Текст книги "Наследники земли"

Уго поднялся ни свет ни заря, чтобы приступить к сбору на этом участке и оборвать все подчистую, как и обещал Маиру. Юноша посмотрел на раздавленную гроздь. Он уже собирался оставить ее лежать на земле, но передумал и решил тоже бросить в корзину, потому что, убеждал себя Уго, ему совершенно не важно, каким получится это вино. Он обобрал виноград примерно с четверти участка, а солнце просыпалось с большой неохотой, как будто в этот день не желало ничего освещать. А потом Уго увидел, что к давильне подходит Маир. И вместе с ним кто-то еще… Юноша прищурился, сделал из ладони козырек и напряг зрение. Да, это Дольса. Что ей делать на винограднике в такую рань? Маир издали помахал своему подмастерью. Уго через силу махнул в ответ; Дольса шла в его сторону. Парень не сдвинулся с места, не убрал правую руку ото лба и смотрел на ее приближение – бездумно и молча.

А Дольса остановилась возле корзины с виноградом и погрузила руки в ягоды.

– Выбирай! – неожиданно предложила она, выставив вперед два сжатых кулака.

– Оставь меня в покое! Почему ты мне ничего не сказала?

– Я тут совершенно ни при чем. Обо всем условились матушка, дядя и дедушка. Я была всего лишь маленькой девочкой.

– Но… ты выходишь замуж!

Дольса замолчала. А потом, как будто речь шла о самом важном, повторила:

– Выбирай.

Уго вгляделся в ее лицо: на нем сейчас не было той суровости, от которой он столько мучился.

– Ну пожалуйста, – взмолилась Дольса.

– Левая, – уступил он.

Вместо того чтобы разжать пальцы, Дольса сдавила виноградины в кулаке так, что брызнул сок. А потом поднесла ладонь ко рту Уго:

– Я хочу, чтобы ты стал первым мужчиной, который отведает сока этих ягод, раз уж ты их выбрал.

Не поворачивая головы, Уго скосил глаза в сторону давильни. Маир, по всей вероятности, работал внутри: ему нужно было многое подготовить. И тогда юноша слизал красный сок, стекавший по пальцам Дольсы.

– А еще я хочу, чтобы ты стал первым мужчиной, который мной овладеет.

Дольса давила ему на плечи, пока Уго не уступил и не опустился на колени. Девушка опустилась рядом, задрала подол его рубахи, спустила штаны и погладила его восставший член. Уго задрожал. По телу его пробежала сладостная волна. Дольса отодвинула острые камни, легла на спину, потянула наверх свою рубашку, заголив лобок, покрытый курчавыми каштановыми волосками, и притянула Уго к себе. Девушке пришлось помочь ему рукой. Уго шумно дышал и яростно наваливался сверху. Дольса заставила себя не думать о боли внутри. «Я тебя люблю», – раз за разом повторял Уго. Дольса молчала. Боль утихла, и девушка уже сама начала двигаться в ритме лихорадочных рывков, когда Уго достиг оргазма и выплеснулся в экстазе. Дольса разом почувствовала себя и опустошенной, и наполненной им.

– Я тебя люблю, – еще раз повторил Уго, потный, пыхтящий, всем весом придавивший девушку к земле.

Дольса ничего не ответила. И тишина неожиданно напомнила любовникам, где они находятся.

– Вставай! – поторопила Дольса. – Только сперва оденься, ради всего святого! – прошипела она растерявшемуся парню.

Уго подчинился. Он выпрямился и огляделся по сторонам.

– Маира не видно, – успокоил он подругу.

Дольса тоже встала.

– Я… – залепетал Уго.

– У меня много дел, – отрезала Дольса.

8

– Есть такие фелюги, они каботажем ходят из Барселоны – в основном в Валенсию, но могут заходить и дальше.

Уго знал, о чем идет речь. Суденышки с малой осадкой, с косым парусом, как правило, двенадцативесельные, фелюги были приспособлены для мелкой торговли, а еще, хотя места на них было немного, на борт принимали и пассажиров – двух-трех, в крайнем случае могли взять и четверых.

– Твоего золотого флорина будет более чем достаточно, чтобы они взялись тебя перевезти. А оттуда до Картахены…

Уго сам пришел на королевскую верфь и попросил позвать Жоана Наварро, чтобы тот подсказал, как ему отправиться на поиски Берната. Суматоха вокруг сицилийской армады так и не утихала. А теперь Уго должен был сказать правду.

– А на двоих? – перебил он Жоана. – Золотого флорина хватит на двух пассажиров?

Наварро хитро прищурился:

– Я ее знаю?

– Нет. – Уго энергично замотал головой. – На двоих хватит?

– Надеюсь, парень, ты не замыслил никаких сумасбродств.

Сумасбродств… Точно так же высказалась и Дольса в тот день, когда Уго заговорил с ней о побеге. «Ты сошел с ума» – вот что она сказала. Однако потом сменила гнев на милость, и они занялись любовью. Да разве вся жизнь Уго не превратилась в одно большое сумасбродство? Виноград они собирали молча. Уго несколько раз пытался заговорить с Дольсой. «Молчи! Ничего мне не говори! – велела она. – И не смотри на меня!» – прикрикнула девушка, заметив взгляд парня, прикованный к ее грязному, липкому лицу, манящему мух. И Уго не смел говорить. Не смел насладиться созерцанием… пока не пришло время давить виноград. Саул и вся его семья праздновали сбор нового урожая и хором подбадривали Дольсу и младшего Саула, которые плясали на виноградных гроздьях, держась за свисающие с потолка веревки. В ответ на улыбки своего жениха девушка тоже вымученно улыбалась, она изображала смех, слыша выкрики и хлопки Аструги и ликование всей семьи. Уго смотрел на эту похотливую пляску. Жених и невеста давили сок из ягод – это были его ягоды, а вино из них украсит стол на их свадьбе! А потом Уго заметил слезинку, текущую по щеке девушки. Дольса смотрела на него! Она отпустила веревку и провела ладонью по лицу. Сделала вид, что поскользнулась, и нервно хохотнула.

Они убегут. Ну конечно, они убегут. Они должны это сделать. После сбора винограда Дольса не изменила своего отношения к Уго: пылкость ее перемежалась с задумчивостью, а часто и с ледяной неприступностью. Девушка не разрешала ему даже упоминать о случившемся на дедовском винограднике, возле границы с огородом Вилаторты. Дольса проявляла такое упорство, что у Уго возникли подозрения: неужели она считает происшедшее ошибкой, случайной вспышкой, следствием… чего? Уго вопрошал себя, что могло подтолкнуть Дольсу, – почему она ему отдалась, почему дала испить сока тех ягод? «Я хочу, чтобы ты стал первым мужчиной, который мной овладеет». Влюбленный больше не преследовал девушку с прежним пылом, чтобы не бередить рану, которая в присутствии Дольсы раскрывалась сильнее.

– Ты больше меня не любишь? – неожиданно спросила Дольса, когда они случайно встретились в доме Саула.

Уго оторопел:

– Нет… Да! Я хотел сказать, что да. Конечно я тебя люблю! Но я подумал, что ты…

– Что ты подумал?

– Я…

Каждое слово давалось ему с трудом.

Дольса отвела парня в погреб и закрыла дверцу. В темноте любовники спрятались за бочками, и там Дольса его раздела. А потом разделась сама, схватила руки Уго, и направляла по изгибам своего тела, и тяжело дышала, и целовала его, и сдерживала стоны, когда пальцы Уго добирались до точки ее наслаждения. «Здесь, – выдыхала она и давала его рукам свободу. – Продолжай… Не останавливайся». Дольса кусалась и царапалась. Она достигла оргазма даже прежде, чем распростерлась на полу и забилась в конвульсиях, стараясь продлить эти мгновения. «Не торопись», – шептала она. Повитуха вспоминала советы, которыми Аструга наставляла пришедших к ней евреек – и некоторых христианок, пользовавшихся ее доверием. Слушая эти советы, Дольса и Рехина не могли удержаться от улыбочек… «Тебе тоже должно быть приятно, – убеждала Аструга. – Женское наслаждение необходимо для выработки у нее семени. Зачатие возможно только при встрече женского семени с мужским. И если мы не получаем наслаждения, то и зачатия не происходит». Именно этим сейчас и занималась Дольса: отдавалась на волю женскому наслаждению. Ее накрыла волна оргазма. А потом оргазм подкатил и к Уго, и Дольсе пришлось зажимать ему рот, чтобы стоны не разнеслись над погребом.

– Я тоже тебя люблю, – призналась Дольса ровно в тот момент, когда Уго снова пытался в нее проникнуть.

Уго застыл:

– Что ты сказала?

– Пошли отсюда быстрее, не то нас хватятся.

Уго, словно не слыша, вновь принялся ее целовать – лицо, губы, груди, снова лицо и опять…

– Хватит! – отпихнула его Дольса.

У них не оставалось иной возможности, кроме побега. Они соединялись еще несколько раз; опасность быть обнаруженными еще больше возбуждала любовников, а опасность забеременеть контролировалась самой Дольсой, хорошо разбиравшейся в женских делах.

Уго рассказал ей о Гранаде, открыл свой план. В Гранаде он станет иудеем, там нет инквизиции и никому не будет до этого дела. Дольса выслушала не перебивая, и не стала возражать, как раньше, и не честила его наивным сумасбродом за мечты об их совместной жизни в мусульманском королевстве.

А в другой раз Уго рассказал о фелюге, которая сможет их доставить туда. «Я переговорил с капитаном, – упорно продолжил он эту тему через месяц, когда фелюга вернулась в Барселону. – Ему хватит моего золотого флорина». Время летело, и свадьба с младшим Саулом неуклонно приближалась. «Мне достоверно подтвердили, что в Гранаде живут евреи. Чтобы их отличали от мусульман, они обязаны носить желтые шапки. А христиан там нет», – пересказывал Уго. Однако наступил уже новый год, а Дольса по-прежнему хранила молчание. «В Гранаде много возделанной земли, а я разбираюсь в винограде. Маир меня всему обучил. Я найду работу, а ты… ты и сейчас уже опытная повитуха». Когда они занимались любовью, в Дольсе просыпалась лихорадочная страсть, как будто каждый раз был последним. «На лодке мы смогли бы добраться до места, которое называется Аликанте, это рядом с Королевством Мурсия. Мне говорили, что оттуда недалеко до Картахены. У меня есть хороший друг…»

Весна подходила к концу. Скоро придет лето, за ним сбор урожая… а там и дата, назначенная для свадьбы.

– Решайся, Дольса, ради всего, что тебе дорого.

– Я не знаю.

Дрожь в ее голосе поразила Уго. Теперь уже он молчал и слушал, как она плачет. Он не знал, что делать, как ее утешить. Прежде Дольса никогда при нем не плакала.

Ее мать. Ее семья. Саул. Она не могла предать их, бежав вместе с… Дольса не договорила.

– С христианином? – закончил за нее Уго.

Девушка покачала головой: дело не только в этом. Ее ведь готовили и учили, чтобы она стала врачом. Она умеет читать и писать. Знает латынь… Занимается медициной. Матушка покончит с собой. Она ведь вдова, у нее осталась только дочь! Дольса представляла себе Астругу – сбитую с толку, лепечущую, зовущую свою дочь. А дедушка, дедушка – что плохого он совершил в жизни, чтобы любимая внучка сделала его несчастным, исчезнув из его жизни под руку с христианином? На семью Саула обрушатся бесчестье, глумление и горе. А вся вина будет на ней. Дольса не была готова принять такой груз вины на всю жизнь.

– Уго, я не могу.

– Ты сказала, что любишь меня.

– В этом мое несчастье.

– Но…

Лицо девушки окаменело, как никогда раньше.

– Ты что, не понял? – выкрикнула Дольса. – Отстань! Я не могу! Не заставляй меня мечтать!

В голове Уго планы побега мешались с планами самоубийства. Дольса упорствовала в своем отказе, она кричала и даже бранилась. А Уго замыслил бросить и Маира, и проклятые виноградники, и вино, и евреев… Все было так чудесно рядом с Дольсой! Он мог бы пойти гребцом на галеру или куда угодно. Да, это означает предать матушку, но ведь и матушка предала его с тем бондарем.

Он мог бы похитить Дольсу. Эта мысль много раз вспыхивала в его голове. Похищение женщин – иногда по обоюдному согласию, иногда против воли – было делом нередким. Уго фантазировал, как это можно сделать: приблизиться, застать врасплох, увести с собой по возможности наименее насильственным образом. И все-таки даже в мечтах Уго не мог представить себе Дольсу, покорно смирившуюся с похищением. Наверное, она бы его… убила. Уго со вздохом отказался от этой идеи. Еще он мог бы подойти к Дольсе, попросить прощения, и они продолжили бы встречаться, как раньше, – украдкой и втайне от всех… пусть даже она и будет замужем. Шел август, до свадьбы оставалось чуть больше месяца. И тогда другой мужчина сделает Дольсу своей. Увидев обнаженную Дольсу в объятиях другого и ужаснувшись этой картине, парень с силой стиснул рану на правой руке, которую заработал, стараясь отогнать то же самое видение: тогда Уго обрушил свой гнев на деревянный столб в давильне. В голову ему лезли самые отчаянные замыслы – например, убить младшего Саула, но такие идеи он сразу отметал. Ему пора уже смириться с очевидностью: Дольса никогда не будет с ним. Она же сама говорила, что знает латынь. А он ничего не знает. Уго снова надавил на рану: боль отвлекала от тяжелых дум. Это была длинная, хотя и неглубокая ссадина на правой ладони. Уго сам ее обработал, вылив на ладонь немножко aqua vitae из пузырька. Не так было больно от ссадины, как от жжения.

Уго долго рассматривал пузырек, ему пришла в голову новая мысль. Затем юноша взболтал содержимое, посмотрел на свет, поднес склянку к губам и сделал глоток.

Уго знал, что не умрет, – ведь не погубила же aqua vitae Лысого Пса. Однажды, притворившись, что спрашивает из чистого любопытства, подмастерье расспросил Маира о чудесном напитке. Еврей, и сам долго раздумывавший, почему тот солдат умудрился выжить, заглотив два пузырька aqua vitae, ответил так:

– Уго, это была первая перегонка из вина. Я собирался приготовить на основе этой жидкости настойку или перегнать ее еще несколько раз, чтобы сэкономить время. Едешь на войну – подготовься как следует. Вот почему, как я понимаю, тот парень не умер от большой дозы. Aqua vitae еще не дошла до степени окончательной очистки. Ты ведь и сам, наверно, пробовал aqua vitae на вкус во время дистилляции – проверял капающую из змеевика жидкость, чтобы понять, закончен процесс или еще нет. Чем больше раз мы перегоняем aqua vitae, тем сильнее ее дух и крепче вкус, тем острее обжигает нам губы даже малая капелька и тем ярче горит язычок пламени, когда мы проверяем крепость. Отсюда вывод: после начальной перегонки, когда aqua vitae еще плохо горит, она не убивает человека.

Уго восстановил в памяти трудоемкий процесс изготовления aqua vitae. После начальной перегонки они выливали из котла половину вина, а остаток подвергали второй перегонке. На сей раз в дело шли только семь частей из десяти, а потом совершалась и третья перегонка – с пятью частями от этих семи. Как правило, операцию повторяли три раза, однако допускалось и семь, и даже десять перегонок.

– Вы уверены, что от первой перегонки не умирают? – уточнил подмастерье.

– Я уже столько выпил… И вот он я.

Уго отметил, что aqua vitae первой перегонки, опускаясь в желудок, обжигает как огонь. В горле першило. Уго закашлялся, в горле запершило снова. Зато уже через несколько мгновений душа его успокоилась и тяжелые думы исчезли без следа. Маир был прав: от этого не умирают. И Уго привык заливать свои долгие бессонные ночи глотками aqua vitae, приносившей с собой забвение.

Субботы Уго использовал для работы на винограднике Святой Марии, поскольку евреи справляли Шаббат, а Маир заявил, что, если он не работает сам, работать не должен и его подмастерье – как не работает по субботам и его служанка; к тому же – тут Маир подмигнул – ему приятно думать, что в святой день отдыхают даже лозы.

Была первая суббота месяца августа 1391 года, и Уго, безвылазно проведший две недели в давильне и на винограднике Саула, решил отправиться на церковный надел. Потом он намеревался сходить в город, это было недалеко. В тот день Уго работал мало. Главными собственниками земли в принципате являлись король, его вельможи и Церковь. Церковь, по закону не имевшая права торговать своим имуществом, отдавала наделы в бессрочную аренду, и земля, таким образом, уже не считалась церковной – эта скрытая перепродажа приносила Церкви немалый доход. Однако храм Святой Марии возделывал свой виноградник руками двух старых поденщиков, которых куда больше работы интересовали вино и женщины, иногда забредавшие в эти места. Уго решил, что раз поденщикам нет никакого дела до виноградника, то ему – и подавно.

– Я ухожу, – объявил парень еще прежде, чем солнце достигло зенита и летний зной сделался невыносимым.

Уго решил выйти к морю, вдохнуть его ветер, окинуть взглядом горизонт. Да, созерцание этой далекой линии окрыляло его надеждой, ему хотелось оказаться на одном из кораблей, которые входят в Барселону или отправляются в плавание. Вот его судьба. Подальше отсюда, чтобы Дольса с ее мужем остались позади.

– Вот, отнеси это святым отцам. – Поденщик указал на корзину с персиками.

Уго подавил искушение обругать этого лоботряса. Он не хотел ничего никому относить; церковники нагло пользовались его трудом. И все-таки Уго взвалил корзину на плечо: спорить со старым лентяем ему тоже не хотелось. Правда, парень заранее знал, что теперь ему придется – как бывало почти всегда – выслушивать бесконечные пререкания священников из Святой Марии.

Шесть лет тому назад архидиаконом храма был назначен несовершеннолетний Беренгер де Барутель, и в отсутствие твердой руки весь церковный причт и почти семьдесят бенефициариев начали грызню за почести, а также имущество и доходы этого богатого храма. Уго никак не мог запомнить, какой пост занимает выскочивший навстречу корзине с персиками мужчина – то ли второй, то ли третий бенефициат часовни Святого Фомы. Был День святого Доминика, и в эти субботние часы служилась только одна малая месса в боковой часовне, поэтому суета этого бенефициата, а потом и другого, прибежавшего следом, сразу привлекла внимание других бездельников, болтавшихся в церкви.

Уго поставил корзину на пол и отошел в тот самый момент, когда двое бенефициатов принялись делить подношение, стараясь успеть до появления остальных. «Все равно они не успеют», – мстительно подумал юноша, покидая церковь с двумя персиками в руке. За спиной у него уже кипела перебранка – они порой заканчивались и потасовками, потому что взаимная ревность и зависть хапуг распространялись даже на такой маловажный предмет, как корзина с фруктами.

Дорога на Регомир, к верфям, выдалась непростая. Совсем недавно пришла галера из Александрии. Привезенные товары начали продавать прямо на берегу, быстро сбежалась толпа. Уго не хотел здесь задерживаться: ему не было дела до радости удачливых торговцев, да и восхищаться ими самими, гордо выставляющими привезенные богатства, юноше тоже не хотелось. Уго обогнул толпу, направился прямо к полоске берега, сел на песок и полакомился персиками. Море спокойно поблескивало под августовским солнцем.

Недавно пришедшая галера и еще два кастильских корабля из валенсийского порта Грау стояли на якоре, пользуясь спокойствием на море. Если разыграется буря, то, ввиду незащищенности барселонских берегов, им придется уходить в надежный порт, которым обычно служил городок Салоу. Генуэзец частенько высказывался по этому поводу: «Забавно, что второй по важности среди городов Средиземноморья, ведущий торговлю со всем белым светом и обладающий такими замечательными верфями, не имеет достойного порта».

«Второй по важности». Уго улыбнулся, вспомнив пленного mestre d’aixa. Если бы мальчик тогда остался при Доменико Блазио, сейчас дела его обстояли бы куда лучше. Но ведь Уго все еще может отправиться в Геную. Юноша снова улыбнулся, внимательнее приглядываясь к кастильским судам. Только теперь он понял, чем примечательны многие из тех, кто гуляет по городу и побережью, – это же кастильские моряки. Они говорят на другом языке, необычно выглядят и ведут себя по-особенному.

Уго отбросил все мысли и попробовал найти утешение у моря. Он отдался мягкому шелесту волн, но вскоре издалека послышались крики. Уго со вздохом повернул голову. Среди лодок на верфи Регомир он разглядел кастильских моряков – те орали и размахивали руками. Слова их оставались непонятными, и Уго снова попытался сосредоточиться на море и песке. Но покоя больше не было. Уго поднялся. Он увидел, что моряков становится все больше – уже набралось человек сорок или пятьдесят. Может быть, это драка? Нет, не похоже. Горожане тоже выбегали на берег, но в драку не лезли. Барселонцы присоединялись к общей группе и тоже начинали вопить. Собралась целая толпа. Пока Уго подходил ближе, крики слились в хор:

– Еретики!

Уго задрожал. Это может быть только…

– В еврейский квартал!

Он закрыл глаза. А потом побежал.

– Кончай их всех!

Дольса! Вскоре парень оказался зажатым в толпе, вооружившейся палками, ножами, а кое-где и мечами; оружие колыхалось над идущими, воздетые к небу руки требовали крови. Плотная свирепая толпа двигалась по улице Сьютат. Угрозы, брань и проклятья гудели между каменными стенами, а ремесленники и торговцы спешили утащить с дороги свое добро. Это удалось не всем, идущие опрокидывали прилавки и топтали товары.

Воспламененная толпа выплеснулась на маленькую площадь Сант-Жауме, там становилось все теснее. «Что такое?», «Дальше-то что?», «Почему мы остановились?». Вопросы обращали друг к другу люди, не имеющие возможности взглянуть вперед, но даже в такой скученности не смолкали призывы разделаться с евреями. Уго, зажатый со всех сторон, с облегчением вздохнул, когда услышал, что ворота еврейского квартала остаются закрытыми.

– На площади стоят солдаты викария, они защищают евреев, – сообщил чей-то голос.

– Это значит, они уже успели проведать о недавнем погроме в Валенсии, – отозвался другой. – Говорят, там они погибали сотнями.

Людская масса напирала и бурлила, как закипающая жидкость.

Уго пожалел, что провел столько времени на виноградниках. Знай он заранее – успел бы предупредить своих друзей.

– А еще сотни валенсийских евреев обратились в истинную веру, – послышалось с другой стороны.

Однако семья Саула уж точно не могла о таком не узнать. Может быть, они бежали, уговаривал себя Уго; но ведь он видел Маира только вчера…

– А еще говорят, на Мальорке тоже разгромили еврейский квартал.

– Барселона ответит не хуже!

Этот оголтелый выкрик матроса, которого Уго знал еще по верфи Регомир и считал человеком добрым, совпал с началом штурма. Стоящие на площади будки писцов разом запылали – ярко и шумно. Загорелись и ворота еврейского квартала. Улицы, выходившие на площадь Сант-Жауме, уже были запружены и не могли вместить тех, кто стремился убежать с горящей площади. Началась паника. Викарий с отрядом солдат и городские советники, пришедшие, чтобы вести переговоры с бунтовщиками, испугались за свою жизнь и оставили еврейский квартал без защиты.

На площади Сант-Жауме больше не было солдат. Толпа загудела еще яростнее, когда ворота поддались огню и ударам прижатым к ним людей. Уго был втиснут внутрь еврейского квартала вопящей массой, которая воспламенялась все больше, проникая сквозь ворота и расползаясь по узким улочкам: Каль, Фонт, Волта-де-Каль, улица Большой синагоги, улица Женской синагоги, улица Французской синагоги. Уго не мог двигаться в сторону Каль – его тащили по улице Фонт, начинавшейся прямо от ворот.

– Куда ты собрался? – крикнул сосед справа, когда Уго сделал попытку повернуть.

Мужчина пихнул Уго вперед. Юноша закачался и чуть не упал. Он понял, что его могут затоптать без всякой жалости, и повлекся туда, куда шли все.

Грабители выламывали двери и врывались в дома. И очень скоро вопли напуганных евреев заглушили гвалт погромщиков, рыскавших по кварталу в поисках поживы. А евреи теперь высыпáли на улицы: мужчины и женщины, старики и дети спасались бегством из своих домов. «Как же могли они сидеть там, внутри, и дожидаться…» – недоумевал Уго. «Дожидаться, пока викарий и его солдаты не бросят их на произвол судьбы», – додумал он до конца. Уго с ужасом наблюдал за движением ножа, вспарывающего живот бегущему без оглядки еврею. Молодая женщина с двумя детьми упала на колени рядом с тем, кто приходился ей мужем или, быть может, отцом. Женщина пыталась остановить кровотечение, но кровь, ручьями хлеставшая из раны, пробивалась и сквозь ее ладони. «Беги!» – хотел крикнуть Уго. Кто-то со всей силы пнул женщину ногой в живот. Уго, свидетеля этой сцены, затошнило. И вырвало в тот момент, когда женщина немыслимым, нечеловеческим движением вывернула голову, – ее ударили тяжелой доской. Грабители перебегали из дома в дом, груженные самой разнообразной утварью и одеждой, что позволяло Уго свободней передвигаться по улице, где теперь было не так тесно. Некоторые уже покидали квартал, унося добычу. Юноша локтями прокладывал себе дорогу к дому Саула. Ему приходилось огибать лежащих на улицах евреев – одни были мертвы, другие в агонии.

Дом у Саула был богатый. Его до сих пор продолжали опустошать. Уго вошел. Увидел этих людей и ничего им не сделал. Воры даже ломали стены в поисках тайников с деньгами и драгоценностями. До Уго никому не было дела. В кабинете с тысячью запахов теперь царило невыносимое зловоние, разбитые пузырьки валялись на полу, ароматы смешивались. Саула здесь не было. Уго бросился в погреб, потом на кухню, в сад, в спальни… Он не обнаружил никого из своих друзей. Какая-то женщина волокла наружу ворох одежды. Уго узнал вещи Дольсы и плюнул воровке в спину.

– А где евреи из этого дома? – спросил он у мужчины, сгребавшего посуду.

– Здесь никого не было. Наверняка сбежали, как крысы.

Когда Уго понял, что Дольса вне опасности, на него накатила такая слабость, что пришлось сесть на стул. И тут же вскочить. Он не хотел, чтобы его увидели сидящим. Уго вернулся на улицу. Он должен выбраться из этого ада. Вспомнив о Маире, Уго решил убедиться, что виноградарь тоже бежал: семья Саула всегда действовала заодно.

Теперь юноша шел к воротам по улице Каль. Повсюду лежали трупы. Вот он поравнялся с домом, где жила Рехина. Увидел сорванные с петель двери и услышал крики внутри дома. Не размышляя, Уго шагнул за порог. Он увидел зарезанного отца Рехины: старика посадили на стул, грудь придавили двумя досками в форме креста. Крики привели Уго к спальням. В одной из них он увидел на постели голую Рехину. Одежда ее валялась на полу, девушку грубо насиловал какой-то здоровяк. А еще двое, со спущенными штанами и возбужденными членами, похотливо взирали на эту сцену и тяжело пыхтели, дожидаясь своей очереди. Насильники не успели заметить вошедшего, не заметили, как Уго схватил прислоненный к стене окровавленный меч. Его увидели, только когда меч обрушился на загривок подонка, терзавшего Рехину. Сначала хруст позвоночника, потом изумленная тишина.

– Что?

– Почему?

Мужчины нелепо бормотали, не зная, что предпринять. Уго видел, что оба негодяя сильнее его, и, когда тот, что первым пришел в себя, натянул штаны, пряча мгновенно увядший член, юноша понял, что действовать нужно ему.

– Я ему говорил! – закричал Уго. Он снова замахнулся мечом, теперь в направлении двух оставшихся. – Я предупреждал! – Юноша завизжал от ярости. – Она моя! – Уго плюнул на труп. – Я его предупреждал! – Он потряс мечом, готовый атаковать несогласных. – Вы что, собирались забрать ее у меня? Там, снаружи, вас ждут еще тысячи таких же еретичек.

Этот последний довод и угрожающе подрагивающее острие меча убедили обоих. Как только они выскочили за порог, Уго закрыл дверь и прижался к ней спиной. Меч выпал из руки с пронзительным лязгом. Юноша закрыл глаза. Под ноги ему натекло столько крови, что подошвы начали скользить. Через несколько мгновений он очнулся, услышав плач Рехины. Девушка ничего не сделала, чтобы избавиться от груза придавившего ее мертвого тела. Она только подвывала, раскинув руки как можно шире, чтобы не касаться насильника. Уго видел ужас в ее глазах. Ужас и слезы. Уго подошел. Перевернул труп, свалил его с кровати, а Рехину укрыл простыней, стараясь не обращать внимания на множество ушибов, царапин и укусов на юном теле.

Уго поднял девушку с кровати, помог ей идти, а потом, после душераздирающих воплей у тела мертвого отца, заставил как можно скорее выбраться из дому. Они шли по улице Каль в гуще людей, больше озабоченных тем, как бы выскользнуть с добычей из ворот, чем поведением этой странной пары: молодого человека с мечом, ведущего за руку девушку в простыне. И вот они вышли на площадь Сант-Жауме, куда уже вернулись солдаты под командой викария. Погромщики убегали, растворяясь среди барселонских улиц. Никто их не преследовал: власти не желали возобновления беспорядков. Один из солдат подошел к Уго.

– Куда я могу ее отвести? – спросил паренек. – Где о ней позаботятся? – Увидев растерянность на лице солдата, Уго добавил: – Ты думаешь, я пошел бы с ней, если бы она была замешана в чем-то плохом?

К ним подоспел низкорослый худой мужчина, который до появления странной пары занимался ранеными на площади:

– Рехина?..

Уго кивнул.

– Рехина?.. – переспросил он.

– Да, это Рехина, – ответил Уго.

Мужчина, не обращая на него никакого внимания, притянул девушку к себе.

– Я врач и друг ее семьи, – пояснил он в ответ на сопротивление юноши.

– Отведите ее в Городской Дом, – вмешался солдат и указал на большой дом поблизости. – Новый замок переполнен беженцами, к тому же эта девушка…

– Займитесь остальными, – перебил врач и посмотрел на раненых, лежавших под охраной солдат. – Отнесите их в Новый замок. Там есть еще врачи.

«Еще врачи!»

– А вы не знаете, Саул, его дочь Аструга и Дольса – они в Новом замке?

– Да, – коротко бросил врач. – Они там, принимают раненых.

Уго смотрел, как мужчина под руку с Рехиной переходит через площадь. Из-под простыни выглядывали босые девичьи ноги.

После грабежа и погрома в еврейском квартале в ту скорбную субботу, 5 августа 1391 года, власти организовали вооруженные отряды из десяти или пятидесяти человек, охранявшие ворота в течение воскресенья. Субботний день оставил за собой больше двухсот пятидесяти убитых евреев. Сотни нашли пристанище в Новом замке – укреплении на западной стороне римской стены, примыкавшей к еврейскому кварталу. Многих приютили в своих домах христиане, кто-то укрылся даже за стенами монастырей; некоторым посчастливилось бежать из города.

Когда утихли события кровавой субботней бойни, когда грабители разбежались по домам и алчно пересчитывали добытые деньги, викарий начал поиски кастильцев, зачинщиков погрома. Стало известно, что большинство из них участвовали также и в разграблении еврейского квартала в Валенсии и даже в Севилье – этот город пострадал первым, в июне, что явилось следствием проповедей Феррана Мартинеса, архидиакона города Эсиха, который разжигал ненависть к евреям. Из Севильи поветрие перекинулось на все королевство, потом в Кастилию, в Валенсию, Арагон, Каталонию и Наварру. Дюжины общин подверглись разорению, а их члены были убиты или насильно обращены в христианство.

Отыскать кастильцев оказалось для викария делом несложным. Моряков с двух валенсийских судов, не имеющих постоянного жилья в Барселоне, задерживали на берегу, в тавернах, на постоялых дворах и прямо на кораблях. На следующий день, седьмого августа, Совет Ста вынес свой приговор: пятьдесят кастильских моряков должны быть повешены.