил свое обещание! Это то ли совесть, то ли жалость заговорила в тебе… Правда, ты долго мучился и оттягивал свое решение. Да и вои родители, как и ее родители, отговаривали тебя! И она сама грустно плакала и просила забыть ее. Конечно, тебе легче было навсегда забыть ее беспомощное, уродливое тело вместе со своим уже ненужным обещанием, но ты был горд, ты поистине чувствовал себя героем, жертвой, мессией. И кем-то еще… Чуть ли не Богом!

И ты женился! И все стали гордиться тобой! Один раз тебя даже показали по телевизору! Смотрите, какой геройский мужик! Невеста стала инвалидом, а он все равно женился и вроде бы счастлив!

Скудоумные, как ты ненавидел себя и ее в эту минуту! И еще никто не знал, что делал ты с ней в полном одиночестве, в закрытой квартире, как ты ее мучил и заставлял проливать слезы от твоих постоянных оскорблений, которые теперь, как пули, вылетали из тебя, когда ты уставал смотреть на ее изуродованное тельце… Когда она мочилась и гадила, тебе приходилось придерживать ее над унитазом, и никто не ведал, даже она, какая буря негодования и брезгливости выворачивала всю твою Душу наизнанку!

Бедняжка, конечно, ужасно стыдилась всего этого, порой даже плакала, но постепенно и это вошло в привычку…

С отсутствующим лицом смотрел ты, как она опорожняет свой кишечник, и уже не столько от стыда, сколько по привычке прячет от тебя свое обезображенное лицо.

Свернутая набок челюсть, губы, сползшие куда-то вправо и постоянно выражавши собой кривую усмешку судьбы, приплюснутый нос, отказавшийся от каких бы ни было форм, и глаза, как будто навсегда вылезшие из орбит и косящие куда попало, все в ней было искалечено и свернуто навсегда… к какой-то чертовой матери. Возможно, что где-то в глубине души она еще надеялась на какую-нибудь пластическую операцию, на какие-нибудь фантастические протезы или еще что-нибудь, а ты ее просто беззастенчиво ругал, крыл последними словами и, быть может, хоть этим себе облегчал бедную душу.

Мысль о какой-нибудь случайной и все же заранее подготовленной смерти жены посетила тебя совсем внезапно в книжном магазине, когда ты наткнулся на книгу о ядах… Правда, ничего практического в ней не было, всего лишь только жалкое описание травли великих людей. Да уж, древние лекари знали в этом толк. Они любили отправлять на тот свет своих королей быстро и незаметно…

Однако яды, которые они использовали, для наших времен совершенно никуда не годились! При любом вскрытии эти яды могли быть легко обнаружены в крови и моче отравленной тобой жертвы, а поэтому и не могли быть использованы тобою по назначению. И все-таки интуиция подсказывала тебе, что были и более хитрые яды, которые могли быть вообще невидимы… Именно такие яды применяли спецслужбы в борьбе со своими врагами. Но. К сожалению, все они были за семью печатями.

Лишь через несколько дней с помощью одного знакомого химика ты приобрел сравнительную таблицу ядов с их названиями, способом изготовления и описанием действия. Это было что-то необыкновенное! С помощью какого-то маленького клочка бумаги ты мог отправить к праотцам кого угодно! Это было похоже на сказку, но на сказку для сумасшедшего. Может, поэтому ты продержал у себя этот несчастный клочок несколько дней, проведя их в мучительных раздумьях, пока, наконец, не нашел в себе силы и не сжег его как самое сомнительное средство своего освобождения! И действительно, ты мог с ней просто развестись, отдать бедняжку назад ее родителям, но это тоже не входило в твои планы! Ведь ты прилюдно клялся в любви к этому однорукому страшилищу, говорил, что счастлив можешь быть только с нею, и потом тебя даже по телевизору показывали, и стал чем-то вроде национального героя. Поэтому путей назад ты совершенно не видел, т. е. они были, но тебе уже было стыдно признаться в своем отвращении к этой безобразной каракатице. Ведь никто тебя за язык не тянул, к тому же тебе очень хотелось быть благородным, а потом ты все еще помнил ее красоту и никак не мог поверить, что это все, что осталось от нее. И поэтому ты стал прости и незаметно для всех изучать этот бесформенный кусок мяса для того, чтобы быть может внезапно извлечь из него, как в сказке, притаившуюся и всеми забытую красавицу. А может быть, ты хотел в ней разыскать тот лучезарный и бодрящий смех, тот жизнерадостный и все оживляющий характер?! Мучил ее какими-то бестолковыми вопросами о вашем канувшем прошлом, о ее навсегда улетучившейся красоте.

– Как корова языком слизнула, – говорил ты, глядя на ее исковерканное ураганом лицо.

– О, искусник, о, тихоня, ведь ты ее не бил, ты просто изощрялся в словесах и ловил кайф, когда из ее бесформенного лица и такого же ненужного тельца вытекали огромные слезы, а сам ее при этом притворно утешал, гладил по голове, прижимал все ее безобразие к своему красивому лицу… к своей Божественной фигуре.

О, ты тогда торжествовал! Это был настоящий триумф красивого и благородного мужа над немощной женой – инвалидкой и уродиной. Это усиливало жалость к ней как к человеку и терпимость к ее приобретенному физическому уродству.

 
О, секс – о, волшебство!
О, тайна всех небесных превращений!
 

Ради секса она готова была прощать себе тебе любые обиды, даже самые ужасные оскорбления! Секс – эта единственная ниточка, которая еще связывала ее и тебя с утраченным прошлым.

В абсолютной пустоте, ночью, при спущенных занавесках ее кошмарное уродство приобретало космическую ирреальность…

Что-то глубоко горячее и вечное, и неподвластное уму овладело всем твоим существом, вырываясь из ее неповрежденных недр вперед к твоему вожделеющему естеству, к твоему натянутому нерву…

Именно в эти самые минуты она вдруг начинала неистово и жарко шептать: «Ах, миленький мой! Сладенький!» Что-то теплое, материнское, доброе просыпалось в ней тогда, и ты уже слышал интонацию ее далекой светлой красоты… о, какая живая и трогательная была она тогда.

И лишь под утро, когда рассветало и когда ее уродство снова приобретало видимые очертания, ты снова становился угрюмым и печальным и снова отдалялся от нее.

Но она была бесконечно тебе благодарна, она готова была тебе все простить, и ты это чувствовал, и тебе было стыдно.

И стоило ей тебя только на словах простить, как снова ты начинал мучить ее уже с новой безумной силою… Пока вы оба не задыхались от собственного зла и непролитой желчи…, пока она одной своей единственной ручкой, сжатой в кулак, не начинала бить тебя, куда попало, а ты, чем-то страшно довольный и радостный, давал ей бить себя до тех пор, пока она сама не приходила в себя и снова не плакала.

А потом в каком-то диком упоении она подползала к тебе, как побитая и скулящая собака, и облизывала кровь с твоих разбитых губ… И вот именно этими минутами боли с наслаждением, радостью и с испугом и отчаяньем ты больше всего дорожил на свете.

 
Ты мучил ее, чтоб любить…
Унижал, чтобы ввысь подниматься…
Делал больно, чтоб ближе была
И дороже всякой мечты…
 

Но реальность оставалась темной… Ощущения, чувства – все заглушалось ее неустранимым и вечно бросающимся в глаза уродством…

Ты любил ее и ненавидел, поклонялся ей и презирал… Но все же никогда и ни при каких обстоятельствах ты не допускал даже мысли, что тебе ее надо бросить… Ибо внутри тебя уже существовал какой-то невидимый закон, по которому ты был должен прожить с нею всю жизнь, а поэтому ты был всегда с нею такой мучительный и странный и всегда пытался извлечь хотя бы эту ирреальную красоту, хотя бы ночью с ничего не видящими глазами, главное, ощутить в себе ее живое и жалостно тоскующее «я».

 
Ослепить его и дать блаженство…
Словно зверю плоть свою отдать
на рожденье сладостного мига…
Вот постижение земного совершенства…
Тьма вечный Дух зовет сама хоть безъязыка….
Ты обладаешь ею, словно сердцем нож.
И облекаешь боль свою в стихи…
Философ с грустными глазами
Поэт, дитя безжалостных стихий…
 

Временами жизнь была похожа на идиллию. Бывало, что ты совсем забывал и не думал про уродство своей жены… Тихие, спокойные думы внушало чистое небо с вечерним алым закатом, свежая листва на деревьях и ее голос, голос, который как и прежде звал тебя куда-то вдаль. Вот в такие прекрасные летние вечера ты возил ее в кресле-каталке по берегу медленно засыпающей реки и говорил с нею как с другом о том, как хорошо просто вот так жить и любоваться этой рекой, закатом и птицами, что поют, как ангелы, в небесной тишине…

Черт побери! Как ты любил ее в это время! Ты не смотрел ей в глаза, ты не рассматривал ее несчастное изогнутое тельце, ты просто слушал и любовался ее голосом.

Голос плыл тихо и спокойно, как протяжная музыка…

Он не просто касался тебя, он проникал внутрь…

Он напоминал о ее прошлой и уже невидимой красоте…

Зрение как бы изнутри насыщало его внутренним светом, и ее жалкий и пугающий образ вдруг неожиданно превращался в пугающую сказку…

И тогда ты брал ее как ребенка на руки из коляски, и, не стыдясь прохожих, носил и кружил по траве, потом валился на теплую землю, и вы очень долго смеялись…

Твое настроение быстро передавалось ей, и она уже не чувствовала себя ненужным куском мяса…

Тогда вам казалось, что это будет всегда, и этот вечерний свет, заполняющий землю, и медленно текущая в неизвестность река останутся с вами и соединят ваши души навеки! И тогда ты был все так же наивен и глуп.

Ты думал забыть то, что каждый раз бросалось в глаза, что уже не излечить никакими лекарствами…

И только одна жалость просила тебя быть бережным с этим несчастным существом…

 
Глаза в глаза… Ты видел муки
И уходил как навсегда…
 

Впрочем, она это чувствовала и не говорила об этом лишь полому, чтоб не делать тебе лишний раз больно… Хотя на самом деле болела она, а не ты….

Правда, ей, бедняжке, приходилось содержать себя в строгом безразличии к себе… Конечно, это была маска, но эта маска вылеплена исключительно для тебя…

О, если б она только завыла или заплакала, то ты ее сейчас бы бросил! Все твое геройство и самопожертвование исчезло бы без следа…

Несчастный ангелочек, она знала и это и поэтому приучала себя слушать только тебя!

 
Тебя, влюбленного в себя
до омерзения!
Однако, что она могла,
Твоя – навеки – вечная калека!
 

Может, поэтому и эти летние вечера были лишь маленькой светлой полосой в вашей запутанной жизни… Конечно, ты не бил ее, не резал, но словом гаже плетки оплетал!

Воздух! Вот с чем ты мог сравнить ее, чтоб иногда привлечь ее пламя на миг… А после того, как ты овладел ею, в душу возвращалось обычно отвращение…

И ты шел дальше своих мыслей, в никуда…

 
Никто не мог сказать тебе, что ты скотина!
Никто не мог тебя остановить.
Итак, пройдя лишь жизни половину…
Ты захотел ее покинуть или убить!
 

Хотя и это становилось почему-то гнуснейшей позой помраченного ума!

Отличие, странное и ни на что не похожее отличие от других, – вот что ты видел в своей жизни, и что тебя заставляло терпеливо относиться даже к собственному бесстыдству. В конце концов, и другие супруги ругаются и не находят мира в своей семье, но только не вы, прекрасный молодой супруг и жалкая никчемная калека…

 
Абстракция и тела, и ума!
Она одна безжалостно нага!
Она одна перед тобой бессильна,
И поэтому твоя горячая рука
Ее лоб холодный гладит…
Пот обильный с него стекает,
Когда грустная жена
Себя в скорлупке еле сохраняет…
 

Алкоголь возник постепенно! Как кошмарные фантазмы какого-нибудь ночного поэта, ее обрубки и сплющенное набок лицо задавали себе вопросы: где, когда и зачем, для кого я живу?! Потом все вопросы сливались с тобою в тоску, а там только шаг один оставался к безумному морю, откуда забвенье черпали себе остальные…

 
Она забывала про все когда отравлялась…
Ты знал, в ее черепе дырка а в дырке пластинка,
Но все равно давал пить, ничего не желая…
Она кусала тебя со смехом, хмельная…
Она изгибалась всем телом, как будто змея…
И член свой брала в свои сочно-пьяные губы…
И сперму глотала, как будто небесный нектар…
Потом ее быстро рвало, и ты ставил ей клизму…
И лоб мокрой тряпкой от пота ее вытирал…
И целовал ее грустные впалые щеки…
Глаза, косящие вниз к невеселым обрубкам…
И песню шутя напевал, вызывая из плена,
Из плена безумья, родное свое существо…
 

А потом у нее начались запои… Ты как дурак уговаривал ее не пить, и все равно покупал для нее любое вино, какое только попросит…

 
Желанья, как части срамные
Из тела, как сгусток Души…
Теперь каждый день тошнило ее,
И в помоях квартира была,
Но ты все равно покупал…
Как странный ребенок смотрел на нее и дивился…
Игрушка чрезмерно забавной была для тебя.
А после опять держал ее тело над ванной
И в чистой воде как святыню ее обмывал…
После чаем поил и клал на белую простынь…
И книги, как в детстве, вслух для нее вновь читал
Она любила мудрейшую Шахерезаду,
Наташу Ростову, Джульетту, но не себя…
Себя она презирала как старую клячу,
«Скорей бы уж сдохнуть», – Бога молила она.
А ты ей, во всем сомневаясь в себе, подчинился!
Собой не владел, так ею владел без конца!
Не имея любви в своей жизни,
Ты с нее свой же образ списал…
 
 
Так бывает, когда на исходе
Всякой жизни предсмертное чувство
Вдруг обыденно, мертво и серо…
И ты ей разрешаешь пантерой
Иногда на тебя же бросаться…
Мир тоской раздвоен, вспорот снами…
Ты готов целоваться с тенями,
Лишь бы ей не отчаяться в чаще,
Лишь бы смерть не казалась ей слаще…
 

Потом она неожиданно бросила пить… Она словно только что проснулась и ужаснулась виденному сну.

– Почему ты давал мне пить? – упрекнула она тебя, но ты молчал и очень странно улыбался…

 
Твое добро на самом деле зло…
Но ты не зря ее поил и удивлялся,
Какая все же сильная она,
Раз может так вот не бояться —
Ругать тебя и потерять тебя…
Так дни и годы – цепи в отношениях.
 А дом ваш как хранилище обид.
Ей проще с твоим телом расставаться,
Когда ты ей уже по горло сыт…
 

Работа – она как твой костюм, как бал-маскарад… Ты опять не в своей шкуре целый день в суете, в беготне неизвестно зачем!!! Наверное, многие, так вот забыв обо всем, работают, словно машины…

 
Однако и здесь – не в тарелке своей,
Не на месте своем, не в какой-то еще стратосфере
Ты про все забываешь, и в том числе про нее.
По инерции дышишь,
Но дышишь легко и свободно…
Так, как будто птицы летают
Над нашей бедовой планетой,
Мыши возятся так за стеной, вдруг почуяв кота…
И еще алкоголик дрожит,
Завидев в толпе фараона.
 

Бумажки… Сотни, тысячи неиспользованных задниц…

И каждая должна что-то подтверждать, что-то приказывать, даже гримасничать, требуя к себе абсолютного внимания.

А за бумажками люди, а за бумажками годы, а за печатями судьбы, женитьбы и даже разводы.

В конфликте одного с другим рождались сны… сны становились вымышленной явью… Именно в эти минуты, когда жизнь казалась бессмысленной штукой, ты опять вспоминал про нее.

 
Как ты любил ее до урагана,
Когда она была твореньем божьим,
Когда природы совершенство… к ней влекло…
Неудержимой страстною волною…
 
 
И сейчас, когда ее не стало
И осталась только грустная Душа,
В потрохах которой лежала…
Каждый день перед тобой… едва дыша…
Казалось, что сама Судьба смеялась…
Как сумасшедшая над собственной бедой…
 
 
Бумаги утешали своим грузом,
За ними люди спор с собой вели,
Они имели множество капризов,
И видеть мир таким, каким он был, уж не могли…
 
 
Ты собирал бумаги в папки, словно чувства,
По крохам невесомым собирал,
И оформлял прощения в идеи,
И жалобы взводил на пьедестал…
Закон придумали, чтоб в прахе растворяться,
Чтоб верить смыслу, подчиненному слогам.
Чтоб карой божьей, словно чудом, восторгаться
И доверять одним лишь небесам…
 
 
Работы пустое движение вверх-вниз,
Как и взад – и вперед —
Рождало одно помраченье…
Как будто тоску из пустот…
Фамилия, имя и отчество,
Профессия та же судьба,
Семья иль маразм одиночества…
Не деться тебе никуда…
 

Действительно, деваться было некуда. Работа, дом и невероятно удивительная жена – все это заключало тебя в замкнутый круг…

Друзья?! – друзья встречались ненадолго, чтоб только вспомнить, что они друзья… И потом они ужасно стеснялись твоей жены…

 
Что за блажь – жениться на уродке, —
Так считали попросту они,
Только вслух не говорили и молчали.
И очень редко посещали дни твои.
Так длиться очень долго не могло…
Сойти с ума иль даже утопиться
Ты не хотел – нужна была Душа,
Которая смогла б пойти навстречу
И заблудиться в твоей жалобной тоске…
 
 
Другая женщина нужна с нормальным телом
И не измученная собственным недугом,
И принимающая мир весь благодарно,
Как часть уже самой себя…
А что жена?! – Она ведь не узнает
И хоть немного будет счастлива с тобою…
Ведь ей уже не выбирать, ей остается
Только служить фатальной цели бытия…
 
 
И ты пошел на поиски любимой…
Как будто мартом осененный кот…
Везде искал ее красивый… фас или профиль…
Средь тех, кто жить устал…
 
 
Да и уставшей женщине приятней
Достаться незнакомому мужчине…
Так думал ты, шагая в неизвестность…
 

«Деньги ради денег» – эта формула была тебе непонятна…

Некоторые люди даже после работы продолжали трудиться и зарабатывать себе на жизнь, хотя бы иными способами.

Но чаще всего, и как правило, они ставили крест на своей личной жизни и вообще они занимались самообманом, они искали сиюминутных развлечений, даже любовницы им были нужны только на ночь, потому что им было некогда…

Деньги – время, – другая формула, близкая первой, тоже была им вроде катехизиса в иной, намного лучший мир…

 
Однако ты так жить не мог и не желал…
Ты чувствовал подвох в такой трясине…
Любовница?! Ну, что же пусть нужна,
Но не любая и не всякая подружка…
Иная просто заберется в твой карман,
И, как очистит, уберется восвояси…
Иной же месть нужна своему мужу,
Отдастся смыслу вопреки…
Только за грубость своего супруга,
За безразличие к своей нелегкой доле,
И как отмстит глупейшей половине,
Опять ее с собой соединит…
 
 
Все это пошлость, развлекаться снами,
Быть приложением к судьбе коварных женщин…
Тебе была нужна подруга, но такая,
Чтобы отдать себя могла без тайных мыслей,
И без условий легкомысленных и встречных…
И не один лишь раз, а сразу навсегда…
 
 
Хотел ты много, но рождалось мало
От проходящих мимо женщин чувств…
Видимо, как будто совершенны,
Они внутри – совсем пустыми были…
Все их глаза собой не выражали
Ни нежности, ни страсти безусловной.
Точно – они блуждали в вечном трасе…
Они уже с другим мужчиной были…
Ты разрывался тенью в их виденьях…
И если был, то все же оставался
Прообразом их тайных помрачений…
 
 
Так день прошел, и месяц, после год,
А ты все жил с несчастною женою…
Быть может, счастлива она была с тобою,
Но только кто из нас заранее предскажет,
Откуда грех возник?! Зачем пришла вина?!
В сомненьях жить и болью наслаждаться?!
И ждать от жизни чуда, если сон
Нас тут же Смерти собственной подводит?!
 
 
Однако все вопросы вызывали
Усталых мыслей чудный переход.
И проще было землю всю измерить,
Толпу собой разрезав пополам,
И в каждый дом войти и всякой леди…
Раскрыть стыд, страх перед Смертию и срам…
Хотя множество случайных совпадений
Ответом на вопрос быть не могло.
 

Ее звали Яна… Вы были чем-то похожи… И одинаково мучились… У нее муж был пьяница, у тебя жена – инвалидка…

Почти сразу же ты почувствовал влечение к этой женщине… А она была влюблена в тебя, словно наивная девчушка… Безо всякой утайки она все, что могла, рассказывала о себе…

Это было духовной прелюдией к вашему совокуплению…

Вы жаловались друг другу на себя, на свое терпение и муку… Почему, почему еще раз человек, не нашедший себя в этом мире, должен оставаться в нем?!

Неужели только жалость, только привычка и страх перед неизвестностью заставляли вас, двух одиноких и несчастных людей, совокупляться украдкой у тебя в кабинете… с задернутыми шторами в окне и с мыслями тревожными в душе…

Почему вы не могли разрушить свои семьи?!

Ведь они существовали как призраки или фантомы, они изначально были сюрреальны из-за вашей духовной и физической несовместимости…

И все равно вы продолжали существовать… Как по инерции вы жили и любили…

 
Так надоело быть собой, что просто ужас! —
Ты Яне это в мыслях говорил,
Когда опять держал жену над унитазом…
И вместо глаз твоих глядела в мир тоска…
Итак, за годом год спешил развлечься
Нелепой смертью иль какой-нибудь бедой…
Бывала только радость иногда…
Встречаться с Яной, так же вот украдкой…
Вы продолжали, чтобы грех нести всеобщий
По божьей воле… человеку был грех дан…
 
 
Людей ни ангелам, ни бесам не спасти…
Ну, если только Духом наслаждаться
И ничего такого грешного не есть,
Тогда, конечно, ангелом остаться —
Ты можешь, велика ведь честь!
 
 
Жена твоя почувствовала это —
Ты не хотел ее иль уставал…
Теперь тебе довольно было Яны…
И редко ты бывал с своей женою.
Как будто долг велит отдать частичку тела,
Как будто Бог грозится с высоты…
Взорвать весь мир и до всевышнего предела…
Тебя несчастного от самого себя спасти!
 

Итак, жена была уже несчастна… Один раз за свое уродство, другой раз за измену мужа, а третий раз из-за себя… поскольку очень много хотела, но ничего здесь сделать не могла…

 
Дыра сквозила в промежутке
Этих странных незатейливых времен.
Несчастливы не Вечность, годы, сутки,
Вы все же продолжали жить вдвоем…
Как миф о том, что верить заставляет
В любой без смысла существующий Абсурд,
Абсурд как суд тебя же над собой.
Самоубийцы ближе февралю,
Когда земля в тревогах и в метелях…
Уже вся рвется в приходящую весну…
И ты желал убить себя с надеждой,
Что Бог тебе отдаст свой Вечный дом!
Дурак, ты мог всего добиться!
Но сам счастливым быть не захотел,
Так счастливы бывают лишь убийцы,
Идущие в потемках на расстрел.
 

Попытка самоубийства превратилась в глупую шутку, вместо нужных таблеток знакомый врач принес тебе глюконат кальция.

 
Ты пил его как сумасшедший,
С тревогой озираясь, Смерти ждал!
Комедия с трагедией в обнимку!
Вся жизнь – какой-то безумный фарс, не идеал!
А впрочем, хорошо, что так случилось…
Ведь жизнь прекрасна, призадумавшись едва…
Ты мог понять, что ты ей очень нужен…
Своей калеке-женушке и Яне…
Родителям, знакомым и друзьям!
Или хотя бы даже черту!
Хвостом который машет в темноте!
И всех людей во мрак их дум заводит,
Кого на час, кого уж навсегда…
Твой страх как маленькая Смерть,
Ты видел Смерть в глаза, хоть и не умер,
Но ожиданием ее был потрясен…
Холодный по на лбу и сжавшееся сердце,
И мысли туч небесных почерней —
Еще не все свидетели безумства…
Отсутствье смысла даже пострашней!
Когда желанья нет существовать,
То все равно чего-нибудь отыщешь,
Хотя бы для того, чтоб просто лгать…
 

Так иногда, тревожно вглядываясь в пустую поверхность ничего не говорящего неба, ты вдруг находишь выход там, где его давно нет. Наверное. Он возникает соразмерно интуиции человека или его неосознанному стремлению все время куда-то пропадать… Или тому же самообману, в котором одни пропивают себя, другие бросают свои души на костер вечной Любви.

Так вот и жена делилась с тобой твоим одиночеством, чтобы просто любить, и не понимала тебя, особенно твое странное желание жить с ней во что бы то ни стало, хотя она была противна даже самой себе, и поэтому ей нужно было, и то лишь иногда, только твое тело… Только в твоем теле она могла забыться сладким сном и умереть, пусть понарошку, пусть всего на миг… Но и мига хватало ей, чтоб надолго позабыть свое уродство!

Этот странный человек возник в вашей новой жизни ранней весной… Когда-то, когда твоя жена еще не была изуродована ураганом, ты встречался с ним очень часто, хотя и тайком от жены, бывшей тогда еще невестой…

Главным образом, вас сближала поэзия.

Вы оба писали стихи, и оба были избалованы взаимным вниманием друг к другу… Временами вы даже стыдились такой привязанности друг к другу, чувствуя в этом какой-то аморальный подвох…

Потом вы расстались, как будто навсегда, после того, как ты женился… Твой поступок тогда очень удивил твоего приятеля, он даже как-то по другому стал смотреть на тебя…

А потом очень быстро исчез из твоей жизни, повернувшись к тебе равнодушной спиной…

И вот этой ранней весной он встретил вас вместе с женой…

 
В тот миг катил ты коляску
И с нежностью на руки брал
Ее, как слепого котенка,
Она, беззащитная вся,
Своим простодушьем светилась,
Словно на небе звезда,
В тот миг вас приятель увидел,
В нем что-то вдруг встрепенулось,
Он был поражен вашей страстью,
Как будто неопытной негой —
Рукою, как дождем, вдруг осыпала
Тебя единственно живущим в ней суставом,
Светилась нежность из безрадостного тела…
 
 
Приятель сломлен был пожаром ее глаз,
Косящих по обрубкам вниз, по кругу…
Еще его безумно изумляло,
Как мог ты с ней счастливым в жизни быть?
 
 
Несчастный не знал твоих мыслей,
Не видел и чувств твоих странных,
Он просто пытался проникнуть
В нее, словно влезть в твою шкуру,
Вот так оно все и было…
 

Приятеля звали Степаном, хотя назови его Фролом, едва ты хоть что-то изменишь в явлении судеб случайных, ведь каждый из нас, это тайна.

Степан неожиданно остановился и заговорил с тобою, хотя она все еще продолжала оставаться у тебя на руках, теперь она смущенно опускала глаза свои, от бедствия косые…

 
Себя она стыдилась поневоле,
И всякий раз отчаянно кляла,
Когда ее не ты, другие видят,
Разглядывают, словно в микроскоп,
Ее уродство изучают…
Как удивления достойнейший предмет…
 

Однако Степан сразу понял эту мучительную и прячущуюся стыдливость твоей жены и поэтому смотрел уже поверх ее головы на расцветающие кроны деревьев и на солнце и говорил о том, как хороша погода… Это было единственное, о чем он мог тогда заговорить… Спасительная тема весны куда лучше скрывала вашу неловкость и отчужденность…

Неожиданно Степан поинтересовался, пишешь ли ты стихи… И ты кивнул головой и прочел одно стихотворенье, хотя она все еще была на твоих руках…

 
Она смотрела на Степана очень хмуро,
Предчувствуя сомнительный подтекст
В его словах, глазах и частых вздохах,
Которые украдкой он бросал,
Как тайные любовные посланья.
 

Но ты его не видел очень долго…

И ничего как будто не заметил! Хотя напрасно, в этот самый день наметилось еще одно безумье…

 
Приятель твой вдруг про себя решил…
Женой твоею овладеть,
Хотел он разгадать, как можешь ты —
Счастливым быть с несчастною женою…
Глупец! Он видел в этом тайну,
Хотя всех вас скрывали в жизни маски
И всякий своей маской дорожил…
 
 
Степан прийти пообещал на день рожденья!
Вас Бог иль дьявол приковал друг к другу цепью?!
Поэзия рождается в мученьях!
Поэты, говорящие как тени…
Стихи их слышать часто тяжело!
 
 
Твой день рожденья был, как будто не был!
Такие праздники впервые грусть наводят,
Когда вам перевалит лет за тридцать…
Когда года летят уже как наважденье
И ты едва уже тот год запомнишь…
Лишь по отрывочным далеким вспоминаньям
Ты, как и все, вернешь тот день себе назад…
 
 
Степан сидел с тобою рядом
Ии говорил про все так очень странно,
Глаза его в жену твою проникли
И, словно зельем колдовским, вдруг опоили…
 
 
Ты ничего уже не видел, ты был грустен,
Тебе уже минуло тридцать три,
На этой христианской дате
Задержан был твой бесконечный взгляд…
 
 
Твой друг едва коснулся ее тела,
Его рука бесшумной тенью за спиной…
Твоей как будто птица пролетела…
Ии нежно села на ее обрубки
Под этим карточным игрушечным столом…
 
 
Жена вздохнула, сразу изогнувшись,
Под скатертью единственной рукою
Она вела борьбу с рукою друга…
Но ты был нем, печален, словно тлен…
Твои глаза в другую тьму косили…
Там люди спали, может даже жили,
Но говорят, там безусловный ад
Для всех, кого здесь, на земле, родили…
 
 
Друг продолжал вести борьбу с несчастной…
Друзья шумели громко, радуясь общенью…
Они ее не замечали,
Твои друзья с тобою говорили,
Один лишь за столом предатель,
Ее коснувшись, взволновал до сердца…
Он был как ангел для нее, Создатель!
В любом обличье женщина – дитя…
Легко обманута быть может каждым словом
Или движеньем, несущим свои ласки…
 
 
Он пересел к твоей жене поближе…
Своим тончайшим пальчиком нашел он
Ее глухую бездну… в глубь проник он…
Она единственной рукой лицо закрыла…
Она устала одинокой оставаться
С тобой, с уставшим равнодушным мужем…
Лишь иногда дарящего ей нежность…
Ее душа как будто в рай летела..
Лицо окаменело в строгой маске…
 
 
Здесь вряд ли кто подозревал измену…
Тебе же было недосуг —
Следить за собственной женою…
Года подсчитывал, сам по себе печалясь в мыслях,
Не думая, чего-то говорил,
Едва прислушиваясь к своей чудной речи…
 

В тот вечер, когда все гости разошлись, твоя жена неожиданно устроила тебе скандал! Она не жаловалась на судьбу, не плакала о своей несчастной доле, она зло и агрессивно нападала на тебя.

 
Ей нужен был мужчина, но не ты,
А тот, который был с ней рядом
И на ее недужном теле, как на арфе…
Изломанной… играл вполне искусно…
Но ты, дурак, не знал, ты извинялся,
Она же становилась только злее,
Как будто бес какой в нее вселился
И предавал тебя бессмысленно мученьям!
 
 
Такой ее ты никогда еще не видел…
Такой ее и ураган не сделал…
Жестокий циник, твой дружок коварный,
Прикосновением завлек ее в безумство…
Теперь она с отчаяньем ждала,
Когда ты дом надолго свой покинешь,
Чтобы бесенку дверцу отпереть
И дать ему войти в свое жилище…
 
 
Несчастная забыла про уродство,
Быть может, от него она устала,
Никто не знает истины в желаньях,
Нникто не ищет правды в своих чувствах…
И ты не ведал, что теперь она с другим
Мужчиной в своих мыслях пребывает…
 
 
Твой друг – поэт и он же Сатана —
В мечтаньях сладостных уж ею обладает…
Чем беззащитнее она – тем страсть сильнее…
А чем уродливее всех – тем и прекрасней…
И пусть глаза косы и нос слегка приплющен,
Шрам бороздит всю левую щеку…
В ее Душе страдающей, зовущей
Бог спрятал свою вечную красу…
 
 
Так думал тот, кто был тебе как другом,
Как другом, потому что он не был,
А только притворялся твоим другом,
А ты, увы, не знал или забыл!
 

В эту ночь ты не спал, твоя жена тоже, вы оба вздыхали каждый о своем… Ночь непонятных мучений – так ты окрестил ваше лежбище… в то самое грустное время, когда, не имея стыда, вы, вслух себя ненавидя, втайне жалели себя…