Текст книги "Валькина жизнь"

22

На стройке Валино увольнение, как и предполагала Зинаида, воспринимают в штыки. Первое ее заявление Погребельный просто рвет на мелкие кусочки и выкидывает в мусорную корзину.

– Ты этого не писала, а я этого не читал, – бурчит он. – Мастеров не хватает.

Вале приходится долго объяснять прорабу причину своего увольнения. Она рисует ужасающую картину своей жизни в качестве матери двух малолетних детей.

– Не ты первая рожала, – опять бурчит Погребельный. – Только из второго декрета вышла. И вдруг – как нож в спину! Не насиделась еще дома, что ли?

– Так я же и дальше будут работать. Не дома сидеть. Но на стройку уж больно далеко ездить. Не справляюсь я с домом и этой работой, – ревет Валя.

– С работой справляешься, – уточняет прораб.

– Но у меня еще и дети есть, – всхлипывает Валя.

– А у меня мастеров нет! – парирует прораб.

Пробившись дня три, Валя все же заставляет Погребельного подписать ее заявление. Отработав две положенные недели, она переходит в ЖЭУ. Работа здесь, как и следовало ожидать, оказывается нервной. Вале приходится бегать по квартирам, составлять акты протечек и заливов. Жильцы обвиняют ее во всех смертных грехах. А вечно пьяных слесарей найти и заставить работать бывает труднее, чем поймать золотую рыбку в синем море. Так что, в конце концов, забежав в очередной раз по какому-то делу к Зинаиде Петровне, Валя не может сдержать слез.

– Ты с ними мягче, прогрессивки лишай в самом крайнем случае, – имея в виду слесарей, делится с ней искусством жилкомхозной кухни Зинаида Петровна. – Других нам все равно не найти. Кто не пьет, тот в море ходит. Он на нашей зарплате сидеть не станет.

– Да и те, что в море ходят, пьют не меньше, – со знанием дела фыркает Валя.

Зинаида пристально смотрит на нее, но, ничего не став уточнять, продолжает:

– А что касается жильцов, тот и тут смирись. Жильцов мы не выбираем. Они, как говорится, богом нам даны. Многие еще вчера в бараках жили. Такие при хорошей жизни становятся особенно щепетильными. А ты кивай им и поддакивай.

– Да как же тут поддакивать? – вздыхает Валя. – Вон бабушка из сорок третьего дома, квартира двадцать пять, меня проституткой назвала. И это за то, что у нее вентиль потек в туалете.

– В таких случаях ругайся, – разрешает Зинаида. – Такое не терпи.

– Она жалобу напишет, – разводит руками Валя.

– И пусть, – урезонивает ее Зинаида Петровна. – Бабушка твоя жалобу кому напишет? Правильно, мне. А мы ее тут и похороним, в столе. Не бабушку, конечно, а жалобу.

– Хорошо, – кивает Валя и снова отправляется на коммунальные баррикады.

Чтобы хоть как-то отблагодарить добрую Зинаиду Петровну, она приглашает ее к себе в гости. Сама она так гордится своей отдельной квартирой, что ждет от гостьи какой-то похвалы. Но Зинаида относится к Валиному жилью весьма скептически.

– Дом-то ужасный, конечно, чего уж тут говорить, – заявляет она сходу. – Как ты, Валюша, без горячей воды двух детей да мужа обихаживаешь?

– Справляюсь, – лепечет расстроенная Валя.

– Тяжело, наверное, – качает головой Зинаида. – Надо чего-то делать.

– В смысле? – не понимает Валя.

– Вас четверо, дети разнополые, подавай на расширение, – деловым тоном поясняет гостья. – На будущий год нам, коммунальщикам дадут целый подъезд в новом доме. Я уж постараюсь что-нибудь там для тебя выбить.

– Зинаида Петровна, – восклицает Валя, обнимая начальницу, – хороший вы мой человек. Да я и этой-то квартирой довольна, как слон. Куда уж мне больше. Стыдно так себя вести. Люди вон в коммуналках всю жизнь маются.

– И пусть маются, – урезонивает ее Зинаида Петровна. – У них своя жизнь, а у тебя своя. И ее надо как-то устраивать, раз уж зацепилась ты здесь, на Севере. А и захочешь уехать, так будет на что выменять жилье на своем юге.

– Да неудобно же, – протестует Валя, немного обиженная таким пренебрежительным отношением гостьи к ее квартире.

– Неудобно на потолке спать, – парирует Зинаида Петровна. – Есть в доме бумага? Садись и пиши заявление на мое имя. Текст я продиктую.

23

Пашка приходит из очередного рейса в начале августа – загорелый до черноты. Поцеловав Валю в подставленную щеку, он кидается обнимать детей. Ирина увертывается из его растопыренных рук с ловкостью, достойной лучшего применения.

– Да ладно, папа, – фыркает она. – Я тебя тоже люблю.

Четырехгодовалый Степан не столь изворотлив, поэтому Пашка ловит его и подхватывает на руки. Уколовшись о жесткую щетину на отцовской щеке, ребенок плачет. Пашка теряется, ставит сына на пол и неуклюже разувается. Вале становится жалко мужа.

– Они тебя просто редко видят, – говорит она. – Отвыкли.

– Ага, – кивает Пашка.

– Сводишь их куда-нибудь, – продолжает Валя.

– Ладно, – снова кивает Пашка, проходя на кухню.

– Загорел-то как! – произносит Валя, чтобы поддержать разговор, пока накрывает на стол.

– Четыре месяца в тропиках, – оживляется Пашка. – Море и солнце.

– Курорт, – фыркает Валя.

– Я там, между прочим, работал, а не загорал, – ни с того ни с сего огрызается Пашка.

– Я поняла, – снова фыркает Валя.

Ее жалость сразу куда-то улетучивается, и она с неприязнью глядит на мужа:

– Своди детей куда-нибудь, пусть привыкают к отцу.

В ближайшую субботу Пашка тащит всех в заезжий цирк-шапито. Вале эта идея не нравится. Несмотря на лето, погода в Мурманске царит почти осенняя – промозглая, с моросящим, как из пульверизатора, дождиком.

– В кафешку бы лучше нас сводил, – осторожно предлагает она, – пирожными детей накормил.

– Как ты не понимаешь? – обрывает ее Пашка. – Это же цирк! Я бы в детстве за такое представление душу отдал. Кони, пудели, собаки…

– Пудели тоже собаки, – вставляет Ирина.

– Что? – не понимает Пашка.

– Пудели тоже собаки, – повторяет дочка.

– Вот, я же и говорю: пудели, собаки всякие, – кивает Пашка. – Что может быть интереснее?

– Кино, – говорит Ирина. – Пошли лучше в кино.

Но Пашка остается непреклонен. Вале и самой не хочется сидеть на дощатой скамье под брезентовым куполом и смотреть, как на трапециях кувыркаются гимнасты. Но она больше не возражает. Их ссоры с мужем становятся все более частыми. Кончаются они, как правило, тем, что Пашка напивается в стельку. Представление с клоунами и жонглерами выглядит вполне приемлемой альтернативой. Лучше уж цирк-шапито, чем пьяный концерт дома.

И они идут в цирк. Сильный ветер делает зонтики практически бесполезными. Все промокают под дождем насквозь еще по дороге туда. Внутри, как и предполагала Валя, холодно и сыро. Степан сразу начинает проситься домой. В душе Валя всецело на его стороне. Но Пашку разбирает энтузиазм. Чтобы не накалять обстановку, ей приходится строго приказать сыну замолчать.

Во время представления Пашка отчаянно аплодирует и громко смеется. И когда клоуну требуется бросить в кого-то бутафорской гирей, он кидает ее именно в Пашку. Пашка возвращает гирю обратно и, повернув к Вале радостное лицо, говорит:

– Ты это видела? Ты видела? Обожаю цирк!

В антракте он тащит всех покупать мороженое. Его продает на улице молодой человек с синим от холода носом. Валя держит детей за руки, малыши ноют и просятся домой.

– Они и так замерзли. Зачем мороженое? – пытается возразить Валя.

Однако Пашка твердо решает в полном объеме реализовать свои собственные детские представления о счастье.

Они возвращаются из цирка уставшие и продрогшие. Степан тут же начинает кашлять. На следующий день у Ирины подскакивает температура. Растирая между двумя ложками таблетку парацетамола (дочка наотрез отказывается глотать таблетки целиком), Валя неожиданно ловит себя на крамольной мысли:

– Да скорее бы он уже снова в море ушел. В свои тропики.

Ей тут же становится неудобно. Ведь муж только два дня назад вернулся из рейса. Она украдкой оглядывается на сидящего на диване Пашку, как будто он может прочитать ее мысли. Но Пашка занят разгадыванием кроссворда.

– Он старался, – мысленно одергивает себя Валя, – хотел, как лучше. Что же поделаешь, если он дурак.

Здесь она снова мысленно спотыкается. Опять выходит нехорошо. Нельзя так думать о близком человеке.

– Даже если это правда? – говорит у Вали в голове противный внутренний голос.

Но Валя прогоняет его прочь и с удесятеренной энергией продолжает растирать таблетку в порошок.

24

Через год, как и обещала, Зинаида Петровна выхлопатывает Вале и ее семейству квартиру. Правда, далековато от центра, на Ледокольном проезде. Город стремительно шагнул на юг, и многоэтажки растут между сопок, как грибы после дождя.

– Опять тебе далеко на работу будет ездить, – хмыкает Зинаида. – Хочешь, я поговорю с коллегами из Первомайки. Может, удастся тебя перевести поближе к новому дому. Но только не сразу, через полгодика, ладно? Контора-то у них другая. Неудобно будет, если ты сразу от нас уйдешь, как только квартиру получила.

– Я не уйду, – радостно сообщает Валя, – вообще не уйду. Дети подросли чуть-чуть. Справлюсь. Как я без вас, Зинаида Петровна? Куда?

Зинаида тронута, она обнимает Валю за плечи и прижимает к себе. Затем она запирает на ключ дверь своего кабинета, где они сидят, и достает из шкафчика бутылку водки.

– По чуть-чуть, – говорит она заговорщически, наполняя извлеченные все из того же шкафчика рюмки. – За новоселье.

После рюмки водки, заеденной нарезанной Зинаидой колбаской, и душевного разговора с доброй начальницей Вале становится так хорошо, что возвращаться домой совсем не хочется. Она помнит, как разозлился Пашка в прошлый раз, когда стараниями Погребельного ей дали их нынешнюю двушку. И что теперь? Опять приступ ненависти? Она до последнего избегала этого разговора, ничего не говорила мужу о хлопотах Зинаиды. Но теперь, когда нужно получать ключи и ордер, отступать уже некуда.

– Паш, – присаживается она рядом с мужем на диван, – Паш, а у меня к тебе новость. Знаешь какая?

Пашка смотрит по телевизору футбол и не особо вслушивается в слова жены.

– Знаешь какая? – повторяет Валя.

– Откуда мне знать? – фыркает Пашка. – Хорошая?

– Конечно, хорошая, – обижается Валя и тут же брякает: – Нам квартиру дают.

К ее удивлению на этот раз Пашка воспринимает получение женой новой квартиры спокойно. Он обнимает Валю и благосклонно произносит:

– Добытчица ты моя.

– Только ни слова о Натане, – думает Валя, мучительно, словно удара, ожидая, что еще произнесет муж. – Клянусь, я тогда с тобой разведусь. Клянусь. Тут же. И отправишься ты обратно в свой ДМО ожидать, когда тебе самому квартиру дадут.

Но Пашка в этот вечер не склонен к критике. И уже готовый затрещать по всем швам брак сохранен.

Перед новосельем они все вместе идут смотреть новую квартиру. Автобус взбирается на сопку к улице Кооперативной. Оттуда открывается вид на раскинувшийся внизу Первомайский район. У Вали даже дух захватывает: сколько домов понастроено! Давно она здесь не была. Года два, наверное. С тех пор, как ушла из треста. А коллеги ее времени зря не теряли. Будут люди жить и радоваться.

– Ваша мама эти дома строила, – поясняет детям Пашка. – Цените мамашку-то, малышня.

– И наш дом тоже? – спрашивает Степан.

– Наш? Не знаю, – признается Пашка. – Нет, наверное. Но другие – это точно.

– Какие? – не отстает Степан.

– Вон те, – Пашка неопределенно машет рукой в сторону плывущих им навстречу девятиэтажек.

– Правда, мама? – оживляется Степан.

– Правда, сынок, – кивает Валя, не вникая в тонкости разговора. – Строил этот микрорайон наш трест. Наше СМУ даже.

Они с трудом находят свой дом. В лабиринте составленных из девятиэтажек колец можно заблудиться. Наконец нужный адрес обнаруживается. Лифт еще не работает, и им приходится подниматься на восьмой этаж пешком. Сама квартира кажется им огромной. Шутка ли, целых три комнаты! Да к тому же – большая лоджия, балкон и все прочее.

– А мы каждый получим по комнате? – интересуется Ирина.

– Нет, – отрезает Валя, – вы с братом будете жить вместе.

– Я хочу отдельную, – возмущается дочь. – Зачем тогда нужно было новую квартиру получать? По комнате нам, и комната вам с папой.

– Лоджию надо стеклить, – по-хозяйски замечает Пашка, выглядывая через окно, – и пол там настилать. Без этого никак.

– Папа все равно все время в море, – канючит Ирина. – Зачем вам с ним две комнаты?

– И кафель класть, – доходит Пашка до ванной. – Чтобы все культурненько было.

– Я не хочу с ней жить в одной комнате, – тычет пальцем в сестру Степан.

– Вот, я же говорила! – победно заявляет Ирина.

– И раковину сразу придется менять, – кричит из кухни Пашка.

У Вали от всех этих разговоров начинает болеть голова. Только теперь она понимает, насколько убого их нынешнее жилье в деревяшке. И как нелепо она выглядела, когда гордилась им перед Зинаидой Петровной. А теперь их семья действительно сможет жить достойно. Даже не как все, а лучше. Как те, кому посчастливилось правдами или неправдами выбить себе приличную квартиру со всеми удобствами. Счастье-то какое!

– Прекратите! – рявкает Валя детям. – Прекратите комнаты делить!

Но Ирина, кажется, даже не слышит ее.

– Нам на всех квартиру дали! – огрызается она. – Мне комната полагается!

– Мать-то уважай, – поддерживает Валю вернувшийся из кухни Пашка. – Как она скажет, так и разместимся. Когда свою квартиру получишь, дочка, тогда в ней и будешь хозяйничать.

Ирина надувается и, злобно фыркнув, умолкает. Валя смотрит на мужа с благодарностью. Дети в последнее время в грош ее не ставят. И это в таком-то возрасте! Без мужской руки здесь не обойтись. Хорошо, если Пашка это понимает.

Пашка ведет себя образцово и на новоселье. Они уже перевезли вещи. Кое-что пришлось докупать, чтобы обставить лишнюю комнату. Пашка принимал самое активное участие в беготне по магазинам в поисках дивана, шифоньера и мебельной стенки. Стенку они, впрочем, так нигде и не нашли. Но это для Вали в этот момент уже не имеет значения. Новоселье празднуют тихо, по-домашнему. Валя, естественно, приглашает Зинаиду Петровну – главную виновницу торжества. Приходят Кузнецовы с дочкой. Олечке уже тринадцать. Вале не верится: как быстро бежит время!

– Вас четверо, – согласно кивают Кузнецовы, осматривая Валины хоромы. – Вам надо расширяться.

Сами они ютятся все в той же маленькой комнатке. И от этого Валя чувствует себя неловко. Начинают вспоминать, как их доводила до слез злобная старуха и как Пашка вмиг поставил ее на место.

Пашка пригласил несколько приятелей, с которыми ходит в море. Все они оказываются их земляками. Разговор плавно переключается на  Украину и прежнюю, южную жизнь.

– Ты сколько лет там не был? – спрашивает Пашку один из парней.

– Дай посчитаю, – теряется тот и начинает перебирать пальцами.

– Чего тут считать? Одиннадцать лет скоро будет, – фыркает Валя, у которой хорошая память на календарные даты. – Как приехал в Мурманск, так больше на родине и не был.

– Да, точно, – кивает Пашка. – С ума сойти! Надо поехать туда, Валюша. Обязательно. Махнем с тобой в отпуск.

Валя кивает, не обратив на слова мужа особого внимания. Гораздо больше ее волнуют в этот момент стоящие на столе бутылки водки. Лишь бы Пашка снова не напился, не стал ее позорить. В последнее время их отношения снова стали как-то складываться. Пашка больше не пеняет Вале на ее отношения с Натаном. И всегда поддерживает, когда требуется пристрожить детей. Главное, чтобы не было срыва. Но она беспокоится зря. Пашка пьет совсем немного, больше подливает своим приятелям, балагурит и веселится.

– Жизнь все-таки налаживается, – с надеждой думает Валя. – Только бы не сглазить.

– Все хорошо? – обнимает ее за плечи Зинаида Петровна, словно почувствовав сумбурные Валины мысли.

Валя устало кивает.

– Эх, южные вы люди, – вздыхает Зинаида Петровна, очевидно не поверив Валиному утвердительному кивку, – все ругаетесь да ссоритесь. А я, если честно, думала, что ты с Натаном останешься. Подходили вы друг другу.

Валя бросает на Зинаиду Петровну удивленный взгляд.

– Да я шучу, шучу, – усмехается та. – Что прошло, то прошло. Сердцу не прикажешь.

25

Следующим летом они действительно едут отдыхать в Жданов. Дети превращают путешествие в сущую пытку. Валя изматывается уже по пути в Москву. Семилетний Степан всю дорогу носится по вагону с криками и топотом обутых в новенькие сандалии ног. Ирина капризничает. Ей то хочется есть, то пить, то выйти на улицу на ближайшей станции, чтобы подышать воздухом. Слава богу, что Пашка ведет себя хорошо. Валя съеживается каждый раз, когда по коридору с грохотом катит свою тележку буфетчица из вагона-ресторана, оглашая поезд зычными призывами:

– Пиво! Кому пиво? Холодное пиво!

На полустанках к поезду подходят бабки, торгующие водкой. Поэтому Валя старается по возможности не выпускать мужа из вагона. Когда Ирина в очередной раз закатывает истерику, требуя свежего воздуха, и Пашка собирается вывести ее погулять на следующей остановке, Валя поспешно говорит мужу:

– Ты не беспокойся. Не надо. Я сама выйду. Мы пройдемся. Ты отдыхай.

– Да уж вторые сутки отдыхаем, – хмыкает разморенный вагонной духотой Пашка. – Устал уже от этого.

Впрочем, он даже не глядит на проносимое мимо пиво. Так что Валя почти успокаивается, когда они высаживаются на Ленинградском вокзале в Москве.

Вторая часть поездки оказывается еще более мучительной. Стоящая за окном жара превращает вагон в раскаленную консервную банку.

– Вот поэтому я и ушел с завода, – хмыкает Пашка. – Постой вот так возле печки смену за сменой.

Валя, ожесточенно обмахиваясь купленным в Москве журналом, устало смотрит на него, но ничего не говорит в ответ. Детей окончательно разморило. Одуревшая от духоты Ирина привязывает ломтик плавящегося на жаре шоколада к найденной где-то бечевке. Другой ее конец она закрепляет на торчащей из верхней полки скобе, заставляя брата есть шоколад, не трогая его руками. Неравнодушный к сладкому Степан старательно пытается поймать шоколадку ртом. Но от тряски поезда та отчаянно пляшет в воздухе, так что укусить ее практически невозможно. Рот и щеки Степана перепачканы растаявшим шоколадом, но он не сдается.

– Ты что делаешь, Ирина? – возмущается Валя, заметив баловство. – Прекрати немедленно! Отдай брату шоколад.

– Пусть сам поймает, – огрызается дочка.

Вале приходится самой отвязывать шоколадку. Перепачкавшись, она скармливает изрядно растаявшую сладость довольному Степану, а потом вытирает ему лицо. Когда она занимается своими перепачканными руками, Степана начинает тошнить. И Вале приходится срочно тащить его в туалет.

– А не надо столько шоколада жрать, – замечает им вслед Ирина.

Валя злобно оглядывается на дочь, но ничего не говорит. Когда она возвращается в купе, Ирина сидит мрачная и тупо смотрит в окно. Очевидно, Пашка провел с дочерью разъяснительную беседу. Валя плюхается на полку и смотрит на мужа с благодарностью.

– Скоро приедем уже, крепись, – понимающе хмыкает Пашка.

И вот, окончательно измотанные дорогой, они высаживаются из поезда на Ждановском вокзале. Их встречают тетя Поля и Пашкины родители, так что приходится нанимать две машины такси. Тетя Поля, у которой они останавливаются, расстаралась, приготовив к их приезду борщ, мясо и еще кучу всего. Пашкины родители нарадоваться не могут на внуков.

– Подождите хвалить, – улыбается Пашка. – Вы их еще не знаете.

– Да что же тут знать? – возмущается Пашкина мать. – Родные кровиночки. Значит, лучше не бывает.

Впрочем, Степан и Ирина уже так устали в дороге, что ведут себя образцово.

На следующее утро вся семья отправляется на пляж. Чтобы дети не обгорели, Вале приходится то и дело прикрывать их спины полотенцами, которые они тут же сбрасывают, чтобы пойти купаться. Пашка ругает детей, бегает в ближайший магазин за мороженым и ситро – в общем, помогает Вале всем, чем только может. Из очередного похода он притаскивает белобрысого парня в синих плавках.

– Дружок мой, – сообщает Пашка и добавляет, поймав удивленный Валин взгляд: – С завода, вместе у печки стояли, ты его не знаешь.

– Виктор, – говорит парень.

– Так вот, Витек, – очевидно, продолжает начатый разговор Пашка, – там жизнь совсем другая, на Севере. Деньги не ваши.

– Доволен, значит? – заискивающе улыбается парень.

– Не у печки стоять, – заявляет Пашка, растягивая слова. – По-другому на мир смотрю. Мне ваш завод теперь и даром не нужен. Я с моря прихожу – чувствую себя человеком. Копейки, как вы тут, не считаю.

– Да уж, – извиняющимся тоном протягивает парень. – А устроиться тяжело?

– Сразу не возьмут никуда, – поясняет Пашка. – Там шантрапы вроде тебя съезжается столько, что не перечесть.

– А ты-то как пристроился? – наивно интересуется парень.

– Я-то пришел туда уже с опытом, – подбоченивается Пашка. – Ходил тут, руду возил.

– Я помню, – кивает парень.

– Такие, как я, там нарасхват, – продолжает Пашка.

Валя вспоминает о своем походе к Натану, когда пристраивала Пашку в первый рейс, но ничего не говорит. Мужчине нужно самоуважение. Это она прекрасно понимает. Пусть пофорсит перед прежними друзьями. Лишь бы не пил.

– Может, по пивку? – предлагает парень, и Валя чувствует, что самые страшные ее кошмары обретают плоть. – Возле волнорезов ларек есть.

Валя вздрагивает и бросает на мужа измученный взгляд.

– Нет, не хочу, – бурчит Пашка. – Я же с детьми тут.

– Ладно. Рад был повидать, – хмыкает парень и уходит вдоль по пляжу.

Валя вздыхает с облегчением. Следующие два дня Пашка также ведет себя безукоризненно. Поэтому, когда на третий день он заявляет, что хочет пойти встретиться со старыми друзьями, Валя относится к этому достаточно спокойно. В конце концов, она не собирается затягивать петлю на мужниной шее. И Пашка имеет полное право немного расслабиться во время собственного отпуска.

Возвращается Пашка поздно и пьяным до неузнаваемости. Бормоча что-то маловразумительное, он с грехом пополам стаскивает с себя одежду и плюхается спать на постеленный на полу матрас. Валя ничего не говорит. В любом случае Пашка не в том состоянии, чтобы что-нибудь понять. И Валя откладывает душеспасительную беседу до утра.

Однако утром о беседе приходится забыть. Проснувшись, Пашка минут сорок роется в своих вещах, чертыхаясь все громче.

– Не могу найти, – в конце концов, бурчит он мрачно и садится на диван.

– Что не можешь найти? – спрашивает Валя.

– Кошелек свой.

– И где же он?

– Откуда я знаю? – рявкает Пашка. – Я же говорю, что не могу его найти. Потерял, наверное. Или украли. Почем мне знать.

– И сколько там было денег? – почуяв недоброе, интересуется Валя.

Пашка ничего не отвечает, а лишь мотает головой из стороны в сторону, как отбивающаяся от мошкары лошадь, и продолжает искать.

– Сколько? – упавшим голосом повторяет Валя.

– Сколько, сколько, – огрызается Пашка. – Да считай, что все наши деньги и были.

– Что значит «считай»? – стонет Валя. – Сколько ты взял? Сколько у тебя осталось? Не молчи!

– Ничего не осталось, – бурчит Пашка.

Вале кажется, что пол уходит у нее из-под ног. Она бессильно опускается в кресло. Зачем она отдала мужу свои отпускные? Почему понадеялась на его благоразумие? Почему еще в Мурманске оставила себе лишь небольшую сумму на текущие расходы?

В ходе дальнейших расспросов выясняется, что Пашка, уходя вчера на встречу с друзьями, сунул кошелек в задний карман брюк. А в кошельке были все их деньги. И вот сегодня утром кошелька он найти не может. Потерял? Украли? Остается лишь строить предположения. Впрочем, толку от них все равно мало.

– Как же ты мог? – причитает Валя. – Как ты мог?

– Неужели я с друзьями не могу выпить? – огрызается муж.

– Да зачем же ты все деньги-то с собой потащил? – уже не сдерживая слез, орет Валя.

Но вместо раскаяния Пашка неожиданно приходит в ярость. Он начинает орать на Валю, не стесняясь в выражениях.

– Это не двое дело! – орет Пашка, щедро пересыпая свою речь матерщиной. – Там и мои деньги тоже были! И я их заработал руками, а не другим местом, как ты у своего Натана!

Дети в испуге бросаются на кухню, к тете Поле. А Валя словно немеет. Она молча смотрит на мужа, не в силах ничего ему возразить, и лишь чувствует, как слезы текут у нее по щекам.

Справившись кое-как со слезами и переломив отвращение, которое она испытывает к мужу после его слов, Валя пытается хоть что-то сделать. Они с Пашкой проходят несколько раз по тому маршруту, которым он возвращался домой. Но, как и следовало ожидать, кошелька нигде нет. Разговаривать с приятелями, с которыми он гулял в ресторане, Пашка отказывается из гордости. Но Валя выясняет их имена. Многих из них она знает. В Жданове у них с Пашкой много общих знакомых. Одним она звонит, к другим идет домой. Все говорят, что Пашка тряс свой кошелек и швырялся деньгами, угощая всех выпивкой. Но дальнейшую судьбу его мошны никто назвать не может. Все предсказуемо. Потерял ли ее благоверный кошелек или его кто-то стащил, выяснить теперь  абсолютно невозможно.

У Вали в кошельке всего несколько рублей. А самое страшное, что у них нет даже обратных билетов. Тетя Поля цокает языком и предлагает остаться, но Валя твердо решает ехать домой.

– Ладно, – кусая губы от волнения и горя, объясняет она тете Поле, – прокормить ты нас, говоришь, прокормишь. Хотя и это непросто. Нас четверо ртов. Но билеты. Ты не потянешь все это. На билеты я у тебя деньги и попрошу. Больше не у кого. Своим родителям Пашка ничего даже говорить не хочет. И черт с ним. Не хочу даже ругаться. Будь они все прокляты. А я тебе отдам осенью. Ладно? Раньше не смогу. Сейчас надо на что-то жить. А как пойду работать, выкарабкаемся.

– Не надо отдавать, – обнимает ее тетя Поля. – Много ли мне надо? Я сниму с книжки, у меня припасено. А сама еще накоплю.

– Отдам, отдам, – не хочет ничего слушать Валя.

– Это же я тебя Пашкой-то «наградила» в Мурманске, – усмехается тетя Поля. – Не буду врать, так и рассчитывала, что у вас что-то сладится. Он тут такой хмурый ходил. А теперь думаю: может, и не надо было этого всего. Тебе бы лучше было.

– У меня своя голова на плечах, – бормочет Валя, – мне и расхлебывать. Не вини себя.

На следующее утро Валя отправляется покупать обратные билеты на ближайшее число. И через три дня они уже снова грузятся в поезд.

– Что же вы так быстро-то? – недоумевает Пашкина мать. – И недельки не побыли.

– Ну, мать, дела, – неопределенно машет рукой Пашка, бросив подозрительный взгляд на Валю.

Но Валя ничего не говорит. Ей противно, жалко детей и стыдно перед тетей Полей.

– Держись, – говорит тетя Поля, обняв Валю на прощание.

– Да, – бормочет Валя, сглотнув ком в горле, – обязательно.