Текст книги "Пригородный поезд. Короткая и сверхкороткая проза"

Я увлекаюсь физикой, пытаюсь читать серьёзные книги, но мало что в них понимаю. Моими кумирами являются Эйнштейн, Ландау и хоккейная тройка Старшинов – братья Майоровы. Девушка занимается гимнастикой, выступает на соревнованиях и готовит программу кандидата в мастера спорта. Она любит балет и садоводство, но поступать почему-то собирается в авиационный институт.

Увлеченные беседой и друг другом, мы совсем не заметили, откуда появился этот странный старик. Среднего роста, плотный, но без признаков старческого ожирения. У него широкое лицо, нос картошкой, большой лоб философа и лукавый прищур деревенского колдуна с картины Нестерова. Ветер играет остатками его пушистых седых волос. Ни слова не говоря, старик подходит ко мне и ощупывает мою голову.

– Математические шишки, – уверенно заявляет он, нажимая пальцами на западный и восточный выступы лба. – Большим математиком будешь. На персональной машине будешь разъезжать. Только не ленись!

Потом поворачивается к девушке и сообщает ее судьбу:

– Балериной станешь. За летчика замуж выйдешь. Дети хорошие вырастут.

Мы весело смеемся, не возражая против предложенной перспективы. И тут же забываем про старика.

Вспоминаю его спустя несколько лет. К тому времени я уже учусь на математическом факультете университета. И каждый раз вспоминая его, поражаюсь сказанным им пророческим словам, поскольку раньше никогда не думал о математике, как о будущей профессии. Сказалась ли на моем выборе встреча c деревенским колдуном или старик действительно обладал даром ясновидения и подарил молодым влюбленным моментальные снимки их будущего? Эти вопросы долгое время не дают мне покоя. И задумываясь над ними, невольно потираю рукой «математические шишки», о существовании которых прежде не ведал.

Прошли годы. Я не стал профессиональным математиком, хотя много времени посвятил царице наук, как называл ее Гаусс. Мне никогда не светит раскатывать по городам и весям на служебной машине. Казалось бы, уже с уверенностью можно сказать, что старик не был волшебником, но я не тороплюсь этого делать. Разве под силу самому искусному чародею и магу предсказать, куда может завести русского человека любовь к родной словесности? Если она сама, по замечанию Тынянова, не подчиняется никаким законам, ей велят найти путь в Индию, а она открывает Америку.

Окончательно развеять все сомнения могла бы история девушки с бирюзовыми глазами. Но я не помню даже ее имени. Другие образы, подобно археологическим слоям, заслонили её далекий облик. Помню лишь, что проживали они с матерью и сестрой в станице Брюховецкой Краснодарского края. Название этого населенного пункта в те акварельные времена сильно охлаждало мои лирические чувства. Расставшись, мы пробовали писать письма, но переписка быстро сошла на нет.

А дождь в тот летний день так и не пошел. Незаметно уплыли за горизонт тучи, стихло море, и появилось ослепительное желтое солнце. Жизнь казалась великолепным праздником, которому не будет конца.

ПРОГУЛКА ПОД ДОЖДЁМ

Прогуливаю ночью собаку. Идёт мелкий тихий дождь. Фонари выхватывают из мрака потемневшие от влаги стены домов, блестящую зелень деревьев, полированные куски асфальта. Придерживая на головой маленький зонтик, не спеша иду следом за собачкой.

Внезапно появляется ощущение, будто я прогуливаюсь в саду старого европейского монастыря. Пораженный этим чувством, на миг останавливаюсь, оглядываюсь по сторонам, а потом снова дела несколько осторожных шагов. Сомнений нет, я – аббат времён Просвещения. Не ясно только, Куаньяр или Монтескье, но мысли сами собой обращаются к природе, человеку, истории, справедливости и Богу.

Наслаждаясь образами прекрасной старины, медленно бреду вместе с собакой по влажной липовой аллее. Дождь размеренно стучит по зонтику.

Так продолжается около получасу. Но стоит несколько увеличить шаг, как волновавшие воображение образы мгновенно растворяются в ночи. Я снова становлюсь самим собою – человеком конца ХХ века, импульсивным рационалистом, живущим в постоянном дефиците времени.

Однако человеком эпохи миллениума мне предстоит быть ещё долго, а сутану весёлого аббата я вряд ли когда ещё примерю. И я замедляю шаг, склоняю голову к правому плечу, сгибаю руку с зонтиком в найденном положении и возвращаюсь в любезный сердцу XVIII век.

ПОДАРОК ПОСЛА

Написал я как-то рассказ «Вы любили когда-нибудь генералов?». В нем тридцатилетний уездный повеса, надев мундир приехавшего в гости зятя-генерала, отправляется охмурять незнакомых девушек. Потом по-настоящему влюбляется в одну из них, хочет ей открыться, но уже поздно, девушка влюбилась в генерала, а его без мундира просто не узнает на улице.

– Хлестаковщина какая-то! – смеясь, говорил руководитель нашего литературного объединения, прочитав мой рассказ, – Парню уже тридцать два, а он ведет себя, как мальчишка. Затянувшееся детство какое-то. Инфантилизм души! – Михаил Иванович Добрынин черканул по воздуху ручкой, словно подписывая смертный приговор моему рассказу.

– Кстати, видел ручку? – он протянул мне «Паркер» с золотым пером, – Дядя прислал! Ну, Добрынин… Наш посол в США. Слыхал?

– Конечно, слышал, – ответил я, с интересом разглядывая ручку.

А он, довольный произведенным эффектом, весело рассмеялся:

– Шучу! Какой там дядя… В Москве купил по случаю!

Михаил Иванович был в два раза старше героя моего рассказа. Он был полковник в отставке. Заочно окончил Литературный институт, и выпустил несколько книг заметок и очерков. А рассказ мой в газете так и не напечатал. Он был опубликован только в моей первой книге.

ОТВЕТ МАТЕРИ

Вечером, как обычно, он позвонил матери, спросил, чем она занимается. «Читаю твою книжку», – ответила мать.

И в этот момент собственная жизнь не показалась ему такой уж никчемной, как обычно.

ПОСЛЕДНИЙ ПАРОМ

Часто повторяющийся сон последнего времени: большой белый пароход, а на его верхней палубе – люди, которых ты любил или с которыми дружил долгие годы. И которые уже навсегда покинули наш берег. Отдельными группами стоят учащиеся, инженеры, военные, книжники, городские фланеры, выпивохи, любители крепкого словца. Среди них девушки и дамы, которые порой шептали тебе такое, о чем ты даже спустя десятилетия не решаешься говорить вслух. Все они всматриваются вдаль, но не видят тебя. А ты отчетливо видишь каждого, будто стоишь рядом. Правда, не слышишь, что они говорят.

На отдельной скамье возле большой трубы сидит вся твоя семья: мама, бабушка, дед, которого ты называл в детстве папой. Дед держит на коленях большой цейсовский бинокль. Он, как всегда, волнуется за тебя, нервничает, линзы бинокля у него постоянно запотевают и он их протирает носовым платком.

А ты один в весельной шлюпке пытаешься догнать пароход. После каждых десяти гребков веслами поворачиваешь голову назад, чтобы не сбиться с курса. Иногда кажется, что вот-вот нагонишь пароход, но потом оказывается, что это просто большая волна подняла на гребень шлюпку и ты стал жертвой оптического обмана.

Внезапно подводное течение разворачивает шлюпку на сто восемьдесят градусов, и ты оказываешься лицом к пароходу. Дед замечает тебя в бинокль. Он вскакивает на ноги, показывает маме и бабушке на шлюпку, машет рукой и что-то кричит тебе. Ты весь напрягаешься, чтобы разобрать слова, что кричит дед. Но их заглушает длинный гудок парохода.

И тут ты просыпаешься от звонка будильника. Твоя ночная тельняшка вся промокла от пота. За окном идет дождь. Молчат птицы в саду. Приглушенно работает не выключенный на ночь телевизор. Диктор говорит, что в Средиземном море затонул паром с паломниками, направлявшимися к Гробу Господню.

Река времён

ИНОЙ МИР

Посмотрел в кружку: кипятильник плавает Венецией, пузырьки со спирали выпрыгивают в воду, как водолазы с борта лодки, чай будет сладок и пахуч, красно-карминного цвета. Пришли два молодых человека, глаза красные, рукопожатия обволакивающие: наркоманы, гомосексуалисты, незнакомый мир, просят послать message в другой мир, за океан. За окном на улицах туман, вытянутые силуэты, меж деревьев проходят живые цитаты из Гофмана и Шамиссо – вот иной мир, какого вам еще нужно? Пошлость начинать новеллу с описания природы: XIX век. Соснора иногда начинает с ландшафтов, делает вид, что его это не касается, он не боится пошлости: нобелиат, балтиец, меня многие в мире знают, – знали, все многие уже там, где кущи и несъедаемые плоды. Здесь – только свои: человеки, а они ничего не знают. Начинают знать тогда, когда им расскажешь или покажешь. Так устроены. На автобусной остановке пожилая женщина спрашивает, в каком направлении можно уехать с этой остановки. Не знает, что у нас правостороннее движение, а ведь не приезжая. Экспонат музея народного творчества. Туда ходят народники и плачут. Антинародники заходят за злобой. А мы в нем просто живем. Еще одна пошлость: завершать написанное эффектной концовкой. С этим можно бороться только одним способом: вовремя ставить точку. Точка. Конец.

ГОД 1999 ОТ Р.Х.

Странный это был год, 1999-й от Рождества Христова. С одной стороны – год Пушкина, год русского человека во всем его размахе и мощи, – Гоголь: «Пушкин – это русский человек, каким он будет через двести лет». А с другой стороны – год 100-летия Лаврентия Павловича Берия, демона русского cикофантства и надзора.

Юбилей Берии возникает словно для того, чтобы напомнить, что они всегда шли ноздря в ноздрю – русская свобода и тайный сыск, русский гений и обужающие его рамки государственной деспотии. Не случайно первыми пушкинистами de facto и de jure были поэт Василий Андреевич Жуковский и шеф 3 отделения корпуса жандармов Леонтий Васильевич Дубельт, вместе разбиравшие после гибели Пушкина его бумаги.

ПОДАРОК ШТАТУ Т.

Доехал до корпункта за 87 коп., билет в троллейбусе стоит 1 руб., мелочи не было, протянул кондуктору 50 руб. – посмотрела на них как на диковинное послание, в троллейбусах и трамваях своя система денег – медная, это в такси – бумажная, кондуктор прочла послание, спросила, сколько есть мелочи, честно признался: 87 коп, сумма ее удовлетворила, протянула взамен билет за 1 руб. Так и доехал, как Бегемот на закорках «Аннушки», поглаживая билетом бороду. Придя, быстро сделал сообщение об обстреле автомобиля BMW и гибели его пассажиров в горах возле Верхнего Ларса, отправил в контору, почти как Алекс Юстасу, на мгновение почувствовал себя актером Вячеславом Т. в роли героя советских школьников и женщин штандартенфюрера Ш., прослезился собственной нужности и стал слушать радио. Сообщение сперва передали с ссылкой на агентство, после – без всяких ссылок – соб. инф. Позвонил К. с радиостанции «Братство», он ничего не знал, что делается у него под носом, надиктовал ему в диктофон. К. сказал: «Это самый опасный у нас участок дороги – между Верхним Ларсом и Чми», еще сказал, что проезжал там два дня назад, когда вывозили из Грузии духоборов, но тогда колонна – 3 автобуса и 33 грузовых «Камазов» – шли в сопровождении БТР. Логика цифр требует чтобы БТРов было 333, понятное дело, такое количество брони могло запугать любое бандформирование, даже самого Сада. Ху. Пришел М.-junior, надо передать срочное сообщение в штат Т.: посылка получена. Интересно, что присылают людям из Америки: шифроблокноты? микропленку? симпатические чернила в пузырьках? или – о, глупыши! – доллары? М.-junior посмеялся со мной вместе, но все же раскололся: действительно, фотопленку и доллары, но их вытащили на почте. Захотелось утешить, всё-таки почти как родственник, на глазах рос, пока мы с его папашей водку пили, предложил ему написать своему американышу, что, мол, мы, жители славного города Н. – столицы К.-Б. республики, государства в составе РФ, хотели бы отправить им, жителям далекого южного штата Т., безвозмездно, в подарок, памятник героям-комсомольцам, именуемый в просторечьи «Фантомасом». Американыш у нас во время последних летних вакаций все причитал, что у них в городе нет памятников и бюстов, и по сравнению с нами они, мол, жутко обделены по части монументального искусства. Насчет передачи памятников Новому Свету прецедент известен: французы им статую Свободы, мы – Устремленного в будущее, а что до его художественных достоинств, так ведь и ст. Свободы не всем сразу показалась, тоже споры были. Главное, идеологические нарекания исключены: у них нечто вроде развитого социализма, у нас – загнивающий из-за недостатка витаминов капитализм, на фиг нам комсомолец такого роста, а у них он в самый раз будет. М.-junior разрумянился от мысли, что сможет сделать приличный подарок заокеанскому другу. И мне приятно, что полезен людям.

ЖИЗНЬ В ТУМАНЕ

Дни неправдоподобной для календаря жары, – вмиг исчезли с улиц демисезонные пальто и куртки, по бульварам начали фланировать летние пиджаки и гавайские рубахи, украшением улиц вновь стали мини-юбки, а на открытых водоемах уже готовились к открытию купального сезона, – сменились привычной порой туманов. Заезжий красно-полосатый цирк «Колизей» приземлился инопланетной тарелкой на площади позади стадиона. В клочьях тумана в космической тарелке исчезают посетители цирка. Они переносятся в неведомый городским властям мир. Молодой киношник по прозвищу Феллини записывает свои первые впечатления для будущего фильма. Из тумана проступают ветки деревьев. Медленно, словно стада коров, ползут по мокрым мостовым автомобили. Промокшему полицейскому кажутся подозрительными все люди, находящиеся в этот час на улице.

ВО ДНИ ТОРЖЕСТВ

Особенно ущербно во дни торжеств народных. Горожане со счастливыми улыбками на помятых лицах снуют по городу с полными авоськами нехитрой закуси, а ты недоумеваешь: к чему все эти винегреты? холодцы? московские салаты с колбасой? Где пиры духа? Где воздушные пируэты софизмов и апорий? Куда уехал цирк Романа Якобсона? Флоре приснился сон, что ее поместили в больницу для душевнобольных, где стали колоть сильнодействующими лекарствами, от которых она моментально заснула, – ей приснился сон, что она стала императором Чжуан Чжоу и вместе с ним размышляла, кто она (он) на самом деле: император-философ, которому снится бабочка, или бабочка, которой снится Чжуан Чжоу, т.е. она сама, но тогда почему она бабочка, а не кузнечик или божья коровка. Когда Флора проснулась, она увидела вокруг совсем другие лица, отличные от тех, что ее окружали при поступлении в психушку. Она спросила доброхотов про меня, ей сказали, что я был здесь (в смысле: там), но поскольку она спала несколько лет, то уехал куда-то, не оставив адреса. От страха Флора проснулась уже по-настоящему и отправилась на кухню пить воду и курить длинные сигареты. Посмотрела в холодильник: из него вылетела бабочка! А из зеркала на нее глядела бородатая физиономия китайского философ-императора: с праздником вас, дорогая!

ПОЧЕРК

Нет у меня почерка, как у героя Шамиссо не было тени, слова записываются не скорописью, а закорючками, фрагментами букв, осколками знаков, каллиграфия руинного мира, ежедневный ужас школьных уроков чистописания, только успехи в математике и родной речи спасали падающие ряды палочек и нераспустившиеся бутоны букв, затухающие волны в написании согласных, неразличимость гласных. Увеличительное стекло выхватывает часть строчного ландшафта: он не столь устрашающ, как без окуляров, в росчерках пера, наклонах букв, их сопряжении и отталкивании чудится перекличка с рукописями главного гения России, оригиналы их хранятся в Доме на набережной адмирала Макарова, золотой запас нашей словесности, конечно, двести лет разницы отражаются в написании букв на бумаге, а разница между золотым веком литературы и временем фальшивых драгметаллов просвечивается в содержании строк, но есть общее: мы русские люди, у нас одна родина – Россия, одни кумиры и герои, и это отражает увеличительное стекло.

ТЕНЬ ШЕКСПИРА

Клуб читателей Монтеня возглавляет яснополянский старец, в спешке шекспировского побега из дому, – не любил стратфордца, плевался, видимо, видел себя в кривом зеркале его зеркал, – не взял с собой книг, просил потом дочь прислать ему Монтеня и Плиния, я в этом клубе всего лишь младший читатель, осенними тусклыми вечерами поглощающий свободную мысль в стране, где мысль есть государственная собственность.

ОТВЛЕЧЕНИЯ

Молодые люди: он весь какой-то наклоненный вперед, а она откинутая назад, как верх спортивного авто. Идут рядом, разговаривают. Угол между их торсами на уроках геометрии называют прямым. Слова их должны быть перпендикулярны, они могут либо сталкиваться, либо притягиваться, но не могут течь параллельными потоками. А это печально, потому что простое, житейское счастье символизирует параллель, а не прямой угол. И перекрестная рифмовка юных тел останется всего лишь еще одним воспоминанием об этой осени. Другой параллельный мир – компьютерные карточные игры. Когда начальник лагеря товарищ Дынин ловил на неспортивном поведении пионеров моего призыва, они всегда в качестве предпоследнего аргумента предъявляли потрепанную колоду. В картишки, мол, дуемся. «А, понятненько», – делалось разумно товарищу Дынину. (См. культовый фильм реж. Эл. Климова.) Временами кажется, что вовсе не зазорно встретить последнюю минуту данной параллели за перекладыванием «мышью» валетов, дам и королей. Все-таки галантное общество, строгая иерархия чинов и никаких поползновений на пространство чужого чувства. Все наши занятия всего лишь отвлечения от мыслей о готовящейся встрече, считал Паскаль. Из них не самое худшее – разглядывание осени.

МЕЧТА О ДОБРОМ БАЛЕТМЕЙСТЕРЕ

В Российской империи так уж заведено: придет к верховной власти лейб-гвардеец – расставит всюду в государстве своих семёновцев и преображенцев. Сменит его лихой полицмейстер – в державную игру вступают мастера сыска и надзора. А коли настанет черед днепропетровских – вскорости все канцелярии заговорят с приятным южнорусским акцентом. Ничего с этим не поделаешь: традиция-с!

Остаётся только мечтать о тех прекрасных временах, когда воссядет на престол в белокаменной некий добрый балетмейстер из очень Большого театра. Каких тогда танцоров расставит он по городам и весям нашим! И превратится матушка-Россия из государства аморфного и византийского в классическую хореографическую сюиту!

Глядишь, и мы с вами ещё попляшем в кордебалете! А народ вместе с прохожими, каликами перекатными и клакерами, глядя на наши па-де-де, дружно возрадуется и закричит: «Брависсимо!»

«Ага, а плохим танцорам станут отрывать то, что вечно мешает плохим танцорам,» – замечает Флора. «Зато они смогут хорошо петь в хоре!», – быстро парирую я.

Она взяла за обыкновение подглядывать через плечо за тем, что я пишу. И, как всякая женщина, стремится разрушить любую идиллию. Обычно я закрываю глаза на её проделки. Но сейчас не могу ей этого позволить. Ведь дело касается судеб страны.

ДЕВУШКИ-ХОХОТУНЬИ

Ждал Флору, она не шла. По дороге шли девушки, хохотуньи, им покажешь удилище, они хохочут: маленькое; им расскажешь про математику, про квадратный многочлен, они недоумевают: разве и такие бывают? В детстве нехорошие мальчики, те, с которыми не разрешалось водится, пели: мальчик – мал, мальчик – глуп, он не видал больших залуп. Про кого они пели? Не про тебя, тебя не замечали, ты был на обочине, негромкая фраза в контексте двора. Они пели про себя, им казалось, что главное в жизни – большая залупа, нацеленная в такую же большую красную вагину, баллистическая ракета, летящая на Америку. Дух милитаризма витал над нашими дворами и подвалами, ещё были живы безногие инвалиды последней войны, разъезжавшие по улицам на дощечках с колесиками из шарикоподшипников. Мальчишки подражали им, делали самокаты на подшипниках, они ужасно скрипели и сыпали искрами, когда герои дворов и улиц летели на них с заасфальтированных городских горок.

ЗАКАТ ЕВРОПЫ

Трагизм современной европейской ситуации не в действиях НАТО, не в позиции Милошевича, не в «гуманитарной катастрофе» косоваров, а прежде всего в том, что народы Европы, – просвещенные! свободолюбивые! воспитанные в духе гуманизма! – спокойно наблюдают, как на их глазах и при их молчаливом согласии убивают таких же, как они, европейцев, и при этом нормальное человеческое чувство протеста против убийства себе подобных заменяется квазиинтеллектуальными дискуссиями о правомочности или ошибочности действий той или иной стороны.

Произошла чудовищная метаморфоза европейских ценностей, замена подлинных ощущений, мыслей, чувств, верований и устремлений фантазмами масс-медиа, виртуальными ценностями общества потребления и псевдосвободами «открытого общества». Этим и воспользовались стратеги и идеологи Альянса, в силу своего положения и образа жизни, давно уже переступившие «атлантический порог», отделявший старую Европу от смердящей от мирового обжорства Америки.

Это конец европейской цивилизации! Закат Европы из теоретических выкладок философов и писателей выплеснулся на площади и улицы ее городов, поразил ума и сердца ее обитателей.

КОМПЕНДИУМ ПРОТОКОЛИСТА

Книгу назвал «Компендиум протоколиста», название нравится, рукопись красивая, отнёс её в издательство, директор не дурак, спросил, что значит «компендиум», объяснил толково: краткое изложение какой-либо теории, в д.с. моих взглядов на мир, время, человечество, по-привычному – публицистика и опыты в прозе, вырезанное из газет, журнальных разворотов и еженедельных столбцов за декаду переломных лет. Директор сказал: будем смотреть добрыми глазами, пошутил, обменялись рукоприкладством, другие редакционные чины про название не спрашивали, сразу рекомендовали название изменить, (а м.б., еще и автора?), советы принимаются только на бланках почтовых переводов, в противном случае присланные или нашептанные материалы администрацией рукописи не рассматриваются. Звонит редактор: назначен на подготовку, прочитал дважды, по прочтению размышлял (первый читатель!), что-то заменить, последний раздел расширить, подумать всё же над названием, яволь, герр принтерфюрер, мы хоть и гении, и состоим на особом учёте у вечности, но ценим непредвзятый взгляд, готовы работать над собой, над рукописью, над девушками. Готовим второй вариант: через два интервала, в строке 65 знаков, с положенными абзацами и отступлениями, исправления и добавления за счет администрации рукописи. Совершаем второй крестовый поход в издательство, снова обмениваемся рукоприкладством, редактор говорит, что через две недели рукопись можно запускать в производство. Проходит год – двадцать четыре раза по две недели! – рукопись лежит все там же: в шкафу редакции многострадальной русской литературы. Вот и ходи после этого по редакциям и издательствам, верь – доверчивый! – словам людей, связанных с изготовлением печатной водки. Нет, только в обществе близких по духу – олимпийцев, нобелиатов, карменсит и мукомолов, – можно вкушать спокойствие и отдохновение.

МЕЖДУ СЕВЕРНЫМ И ЮЖНЫМ ПОЛЮСОМ

Старуха-попрошайка барражирует между крупным гастрономом и комплексом правительственных зданий. У неё большие квадратные очки с толстыми увеличивающими стеклами, в платке и в этих очках – она вылитый лётчик-ас времен первой большой войны. Она медленно заходит на прицельное бомбометание, бомбит водителей крупных чиновников и прилично одетых ротозеев. Придерживается мичуринских принципов: нельзя ждать милостыней от природы, взять их у неё – наша задача.

За перемещениями старухи из своего окна наблюдает местный диктатор. Он не берет даже разрывающуюся от напряжения трубку прямого провода. Он думает о том, что его жизнь мало чем отличается от промысла этой старухи, разве что побираться приходится не на улицах и площадях, а в коридорах и кабинетах державной власти. Вечером он глушит накатившуюся тоску и злобу бодрящим напитком масс.

Протоколист, заносящий в летописи хронику этих дней, пишет о постоянном пунктире в линии нашей судьбы. Образы диктатора и безвестной старухи служат полюсами того магнита, между которыми протекают всеобщие дни и недели.

Окраина России. Тоска. Конец тысячелетия.

ХРУСТАЛЬНЫЙ ГОРОД

Хрустальный город непонятно какого века: мы – бывшие ученики специальных и общедоступных школ – считаем, что еще продолжается ХХ век, ведь всякий десяток должен завершаться десяткой, но никак не девяткой, потому что если будет так, то когда-нибудь очередной десяток завершится уже не девяткой, а восьмеркой, потом семеркой и т. д. Придет в негодность десятичная система исчисления, а вместе с нею навсегда исчезнет Бог, и наступит великая тьма, – мы против. Церковь же пышно празднует наступление нового века и нового тысячелетия – миллениум пришел на нашу землю! – две тысячи лет назад волхвы увидели звезду над Вифлеемом! – чудо свершилось!

Академия наук России принимает соломоново решение: 1. Третье тысячелетие от Р.Х. наступает 1 января 2000 г.; 2. Те, кто не признает христианской традиции летоисчисления, могут считать началом третьего тысячелетия 1 января 2001 г.

Господа книжники и фарисеи, как и две тысячи лет назад, ставят перед нами дилемму: хотите спасти Бога – отрекитесь от Него. Кто из нынешних жителей хрустального города готов пожертвовать собою и своим добрым именем во имя Грядущего Спасителя?

Новое Евангелие раскрыто на чистой странице.

СВЕТСКАЯ БЕСЕДА

Раннее теплое утро. Мусорка в центре городского квартала. С трёх сторон она отгорожена железобетонным забором, словно некое экологическое гетто.

Внутри резервации идет своя жизнь. У большого металлического контейнера встретились три обитательницы дна. Опираясь на его погнутые края, как на стойку бара, бомжихи неспешно завтракают найденными на помойке съестными дарами и ведут светскую беседу.

О чём они говорят? Что обсуждают? Какие вопросы мучают тех, кого вообще никакие вопросы уже не должны беспокоить? Обмениваются ли впечатлениями о прошедшем вечере и перспективах новой ночёвки? Толкуют о палатках, в которых принимают пустую посуду? Или спорят о последних коллекциях домов моды Нины Риччи и Пако Рабана? А может обсуждают тёмные строчки Мандельштама или Вячеслава Иванова?

Не спеши получить ответы на эти вопросы. Ведь это только вопрос времени – когда ты присоединишься к ним.

ПРОГУЛКА С АНГЕЛОМ

Мириады росинок усыпали траву на заброшенном стадионе. Они есть и на разбросанных на поле и окрест него пластиковых стаканах, бутылках, пакетах от сладостей и чипсов, обрывках газет, кусочках кожи и лоскутах неведомых тканей.

Икринки росы сверкают, переливаются, колышатся, дрожат – изумрудный мир первых дней творения, живой прообраз моря людского, низинный ландшафт раннего апрельского утра.

Мы с собакой проходим по беговой дорожке стадиона, как Господь Бог и сопровождающий его ангел.

ЧТО ТАКОЕ ВСЕ-ТАКИ ЛИТЕРАТУРА?

На Нобелевском симпозиуме 1991 года Иосиф Александрович Бродский, будучи уже сам отмечен высшей литературной наградой, высказал предположение, что литература есть не что иное, как хроника того, как у человека накапливаются неприятности и как он им противостоит.

При этом он отметил, что свидетельством таланта писателя является его словесная несовместимость с какой-либо устоявшейся идеологией.

Ещё он там развил любимую им мысль У. Х. Одена о том, что некоторых Господь простит только за то, что хорошо писали. Для литературы собственно важнее не нравственный выбор, а эстетический, стилистический, сказал Бродский.

Последнее положение особенно важно для русской литературы, литературы лжепророков, как назвал ее однажды в сердцах отец Павел Флоренский. Кстати, эту мысль Бродского выделил и другой обитатель литературного Олимпа – Чеслав Милош, описывая нью-йоркское отпевание последнего русского нобелиата.

ТЮРЕМНЫЙ ДОМИК

Дом изначально был задуман как тюрьма, не как многоквартирное общежитие человеков, а как место заточения семейств и их чад. Коллективный бред архитекторов, планировщиков местности, строителей и городских депутатов, раздававших ордера ошалевшим обитателям бараков и вчерашним батракам, поверившим очарованию городской власти и получившим в знак ответной любви каморки под лестницей.

Вода поступает по трубам не каждый час, существует какой-то график, который неизвестен никому из людей, чинов и ангелов, известных обитателям дома. По этому графику пускают воду. Если оставить под краном пустое корыто, ванночку или ведро, то ёмкость когда-нибудь все-таки наполнится водой, это и будет подтверждением существования графика. А в более общем смысле – внутреннего распорядка, правил поведения, системы поощрений и наказаний.

С электричеством проще: его вырубают, когда по телевизору должны показывать оперу или фильмы Бергмана, а включают – когда начинается футбол, хоккей или концерты, посвященные дню милиции. Однажды по ошибке пустили по проводам ток в период трансляции шахматного матча Каспаров-Карпов, тогда перегорели все лампочки в подъезде. Больше таких беспорядков не было.

Газ в полном объёме подается почти всегда в обеденное и ужинное время – это считается большим подарком народонаселению от властей города, и потому вручается обычно в дни месяца, соответствующие числам Фибоначчи, что должно свидетельствовать не только о красоте и торжественности переживаемого жилищеобитателями момента, но и отражать его математически точную выверенность во времени.

Городской транспорт объезжает этот дом и соседние дома-близнецы за три квартала. На соседних улицах останавливаются только (бес) шабашные водители микроавтобусов, именуемых в отчетах о красивой жизни горожан маршрутными такси. И останавливаются они только для того, чтобы набить салоны этих машин человечиной до сверхнормативов карцеров предварительного заключения, обеспечивая тем самым плавный и безболезненный для сознания обитателей дома переход от мест постоянного проживания до рабочих мест привычной трудовой зоны.

В таком тюремном домике я могу выдержать от силы три дня, а моя милая матушка проживает в нём постоянно. На её замечания о том, что я несколько сгущаю краски, расписывая жизнь незванскую в нашем райском рабочем районе, я всегда отвечаю примерно следующее: мы, маменька, прежде всего, реалисты, и как положено реалистам повествуем одну лишь правду, какой бы суровой или, наоборот, радужной она не была. Просто мы по-другому пишем слова и отдельные фразы, рассказывая ими о том, что вам и так хорошо известно. И делаем это исключительно для вашего читательского удовольствия и прилежания, а также некоторого, извиняюсь за выражение, интеллектуального роста.

А что касается философических замечаний типа того, что и в тюрьме можно жить, то с этим и спорить как-то даже неприлично человеку, пережившему ХХ век. «Всюду жизнь» назвал картину на подобную тему живописец-передвижник Ярошенко. Очень уж она понравилась в своё время лобастому младшенькому сынку смотрителя учебных заведений одной из поволжских губерний, вот он и забабахал нам всю эту жизнь.