Текст книги "Русская литература для всех. Классное чтение! От «Слова о полку Игореве» до Лермонтова"

Один из самых важных комментариев к «Горю от ума» – письмо Грибоедова другу юности П. А. Катенину. Катенин чего-то не понял и многое не принял в комедии, и Грибоедов подробно, шаг за шагом, объясняет свой замысел, заканчивая это письмо-статью замечательным афоризмом: «Я как живу, так и пишу свободно и свободно».

Прежде всего автор в полемике с Катениным четко формулирует конфликт комедии: «Ты находишь главную погрешность в плане: мне кажется, что он прост и ясен по цели и исполнению; девушка, сама не глупая, предпочитает дурака умному человеку (не потому, чтобы ум у нас, грешных, был обыкновенен, нет! и в моей комедии 25 глупцов на одного здравомыслящего человека); и этот человек, разумеется, в противуречии с обществом, его окружающим, его никто не понимает, никто простить не хочет, зачем он немножко повыше прочих…»

Затем Грибоедов переходит к особенностям изображения персонажей: «„Характеры портретны“ <Это цитата из Катенина. – И. С.>. Да! и я, коли не имею таланта Мольера, то, по крайней мере, чистосердечнее его; портреты и только портреты входят в состав комедии и трагедии, в них, однако, есть черты, свойственные многим другим лицам, а иные всему роду человеческому настолько, насколько каждый человек похож на всех своих двуногих собратий. Карикатур ненавижу, в моей картине ни одной не найдешь» (Грибоедов – П. А. Катенину, первая половина января – 14 февраля 1825 года).

К умному и здравомыслящему человеку мы обратимся позднее, а пока разберемся с глупцами, карикатурами, портретами и характерами.

«Я тебя породил, я тебя и убью», – говорит Тарас Бульба в гоголевской повести. В настоящем, особенно реалистическом, произведении порожденные авторским воображением герои становятся настолько свободными, что существенно ограничивают авторские права. Автор без насилия над их характером и художественной логикой не может изменить их судьбу по личному усмотрению.

Цифра 25 появилась в письме, скорее всего, как живописное округление. Среди «действующих» в афише значатся 23 человека, исключая Чацкого, но включая шесть дочерей Тугоуховских. Если же добавить к Петрушке упомянутых в той же афише «несколько говорящих слуг», «множество гостей всякого разбора и их лакеев при разъезде», «официантов» да еще так называемых внесценических персонажей, то число получится много больше.

Эти персонажи выстраиваются в своеобразную пирамиду: просто упоминаемые (внесценические) или появляющиеся герои без речей – эпизодические (главным образом, гости на балу) – и второстепенные, однако охарактеризованные достаточно подробно (если все-таки считать главным героем одного Чацкого).

Что же думал сам автор о способах их изображения?

Карикатурой Грибоедов называет образы, которые обычно обозначают как типы: представленные какой-то одной психологической или моральной чертой. Портрет же – это не зарисовка с натуры, изображение реального человека (хотя подобных прототипов отыскали в Москве для многих грибоедовских героев), а многосторонняя, психологически сложная характеристика. Портрет, в сущности, синоним понятия «характер».

Говоря об отсутствии в комедии карикатур, Грибоедов, конечно, имел в виду персонажей третьей группы. Что же касается не появляющихся на сцене лиц и появляющихся на балу гостей, то они даны как раз карикатурно, характеризуются какой-то одной чертой (причем не обязательно комической).

В семье Горичей характеристики разделены.

Наталья Дмитриевна – долго не выходившая замуж и наконец достигшая цели московская барышня. В этом смысл обмена репликами с Чацким. «Моложе вы, свежее стали; / Огонь, румянец, смех, игра во всех чертах», – иронизирует по старой памяти Чацкий. «Я замужем», – прерывает его героиня. И Чацкий сразу же меняет тон: «Давно бы вы сказали!»

Бывший друг Чацкого Платон Михайлович – теперь муж-подкаблучник, с тоской вспоминающий о прежней военной жизни, но не способный избавиться от навязчивой заботы жены. «Мой муж, прелестный муж», – щебечет героиня. «Ваш шпиц, прелестный шпиц», – позднее невольно спародирует эту реплику Молчалин. «Да, брат, теперь не так… <…> Теперь, брат, я не тот…», – с тоской повторяет Горич (д. 3, явл. 6).

Глухой князь Тугоуховский, и его жена хлопочут в поисках женихов для своих шести дочерей. «Вот то-то детки: / Им бал, а батюшка таскайся на поклон; / Танцовщики ужасно стали редки!..» (д. 3, явл. 7).

Старуха Хлестова – злобная сплетница, подхватывающая клевету, вероятно похожая на упоминаемую в финале княгиню Марью Алексевну, мнения которой так боится Фамусов.

Карикатура еще на одного персонажа дана в монологе Платона Михайловича: «Я правду об тебе порасскажу такую, / Что хуже всякой лжи…», «…человек он светский, / Отъявленный мошенник, плут: / Антон Антоноч Загорецкий. / При нем остерегись: переносить горазд, /Ив карты не садись: продаст» (д. 3, явл. 9).

Похожая карикатура внесценического персонажа возникает в монологе Репетилова (хотя герой называет ее портретом): «Ночной разбойник, дуэлист, / В Камчатку сослан был, вернулся алеутом, / И крепко на руку нечист» (д. 4, явл. 4). Прототип, знакомый Пушкина, Федор Толстой, узнал себя в этой карикатуре и «уточнил» на одной из рукописей «Горя от ума»: «„В Камчатку черт носил“ – ибо сослан никогда не был; „в картишках на руку нечист“ – для верности портрета сия поправка необходима, чтоб не подумали, что ворует табакерки со стола; по крайней мере, я думал отгадать намерение автора».

Сходным образом охарактеризованы и другие гости на балу, включая злобных безымянных господина N. и господина Д.

Наиболее монументальной фигурой среди карикатур оказывается полковник Скалозуб, «золотой мешок», который «метит в генералы». Он действительно глупец, практически каждая реплика которого обнаруживает непонимание ситуации, ограниченность, прямолинейность. Даже его попытка рассказать анекдот кончается конфузом: он забывает анекдотическую пуанту, точку, ключевую реплику. (Хотя у юмора этого персонажа есть поклонники. «И Скалозуб, как свой хохол закрутит… шутить и он горазд», – восхищается Лиза.)

Однако четверо других персонажей, перечисленных в начале афиши, а также Репетилов, представляют уже не карикатуры, а портреты.

«Кстати, что такое Репетилов? в нем 2, 3, 10 характеров. Зачем делать его гадким? довольно, что он ветрен и глуп с таким простодушием; довольно, чтоб он признавался поминутно в своей глупости, а не в мерзостях», – защищал Пушкин героя от автора (А. А. Бестужеву, конец января 1825 года).

Действительно, образ Репетилова, который в значительной степени определяет четвертое действие пьесы, вовсе не сводится ни к глупости, ни, тем более, к гадости. Кроме замеченного Пушкиным простодушия, в герое есть и неудачный карьеризм («Женился наконец на дочери его, / Приданого взял – шиш, по службе – ничего. / Тесть немец, а что проку?»; д. 4, явл. 5), и «уничиженье», смирение перед умными людьми (всех членов своего кружка он оценивает выше, чем себя), и бескорыстный энтузиазм, увлеченность передовыми идеями (хотя эти идеи он понимает поверхностно), и «сердце доброе».

Репетилов – единственный, кто не сразу поверил в сумасшествие Чацкого: «Какая чепуха!.. Вранье… Химеры». Но, даже подчинившись общему мнению, оправдывая тем самым этимологию своей французской фамилии («Мсьё Репетилов, что вы! / Да как вы! Можно ль против всех!»), Репетилов не злорадствует, как другие, а сочувствует Чацкому: «Ах! Чацкий! бедный! вот! / Что наш высокий ум! и тысяча забот! / Скажите, из чего на свете мы хлопочем!» (д. 4, явл. 8).

Сцена отъезда обескураженного и растерянного Репетилова словно репетирует скорое бегство Чацкого: «Куда теперь направить путь? / А дело уж идет к рассвету. / Поди, сажай меня в карету, / Вези куда-нибудь» (д. 4, явл. 9).

Репетилов – один из первых в русской литературе персонажей-двойников главного героя. Потом к этому приему будут прибегать Лермонтов, Тургенев, Достоевский, Чехов. Однако Репетилов по отношению к Чацкому – не злая пародия, а простодушное поддразнивание.

Лиза – тоже не просто верная служанка, выполняющая поручения барыни, спасающая ее в трудные минуты. Она красива, остроумна, в некоторых сценах воспринимается как подруга и даже невольная соперница Софьи. В то же время она хорошо понимает свое истинное положение, старается уклониться от конфликтов в фамусовском доме и мечтает о своем скромном счастье. «Ах! от господ подалей; / У них беды себе на всякий час готовь, / Минуй нас пуще всех печалей / И барский гнев, и барская любовь» (д. 1, явл. 2). – «Ну! люди в здешней стороне! / Она к нему, а он ко мне, /А я… одна лишь я любви до смерти трушу. – / А как не полюбить буфетчика Петрушу!» (д. 2, явл. 14).

Еще сложнее портреты отца Софьи и ее избранника.

Павел Афанасьевич Фамусов (от лат. fama – молва, или famouse – известный) далеко не исчерпывается своей фамилией. Таковы вообще особенности второстепенных персонажей в грибоедовской комедии. Давая им, в соответствии с классицистской традицией, карикатурно-однозначные фамилии-клички, Грибоедов одновременно наделяет их противоречивым психологическим обликом, превращает карикатуры в портреты.

Фамусов, конечно, боится молвы и весьма словоохотлив. Но он и барин, помещик, старающийся вести в Москве патриархальный образ жизни: давать балы, отдавать приказы, угрожать слугам. Он – чиновник, который формально относится к своим обязанностям («Обычай мой такой: / Подписано, так с плеч долой»; д. 1, явл. 4) и в то же время использует службу в личных целях («Как станешь представлять к крестишку ли, к местечку, / Ну как не порадеть родному человечку!..»; д. 2, явл. 5).

Однако одновременно он представлен и любящим отцом, который ищет для своей дочери выгодную партию, и пожилым ловеласом, который не прочь полюбезничать со служанкой, и консерватором-наставником, дающим Чацкому уроки чинопочитания.

Любопытно, что поэт А. А. Фет, перечитывая комедию, отождествлял себя именно с Фамусовым: «Купил себе „Горе от ума“ и схожу с ума от этой прелести. Новей и современней вещи я не знаю. Я сам – Фамусов и горжусь этим» (С. В. Энгельгардт, 20 января 1876 года).

Аналогично обстоит дело с Молчалиным. Его робкое безмолвие («При батюшке три года служит, / Тот часто без толку сердит, / А он безмолвием его обезоружит»; «Молчит, когда его бранят!»; д. 3, явл. 1) оборачивается то лицемерием и игрой во влюбленного в отношениях с Софьей, то презрительной откровенностью и наглостью в общении со служанкой (только Лизе Алексей Степаныч решается рассказать о напутствии отца; д. 4, явл. 12), то снисходительной поучительностью в диалоге с Чацким («Нет-с, свой талант у всех… – У вас? / – Два-с: / Умеренность и аккуратность»; д. 3, явл. 3), то низостью и трусостью в финале пьесы.

Молчалин – грибоедовский хамелеон, который с легкостью меняет маски и заставляет каждого человека увидеть в нем тот образ, который этому человеку нужен. Но он в значительной степени вынужден к такому поведению обстоятельствами.

Чацкий приезжает в Москву как в родной дом. Его здесь все знают: старуха Хлестова «за уши его дирала, только мало», он насмешничает над старыми знакомыми.

Безродный и беспородный разночинец Молчалин взят Фамусовым из Твери. Он живет в каморке под лестницей и в любую минуту может потерять свое зыбкое благополучие. Приспособленчество – единственная возможность для Молчалина выжить в этом чужом и чуждом мире.

«Образ Молчалина настолько нетрадиционен, что никак не укладывается ни в амплуа героя-любовника, даже ложного, ни в амплуа лицемера. Грибоедов разоблачает в нем не ничтожность подобных личностей, но российскую государственную систему, которая охотнее выдвигает бесталанных прислужников, а не людей с умом и душой. Молчалин в этом не виноват. Он – просто тип штатского служащего, который делает карьеру благодаря точному выполнению требований среды: чем он пустее и ничтожнее, тем более пустой и ничтожной представляется эта среда» (E. Н. Цимбаева. «Художественный образ в историческом контексте»).

Наконец, Софья Павловна Фамусова – наиболее сложный портрет, характер пьесы. «Горе от ума» иногда даже называют «пьесой Софьи». Все персонажи, кроме Софьи и Чацкого, раскрываются в комедии. Софья развивается, переживает драматическую эволюцию, изменяется в течение одного дня.

Пушкин утверждал, что Софья «начертана неясно». Долгое время критики видели в героине властную, самодурную дочь своего отца, рискующую своей репутацией ради ничтожного человека, провоцирующую сплетню о сумасшествии Чацкого, словом, полностью принадлежащей к «лагерю Фамусова».

Одна из статей, реабилитирующих грибоедовскую героиню, появилась через 75 лет после создания комедии и по-адвокатски называлась «В защиту С. П. Фамусовой». Критик напоминал о превратностях любви: «Виновата в том, что не любит? Доблестна потому, что не любит? Да разве можно говорить о вине и заслугах в этой области, где воистину все совершается „рассудку вопреки, наперекор стихиям“?

Разве не в том заключается величайшая на земле трагедия, что крупный благородный человек, часто герой, часто гений, находится во власти женщины ничтожной, пошлой, но и бесконечно властной над ним, а женщина чистая и прекрасная отдает свою душу ничтожному мужчине?» (С. В. Яблоновский. «В защиту С. П. Фамусовой», 1909).

Не забудем, что во время расставания с Чацким Софье было всего четырнадцать лет и жизнь в доме отца не могла способствовать ни ее умственному, ни ее нравственному развитию.

Тем не менее, в отличие от большинства других персонажей комедии, плывущих по течению, безвольных, живущих по правилам, подчиняющихся принятым нормам и предрассудкам (а ведь к ним относятся не только Скалозуб и Молчалин, но и друг Чацкого, недавний смелый воин Платон Михайлович Горич), Софья в комедии рискует и выбирает.

Она влюбляется в Молчалина, с возможным уроном для репутации назначает ему ночное свидание, яростно защищает свой выбор в стычках с Чацким, в этой защите не останавливается даже перед клеветой, а в финале, увидев истинное лицо Молчалина, так же бесстрашно и безрассудно отвергает его («Молчите, я на все решусь <…>/ Отстаньте, говорю, сейчас, / Я криком разбужу всех в доме, / И погублю себя и вас»; д. 4, явл. 12).

Выбор Софьи остается загадкой. Но самостоятельность этого выбора безусловна, и героиня в полной мере расплачивается за него. Грибоедов, как мы помним, выделял Софью из общего ряда, видя в ней девушку «неглупую». Более определенно о характере и драме Софьи написал И. А. Гончаров: «Вообще к Софье Павловне трудно отнестись не симпатично: в ней есть сильные задатки недюжинной натуры, живого ума, страстности и женской мягкости. Она загублена в духоте, куда не проникал ни один луч света, ни одна струя свежего воздуха. Недаром любил ее и Чацкий. После него она одна из всей этой толпы напрашивается на какое-то грустное чувство, и в душе читателя против нее нет того безучастного смеха, с каким он расстается с прочими лицами. Ей, конечно, тяжелее всех, тяжелее даже Чацкого, и ей достается свой „мильон терзаний“» («Мильон терзаний»).

В каком же смысле в комедии на одном полюсе конфликта оказывается «25 глупцов»? Ведь Репетилов, Фамусов, Лиза, тем более Софья – вовсе не глупы в привычном смысле слова. Философы, однако, говорят о разуме практическом, бытовом, житейском, позволяющем человеку ориентироваться, существовать среди людей, и разуме высоком, «чистом», который устремлен к познанию истины и делает человека homo sapiens.

Таким разумом – умом – наделен в комедии только главный герой. Он смотрит на жизнь не с точки зрения личных выгод и страстей, но хочет понять историю и человека, чтобы найти в мире свое место.

Ранее уже цитировалось мнение Грибоедова о конфликте комедии: «…Девушка, сама не глупая, предпочитает дурака умному человеку… этот человек, разумеется, в противуречии с обществом его окружающим…»

Похожим образом размышлял В. К. Кюхельбекер, перечитывая пьесу друга в крепостном каземате: «В „Горе от ума“, точно, вся завязка состоит в противоположности Чацкого прочим лицам; тут, точно, нет никаких намерений, которых одни желают достигнуть, которым другие противятся, нет борьбы выгод, нет того, что в драматургии называется интригою. Дан Чацкий, даны прочие характеры, они сведены вместе, и показано, какова непременно должна быть встреча этих антиподов, – и только. Это очень просто, но в сей-то именно простоте – новость, смелость, величие того поэтического соображения, которого не поняли ни противники Грибоедова, ни его неловкие защитники» (В. К. Кюхельбекер. Дневник. 8 февраля 1833 года).

Грибоедов почти ничего не говорит о предшествующей жизни Чацкого. Можно лишь догадываться, где, в каком «полку» герой встречался с Горичем, почему произошел его «разрыв» с министрами, откуда он примчался, за сорок пять часов проделав «верст больше седьмисот».

Однако очевидно, что его странствия были не только географическими перемещениями, но и духовными изменениями. Новый Чацкий, каким он возвращается из своего странствия, с первых же мгновений оказывается чуждым, представляется странным старой Москве.

Но этот общий конфликт конкретизируется в двух сюжетных планах комедии: видя равнодушие Софьи, Чацкий пытается выяснить, кто же является избранником любимой девушки, но быстро обнаруживает свою принципиальную несовместимость с идеалами и образом жизни московского, фамусовского общества.

Личный конфликт и конфликт идеологический, мировоззренческий определяют развитие действия грибоедовской комедии.

Эту особенность «Горя от ума» увидел и четко сформулировал И. А. Гончаров: «Всякий шаг Чацкого, почти всякое слово в пьесе тесно связаны с игрой чувства его к Софье, раздраженного какою-то ложью в ее поступках, которую он и бьется разгадать до самого конца. Весь ум его и все силы уходят в эту борьбу: она и послужила мотивом, поводом к раздражениям, к тому „мильону терзаний“, под влиянием которых он только и мог сыграть указанную ему Грибоедовым роль, роль гораздо большего, высшего значения, нежели неудачная любовь, словом, роль, для которой и родилась вся комедия. <…> Две комедии как будто вложены одна в другую: одна, так сказать, частная, мелкая, домашняя, между Чацким, Софьей, Молчалиным и Лизой; это интрига любви, вседневный мотив всех комедий. Когда первая прерывается, в промежутке является неожиданно другая, и действие завязывается снова, частная комедия разыгрывается в общую битву и связывается в один узел» («Мильон терзаний»).

В отношениях с Софьей Чацкий проявляет себя как близорукий влюбленный, ослепленный страстью и не верящий ни изменениям, которые произошли с любимой девушкой, ни ее выбору.

Первые же реплики демонстрируют как силу его чувства, так и глубину разочарования:

 
Чуть свет уж на ногах! и я у ваших ног.
 

(С жаром целует руку.)

 
Ну, поцелуйте же, не ждали? говорите!
Что ж, ради? Нет? В лицо мне посмотрите.
Удивлены? и только? вот прием! <…>
 
 
Я сорок пять часов, глаз мигом не прищуря,
Верст больше седьмисот пронесся, – ветер, буря;
И растерялся весь, и падал сколько раз –
И вот за подвиги награда!
 

Последующие объяснения Чацкого с Софьей строятся на попытках понять причину ее холодности и угадать имя ее избранника. Для Софьи эти расспросы-допросы становятся все более мучительными и в конце концов провоцируют ее на клевету о сумасшествии героя, которая возникает из бытового понимания слова, из оговорки в мгновенном, кинжальном обмене репликами с господином N (художественный эффект достигается тем, что почти каждый стих делится на две реплики). «– Вы в размышленьи. / – Об Чацком. – Как его нашли, по возвращеньи?/ – Он не в своем уме. – Ужли с ума сошел? / – Не то чтобы совсем… – Однако есть приметы? / – Мне кажется. – Как можно в эти леты! / – Как быть! (В сторону.) Готов он верить! / А, Чацкий! Любите вы всех в шуты рядить, / Угодно ль на себя примерить?» (д. 3, явл. 14).

Почему же Чацкий до последнего мгновения, до того, как он случайно узнает правду, не может в эту правду поверить? При всей своей страстности и уме он убежден, что любовь подчиняется каким-то рациональным законам.

На иронические похвалы Скалозубу («Но Скалозуб? вот загляденье: / За армию стоит горой, / И прямизною стана, / Лицом и голосом герой…») Софья отвечает столь же остроумно и однозначно: «Не моего романа» (д. 3, явл. 1).

Эта позиция понятна Чацкому, но он продолжает собственное следствие: «Не вашего? кто разгадает вас?» (д. 3, явл. 1).

Сразу после этого разговора происходит беседа с Молчалиным, которая приводит Чацкого к выводу, что «умеренный и аккуратный», осторожный, услужливый чиновник еще меньше подходит на роль избранника Софьи. «С такими чувствами! с такой душою, / Любим!.. Обманщица смеялась надо мною!» (д. 3, явл. 3).

Ставя превыше всего ум, Чацкий так же рационалистически верит в ум сердца: умная девушка, какой он считает Софью, не может полюбить ни такого глупца и солдафона, как Скалозуб, ни такого глупца и лакея, как Молчалин.

Лишь в конце комедии он убеждается, что любовь подчиняется каким-то другим законам, непостижимым даже для высокого ума (по принципам, не реализованным обманутой Софьей, в общем, живет семья Горичей: «Муж-мальчик, муж-слуга, из жениных пажей, / Высокий идеал московских всех мужей»).

«Высшее значение», идеологический конфликт «Горя от ума» Гончаров сформулировал следующим образом: «Образовались два лагеря, или, с одной стороны, целый лагерь Фамусовых и всей братии „отцов и старших“, с другой – один пылкий и отважный боец, „враг исканий“. Это борьба за жизнь и смерть, борьба за существование, как новейшие натуралисты определяют естественную смену поколений в животном мире» («Мильон терзаний»).

Эта борьба, выявляющая уже не личные пристрастия героя, но его общественные убеждения, развертывается уже не в диалогах с Софьей и Молчалиным. Участниками второго сюжета становятся, наряду с Чацким, прежде всего Фамусов и Репетилов. И форма его выражения тоже меняется: главным изобразительным средством становятся монологи Чацкого.

Монолог и диалог в пьесе часто имеют разные функции. Диалог, короткие и более пространные реплики, движет действие. Монолог словно останавливает его, позволяя не только более подробно охарактеризовать героя, но и высказать его общие взгляды на жизнь и тем самым прояснить авторскую позицию. Право на монолог в классической пьесе имеют немногие: главный герой, персонаж-резонер, иногда – отрицательный герой, антагонист главного, раскрывающий свою низкую душу.

В «Горе от ума» право на монолог получают, кроме Чацкого, Фамусов, Репетилов и отчасти Молчалин, причем их монологи носят бытовой, приземленный характер, представляя, в сущности, расширенные реплики бытового сюжета. Чацкий же в своих главных высказываниях отталкивается от быта, переходя к общим размышлениям об устройстве русской жизни и жизни вообще.

У главного героя есть три таких ключевых «идеологических» монолога, которые спровоцированы обстоятельствами, являются ответом на вызов другого лагеря и имеют свою внутреннюю тему.

Назидательный рассказ Фамусова о екатерининском вельможе, сделавшем карьеру унижением, шутовством перед императрицей («Упал он больно, встал здорово… / В чины выводит кто и пенсии дает? / Максим Петрович! Да! Вы, нынешние, – нутка!»), вызывает ответное размышление Чацкого о различии «века нынешнего и века минувшего». «Прямой был век покорности и страха», – возражает Чацкий. Он уверен, что время «пылкого раболепства» осталось в далеком прошлом («Свежо предание, но верится с трудом») и на его стороне не только новое поколение, но даже новые властители: «Хоть есть охотники поподличать везде, / Да нынче смех страшит и держит стыд в узде; / Недаром жалуют их скупо государи» (д. 2, явл. 2).

Однако он получает от Фамусова первый снежный ком обвинений, которые потом будут с удовольствием повторять другие персонажи: «Ах! боже мой! он карбонари! – Опасный человек! – Он вольность хочет проповедать! – Да он властей не признает! – И знать вас не хочу, разврата не терплю» (д. 2, явл. 2).

Финал комедии подготавливается уже в этом первом серьезном столкновении Фамусова и Чацкого. «Век минувший» вовсе не минул, отстроенная после войны старая Москва боится и не хочет принимать странного человека: «Строжайше б запретил я этим господам / На выстрел подъезжать к столицам» (д. 2, явл. 2).

Второе развернутое высказывание Чацкого снова спровоцировано Фамусовым в его разговоре со Скалозубом. Продолжая нахваливать московские нравы – хлебосольство, преклонение перед иностранцами, любовь к военным, власть женщин-патриоток, – он вызывает самый резкий ответ Чацкого, который уже не противопоставляет, а, скорее, уравнивает века, обнажая истинное лицо законодателей этой благополучной жизни: «к свободной жизни их вражда непримирима», «грабительством богаты», «пиры и мотовство», «прошедшего житья подлейшие черты». Пределом нравственного падения становятся бытовые факты крепостного права: распродажа поодиночке, без родителей, детей-танцоров и даже обмен верных слуг на борзых собак (д. 2, явл. 5).

Последний аналитический монолог Чацкого появляется в финале третьего действия. Встреча с «французиком из Бордо», который с ужасом собирался в дикую, «варварскую» Россию, а встретил в ней привычную среду («ни звука русского, ни русского лица»), вызывает у Чацкого размышления о двух народах внутри одного. У них нет между собой даже общего языка, как в переносном, так и в прямом смысле. Ироническое описание подражателей, сменивших «и нравы, и язык, и старину святую, / И величавую одежду на другую, / По шутовскому образцу», завершается афористической выношенной мыслью-мечтой: «Воскреснем ли когда от чужевластья мод? / Чтоб умный, бодрый наш народ / Хотя по языку нас не считал за немцев».

Протест против крепостного права, сохранение национальных особенностей, свобода выражения мнений, общая нравственная атмосфера жизни без грабительства, подличанья, раболепства пред власть имущими, военными, иностранцами – такова система взглядов, которая возникает в суждениях Чацкого.

Она во многом совпадала с общественной программой людей, которые через полтора года после завершения комедии выйдут на площадь и станут декабристами. «Образ Чацкого, меланхолический, ушедший в свою иронию, трепещущий от негодования и полный мечтательных идеалов, появляется в последний момент царствования Александра I, накануне восстания на Исаакиевской площади; это – декабрист, это – человек, который завершает эпоху Петра I и силится разглядеть, по крайней мере на горизонте, обетованную землю… которой он не увидит», – четко сформулирует Герцен мысль об исторических прототипах грибоедовского героя и их судьбе («Новая фаза русской литературы», 1864).

Однако далеко не все были согласны с этой точкой зрения. В уме Чацкого, точнее, в способах его демонстрации в пьесе усомнился уже Пушкин. «Теперь вопрос. В комедии „Горе от ума“ кто умное действующее лицо? ответ: Грибоедов. А знаешь ли, что такое Чацкий? Пылкий и благородный и добрый малый, проведший несколько времени с очень умным человеком (именно с Грибоедовым) и напитавшийся его мыслями, остротами и сатирическими замечаниями. Все, что говорит он, – очень умно. Но кому говорит он все это? Фамусову? Скалозубу? На бале московским бабушкам? Молчалину? Это непростительно. Первый признак умного человека – с первого взгляду знать, с кем имеешь дело, и не метать бисера перед Репетиловыми и тому подобными» (А. А. Бестужеву, конец января 1825 года).

В этом вопросе с поэтом спорят исследователи. Они показывают, что многие будущие декабристы именно так вели себя в светских салонах и кружках: демонстративно нарушали светские приличия, открыто проповедовали свои идеи, рассматривая это не как «метание бисера», а как поиск сторонников, привлечение новых людей.

«Современники выделяли не только „разговорчивость“ декабристов – они подчеркивали также резкость и прямоту их суждений, безапелляционность приговоров, „неприличную“ с точки зрения светских норм, тенденцию называть вещи своими именами, <…> их постоянное стремление высказывать без обиняков свое мнение, не признавая утвержденного обычаем ритуала и иерархии светского речевого поведения. <…> Декабрист не удовлетворяется тем, чтобы про себя, в уме своем, отрицательно оценить любое проявление „века минувшего“. Он гласно и публично называет вещи своими именами, „гремит“ на балу и в обществе, поскольку именно в таком назывании видит освобождение человека и начало преобразования общества.

Поэтому прямолинейность, известная наивность, способность попадать в смешные, со светской точки зрения, положения так же совместима с поведением декабриста, как и резкость, гордость и даже высокомерие» (Ю. М. Лотман. «Декабрист в повседневной жизни»).

Но Пушкин, всего лишь однажды прослушав комедию в чтении приехавшего в Михайловское И. И. Пущина, тонко заметил другую особенность комедии, которую не замечали другие. Грибоедов не отождествляет себя с главным героем. Создатель комедии – «очень умный человек», видящий и знающий о жизни больше, чем герой. Симпатизируя Чацкому, Грибоедов изображает его объективно, ставит героя в такие положения, где проявляются не только сильные стороны его характера, где он предстает не только – пусть оскорбленным – победителем.

Об этом, между прочим, свидетельствует смена заглавия комедии. «Горе уму» однозначно противопоставляло Чацкого остальным «глупцам». «Горе от ума» – формула обоюдоострая. Человек может страдать и от собственного ума, а не только от преследования окружающих.

Замеченное Пушкиным «метание бисера» было не ошибкой автора, а входило в его художественную задачу. Грибоедов не только объединяется с героем, но временами отдаляется от него, смотрит на него со стороны.

Первый из цитированных монологов сопровождается выкриками заткнувшего уши, чтобы не слышать ужасных слов, Фамусова, которого с трудом возвращает к реальности появление слуги с известием о приезде Скалозуба. Задолго до появления Тугоуховских Чацкий и Фамусов оказываются в ситуации диалога глухих, и авторская насмешка здесь относится не только к испуганному староверу.

Второй обличительный монолог Чацкого строится на сходном приеме. Фамусов снова испугался – и напрасно, потому что Скалозуб неожиданно увидел в герое соратника в неприязни к столичным гордецам-военным: «Мне нравится, при этой смете / Искусно как коснулись вы / Предубеждения Москвы / К любимцам, к гвардии, к гвардейским, к гвардионцам» (д. 2, явл. 6). Снова перед нами диалог глухих: «публичное называние вещей своими именами» оказывается непонятым, воспринимается Скалозубом как привычная салонная светская болтовня.