Текст книги "Записки детского невролога"

Пришла мама с 7-летним ребенком. Женщина сразу напомнила, что они уже приходили, когда дочери было три года: она сосала палец, и мои рекомендации помогли справиться с этим нарушением. Сейчас девочка учится в первом классе, и в школе жалуются, что она иногда не может ответить на вопрос учителя, зажимается, волнуется. Мама сказала, что хотя учебный год уже почти прошел, дочь до сих пор долго и болезненно расстается с нею, когда та ее провожает в школу.

Рисунок 37

На приеме девочка была подвижной, веселой и, казалось бы, оживленно отвечала на вопросы. Однако я сказал маме, что это в большей степени защитная реакция, и она со мной согласилась. Я попросил девочку нарисовать сказочное или фантастическое животное. Она с удовольствием это сделала (рис. 38).

Я спросил, кто изображен на этом рисунке. Маленькая пациентка сообщила, что «свино-жираф-петух-муха» – ну, зверек, который совершенно не будет противостоять внешним воздействиям…

Рисунок 38

Апрель 2018 года. На прием пришел 12-летний мальчик в сопровождении отчима. Жалобы на постоянные головные боли, умеренное повышение температуры тела (до 37,5 ^°С), отказ от занятий спортом и посещения школы. Мужчина женился на маме ребенка, когда тому было шесть лет, и усыновил его. Отчим стал говорить, что сын не хочет заниматься спортом (он к тому же его тренер), хотя ранее мальчик активно ходил в секцию каратэ, завоевывал призы на соревнованиях. В течение последних шести месяцев не хочет ходить в школу, отказывается учить уроки. Недавно ребенка вместе с родителями вызывали к директору и грозились оставить на второй год или перевести в специализированную школу.

Я понимал, что у мальчика какие-то психологические проблемы. Я беседовал с ними около 20 минут и никак не мог выяснить причину: пациент замыкался и молчал. Отец сказал, что дома он так же уходит в себя и не хочет ничего говорить. Я попросил мужчину выйти в коридор, чтобы поговорить с мальчиком с глазу на глаз, но тот по-прежнему отвечал только, что ему лень учить уроки и ходить в школу. Я вернул в кабинет отца, а мальчика попросил нарисовать его «лень» (рис. 39).

Рисунок 39

Но на рисунке не лень, а скорее апатия или даже депрессия. Тогда я попросил мальчика изобразить его семью (рис. 40). Слева направо: отец, мама, сын, собака, живущая в семье. На первый взгляд, вроде бы ничего страшного не видно. Только почему-то все члены семьи смотрят вверх и влево.

И тут отец мальчика сказал, что два года назад у жены выявили онкологическое заболевание – рак молочной железы. Женщина проходит лечение, у нее развилась депрессия. Она то находится в угнетенном состоянии и молчит, то начинает скандалить и часто ругается с мужем. Обращалась к неврологу, тот назначил антидепрессанты, но мама мальчика их не принимает, так как «не хочет подсаживаться на колеса».

Картина нарушений у ребенка сложилась. У мальчика головные боли напряженного типа, психосоматические нарушения и даже явления депрессивности. Теперь становится понятным изображение на рисунке 40. Мальчик боится, что мама умрет, все члены семьи смотрят на небеса. У отчима на рисунке нет ушей, а у мамы на голове не то платок, не то копна волос, прикрывающие ее уши. Это может быть признаком того, что у ребенка чувство – его не слышат, не понимают. Родители периодически ссорятся и не видят, что сыну тоже плохо, что у него свои проблемы, что ему страшно за маму. Я озвучил свои умозаключения, а мальчик стал плакать и кивать головой в знак согласия со мной.

Рисунок 40

Я его успокоил, сказав, что с его мамой будет все хорошо, назначил ему лечение, а мужчину убедил, что жене необходимо принимать лечение, назначенное неврологом. Депрессивное состояние матери негативно сказывается на состоянии ребенка и на весь климат в семье.

Перед уходом мальчик протянул мне руку для рукопожатия. Сложно сказать, как дальше будет складываться ситуация. Однако я нашел «нить Ариадны», которая должна вывести ребенка и его семью из лабиринта проблем. И теперь судьба мальчика в их руках.

Не в упрек коллегам я подумал: возможно, если бы они обратились к другому неврологу, то мальчику назначили обследование, которое, наверное, показало бы какие-то минимальные нарушения, и на основании которых диагностировали бы вегетососудистую дистонию или повышение внутричерепного давления (часто встречаемые диагнозы у детей в России). Прописали бы ему кучу препаратов, которые ему не помогали бы, и головные боли продолжались…

Вы, наверное, заметили, что все рисунки пациентов выполнены шариковой авторучкой. Намеренно не даю детям ни простой, ни цветные карандаши: в таких случаях они при рисовании периодически просят ластик, пытаются что-то изменить. И даже штрихование («закрашивание») – это некоторая корректировка. Мне важно то, что дети нарисовали сразу, без исправлений.

У мальчика лет пяти после посещения детского сада развилась тяжелая кишечная инфекция, он попал в стационар, а потом у него появилась острая почечная недостаточность, да такая, что ребенку проводили гемодиализ. После этого у мальчика развились невротические реакции: он боится идти в детский сад, потому что свое сложное заболевание он ассоциирует с этим учреждением. Малыш всего боится, плаксив и тревожен.

Я попросил ребенка нарисовать то, что захочет, он ответил, что нарисует вертолет (рис. 41) – ужасный заштрихованный объект. После этого я попросил изобразить его семью. Слева направо (рис. 42): папа, мама, брат, и… вверху справа сам автор рисунка.

Он полностью заштриховал себя, в том числе и лицо, и он в стороне от семьи. Более того, такое впечатление, что ребенок улетает в небо, уже выше тучки… Мальчику настолько было плохо, когда он болел, что он думал, будто умрет…

Рисунок 41

Рисунок 42

Зашел в кабинет, включил компьютер и стал просматривать часы приема, и какие дети записаны. Последним должен прийти 7-летний мальчик. В примечаниях было указано, что при пациенте будут данные электроэнцефалографии и ультразвукового исследования сосудов головы – требуется интерпретация исследований. Я открыл электронную карту – там не было ни одной записи врачей нашей клиники, тем более невролога.

И вот мальчик с мамой на приеме. Прозвучали жалобы на гиперактивность, девиантное поведение, агрессивность: бьет детей. Причем находит того, кто слабее, и начинает его избивать систематически.

– Такое было в детском саду, и вот сейчас он в первом классе делает то же самое, – сказала мама. – Мы ходим на занятия к нейропсихологу, которая рекомендовала провести исследования: вдруг там нарушение кровотока головного мозга или еще что-то…

Я попросил ребенка нарисовать его семью (рис. 43). Пояснения мальчика: папа (на рисунке слева) дерет его ухо, у него из глаз льются слезы, а справа на рисунке мама, которая кричит на отца. У мальчика большие уши, которые, видимо, постоянно дерут. И совсем нет ушей у мамы и папы, то есть ребенка никто не слышит. Женщина стала говорить, что у отца с сыном странные взаимоотношения, что они часто с ним борются и «ворочаются».

Уж не знаю, как они борются, но мальчик конкретно изображает, что его таскают за ухо, принося телесные и душевные страдания, у папы же при этом довольное лицо. Я попросил мальчика выйти из кабинета. Далее мама стала говорить, что муж странный, что у него от первого брака есть ребенок, с которым он вообще не общается, что муж ревнует ее к сыну. И вот наконец-то муж согласился и стал посещать групповые занятия у психолога.

А далее у меня был шок: женщина сообщила, что она сама психолог… И вот и думай теперь – у кого кровоток в головном мозге нарушен?.. Отец истязает мальчика, а ребенок в свою очередь стал это делать в детском саду, а потом и в школе. После этого я еще минут 20 беседовал с мамой-психологом, как исправить эту ситуацию, и она высказала пару интересных идей. Мы пришли к определенным направлениям изменения этой обстановки, я назначил медикаментозное лечение. Будем надеяться, что ситуация исправится.

Рисунок 43

На прием пришел 8-летний мальчик с синдромом Аспергера. Он сидел, опустив голову, избегал смотреть мне в глаза, отвечал односложно и тихо.

Я спросил его:

– Кем ты хочешь стать?

– Поваром.

– А почему поваром?

– Потому что пожарный – опасная профессия.

Интересная логика… Тогда я попросил нарисовать его семью (рис. 44). Первой он изобразил маму (вторая слева), потом сестру (справа от мамы), после нарисовал себя (слева от мамы) и… прекратил рисовать. Тогда я спросил, есть ли кто еще в его семье. «Да, папа», и я попросил нарисовать его.

Рисунок 44

Обратите внимание, что все члены семьи протягивают друг к другу руки. У всех есть уши. Все домочадцы в брюках (на приеме мама и его сестра были в джинсах). Сын одного роста с мамой, а вот сестра и отец – выше. Мальчик тщательно считал и вырисовывал пальцы на руках. Но вот на его руке, которую он протягивает к матери, совсем нет пальцев! Что это значит, как вы думаете?

Женщина с 6-летней дочкой и годовалым сыном.

Мама предъявляла жалобы на энкопрез (каломазание) у девочки. Энкопрез бывает по разным причинам – от серьезных заболеваний кишечника до психологических нарушений. Причем каломазание происходит только дома, а в детском саду все обходится хорошо. Я спросил маму, не ревнует ли ребенок к младшему брату. Получив утвердительный ответ, я попросил девочку нарисовать ее семью (рис. 45). Итак, слева направо: мама, папа, брат, сама пациентка.

Рисунок 45

На первый взгляд, позитивный рисунок. Над головами людей светит солнце, все улыбаются, тянут руки друг к другу… Но у девочки нет пальцев на руках (у всех других членов семьи они есть). Сама девочка размещена очень далеко от мамы. Мама и папа смотрят, друг на друга, совсем не обращая внимания на дочь.

Девочка чувствует себя ненужной, ей не хватает заботы матери, поэтому у нее такой протест – каломазание, чтобы привлечь к себе внимание.

Ко мне обратилась мама с 8-летним сыном, у которого синдром Дауна и заикание. Дети с таким синдромом имеют разный уровень интеллектуального развития. Я попросил его нарисовать то, что он хочет, и он это сделал (рис. 46). На рисунке слева – «курочка», а справа – кошка.

Рисунок 46

На прием пришла женщина с дочерью шести лет и предъявила жалобу, что ребенок в детском саду ведет себя хорошо, а дома устраивает истерики: капризничает, плачет и кричит.

Мама – молодая, симпатичная женщина, явно посещающая косметолога и фитнес-тренировки, на ней был ровный, красивый, не московский загар. Короткая юбка подчеркивала стройные ноги. В то же время у нее было трое детей: старший сын, дочь и младший сын.

Я попросил девочку нарисовать ее семью (рис. 47). На нем слева направо: папа, мама, старший сын, девочка (автор рисунка), младший брат. Все члены семьи размещены по «иерархической лестнице». И, конечно, вы обратили внимание на большие закрашенные глаза – на них будто солнцезащитные очки, и у всех нет ушей. Наиболее густо закрашены глаза у мамы и младшего брата.

Рисунок 47

Впечатление, что девочка своим рисунком кричит: «Меня не видят и не слышат!». У ребенка дефицит общения с мамой, она истерит, чтобы привлечь ее внимание к себе и, по всей видимости (это мое оценочное суждение по рисунку), еще ревнует к младшему брату. То, что женщина следит за собой, за своей внешностью, поддерживает здоровье, физическую форму – это хорошо, однако важно уделять достаточное внимание и своим детям.

А ниже представлен рисунок моей 4-летней пациентки. Он был сделан и подарен мне в декабре. Сюжет понятен: дело шло к Новому году, поэтому такая композиция (рисунок 48).

Слева на рисунке – елочка с украшениями, под ней подарок, в центре на катке – мама ребенка с девочкой на коньках, выше летит Санта Клаус с оленем, а вверху – звездное небо.

Рисунок 48

Иногда, когда дети не особенно настроены рисовать, я говорю им: «Ты нарисуй мне, а я нарисую тебе. А ты дома раскрасишь мой рисунок».

Вот несколько таких моих «эскизов» (тоже выполненных шариковой ручкой): котенок, Дракоша, львенок, вороненок, мудрый змей.

А однажды на приеме 7-летний мальчик нарисовал меня:

Тема детских рисунков неисчерпаема, но когда-то надо окончить эту новеллу. Нужно любить детей и не обижать их, прислушиваться к их желаниям и мыслям, жить так, чтобы родителям потом не приходилось краснеть, глядя на рисунок своего ребенка.

Я очень признателен мамам, папам и самим детям, которые рисовали и дарили мне эти произведения.

Очень хрупкий мир

Dum spiro, spero. Пока дышу, надеюсь.

Латинский афоризм

Мои первые воспоминания о больнице – это впечатления пятнадцатилетнего мальчика. В ту пору мне было необходимо удаление небных миндалин и аденоидов. Взрослый, старше всех, – ну просто самый крутой пациент, ведь мне скоро шестнадцать.

А когда сел в кресло и увидел перед собой стол с никелированными инструментами, сразу вспомнились сюжеты и сцены из книг и фильмов об инквизиции.

Я загрустил, сник и мысленно попрощался с родственниками.

Конечно, можно подкатить столик с инструментом уже после того, как пациент сядет в кресло. И, конечно, лучше бы поставить его сбоку – так, чтобы нельзя было видеть то, что на нем лежит. Но это ж все «мелочи»…

А, как ни странно, из таких вот мелочей складывается обыденная жизнь медицинских работников и ежедневная, полная новых впечатлений и новых ужасов, жизнь пациентов. Причем пациентом может оказаться каждый: даже и медицинский работник. Вечером после работы снимаешь белый халат, а утром приходится надевать больничную пижаму. Увы, профессия не защищает от болезней…

Хотя может помочь.

Я хочу поведать вам интересную историю, рассказанную мне знакомым медиком. Этот врач с более чем пятнадцатилетним стажем стал пациентом больницы. И все его впечатления как больного я расскажу вам так, как рассказал он мне. От первого лица.

* * *

Как же мне плохо… голова не моя, голова не со мной… руки… ноги… не слушаются. Все, пора взять в руки телефонную трубку и набрать две заветные цифры.

После нескольких протяжных гудков:

– «Скорая слушает».

– Здравствуйте! Я врач, у меня явления альтернирующего синдрома Валенберга-Захарченко[2]2
  Синдром Валенберга-Захарченко – комплекс неврологических нарушений при инсульте головного мозга. Назван в честь врачей, описавших этот синдром туда жалобы занести, а про диагноз здесь не написано. Вот наши фельдшера приедут, тогда диагноз и выставят.


[Закрыть], сильное системное головокружение… диагноз…

– Мужчина, я не поняла, а кто больной? И кто такой этот Ва… Вал… Валя Захарченко?

– Я сам и есть больной, все это со мной. У меня инсульт, мне нужна срочная транспортировка в стационар. – Мужчина, ну вы ващ-ще… Я так не могу работать. У меня тут машина… или как его, компьютер! Мне нужно туда жалобы занести, а про диагноз здесь не написано. Вот наши фельдшера приедут, тогда диагноз и выставят.

– А, я понял, пишите…

– Так бы сразу и сказали, а то синдром какой-то, я такого и не слышала. Ждите машину, бригада выезжает.

Дверным звонком разрывает не только дверь, но и мою голову. Да иду я, иду, уже подползаю…

На пороге два фельдшера – девушки субтильного вида. Обе в огромной, явно не по размеру униформе, а в руках еще более необъятные сумки оранжевого цвета. Остатки мачо в глубине души так и норовили сказать: «Давайте я вам помогу». Но вместо этого из груди вырвался вопль:

– О-о-о… Только не это. Я же просил транспортировку! Пятый этаж, лифта нет.

– Мужчина, что с вами?

– Я врач, у меня… и мне нужна госпитализация, есть договоренность с больницей и доктором, меня ждут. Но сам я передвигаюсь с трудом, мне требуется помощь.

Тут одна из фельдшеров поспешно открыла сумку, достала таблетку цитрамона и спросила: «Можно воды?»

– Зачем мне цитрамон?

– Это не вам, а мне. У меня голова разболелась. Сейчас запью таблетку, и поедем.

Приехали. Каталка… Приемный покой.

«Это врач!» – доносится как сопровождение, как шифр.

Быстро и четко, без волокит и промедления. Может быть, слово «врач» действует как специальный пропуск?..

Врач приемного покоя спросил о жалобах, не болен ли я диабетом, нет ли у меня аллергии на какие-то препараты. После чего ударил четыре раза молоточком (конечно, не раздевая). Приговор прозвучал быстро: «В реанимацию».

Женщина неопределенного возраста с ярко пылающими щеками – как у ребенка, объевшегося мандаринов в новогоднюю ночь, и такими же красными потрескавшимися руками, покатила меня в санпропускник, который представлял собой обычную ванную комнату с рядом шкафчиков. Дверцы подписаны: «Укладка от педикулеза», «Мешки для трупов»… Сразу вспомнился Михаил Зощенко: «Выдача трупов в порядке живой очереди».

Санитарка, принимая вещи в камеру хранения, стала подробно описывать цвет рубашки, ботинок и носков. Не обращая внимания на мобильные телефоны и деньги. Только когда зашла другая санитарка и шепнула первой магическое слово «врач», отношение к вещам, которые имеют более высокую ценность, чем пара поношенных носков, несколько изменилось. Было описано все, даже пятирублевая монета, затерявшаяся в складках пальто – возможно, еще с прошлого года.

Очередное указание:

– Мужчина, раздевайтесь, трусы можете оставить, накрывайтесь простыней.

– А трусы вы мне оставили, потому что я врач?.. Это льгота такая?

– Да. А что это вы простыней прикрылись, как в бане?

– А как нужно?

– Вот так.

И меня накрыли сверху (так обычно в морге накрывают покойников).

Коридор… Лифт… Коридор… Реанимация. Все отлажено до мелочей, ни единого лишнего движения. Такое впечатление, что за одну минуту сняли электрокардиограмму, взяли все, какие только можно, анализы. Каждый выполняет свою задачу, и все делают единое дело.

Как хорошо чувствовать, что тебе помогают, что ты не один в борьбе с недугом!

Первая инъекция… как легко.

– А что вы мне поставили?

– Димедрол с…

Глаза открыты, горит свет, вокруг люди. А я здесь, а может быть, где-то рядом.

Капельницы – одна, другая… сколько литров уже закапано?.. Все, не могу терпеть, хочу помочиться, только как в эти «утки» ходят?

Рука онемела, не понял, что взял, попал или не попал… Постель сухая – значит, все правильно сделал.

Второй день я здесь. Приятная неожиданность: ко мне пришел главный врач клиники, в которой я работаю. Как мило, просто до жути. Но и ровно настолько же чувствую смущение. Больница… первый раз в жизни.

Опять неожиданность: оказывается, пациент из соседнего блока – с менингококковым менингитом. Все забурлило… это санобработка.

– Мужчина накройтесь простыней с головой. Включаю кварцевую лампу.

– Хорошо, накрываюсь. А может быть, я позагораю? Зачем просто так лежать под простыней?

– Не шутите так, а накрывайтесь.

После кварцевания:

– Ну что, жив?

– Жив. Хороший вопрос для медсестры реанимации.

Утро. Вот и четвертый день в реанимации. Голова, как ни странно, светлая и ясная, даже мысль промелькнула: а что, если написать письмо жене? Хорошие мысли, я думаю, не помешают лечению.

– Дайте, пожалуйста, бумагу с ручкой.

– Зачем?

– Да нет, не завещание писать.

– А что вы периодически под простыней делаете?

– Точечный массаж, а не то, что вы подумали.

Пятый, шестой день… Самочувствие лучше.

– Вам передача.

– Что там?

– Какая-то домашняя еда.

– Сестра, попробуйте, пожалуйста.

– Нет, спасибо.

– Попробуйте, а то вдруг отравлено.

– ?!

– А вы думаете, почему я здесь?

– Ну, вы и шутник!..

Чувство юмора – хороший признак. Значит, все наладится, значит, будем жить и работать.

Меня переводят из реанимации в палату.

Восемь дней я не брился, не видел своего лица в зеркале, не принимал душ. Мылся, как мог, сидя перед раковиной на стуле. Сплошной extreme, как у космонавтов…

В палате.

– Парень, ты откуда?

– С орбитальной станции.

– ?!

– Из реанимации…

– А-аа! – понимающе кивают мужики.

Почему-то мысль о реанимации как об орбитальной станции мне пришла там, и не только из-за ряда бытовых неудобств, а даже в каком-то философском смысле. Реанимация – между Богом и Землей, между жизнью и смертью, между объективной реальностью и (возможно) каким-то параллельным миром.

Чувства там обостряются. Видимо, понимание своего тяжелого состояния приводит к философским мыслям и рассуждениям. По крайней мере, у меня это было так. А что делать, когда ты в сознании только когда неподвижно лежишь на спине?.. Любое движение, подъем головы вызывали головокружение и сильную боль. Резкая слабость, невозможность ходить, беспомощность… Еще несколько дней назад я мог бегать, делать зарядку, отжимался от пола, наматывал пешком десятки километров в день.

Как хрупок мир, здоровье и жизнь. Как несовершенны…

Зашел в душевую. Да-а… борода как у министра экономики Германа Грефа, голос как у актера Василия Ливанова, походка как у музыканта Оззи Осборна, хотя его скованность движений обусловлена другим заболеванием.

В палате народ разношерстный. Рядом мужик с повторным инсультом, молодой человек с высоким артериальным давлением, еще один с сахарным диабетом, парень со стеклянными глазами. Явно крепко порошок нюхает или колеса глотает. Как сказали мужики: «Лежит, ливер свой подлечивает, официальный диагноз – панкреатит». Ну и я, врач. Больничная палата всех объединила.

Меня пришла осматривать ЛОР-врач.

– А что это у вас язык такой белый?.. Курите?

– Нет.

– Злоупотребляете?

– Нет.

– Неужели гастрит?

Нормально… Если в больнице лежишь – значит, с перепою. Язык белый – куришь. Интересно, здесь такая логика у всех врачей или только у женского пола?

Лежу, лечусь.

Пришла навестить жена.

– А ты как не в часы посещений? Как тебя пропустили?

– За пятьдесят рублей, у охраны такса стабильная.

– А если с бомбой в неразрешенное время, то пятьсот рублей?

– Не знаю, не спрашивала.

– Хорошо-о-о!

Приходил кардиолог, очень интеллигентный и приятный мужчина лет шестидесяти. Невролог – женщина отзывчивая, умная и профессионально грамотная. Да, хороших врачей, как лейкоцитов в моче: один-два в поле зрения.

Я думал, что суббота в больнице проходит как обычный день, только обхода лечащего врача нет. Ошибался, очень ошибался…

В палату занесли какого-то человека и выложили на кровать. Весь грязный, волосы как у Карла Маркса, но без бороды. На нем такая же грязная, как и он сам, водолазка, драные брюки и шерстяные носки. Огромные меховые варежки (на улице около нуля). Парня привезли после запоя и, соответственно, эпилептического приступа.

Вот вам и суббота.

Через час парень пришел в себя. «Я Сергей», – сообщил. И стал всем тянуть свою грязную пятерню. Видя негативное отношение в виде отказа от рукопожатия и своеобразного выражения лиц, понял это по-своему.

– А че, мужики, на прописку сколько водки надо ставить?

– Отдыхай, спи.

– У меня стольник есть, сейчас к буфетчице сбегаю. Она наверняка подторговывает.

– Говорят тебе, успокойся, отдыхай. А что с тобой случилось-то?

– Шел в магазин, потерял сознание… Наверное, у меня птичий грипп. Мужики, а какой номер нашей камеры? Тьфу, палаты.

Скунс (так его сразу окрестили в палате за запах) не успокоился, а продолжал хаотично передвигаться по палате и больнице. Кто-то сказал, что в Америке, если скунс помочится на автомобиль, то машину сразу сдают в металлолом. Все понимающе вздохнули. К вечеру у Скунса появилась шаткость походки и невнятная речь. Запаха алкоголя не было слышно, видимо, таблетки с собой были, съел. Его кровать рядом с кроватью Володи. Слышу обрывки разговора.

– Я вообще руками лечить могу. Над хлебом проведу – три недели стоит свежий.

– Стоит, говоришь?.. А ты импотенцию не пробовал лечить?

– Не-е-ет! Надо попробовать…

Всю ночь Скунс шарахался по палате, выходил в коридор. Я понимаю, когда в реанимации по старой русской традиции, в ночь с субботы на воскресенье – праздник. С загулами до пяти часов утра. Тамошнему контингенту не до того. А здесь…

Утром доложили лечащему врачу о поведении парня. Скунсу стали давать таблетки и делать инъекции. Лекарство оказало свое чудотворное действие. Он стал спать не только ночью, но и практически весь день. Просыпаясь вечером, говорил: «Доброе утро». Ел обед и ужин сразу, шел курить и опять ложился спать.

После чего я понял, что обижаться на ЛОР-врача за «белый язык» было глупо. У них тут такие пациенты…

У меня значительное улучшение. Прекратили ставить капельницы, делают внутривенные и внутримышечные инъекции, массаж. Как хочется вылечиться полностью…

Мое предложение расширить объем лечения не нашло должного понимания в лечащем враче. Потихонечку стал дополнительно делать себе инъекции в кабинке душа – врачебная этика.

На следующий день при ультразвуковом исследовании сосудов головного мозга компьютер стал сбиваться, «глючить». Врач в недоумении.

– А вы кто по профессии?

– Врач.

– Я так и думал. Как врача смотришь, так что-то не так, аппаратура ломается.

– Может, энергетика такая?

– Может быть.

Опять суббота, поздний вечер. Привезли старика и вывалили на кровать. Мужики зароптали.

– Сестра, его в реанимацию надо, он же себя не обслуживает.

– Врач сказал в палату, значит в палату, он лучше знает. Вот, дед, тебе судно – в туалет ходить.

Ночью просыпаюсь от какого-то шума и скрежета. С минуту ничего не мог понять, потом вник. Дед надел судно на ногу и… пошел в туалет. В прямом смысле этого слова. Заходят же в больницу в бахилах, вот и он пошел в судне в туалет, раз «так сказали».

Скунс разведал, что в больничной аптеке продают настойку боярышника. После двух дней употребления вышеупомянутой настойки он всю ночь икал. А на следующий день он в отделении «видел Ленина». После чего его навестил психиатр.

Появилась надежда, что его переведут в Кащенко.

Мне скоро на выписку, но нужно продолжать лечение.

Звонит мобильный.

– Привет! Как в больнице?

– В больнице как в больнице.

– А че голос осипший?

– Да вот пиво холодное пил да икрой холодной закусывал. И пиццу, как ни странно, тоже холодную ел, негде было разогреть. И на тебе – осип.

– А че врачи сказали?

– Сказали, что пиво теперь только безалкогольное. И секс только с женой, чтобы не возбуждался.

– Во дела…

– Скоро увидимся, – обещаю собеседнику.

«И вот я снова работаю, – говорил мой знакомый, – и стал более чутко относиться к своим пациентам».

А разве для того, чтобы понять боль, необходимо ее почувствовать?

И для того, чтобы понять страдания пациента, необходимо переболеть этим недугом?

Врачам необходимо за пациентом видеть личность и относиться уважительно к ней, а не к абстрактному больному.

И хорошо, когда участковый врач – не от слова «участок», а от слова «участие».