Текст книги "Деконструктор"

Но всего этого на этот раз не случилось, а всё потому, что услышавший упоминание сеньором Гонсалесом рисоедов, глава восточного отделения – самурай Так-чеши Кидало, тут же замечает волнение на лице Капти, после чего, в один момент, с помощью ослабления напряжения мышц своей груди, вкладывает меч в ножны у своего наколотого на груди, тоже самурая Ямакаси (всё логично и самурай на своей груди, накалывает только самураев, ну и в минуты помутнения сознания, прежде чем помочь сделать кому-нибудь харакири и гейш), присаживается рядом с Капти, и тем самым отвлекает того от своего необдуманного поступка.

– У каждого, и даже у него, свой Дао. И не стоит спешкой сбивать себя с истинного пути. – Тихо проговорил Так-чеши Кидало и, выдвинув вперёд сжатую в кулак левую руку, на поверхности фаланг каждого из пальцев которой были выколоты неясные изображения маленьких человечков, завладел вниманием Капти.

– Куда бы ты ни шёл и как бы ты не бежал, твой путь определён и тебе лишь только нужно одно – принять его. – Проговорил Так-чеши, и на глазах Капти, завораживающе для него, начал по нарастающей двигать пальцами своей руки. Так-чеши начал с малого – с мизинца, который сейчас приподнялся чуть вверх, и находящийся сбоку Капти теперь увидел, как наколотый на мизинце маленький человечек, приготовился к прыжку. Вслед за этим приподымается безымянный палец и Капти видит, что маленький человечек, каким-то неведомым способом уже перебрался на этот палец. Дальше настаёт очередь следующего пальца, где происходит та же метаморфоза, и так до тех пор пока не настаёт очередь большого пальца, с которого маленький человек уже скатывается вниз, в глубину руки. И пока Капти находится в размышлении насчёт судьбы маленького человека, он к полной неожиданности для Капти, вновь оказывается на мизинце, откуда он снова начинает свой новый путь.

Пока же сидящие, таким образом развлекали себя и слушали ничего не говорящего Макрона, что и заставляло их так развлекаться, а иначе бы они, конечно, не посмели, так что всё устойчиво и логично, а сам Макрон, сделав очередной круг – от двери, ведущей на смотровую площадку, к противоположной стене, где висел оригинал картины Мунка «Крик» (у них в галерее, ещё три есть), тут и остановился, уставившись на эту, явно с определённой целью повешенную, что за страсть картину. И, конечно, Макрон, ещё не дошёл до точки и даже до пивной, чтобы вешать у себя в кабинете такие ужасы (ну и что, что дорогие) и он лучше бы развешал постеры Шварценеггера, на которого куда приятней смотреть, чем на всё это малево.

– Не понимаю я, всех этих эксгибиционистов. – В очередной раз, глянув на эту кричащую картину, плюнув на ковёр и, переведя свой взгляд на своё отражение в экране телефона, где всегда под рукой находился самый лучший собеседник и слушатель – он сам, Макрон откровенно высказался на счёт себя. И как оказывается, что узнаёт его собеседник – он сам, то он тоже не всегда во всём разбирается и даже в некоторых вещах проявляет непонимание. – Не зря моего предшественника сняли с Генерального. Имея такие взгляды на мир, я совершенно не удивлён этому. – Покачав головой Макрон, принялся перелистывать справочник с номерами аукционных домов, куда можно было сбагрить или обменять на постер Шварценеггера, эту картину.

– И ведь не нашёл. – Глядя на картину, Макрон подытожил результаты своих поисков. – А ведь тут дело даже не в моём предшественнике, а всё они, эти ходячие мумии, специально поместили её здесь, чтобы я смотрел и всегда помнил, что меня ждёт, если я их растрою. – Макрон вновь закипел, вспомнив все эти непроницаемые и бесстрастные лица старших партнёров, с кем ему вчера вечером пришлось отужинать в одном самых дорогих ресторанов. Ну, как отужинать, скорее они, разваливши свои животы («И откуда они у них берутся при их тщедушном теле», – Макрон сразу же был поставлен в тупик, природой отношений с природой, всех этих серых и тщедушных лиц), ужинали, а он, сидя в чётко регламентированной позиции – на самом краешке стула, вынужден был наслаждаться видами работы вставных челюстей, этих акул закулисного мира.

– Ты сынок, не обижайся, да ты и сам, наверное, понимаешь, что ты ещё не заработал, ни нашего доверия, ни на хлеб без масла. – Звучно пережёвывая лобстера, показывая всем вокруг сидящим, что он не зря не снял очки, чьи стёкла подверглись нападению брызг, которые всегда сопровождают всякое рвение, особенно при ужине, мистер Пфайзер, с расстановкой зубов и слов поучает вспотевшего от всех этих видов Макрона.

– Да пусть только попробует обидеться. А мы, посмотрим. Ха-ха. – Вставляет своё слово один из братьев Джадной рыжий Эрик, который, имея тягу к веселящим напиткам, после их пригубления был не прочь развлечься.

– Ну, что молчишь. Давай, обижайся. – С силой воткнув вилку в кусок стейка, прохрипел второй из трёх братьев Джадной, уже лысый Херк. На что Макрон, хоть внутренне уже не только обижается, но и даже воспылал ненавистью ко всем здесь сидящим за столом, кроме себя, он всё же не подаёт виду и лишь краснеет. Что замечается третьим, с моноклем в глазу, старшим братом Джадной Годном и он, не веря своим глазам или вернее сказать, глазу в монокле, снимает его, протирает салфеткой за сто долларов и, вставив обратно, и точно, убеждается в том, что он не ошибся и видит эту дерзость, которую проявляет Макрон.

– Это, как понимать? – Вопросительно с нотками истерики в голосе заявляет завладевший общим вниманием Годном.

– Ты это о чём? – удивлённо спрашивает его Эрик, как выразитель общего вопросительного мнения.

– А мне интересно, что он хочет сказать или вообще, может быть, на что-то намекает, когда так демонстративно краснеет. – Ткнув в сторону Макрона указательным пальцем на котором болтался перстень с красным камнем, заявляет Годном. Что тут же вызывает множество вопросов и предположений в головах сих великих людей, которые тут же столько всего надумали, что узнай об этом Макрон, то он бы ещё больше покраснел, только уже по причине гордыни.

А ведь сим мужам действительно было над чем задуматься, о чём непосвящённым, никогда и не догадаться. А потому что они не посвящены во все эти закулисные тайны и интриги, где как раз большее значение имеет всякая недоговорённость, тайный символ или намёк, с помощью которых и ведут все свои дела посвящённые во все эти таинства – серые кардиналы политики. И вот когда мистер Годном Джадной задался этим, только на первый взгляд простым вопросом: Макрон прямо говорит или намекает, то умеющие читать между строк посвящённые, а здесь других и не было, сразу же уловили суть его вопроса: а не посвящённый ли он. А уж от ответа на этот вопрос многое чего зависит. Ведь если Макрон посвящён, то это многое меняет и в том числе отношение к нему, что опять же не отменяет вопроса: а кто тогда, без общего обсуждения, посмел его посвятить.

Что заставляет сидящих за столом, пока ещё людей, а не богов, отложить свои ножи в карманы дорогих, с заплатками на локтях пиджаков, а вилки на стол рядом с собой, и боковым зрением, подозрительно посмотреть на своих вдруг затихших соседей, которым доверия и так никогда не было, да и не могло было быть, если хочешь невредимым сидеть за этим столом. И теперь каждый из сидящих за столом глав корпораций и владельцев контрольных пакетов и активов, хоть никогда и не сомневался в том, что все сидящие рядом с ним люди, все сплошь подлецы, сквалыги и негодяи, готовые ради прибыли продать и заложить чужую душу (своя, давно уже находится в залоге у дьявола), то сейчас, в очередной раз убеждается в этом. Ну а всякое убеждение добавляет уверенности в себе и каждый из членов этого кружка, и даже объединённые родственной связью, но разделённые самолюбием братья Джадной, теперь не сомневались в том, что кто-то начал свою закулисную игру, для того чтобы стать первым среди равных.

– Это, однозначно Годном. – Бросив косой взгляд на монокль Годнома, уже не сомневается в двуличие Годнома его средний брат Херк, никогда не забывавший, как Годном, будучи старшим братом и любимчиком, используя своё семейное положение, всегда третировал их с Эриком, съедая самый большой кусок торта. – И ведь до чего же хитёр, паразит. – И чтобы про него никто не подумал, сам первый и задался этим вопросом. – Херк, даже немного наполнился гордостью за то, что его брат такая хитрая бестия.

– Чую, что здесь без руки гера Байерра не обошлось. – С ненавистью посмотрев на подтяжки гера Байерра, подумал мистер Пфайзер. – А для чего он тогда решил сегодня почтить наш кружок своим присутствием. Всё понятно, решил держать руку на пульсе. – Мистер Пфайзер, раз уж ему вспомнилось, тоже захотел проверить свой пульс, для чего и взялся правой рукой за запястье левой.

– Ах ты, гад, сигналы подаёшь. – Заметив эти странные движение рук мистера Пфайзера, вцепился нестриженными ногтями в свою, в отличие от всех жирную ногу, ещё один глава корпорации, Оливье Кредикур.

И кто знает, до чего бы дальше додумались члены этого кружка, если бы тишину не нарушил, всё тот же возмутитель спокойствия – Годном.

– Да он своим покраснением хочет показать, что ему стыдно за нас. – Своим новым заявлением, Годном всполашивает лица членом этого избранного клуба, которые на время забыв насчёт друг друга свои кривотолки, наполнились праведным гневом на то, что этот Макрон использует запрещённые в этом кругу приёмы. Что, в свою очередь, заставляет членов этого клуба задуматься над тем, а кто его надоумил на эту подлость. А как это ещё назвать, когда ты специально демонстрируешь у себя то, что у них по душевным основаниям, давно уже отсутствует. Правда, на этот раз все почему-то подумали, что тем, кто надоумил Макрона на всё это был Оливье Кредикур, чья лоснящаяся от жира и покрасневшая от красного вина физиономия, уже не косвенно указывала на его заинтересованность в том, чтобы ему ни одному здесь сидеть с красной рожей.

– На воре и шапка горит. – Сразу всё понял рыжий Эрик и, решив срочно выпить, потянулся за бокалом. Что вызывает внутренний переполох в душах сидящих членов клуба, решивших, что вот оно, начинается. Но к своему не удивлению, Эрик не швырнул бокал в голову Оливье, а со знанием дела влил в себя его содержимое. После чего он отставляет бокал и приступает к закуске, что вызывает у смотрящих на него членов этого клуба приступ аппетита и все, забыв про Макрона, приступают к новой стадии поглощений (В СМИ этот клуб по-разному кличут и, как правило, в основном фамильярничают. Когда как сами члены клуба, не смотря на крики отцов основателей, давно уже между собой более богатыми, называют его клубом одиноких сердец сержанта Джона Уокера (для тех кто придерживается традиционных ценностей – без льда, а для либерального истеблишмента – со льдом)). Где они, забыв обо всём и даже про ножи в карманах, перекидываясь шутками и ведя разговоры, начали заниматься тем, чем всю жизнь и занимались – набирать вес.

Ну а как только наступает примирение с действительностью, чему способствует внутренняя наполненность организма, то, пожалуй, можно и разделить её с окружающим миром. За что и берётся, вечно переполненный чем-нибудь мистер Пфайзер, который вновь увидев теперь уже бледного Макрона, вначале возмутился наглостью местного обслуживающего персонала, который позволяет себе на работе сидеть, сложив ручки на коленях, но потом, не обнаружив на нём фартука, засомневался в своём предположении на его счёт. С чем мистер Пфайзер и обращается к Макрону:

– А ты, собственно, кто такой? – Что снова заставляет всех отстраниться от своих блюд и внимательно посмотреть на этого, непонятно, что за гуся, Макрона. Ну а Макрон в свою очередь, можно сказать, только пришёл в себя после первого наката всеобщего внимания, а тут новый, не менее заковыристый, чем первый вопрос. А ведь этот вопрос, от ответа на который, скорей всего, будет зависеть его будущее, а может и сама жизнь (Макрону до падения со стула, захотелось прикусить свой кулак), не так-то прост, и однозначно содержит в себе скрытый подвох. И что спрашивается, он должен на него ответить.

«То, что я Генеральный. Нет, они увидят в этом моё самолюбование и человеческую слабость – жажду власти и тщеславие, – Макрон принялся судорожно размышлять, ища подходящие ответы на этот вопрос. – Хотя то, что у меня есть слабости, как раз их будет устраивать и скорей всего именно это, как раз и повлияло на их окончательный выбор меня». – Макрона озарила догадка, которая, что удивительно, наполнила его решимостью и даже чуть-чуть наглостью. И он поняв, какая всё-таки сила эта слабость, дерзко – прямо в глаза, посмотрев на мистера Пфайзера, заявил ему и всем здесь присутствующим:

– Я, Генеральный. – Ну а это заявление Макрона, в свою очередь вызывает у членов клуба противоречивые чувства, где им с одной стороны завидно тому, что они уже не столь глупы и молоды, чтобы радоваться таким мелочам, а с другой стороны злы за такие намёки на их под сто лет зрелость, которая только и несёт опытность. Но, как говорится, кто первый начинает, тот, как правило (только не в случае с возрастом), выигрывает, а в данном случае это была молодость. И члены клуба, так уж и быть, решили, что Макрону быть Генеральным.

– Вот, смотрю я на вас молодой человек, и знаете, о чём я думаю? – вновь берётся за своё – за вопросы, Пфайзер, чью вечно спрашивающую и просящую натуру все знали, и даже со временем привыкли, посылая его куда подальше. Но Макрон был не знаком с манерой поведения этого, вся рожа в оспинах Пфайзера. И если поначалу Макрон под давлением всех этих взглядов и провокационных вопросов, находился в смятении, то сейчас он найдя в себе точку опоры – свою слабость, был готов дерзить в ответ. Что он и продемонстрировал, нагло предположив:

– Наверное, завидуете моей молодости. – И хотя доля немалой истины в этом была, с чем, не смотря на собственные адвокатские конторы, никто из членов клуба, даже используя подлог, не стал бы спорить и оспаривать, всё же мистер Пфайзер не собирался, вот так просто признавать очевидность и поэтому уклончиво засмеялся.

– К-хе. А вы сынок, остры на язык. – Еле сдержался побагровевший мистер Пфайзер, специально сделав акцент на применение слова «сынок», где он, используя его, намекнул на то, что Макрон ещё соплив, чтобы поучать столь зрелых и здоровых мужчин. Но всё же мистер Пфайзер слегка или не слегка позавидовал Макрону, что все по его задрожавшим рукам и заметили.

При этом все знали, что Пфайзер, до дрожи в руках (что уже и проявилось), не терпит завидовать (значит, от него нужно ждать проявления нетерпимости) и когда Пфайзер потянулся рукой за бутылкой вина, то все наблюдавшие за ним члены клуба, на мгновение испугались за голову Макрона, которой не сносить себя, после встречи с этой бутылкой. Но мистер Пфайзер не опускает бутылку на голову Макрона (Макрону сегодня явно везёт), а всего лишь наливает себе в бокал вина. Отчего всем в голову приходит одна и та же мысль, что Пфайзер уже не столь здоров, как он того желал и кичился, и что Пфайзер, как раз тот, кому нужен молодой Макрон, и кто, скорей всего, его и посвятил. А уж это открытие, заставляет всех посмотреть на Пфайзера другими, ищущими скрытый подтекст в его словах глазами.

Правда, у всех свои глаза и взгляды, и если братья Джадной, сразу же увидели в этом возможность для себя наложить свои длинные руки на самый лакомый кусок корпорации Пфайзера – «Виагру». «Она при его зрелой немощности, ему уже не понадобится», – подмигнув друг другу, братья Джадной, в кои веки пришли к общему мнению, решив сегодня же протестировать (раньше руки не доходили, из-за этого сквалыги Пфайзера, загнувшего за неё неподъёмную цену) эту, почти что теперь свою продукцию». Ну а если она работает не так, как ожидается, то мистеру Пфайзеру не поздоровится, и браться, уже насчёт него придут к общему, уже знаменателю.

– Но я не о том. – Продолжил говорить мистер Пфайзер, уже и забывший о чём он хотел вести речь, и поэтому таким ловким приёмом переменивший тему разговора. – А о том, что вам повезло и вы пришли на всё готовенькое. Когда как мы были вынуждены создавать всё с нуля. – С чем не могли не согласиться все до единого члены этого клуба, чьё состояние, измеряемое многочисленными нулями, было скорее данью их памяти, чем чему-то ещё, связанному с их жадностью и жаждой власти. Что поделать, раз они слегка рассеянны, немного забывчивы и при этом подвержены ностальгическим воспоминаниям о тех нулевых годах, когда в кармане была одна лишь пустота и воздух. Вот и приходилось облекать свою память в цифру (благодаря им цифровые технологии резко рванули в своём развитии), а уж она, особенно нулевые ячейки и не давали им забыть, кто они и с чем пришли в этот мир.

– Да-да. Всё именно так. А как же иначе. – Раздались согласные со сказанным, голоса членов клуба.

«Так и знал, что обязательно начнут ворошить прошлое», – нервно дёрнувшись про себя, Макрон, дабы не заметили его недовольство, окунул свой нос в принесённый официантом стакан с водой, на который разорились члены клуба, видя жажду и томление в глазах Макрона. Ну а Макрону ничего другого не оставалось делать, как под прикрытием этого стакана с водой, позёвывая, ждать того момента, когда у них закончится память или, что вероятней, они передерутся и переругаются между собой. Пока же Макрон занял такую свою, через стакан, наблюдательную позицию, мистер Пфайзер, совершенно не обращая на него своего внимания, ну и что, что для него, в общем-то, заводился весь этот разговор (мистер Пфайзер мог и забыть, что при его годах позволительно делать, а не пользоваться этим глупо), продолжил свой нравоучительный и местами захватывающий рассказ, а не как думал Макрон, разговор.

– А ведь мы все начинали с одного – бутлегерства. – Мистер Пфайзер сделал паузу, для того чтобы своим взглядом обвести всех присутствующих за столом людей. Чьи лица, как и в те прежние времена, не выказывали и тени сомнения в том, что всё, что он сказал, именно так, и что они, не моргнув глазом, отправят сомневающегося в них и качестве их продукта, на тот свет.

– Да, были времена. – Вздохнул вместе с сидящими за столом головорезами мистер Пфайзер, который, как и многие из сидящих, уже давно убрал автомат Томсона в чулан, и теперь в своих делах использует цивилизационные методы распределения богатств, которые, как оказывается, куда прибыльнее и безопасней.

– Запомни, одну важную вещь. – Наклонившись в сторону Макрона, проговорил мистер Пфайзер, заставив тем самым Макрона оторваться от стакана и приблизиться к нему. – Если в стране намечаются глобальные изменения, а это всегда передел собственности, то жди появления сухого закона. А всё просто, ведь для того чтобы была достигнута заявленная цель, необходимо появление нового, иначе мыслящего класса. При этом, чтобы новые изменения смогли надолго удержаться, они должны обязательно опираться на что-то, как в данном случае на этот класс, выступивший, как авангард изменений. А этот класс сможет выступить опорой лишь в том случае, если он будет обладать определённым капиталом. Ну а чтобы быстро накопить капитал, просто необходим сухой закон. Так что всё логично и как у нас в двадцатые года, так и в восьмидесятые годы в Союзе, сухой закон возник не на пустом месте, а был подготовкой к предстоящим глобальным изменениям. – Мистер Пфайзер на этом замолчал и, как показалось Макрону, даже завис. А Макрон между тем, был единственным, кто в оба уха слушал, когда все остальные уже увлеклись своими воспоминаниями о тех золотых и, конечно, кровавых временах – накопления начального капитала.

Но мистер Пфайзер, а в былые сухие времена «Хитрый лис», только делал вид, что он в своём старческом маразме забыл себя и где он вообще находится. А всё для того, чтобы его противники, а в этом противном и осточертевшем мире для «Хитрого лиса» иных и не было, перестали бы принимать его в расчёт и в своём расслаблении раскрыли себя и свои коварные планы.

– Как думаешь, он всё слышит или уже умер? – кивнув в сторону «Хитрого лиса» прошептал своему брату «Бешеному псу» Годному «Бешеный пёс» Эрик.

– Если не умер, а всё и всё ещё слышит, то можешь считать, что он уже умер. – Сквозь зубы проговорил «Бешеный пёс» Годном, сжав в кармане столовый нож.

– Это надо проверить. – В разговор вмешался ярый приверженец безоговорочных решений, третий «Бешеный пёс» – Херк Джадной, который берёт со стола тарелку и, размахнувшись, обрушивает её на пол, точно посередине между «Хитрым лисом» и Макроном. И если сидящий Макрон, явно не обладая терпением и выдержкой, в один момент, не просто отпрял назад, а скорее откинулся на спинку стула, которая, не выдержав этого резкого наскока, накренилась назад и, не дожидаясь пока Макрон уравновесит себя и стул, понеслась назад вместе с ним, то «Хитрый лис», так внешне и не шелохнулся, сидя в одной несгибаемой (попробуй согнуть, уже итак согнувшегося) позе мыслителя (правда, без ручной опоры на коленку). И даже тогда, когда в буквальной близости от лица «Хитрого лиса» пронеслась нога, летящего в своё падение со стула Макрона, то и тогда, ни один мускул не дрогнул на его лице.

Но эта внешняя невозмутимость «Хитрого лиса» была всего лишь его защитной маской, ничего не имевшей общего с тем, что творилось внутри самого Пфайзера, который в этот момент увидел не просто разлетающуюся в куски тарелку, а он отчётливо вспомнил тот судьбоносный день, когда его жизнь, чуть было не разлетелась на те же мелкие кусочки.