Текст книги "Валькина жизнь"

18

– Грешно так говорить, но у меня приятное известие, – однажды вечером заговорщически сообщает Вале соседка Лена. – Старуха наша умерла сегодня.

– Правда, грешно, – вздрагивает Валя.

Она только что пришла с работы и столкнулась с Леной на кухне. Валя знала, что старуха в последнее время болела. Неделю назад скорая забрала ее в больницу.

– Отмучилась, – бормочет Валя.

– Скорее, мы отмучились, – поправляет ее сияющая Лена.

Она глядит на Валю, а потом, сплюнув через плечо, шепчет:

– Да, нехорошо так говорить, нехорошо.

– А тебе кто сказал о ее смерти? – интересуется Валя.

– Старухина родственница, – охотно сообщает Лена. – Приходила сегодня. С ключами от комнаты. Сказала, что вещи кое-какие надо забрать.

– Одежду, может, для похорон, – предполагает Валя.

– Наверное, я не знаю, – тараторит Лена. – Вот она мне и сообщила, что старуха-то скончалась в больнице. А она сама – ее племянница.

– Что ж она раньше-то никогда к покойной не заходила? – скорее просто размышляя вслух, спрашивает Валя.

– А ты бы к такой тетке часто заходила? – приняв вопрос на свой счет, усмехается Лена.

– Да я и у своей милой тети Поли уже пять лет не была. Как уехала в Мурманск, так ни разу и не повидалась, – думает Валя, и ей сразу становится грустно.

– Не унывай, Валюха, – подбадривает ее Лена. – Доброе ты сердце!

– Да я не из-за старухи, – хмыкает Валя. – Так, вспомнилось кое-что свое.

– Понятно, – кивает Лена.

Валя разогревает на плите жареную рыбу и начинает ужинать. Лена присаживается на табуретку у краешка стола. Подобная навязчивость ей не свойственна. И Валя понимает, что соседка хочет поделиться с ней чем-то еще.

– Ну, рассказывай, – предлагает она.

– Вадик завтра в трест пойдет, в профком, – бормочет Лена извиняющимся голосом. – О комнате поговорит. Старухиной. Чтобы, значит, нам ее отдали. Нас ведь трое. А комнатенка у нас самая маленькая. Дали бы вторую – нам бы свободнее стало. Ты не будешь возражать?

– Что? – не понимает Валя, давясь от неожиданности рыбой. – С чего мне возражать?

– Ты же техник, – бормочет Лена. – А мы кто? Работяги. Тебе бы эту комнату, конечно, логичнее отдать. Если ты будешь против, мы уступим, ты не думай, по-соседски. Главное, чтобы все было по-доброму.

– Да ты что, Лена, брось! Не претендую я на эту комнату. С чего ты так могла подумать? – машет руками Валя. – Конечно, вас трое, вам надо расширяться.

– Ага, – охотно кивает Лена. – Вадик сходит завтра в трест.

Однако с комнатой у семьи Кузнецовых ничего не выходит. Вадим действительно идет на следующий день в профком. Но там ему говорят, что в комнате покойной старухи прописан еще один человек. Ему она по закону и достанется.

– Какой еще человек? – возмущается Валя, когда Лена чуть не со слезами рассказывает ей об этом.

– Не знаю, – всхлипывает та, – Вадику не сказали.

– Что значит «не сказали»? – еще больше возмущается Валя.

– Ну, может, он и не спросил, – пугается Лена. – Ты же знаешь, он у нас робкий.

Слово «нас» вконец подкупает Валю. И она понимает, что честь и достоинство семьи Кузнецовых надо отстаивать.

– Я сама схожу в профком, – заявляет Валя. – Пусть объяснят, что и к чему.

– Спасибо тебе, – лепечет Лена, глядя на Валю восхищенными глазами.

– Рано благодаришь, – хмыкает та.

Как оказывается, с благодарностями соседка действительно поторопилась. В профкоме Валю встречают очень доброжелательно, можно сказать, с пониманием, но помочь ничем не могут. В комнате старухи, объясняют ей, прописана некая Екатерина Петровна. Вроде как племянница покойной. Валя предполагает, что это именно та родственница, которая сообщила Лене о смерти старухи. И прописалась она в квартире всего за пару месяцев до этого.

– Мы и сами этим недовольны, – разводит руками заместитель профорга треста Полуэктов. – Уплывает от нас комната, что уж тут говорить. В ЖЭКе знают, что квартира ведомственная. Они не должны были никого прописывать.

– Но прописали, – бурчит Валя.

– Да, прописали, – снова разводит руками Полуэктов. – Вы поймите, Валентина Николаевна, не будем мы из-за этого склоку поднимать. Может, и есть здесь некое нарушение. Но прописали они эту Екатерину Петровну в вашу квартиру для того, чтобы она ухаживала за престарелой родственницей.

– Да не ухаживала она, не было ее в квартире никогда, не видели мы ее, – не выдерживает Валя.

– Не буду спорить, – кивает Полуэктов. – Но основание для прописки было именно таким. И обратное теперь не доказать. Женщина она, Екатерина Петровна эта, одинокая, другой жилплощади у нее в городе нет. Не станем же мы теперь ее выгонять?

Валя уходит из треста раздосадованная. Но поделать больше ничего нельзя. Так что через неделю та самая племянница въезжает в старухину комнату. Она оказывается тощей сутулой женщиной неопределенного возраста с жидкими темными волосами, скрученными на затылке в тугой комок. На Валино приветствие она слегка кивает головой и тут же шмыгает за дверь.

В первое же воскресенье к ней приходят в гости две подруги. Наверное, справлять новоселье. Валя слышит за стеной лишь невнятное бормотание. Затем вся компания выходит в коридор. И Валя невольно подслушивает несколько фраз.

– И не говори, Катерина, и не говори, – скрипит противный голос. – Такие люди нынче пошли, что живьем съедят и косточки не выплюнут.

– Именно, – поддакивает другая женщина, по-видимому, старухина племянница. – В профком ходили, чтобы меня отсюда выжить.

– Вот ведь, – цокает кто-то языком.

– А я не позволю, чтобы какие-то проститутки меня с моих метров выгнали, – продолжает та самая Катерина.

И тогда Валя понимает, что жизнь темной стороны в их квартире продолжается.

19

Свою собственную свадьбу Валя помнит плохо. Все происходит стремительно и как-то заурядно. Даже церемонии сдачи новых объектов кажутся Вале более праздничными. Она беременна. Пашка приходит из очередного рейса, когда плод любви уже изрядно увеличил Валину талию. Валя думает, что Пашка обрадуется такому развитию событий, но он лишь вздыхает и говорит:

– Раз так – давай поженимся.

– Ладно, – кивает Валя.

А что ей еще остается делать? В душе она, конечно, понимает, что все происходит не совсем ладно. Во всяком случае, ей бы хотелось, чтобы многое было совсем по-другому. И это «раз так» вконец выводит ее из равновесия. В этой фразе чувствуется обреченность. Как будто Пашка делает ей одолжение, а не предложение. Как будто она виновата в том, что у них будет ребенок.

Будничность ситуации угнетает. Никто из родственников не может приехать. Тетя Поля ссылается на плохое здоровье. Пашкины родители просто отказываются ехать «на край земли».

– И то правда, чего им сюда тащиться? – хмыкает Пашка.

– Ерунда какая! – ехидничает Валя. – Всего-навсего единственный сын женится!

Пашка снова хмыкает, должно быть, не уловив Валькиного сарказма. Потом догадывается и становится серьезным.

– Ну не получается у них, Валюша, – разводит он руками. – Мы сами к ним на будущий год приедем. Уже с ребенком. Здорово будет, правда?

– Здорово, – без энтузиазма произносит Валя, – правда.

В загсе им предлагают расписаться через три месяца.

– Да вы что, издеваетесь? – рявкает Валя. – Я к тому времени рожу, а он, – она кивает на сидящего рядом Пашку, – в море уйдет.

– А что поделать? – возражает сотрудница. – У нас, товарищи, очередь брачеваться.

– Вам нужна новая ячейка общества? – ехидно интересуется Валя.

– Женщина, не надо язвить, – огрызается регистраторша счастья. – Вы будете брачеваться в установленные сроки или нет?

– Или нет! – бросает Валя и выскакивает из кабинета.

– Ты чего? – испуганно спрашивает Пашка, догнав ее в коридоре.

– Молчи, – шепчет Валя, сдерживая слезы.

В душе ее тем временем вертится отвратительная мысль: неужели и сейчас ей надо будет идти к Натану? Просить, чтобы он позвонил в загс. Ужас какой! Может, он и роды у нее принимать будет? Ей почему-то вспоминается фраза из жизни алкоголиков: «Третьим будешь?» Да что же происходит? Ведь беременную по закону должны расписать вне очереди. Кажется.

– Да разве от них добьешься соблюдения этого закона, – хмыкает Пашка.

Валя понимает, что начала рассуждать вслух. Она подозрительно смотрит на будущего супруга. Про Натана он ничего не слышал? Но Пашка, преданно глядя на нее, лишь растерянно моргает. Они выходят на улицу, и Валя мало-помалу успокаивается. По дороге домой она придумывает способ ускорить регистрацию брака.

На следующий день они покупают бутылку коньяка, коробку конфет и снова заявляются в загс.

– Понимаете, нам очень надо пораньше, – бормочет Валя, вручая очередной служительнице царства бракосочетаний подарки. – Так уж получилось. Может быть, можно что-то сделать?

Возможность, как и следовало ожидать, находится. Всего через две недели. Правда, в среду и в какое-то нелепое время.

– В восемь тридцать пять? – не выдерживает Пашка. – А в такую рань тоже расписывают?

– Мы с восьми тридцати работаем, – поясняет сотрудница, обиженно поджав губы. – Но если вам не подходит, можно поискать на другую дату, попозже.

– Нас устраивает, устраивает, – подобострастно кивает Валя.

В купленное заранее свадебное платье Валя не влезает. Приходится вечером накануне торжества его расставлять. К счастью, у соседки Лены находится ручная швейная машинка. Валя, чертыхаясь, строчит платье на колченогом кухонном столике и мечтает, чтобы завтрашний день подольше не наступал, а затем быстрее закончился.

На следующее утро они встают ни свет ни заря и за десять минут до назначенного времени вместе с заспанными свидетелями в лице все той же четы Кузнецовых прибывают на место.

– Кто рано встает, тому бог подает, – заговорщически сообщает Лена, когда они вчетвером упираются в запертую дверь загса.

Впрочем, дверь скоро открывают, и радостное событие свершается почти молниеносно.

– Я еще на работу успею, – радуется Вадим.

– До вечера, – напутствует его Валя, после чего Вадим отправляется на стройку, а остальная троица – домой.

Свадьбу гуляют по богатому, в ресторане. Кроме соседей Валя приглашает несколько сослуживцев и пару подруг, которых завела в Мурманске. Зато Пашка наводит множество неизвестно откуда взявшихся друзей. Валя чувствует себя среди них неуютно. Семейных пар практически нет. Раве что семья Кузнецовых. Лена и Вадим, впрочем, скоро уходят, поскольку не могут надолго оставить дочку. После этого свадьба и вовсе начинает напоминать разгульный мальчишник. Пашка все время порывается обнять Валю за талию, но пугается ее живота и тут же отдергивает руки. Потом он хватает ее за плечи и предлагает шампанское. Она каждый раз отказывается, напоминая о своей беременности.

– Ладушки, – хихикает Пашка, – тогда я уж за двоих, за двоих. И лучше водочки, водочки.

– Ты уж сразу за троих давай, – бросает ему Валя. – К чему ребенка-то забывать?

И Пашка, похоже, следует ее совету. Скоро он напивается в стельку и портит свадьбу окончательно. К полуночи он лезет в драку с неизвестным парнем в красной рубахе, требуя, чтобы тот немедленно покинул ресторан.

– Да ты кто тут такой, чтобы меня выгонять? – орет парень.

– Я муж, дебил! – орет в ответ возмущенный Пашка.

– Чей муж дебил? – пытается уточнить парень.

– Невесты! Жених, короче! – кричит Пашка, норовя ухватить парня за воротник попугайской рубахи. – И не я дебил, а ты дебил!

Их долго разнимают. Потом вяжут полотенцами. К счастью, обходится без милиции. Но администратору и официантам приходится за это приплатить. Валя поначалу нервничает, но затем начинает воспринимать все окружающее, как представление, не имеющее к ней решительно никакого отношения.

– Да пусть хоть поубивают друг друга, – шепчет она. – Мне уже все равно, абсолютно все равно.

Пашку отвозят домой на такси в совершенно непотребном виде. Причем наибольшую заботу о нем, как ни странно, проявляет тот самый парень в красной рубахе. Новоиспеченного мужа отгружают на диван и разувают.

– Спасибо вам, мужики, – благодарит Валя.

– Горько! – бормочут те заплетающимися языками и покидают помещение.

Вале снова приходится спать в кресле-кровати. Наутро на Пашку жалко смотреть. С зеленым лицом он ходит по квартире. Валя хочет дать ему анальгин, но Пашка с содроганием отказывается.

– Да это же не отрава, – фыркает Валя. – Голова пройдет.

– Нет, – возмущается Пашка, – мне сейчас для головы лучше немножко водочки. И все будет нормально.

Выпив водки, Пашка действительно чувствует себя лучше, но впадает в слезливую депрессию. Он казнит себя и изливает Вале душу.

– Я виноват, Валюша, – канючит Пашка, все время норовя положить голову на выпирающий мячиком живот супруги, – виноват. Ты пойми, все сразу накатило: женитьба, ребенок. Столько счастья! Не переварил.

– Да разве пьянкой-то счастье переваривают? – укоряет его Валя. – Это горе спиртным заливают.

Пашка хмурится, но потом все переводит в шутку.

– Ну один-то разочек можно? – хмыкает он. – Скоро в море уйду. Там уж наработаюсь, наскучаюсь без вас, мои родные, – и он щекочет Валин живот.

Валя молча кивает. Один разочек? Она вспоминает, как Пашка напился в ресторане после своего первого рейса. Получается уже скорее второй звоночек, чем один разочек.

20

Вале выделяют квартиру. Потому что, как говорит прораб, «негоже сапожнику ходить без сапог». Погребельный почти силой отводит стесняющуюся Валю на заседание жилищной комиссии треста, строго-настрого приказав помалкивать и делать грустное лицо.

– Сколько домов построено при непосредственном участии Валентины Николаевны? – грохочет прораб. – Не сосчитать! Хотя лукавлю: сосчитать, конечно, можно. Может быть, даже нужно. Так вот, только в прошлом квартале мы сдали шесть корпусов. Мурманчане живут в них и радуются. Так неужели сама Валентина Николаевна должна ютиться со своей семьей в маленькой комнатке коммунальной квартиры?

Валя, как и обещала прорабу, изо всех сил старается выглядеть печальной. И трестовское начальство идет ей навстречу. Да и то сказать, в комнате разросшемуся семейству тесновато.

Через три года после дочки Ирочки у Вали рождается сын Степан. Пашка опять оказывается в море. Когда ему сообщают радостную новость, он напивается и устраивает драку, требуя немедленно вернуть судно в порт приписки. Лет двести назад его наверняка повесили бы за подобный дебош на рее. Но, к счастью, времена изменились.

– Второго ребенка, – рычит Пашка, скованный наручниками в каюте, – второго ребенка не могу из роддома забрать! Сына! Кровиночку свою! Что же это за жизнь такая?

– Он что, пуповину хотел лично перекусить? – хмыкает неженатый и оттого смелый в плане насмешек над женским полом тралмейстер.

Небольшой консилиум собрался за дверью Пашкиной каюты.

– А как кошки рожают? – разводит руками боцман, прислушиваясь к истошным Пашкиным воплям. – Кот даже не знает, что стал отцом.

– К чему тут кот? – бурчит капитан. – Речь идет о нашем товарище, комсомольце, между прочим.

– Котов не берут в комсомольцы, в товарищи их не берут! – поет за их спинами хорошо поставленным голосом кто-то из штурманов.

– Устроили тут балаган, – рычит капитан и злобно матерится. – Ладно, не будем раздувать из мухи кота. Как ни крути, а причина у парня уважительная. Когда проспится, снимите с него наручники. И на вахту.

На том разговор и заканчивается. Пашке о нем рассказывает кто-то из моряков. Сам Пашка передает его Вале. Валя, в свою очередь, отмечает происшествие, как третий звоночек. Но ничего не говорит мужу, чувствуя, что толку от ее душеспасительных бесед все равно не будет.

– Ты чего такая мрачная? – донимает ее Пашка, пятый раз пересказывая историю в лицах. – Смешно же!

– Смешно, – машинально поддакивает Валя, но внутри нее что-то противится подобному веселью.

Зато Пашка неожиданно воспринимает в штыки получение квартиры. Валя не посвящает его заранее в планы Погребельного выбить для них жилье. Она боится сглазить, обрадовать мужа раньше времени. И вот, когда она запыхавшаяся прибегает домой, чтобы сообщить ему радостную новость, Пашка неожиданно хмурится и бурчит:

– Я всю жизнь в море ишачу и ничего так и не заработал. А ей тут квартиры раздают.

– Не ей, а нам, – злится Валя, – нам с детьми. И только потому, что помогли мои товарищи по работе. Разве это плохо?

– Нет, не плохо, – хмыкает Пашка. – Неплохо ты, видать, своего Натана ублажала.

Валя чувствует, как все еще переполняющее ее счастье сразу куда-то улетучивается. Как будто из туго надутого шарика разом выпустили воздух.

– Зачем ты так? – вздыхает она и болезненно морщится. – Как ты можешь?

Она ждет, что Пашка начнет извиняться. Но он, ничего больше не сказав, выходит из комнаты, хлопнув за собой дверью.

Вечером они, конечно, мирятся. А на следующее утро идут вместе смотреть квартиру. Потом именно Пашка организовывает весь переезд. Он сидит в отгулах, а Валя, как обычно, разрывается между работой и детьми. Все вроде хорошо. Но неприятный осадок от тех Пашкины слов остается у Вали навсегда. Как шрам от глубокого пореза. Боли давно нет, но кто-то возьмет да и спросит:

– А это у тебя откуда?

И ты всякий раз вспоминаешь вроде бы давно забытую травму.

Квартиру Вале выделяют отнюдь не в новом доме, которые строит их СМУ. Этот дом старый, послевоенной еще постройки. Такие деревянные двухэтажки в городе называют бараками. В них нет горячей воды, а в подъездах бесстыдно пахнет мышами.

– Ничего, – успокаивает себя Валя, – кошку заведем. Или соседскую одолжим на время. Для охоты. Не проблема. А что горячей воды нет, так в баню сходим помыться. Это не главное.

Главное то, что комнат у них теперь две. Обе большие и светлые. И кухню уже ни с кем не приходится делить. Это настоящая отдельная квартира. Живи да радуйся. И Валя старается. Но из-за мужа получается у нее это все хуже и хуже. Приходя из очередного рейса, Пашка каждый раз срывается в запой. Он орет на детей, требуя от них мелочного послушания, и все время подозревает Валю в каких-то мифических изменах.

– Какие измены? – огрызается Валя. – У меня двое детей и работа. Ты хоть думал, что мне вообще-то трудно? И что, возможно, тебе стоит иногда мне помогать. Когда ты на берегу.

– Да уж помощников у тебя наверняка хватает, – пьяным голосом тщательно выговаривает слова Пашка. – Натан твой, например. Думаешь, я не помню, откуда тебя взял? А?

Валя срывается в рыдания и убегает прочь. А Пашка с победным видом расхаживает по комнате и орет ей вслед:

– Я тебя из мусора достал! Из мусора! Забыла?

21

Когда Ира идет в первый класс, Валя понимает, что больше не может разрываться между домом и работой на стройке. Их участок перемещается далеко на южную окраину города. Вырваться в обед домой, чтобы накормить пришедшую из школы дочку, просто невозможно. Да что там Ира, в детском саду Валю постоянно ругают за то, что она поздно приходит за Степой. Сын, печально ковыряющий лопаткой снег, и нервно расхаживающая вокруг него воспиталка, то и дело поглядывающая на часы. К этой картине Валя за последнее время привыкает.

– Вы не поверите, но у меня тоже дети, – язвит воспитательница. – И мне давно пора быть дома. Я не могу из-за вашего сына ежедневно перерабатывать.

– Я понимаю, – покорно кивает Валя. – Вы уж меня извините. Это в последний раз. Клянусь.

Но «последний раз» повторяется снова и снова. Валя никак не успевает проехать полгорода в битком набитом автобусе, чтобы забрать сына вовремя. Она дарит воспитательнице шоколадки, чтобы задобрить ее. Но скоро это перестает помогать.

– Вы меня простите, Валентина Николаевна, – признается ей воспиталка, отказавшись от очередного подношения, – я вас, конечно, понимаю, но и вы меня поймите: я из-за вас домой прихожу полвосьмого. А мой оболтус без меня за уроки не сядет. Надо что-то делать.

– Надо, – с готовностью кивает Валя, чтобы выиграть время. – Сделаем.

Впрочем, в душе она понимает, что выхода из создавшейся ситуации нет.

– Тупик, – говорит она сама себе. – Это тупик.

От мужа нет никакого проку. Когда Пашка не в море, он пьет. Проявив неимоверную широту души, однажды он соглашается забрать сына из детсада. Но приходит туда в таком виде, что Степу ему просто-напросто не отдают.

– Хорошо, что мы не вызвали милицию, – отчитывает на следующий день Валю заведующая, специально пригласив ее для беседы. – Забрали бы его в вытрезвитель. На работу бы сообщили – и ему и вам. Куда это годится?

– Никуда, – покорно вздыхает Валя.

– Что «никуда»? – переспрашивает заведующая.

– Никуда не годится, вы правы, – повторяет Валя.

– Да, – кивает заведующая. – И вы его, мужа, я имею в виду, никуда не пускайте в таком состоянии. А то его так еще чего доброго из партии выгонят.

– Он беспартийный, – хмыкает Валя.

– Значит, не примут никогда, – тут же находится заведующая.

Загнанная в тупик, Валя придумывает лишь один способ разрядить обстановку. Она начинает искать новую работу. Чтобы была поближе к дому. С детских времен у нее в голове засела фраза тети Поли:

– Хорошо дворникам – работа всегда у соседнего подъезда.

– А почему бы, собственно, не пойти работать в ЖЭУ? – думает теперь Валя. – Не дворником, конечно, а тем же мастером. Не совсем по специальности, но все же. Изучали же мы в техникуме обслуживание зданий и сооружений.

Набравшись смелости, Валя отправляется в соседнее ЖЭУ, которое располагается на первом этаже жилого дома в двух кварталах от Валькиного барака.

– Вы по какому делу? – интересуется у нее секретарша в тесной приемной.

– По личному, – сообщает Валя.

– Понятно, – вздыхает секретарша, очевидно привыкшая к бесконечным просителям и жалобщикам. – Подождите, начальник сейчас освободится.

Минут через десять из-за обитой дерматином двери выскакивает толстый дядька с портфелем, и секретарша жестом предлагает Вале войти. В кабинете, за приставленным к окну столом, спиной к Вале сидит женщина, что-то яростно записывающая в толстую линованную тетрадь.

– Давайте, – бросает она Вале, не оглядываясь.

– Что давать? – пугается Валя.

– Заявление, жалобу. Что там у вас? – удивленная ее непониманием, поясняет начальница, чей голос кажется Вале уж очень знакомым.

– Я не с жалобой, – фыркает Валя. – Я хотела узнать: вам мастера случайно не нужны?

– Мастера нам нужны всегда, – со смешком в голосе произносит начальница и оборачивается к Вале.

– Зинаида Петровна! – выдыхает та. – Тесен мир.

Оказывается, что Зинаида уже года два назад ушла из треста. Причину смены работы она Вале не называет, а та не спрашивает. Зато самой ей приходится удовлетворить любопытство бывшего завхоза сполна.

– Все хорошо на работе, – в сотый раз повторяет Валя. – Честное слово, Зинаида Петровна. Но никак не получается с детьми. Не успеваю. Никогда бы иначе стройку не бросила.

– Сколько твоим спиногрызам? – интересуется Зинаида.

– Семь и четыре, – упавшим голосом сообщает Валя.

Она и сама прекрасно понимает, что с таким багажом она ни на какой работе не подарок.

– Я работать готова, Зинаида Петровна, – бормочет Валя. – Больничные брать не буду. Живу я тут, рядом. Надо будет что-то по дому сделать, выскочу в перерыв. А что-то вам потребуется, так во внерабочее время всегда подбежать смогу.

– Договорились, – кивает Зинаида, – увольняйся и приходи.

– Спасибо, Зинаида Петровна, спасибо, спасибо, спасибо! – причитает Валя и бросается обнимать старую знакомую.

– Да ладно благодарить-то, – усмехается Зинаида, – прибереги нервы для увольнения. Не захотят они тебя отпускать.

– У меня срочный договор как раз заканчивается, – заговорщически сообщает Валя.

– Это хорошо, – кивает Зинаида. – Но все равно ведь будут упрашивать остаться. Да только ты, уж если решила уходить, то давай.

– Я дам, – кивает Валя, – в смысле, решила, да. Окончательно.

– Ты, надеюсь, понимаешь, что такую зарплату, как на стройке, я тебе обеспечить не смогу? – интересуется Зинаида Петровна.

– Понимаю, – снова кивает Валя.