Текст книги "Потомокъ. Князь мертвецов"

Глава 10
Сапожники и дворяне

Митя пронесся темным коридором, бесшумно закрыл за собой дверь, проскочил двор, вылетел в проулок и, не сбавляя шага, ринулся прочь. Остановился, только вновь выбравшись в чистую часть города, да и то лишь когда от «Дома модъ» его отделяли три улицы. Коротенький проулок был застроен новехонькими доходными домами, еще даже толком не заселенными. Не иначе строили их в расчете на скорый приезд заводских инженеров с семействами и прочий приличный люд средних капиталов, который должен был нахлынуть с открытием железной дороги. Но сейчас проулок был тих и пуст, так что Митя позволил себе шумно и рвано перевести дух. Прошелся взглядом по фасадам, не глазеет ли кто в окна, и обессиленно оперся рукой о стену.

А ведь он сегодня чуть не погиб! Если бы Йоэль не поймал его, он бы лежал там, на полу модного дома, с разбитой головой и вывернутой шеей… На радость маре!

И это когда у него начало все получаться! И появилась надежда на гардероб, сшитый настоящим альвом! И может даже – из альвийского шелка! Не верил он, что Альшванги все потратили на сестричек Шабельских!

А он был бы мертв! И даже порадоваться не успел бы!

Митя зажмурился, чувствуя, как на глазах вскипают бессильные злые слезы:

– Не хочу умирать!

– Эй ты! Чего встал? – Голос с гортанным акцентом заставил Митю вздрогнуть. Он торопливо заморгал, пытаясь скрыть слезы, – светский человек не позволит никому видеть его слабость.

За спиной стоял немолодой татарин в дворницком фартуке, а в руках у него была зажата лопата. Заглянувшее в переулок солнце сверкнуло на заточенном железном крае, дворник глянул на Митю исподлобья черными мрачными глазищами и перехватил черенок покрепче.

Митя сделал шаг назад.

Вот сейчас дворник прыгнет вперед, занесет лопату над головой…

Дворник и впрямь шагнул вперед… и расплылся в белозубой улыбке.

– Извиняйте, барич! Думал, пьянь какая… того… по неприличной надобности забрела. Может, помощь какая нужна? Позвать кого или за коляской сбегать?

– Благодарю, любезнейший, ничего не нужно, – надтреснутым голосом ответил Митя, с усилием заставил себя отшагнуть еще и повернуться к дворнику спиной. – Я… пойду.

– Доброго вам дня, барич!

Спотыкаясь и отчаянно запрещая себе оглядываться, Митя зашагал к выходу из проулка. Дмитрий Меркулов, усмиритель мертвецов и победитель варягов, в страхе бежал от дворника с лопатой! Хорошо хоть, об этом никто не знает, даже сам дворник.

Прилагая усилия, чтоб удержать нервное хихиканье, Митя свернул на проспект и двинулся в сторону дома.

– Дмитрий, здравствуйте! Произошло нечто прекрасное, что вызвало на вашем лице столь… блаженную улыбку?

На молодых людей у края тротуара Митя обратил внимание, лишь когда сворачивать стало совершенно неприличным.

Алешка Лаппо-Данилевский скользнул по свертку у Мити в руках таким ироническим взглядом, что Мите пришлось сделать усилие, чтоб не спрятать сверток за спину. Да, покупки должен доставлять приказчик, а вещи из починки забирать горничная, но… Великие Предки, вот он еще перед Алешкой не смущался! Митя перехватил пакет покрепче и сам придирчивым взглядом окинул своего давнего… нет, не врага, много чести ему! Просто – крайне неприятного типуса, замешанного разом со своим папенькой во многие преступления. Только вот не пойманного пока.

Преступный типус Алешка был хорош! Шитый сюртук отличного сукна делал его плечи шире, а талию – тоньше. Крой панталон был наимоднейшим, по крайности, в начале лета, когда Митя уезжал из Петербурга.

«А ведь ему шил кто угодно – но не Йоэль! Если все получится, только у меня будет гардероб от альва-портного, в жилах которого течет кровь старших детей богини Дану! Тут не то что Алешка, сам младший князь Волконский от зависти изойдет!» – Митя заулыбался еще радостнее.

Алешка при виде его счастливой физиономии насупился:

– Неужели тоже радуетесь указу государя? Или… что приняли его только сейчас?

«У тебя никогда не будет шитых альвом сюртуков! – мысленно повторил Митя и даже веки прикрыл, упиваясь сознанием своего превосходства. – И я позабочусь, чтоб ты прочувствовал это во всей полноте прежде, чем уничтожу тебя окончательно!»

Двое других, смуглый кудрявый гимназист и широкоплечий реалист, в чистых, но притом весьма поношенных форменных мундирах, были бы Мите и вовсе не интересны, если бы не их явное противостояние с Лаппо-Данилевским.

– Господа, если уж Алексей не удосужился нас представить, позвольте, я сам… Дмитрий Меркулов. – Он резко, почти по-гвардейски, наклонил голову.

– Тысячу извинений, Митя, я должен был сообразить, что знакомство с сыном еврейского сапожника вас порадует, – ехидно протянул Алешка. – Захар Гирш, ученик шестого класса гимназии. Пока еще… – многозначительно добавил он.

«Сапожника? – в смятении подумал Митя. – В Петербурге я, конечно, был знаком с парой сапожников, но… это знакомство касалось только и исключительно сапог. А не вот так, представиться как равному».

– А вы, значит, сынок полицейского, – скривился гимназист. Его знакомство, кажется, тоже не порадовало.

Алешка аж прижмурился, как довольный кот:

– Уверен, вы найдете много общего! – сладко протянул он. – Ведь если бы нынешний указ государя приняли раньше, никаких господ, – последнее слово он будто выплюнул, – Меркуловых и вовсе не было!

Митя внимательно посмотрел на Алешку. А может, и ладно… Ну – смерть… Что такое собственная смерть в сравнении с возможностью совершенно законно и безнаказанно убить эту наглую тварь? Можно даже не сразу. Язык сперва оторвать. Еще что-нибудь… Послушать, как он визжит. Полюбоваться, как ползает, заливаясь кровью. А потом…

Алешка почему-то нервно сглотнул и перехватил трость, будто собираясь отбиваться.

– Алексей имеет в виду новый указ, – отрывая Митю от мечтаний, вмешался гимназист Гирш. Губы его кривились в гримасе: то ли болезненной, то ли презрительной. – Господин министр просвещения Делянов предложил, Его Императорское Величество государь Даждьбожич, – в титуловании слышалось отчетливое презрение, – изволили согласиться! – Он вытащил зажатую под мышкой газету и с выражением зачитал: – «Директорам гимназий и прогимназий при приеме детей в учебные заведения учитывать возможности лиц, на попечении которых эти дети находятся, обеспечивать необходимые условия для обучения…»

– Да-да… – Алешка закивал, став удивительно похожим на тетушкиного любимого китайского болванчика – фарфорового уродца с качающейся головой. И продекламировал: – «Таким образом гимназии и прогимназии освободятся от поступления в них детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей, детям коих, – и Алешка торжественно, отделяя одно слово от другого закончил, – вовсе не следует стремиться к среднему и высшему образованию»!

– А вы, Алексей, похоже, наизусть выучили, – сказал, как сплюнул, Гирш.

– Гениальные слова не худо и запомнить, – с явным удовольствием парировал Алешка. – Именно после таких деяний осознаешь величие и мудрость государя! Так что готовьтесь к исключению, сударь Гирш!

На скулах гимназиста вспыхнули алые пятна, и он шагнул к Алешке. Мысль о скорчившимся на мостовой Алешке, которого месят тяжелыми сапогами, пошитыми Гиршем-старшим, была приятной, но, увы, бесперспективной. Начнется драка, прибежит городовой… а Мите сейчас вовсе не нужно лишнее внимание

– Почему вас это волнует, Алексей? – Митя снова будто невзначай вклинился межу ними. – Вы ведь, кажется, на домашнем обучении.

– Господин Лаппо-Данилевский-младший в позапрошлом году был у нас вольнослушателем в гимназии. Но предпочитал покидать класс через окно и посиживать в кофейне, – усмехнулся Гирш.

– Алексей, так вы бездель… бунтарь? – вздернул брови Митя.

Лаппо-Данилевский скроил высокомерную мину:

– Мы с отцом решили, лучше будет, если я стану заниматься на дому. Я ведь, знаете ли, еще и в делах ему помогаю.

«Знаю».

Митя хорошо помнил, как легко и просто их с отцом приговорили к смерти в зубах восставших мертвецов – и не Алешкина вина, что не вышло, тот старался. Хотя сам, своими руками, пока не убивал: темной дымки, отмечающей убийц, на нем не было. Вот ведь как: порядочные люди – вроде самого Митя – могут и по десятку трупов за душой иметь, а Алешка остается мерзавцем, хоть с трупами, хоть без!

– …А дела у нас в последнее время расширяются, – продолжал заливаться соловьем Алексей. – Ведомство вашего батюшки, Митя, так и не смогло отыскать пропавшее после набега железо. – Глаза его довольно блеснули. – Если в ближайшие дни ничего не изменится, а это, сами понимаете, маловероятно… То бельгийским заводам придется взять на себя питерский заказ. В город уже прибыл представитель «Общества Путиловских заводов»…

«И это я знаю».

Мите пришлось сделать усилие, чтоб удержаться и не кивнуть.

– Вскоре отец ждет его к себе. Он как раз вошел с бельгийцами в долю…

– Своевременно! – протянул Митя.

– Всего лишь расчет и предвиденье! – нагло ухмыльнулся в ответ Алешка.

Митя и раньше не сомневался, что Лаппо-Данилевские причастны к набегу. А теперь этот наглец практически впрямую намекает… и думает, ему это обойдется?

– Столько дел предстоит! – Алексей помотал головой, как лошадь перед неподъемной телегой, которую хочешь не хочешь, а везти надо! – Отец настаивает, чтобы я во всем участвовал. Приятно сознавать, что самый близкий человек ценит твои таланты. – Его насмешливый прищур не оставлял сомнений – о разногласиях в семье Меркуловых он знает. Еще и невинным тоном добавил: – Жаль, что вас с батюшкой почти не видят вместе. Будто он вам вовсе и не отец!

«На каторгу вы с своим батюшкой отправитесь разом, по-родственному. Уж я позабочусь!» – холодно и даже слегка отстраненно подумал Митя.

– А что касается вашего вопроса, Митя…

Задумавшийся Митя невольно вздрогнул: какого вопроса?

– То я и впрямь рад государеву указу. Излишек образования заставляет представителей низших сословий забывать свое место. Они думают, что если справляются с математикой и гимназической латынью, так могут справиться и с университетским курсом, а потом уж и вовсе лезут в правления и в комитеты… Не только уездные, но губернские и столичные! Так говорит мой отец… и он прав!

– Или просто боится конкуренции? – сквозь зубы процедил Захар Гирш.

– Мне нравится наша кухарка – у нее получается прекрасное бланманже! Вот пусть она… и ее дети тоже… продолжают управляться на кухне, а дела серьезные, особенно государственные, оставят природой предназначенным для этого людям! – и Алешка ехидно добавил: – Ne sutor ultra crepidam![7]7
  Да не судит башмачник выше обуви (лат.). Из рассказа Плиния Старшего в его книге «Естественная история» о греческом живописце Апеллесе, исправившем ошибку в сандалии на картине по замечанию башмачника, но на его остальные придирки предложившем не высказывать суждений «выше обуви».


[Закрыть]

Судя по выражению лица гимназиста, Алешку снова собрались бить.

– Жаль только, в империи нет столько Кровных, чтобы занять должности во всех комитетах. Особенно уездных, – обронил Митя.

И с наслаждением полюбовался, как лица что Алешки, что его противника вдруг приобрели одинаковое выражение.

– А что вы на меня так глядите, господа? Только Кровная Знать предназначена для государственных дел по своей природе, унаследованной от Чтимых Предков.

– Дворянство! – вскинулся Алешка.

– Всего лишь потомки дружинников, получивших надел земли от Кровных Князей.

– Землю, которую они должны были защищать! – нравоучительно поднял палец Алешка. – Земля эта полита кровью дворянской, дворянство – щит и меч империи, кто, кроме нас…

– Мой дядя, старший брат отца, погиб в семьдесят восьмом на Русско-турецкой. Он был из кантонистов[8]8
  Кантонисты – с 1827 г. дети-рекруты неправославного вероисповедания (в основном иудеи, но могли быть и цыгане, финны и поляки), являющиеся собственностью военного ведомства (напоминаем – тогда было крепостное право!), разлученные с семьями, если такие были, и отправленные в специальные поселения для подготовки к будущей военной службе. Закрепощение детей военным ведомством отменено коронационным указом Александра II.


[Закрыть], – устало сказал Гирш. – А дед – в Крымскую.

– Вот видите, Алексей… – ласково подхватил Митя. – Не так уж велика разница между сыном сапожника… и сыном господина Лаппо-Данилевского. Во всяком случае, с точки зрения Кровных.

– Сыну сапожника как-то не слишком льстит! – буркнул Гирш.

Пальцы Алешки на набалдашнике трости побелели, он кинул на Митю убийственный взгляд и процедил:

– Есть еще образование и воспитание!

– То есть те же математика и латынь? – еще ласковей напомнил Митя.

Конечно, разница есть! Но если Лаппо-Данилевские выступают за привилегии дворянства, то Мите ничего не остается, как стать либералом. И может, даже чуть-чуть рэволюционэром. Как там у франков? Liberté, Égalité, Fraternité?[9]9
  Свобода, равенство, братство (фр.). Лозунг Французской революции.


[Закрыть] Великие Предки, это он Алешке тоже припомнит!

– Полагаете, государь ошибается? – В голосе Алешки задрожало предвкушение.

– Полагаю, кровный правитель Даждьбожич не нуждается ни в моем одобрении… ни в вашем. Как верно подметил ваш батюшка: не следует забывать свое место! Честь имею! – Митя приподнял шляпу, давая понять, что разговор окончен.

Алешка неожиданно качнулся вперед, его лицо оказалось совсем близко от Митиного, и он тихо, на пределе слуха, выдохнул:

– Полагаете, ваше место выше моего? Сомневаюсь! Если уж вас сразу за своего не признали…

– О чем вы, Лаппо-Данилевский? – ровно, даже не думая понижать голос, спросил Митя.

– Да так… На псарнях тоже псари сердобольные случаются: чем топить случайных щенков, лавочникам их пристраивают, мастеровым… Это я к разговору о природе. Доброго дня! – И он направился прочь, с шиком постукивая тростью по мостовой.

– Что за глупость он тут болтал? Ума, что ли, от спеси дворянской совсем лишился? – сквозь зубы процедил Гирш.

Митя сделал вид, что не замечает устремленных на него взглядов. Алешкины слова, а тем более спрятанные под ними намеки были омерзительны и предельно оскорбительны, но… Митя бы их даже не понял, если бы не разговор с Урусовым! А он еще гадал, много ли Алешка увидел, когда Митя уничтожал мертвецов на бабайковском подворье. Что ж, кажется, достаточно, чтобы сделать выводы. Те же самые, что Урусов, и возможно – губернаторша. Что Митя – незаконнорожденный Мораныч. И что теперь? Как Лаппо-Данилевские намерены использовать это знание? Попытаются опозорить отца или самого Митю? Алешка с отцом, конечно, негодяи и убийцы… но не самоубийцы же, чтоб впрямую, а не как Алешка только что – завуалированным намеком! – лезть в дела семейные кровных Моранычей.

– Думаю, его слова предназначались не нам. И не стоит о чужих делах любопытствовать, – вдруг вмешался молчавший все это время спутник Гирша.

Спокойный и неожиданно напевный голос реалиста разорвал лихорадочный хоровод Митиных мыслей.

– Вы уж простите, что сразу не представился, но вы с Лаппо-Данилевским так чудно переругивались… – Реалист развел руками. – Боялся пропустить хоть слово!

– Мы не переругивались! – Митя поглядел на него надменно.

– Да-да, вы это… как там говорится… о, подпускали друг другу шпильки! – ухмыльнулся реалист. – Так что оба теперь смахиваете на подушечки для булавок: насчет дворянства вы его подкузьмили, но он вас тоже достал, хоть я и не понял чем!

– Слишком тонко для такого быдла, как мы, – фыркнул Гирш.

– Да успокойся ты! – добродушно цыкнул на него реалист. – Вы ж домой шли? – Он снова повернулся к Мите. – Пойдемте, нам по пути. – И зашагал рядом с Митей по улице. Через мгновение их догнал и Гирш, пошел рядом, но… одновременно на некотором отдалении. Точно не мог решить, с ними ему идти или нет. – А почему не спрашиваете, откуда я знаю, где вы живете?

– Вы знаете Ингвара Штольца, – равнодушно ответил Митя. Вот уж сложно догадаться!

– Точно! – Реалист снова заулыбался. – Он о вас часто говорит.

Раньше Митя бы не сомневался – ничего хорошего Ингвар о нем сказать не мог, но теперь их отношения из откровенно враждебных превратились в… странные. Ингвар перестал на него фырчать, как позабытый на печке чайник, а иногда Митя ловил на себе его задумчивый и словно чего-то ожидающий взгляд. Самому Мите по-прежнему было все равно: есть младший Штольц, нет его… если бы не автоматон! Точнее, автоматоны, его и Зиночки Шабельской. Изувеченные в ходе расследования паровые кони застыли в стойлах старой конюшни… и ждали. Невесть чего. Ингвар ничего с ними не делал. Митя ни о чем не просил. Зиночка не появлялась. И если сразу после набега их общее бездействие можно было списать на царящий в городе беспорядок, то теперь, когда все последствия устранены, надо что-то решать.

– Это ведь вы дрались с варягами возле женской гимназии? – Реалист покосился на Митю с любопытством.

– Я помогал княжичу Урусову, – сдержанно ответил Митя.

– Который истребил команду целого драккара? – скрипучим от сарказма голосом сказал Гирш. – Урусов – Симарглыч, будь дело в лесу, я бы, может, еще и поверил! Но нам рассказывали о возможностях Кровной Знати, а я, к вашему сведению, неплохо учусь, хоть ваш государь и считает, что не имею на это права.

– Он и ваш государь, – настороженно ответил Митя.

– Мой государь не сказал бы, что я от рождения не заслуживаю быть чем-то большим, чем сапожник! Как бы ни старался! – с горечью ответил Гирш.

– Знаете, что? – примирительным тоном вмешался реалист. – А давайте вы придете к нам завтра на собрание молодежного кружка? Вы хоть из самых реакционных слоев общества, а на Лаппо-Данилевского совсем не похожи! Ну и девушек защищали… Будет здорово с вами поспорить!

– О чем? – вырвалось у ошеломленного Мити.

– Обо всем! – решительно объявил будущую программу реалист, когда они свернули на Тюремную площадь. – Приходите часам к шести, – пригласил реалист, останавливаясь у ворот Митиного особняка.

– Куда? – вздернул бровь Митя.

– Тьфу, я ж так и не представился! – нимало не смутившись, рассмеялся реалист. – Я – Христо Тодоров, у моего отца мелочная лавочка на Полицейской. Так и называется – «Тодорова лавка». А квартира – над ней. Приходите, – и протянул руку для пожатия.

«А вот и мелкий лавочник». Митя на мгновение замер, глядя на эту руку… Но светский человек или не допустит, чтобы лавочник лез к нему с рукопожатиями, как равный, или если уж случилось такое, выйдет из ситуации с честью.

Митя протянутую руку пожал! Перевел взгляд на Гирша…

– Да ладно… не буду вас мучить, – криво усмехнулся тот. – Ингвару поклон передавайте. – И коротко поклонился. Получается, вовсе не Мите, а для передачи Ингвару.

Митя смотрел, как они уходят, и еще успел услышать сквозь уличный шум тихие злые слова:

– С ума сошел, на кружок полицейского сынка приглашать?

– Так интересно же: такой фрукт, когда еще познакомиться получится! Да и разве мы делаем что-то незаконное?

– В этой стране скоро все будет незаконное – даже улицу переходить! Так каждый по своей стороне гулять и станем, – буркнул в ответ Гирш, и оба скрылись за углом.

«Интересно им… Поздравляю вас, Дмитрий Аркадьевич! – глядя вслед, растерянно подумал Митя. – Сапожник вас оскорбил со всем светским изяществом, а лавочник пригласил в какой-то кружок… кажется, в роли цирковой обезьянки!»

Глава 11
Барышни в гостях

Выбежавшая навстречу горничная остановилась, будто налетев на невидимую стену, потупилась и принялась не столько подходить, сколько подкрадываться к Мите коротенькими шажками. Словно к засевшему в засаде волку – если бы у волков, конечно, были горничные.

Маняшу тетушка Людмила Валерьяновна привезла с собой из Ярославля, и первое, что сделала глупая девка – попыталась обвинить Митю в приставаниях. Что тетушка была в том замешана, Митя не сомневался, не понял лишь пока – напрямую приказала или просто заморочила мнительной дурочке голову. После неприятного инцидента Маняша старалась ему на глаза не попадаться, а если вдруг они все же встречались в доме – низко опускала голову и торопливо прошмыгивала мимо.

Сейчас Митя лишь надеялся, что она не станет поворачиваться к нему спиной и убегать с криками ужаса, а хотя бы примет шляпу!

Приняла. Держала, правда, на вытянутых руках, будто шляпа могла укусить. Митя представил себе эту картину: шляпа с зубастыми полями, с урчанием и рыком разрывающая горло бедной горничной… и фыркнул. Маняша дернулась так, что чуть не уронила по-прежнему тихую и безобидную шляпу, вскинула на Митю огромные, полные ужаса глаза и тут же потупилась.

– Маняша… – голосом ласковым, каким говорят с запуганными животными и буйными сумасшедшими, позвал Митя. Горничная снова дернулась, будто в нее перунова дуга попала, и стиснула шляпу так, что смяла тулью. Митя чуть не взвыл при этом зрелище, но представил: вот он сейчас завоет, и дурища вообще в обморок хлопнется. А что тогда со шляпой станется, и подумать страшно. Немилосердны здешние жители к его гардеробу! – Маняша… – еще ласковей повторил он, борясь с желанием выхватить шляпу из рук горничной. – Кто дома?

Казалось бы, простой вопрос! Зачем же так дрожать, будто он спросил, кого из присутствующих можно съесть?

– Барин в присутствии… Тетушка ваша дома… с барышней Ниночкой… – угасающим голосом выдохнула Маняша, будто уже видела тех безжалостно растерзанных злобным Митей… И вдруг воодушевилась. – Барышни Шабельские до вас на конюшню!

На мгновение Митя застыл, пытаясь понять – если Шабельские к нему, то почему на конюшню? Но тут же сообразил – автоматон! Парокот Зиночки Шабельской!

Мгновение поколебался и сунул Маняше сверток.

– Отнесешь ко мне в комнату… – Он с сомнением посмотрел на горничную – она его вообще понимает? И на всякий случай повторил: – В комнату… ко мне… отнесешь. А я пойду к барышням.

– На конюшню? – тупо спросила Маняша.

– Если они там – да. Отнесешь сверток и тоже зайдешь к барышням…

– На конюшню? – снова напряглась Маняша.

– Туда. – Митя начал злиться. Теперь она кого боится? При Шабельских он точно к ней приставать не станет. То есть он к ней вообще нигде и никогда не станет приставать, но при Шабельских так особенно! – И спросишь, подавать ли чай.

– На конюшню? – Впервые в голосе горничной мелькнуло что-то кроме страха – изумление и даже возмущение.

– Ты спросишь куда! – не выдержав, рявкнул Митя. – Скажут – на конюшню, подашь на конюшню, ясно? Пошла, живо!

Горничная пискнула и умчалась. Теперь тетушке нажалуется.

Митя в очередной раз вздохнул – скоро дом можно будет переименовывать в «Особняк тяжких вздохов» – и мимо кухни направился к выходу на задний двор. Из распахнутых дверей пахнуло печеным мясом, розмарином и кофе по-турецки, какой варила Георгия – горьким, как предсмертные сожаления, и черным, как подол самой Мораны Темной. Тетушка на него даже смотреть не могла, предпочитая забеленный молоком чай, Ниночку попросту никто не спрашивал, а вот у Мити даже сейчас рот наполнился слюной от одной мысли о восхитительной крохотной чашечке, которую Георгия нальет из сверкающей медной джезвы на длинной ручке…

Митя на мгновение замер перед дверью, с силой, до боли стискивая кулаки. Теперь, когда у него вот-вот появятся деньги, есть надежда на альвийский гардероб и даже кухарка в доме… именно теперь он должен умереть и лишиться всего этого?

– Неееет… – тихо, сквозь зубы, выдохнул он. – Нет!

Распахнул дверь и шагнул на крыльцо…

Резкая темная тень, похожая на женскую фигуру с крыльями, пронеслась над его головой, на миг распласталась по камням дворика и исчезла, а с прозрачного сентябрьского неба донесся пронзительный скрипучий крик – словно где-то высоко то ли каркнула, то ли расхохоталась ворона.

Митя запрокинул голову, но в небе было пусто, только все еще яркое осеннее солнце слепило глаза. Зло скривился и зашагал к конюшне, из которой слышались голоса. Толкнул скрипучую дверь и уже привычно напряг мышцы живота.

– Митя-я-я!

Вслед за пронзительным воплем последовал чувствительный толчок: прямиком ему в живот врезался вихрь рыжих локонов и ярко-розовых лент. Это толстушка Алевтина, младшая из сестер Шабельских, поприветствовала своего любимца. Подняла усыпанный веснушками курносый нос и счастливо расплылась в совершенно детской улыбке. Право, и не скажешь, что барышне тринадцать лет!

– Она будет расти…

– Ее будет становиться больше…

– И больше…

– …И однажды она его затопчет! – хором закончили Капочка и Липочка.

Близняшки, старше Алевтины на год, в отличие от сестры, были тонкими и гибкими, как ветки ивы, с льняными волосами и фарфоровой кожей. Человек незнающий счел бы их форменными ангелочками, а человек знающий предпочел бы отстреливаться сразу, как эти белокурые бандитки окажутся в поле зрения… что было бы благоразумно, жаль только – незаконно. И даже неприлично.

– Мы запомним вас таким, Митя! – торжественно пообещала одна из бандиток: Капочка или Липочка – неизвестно, он так и не научился их различать.

– Прежде чем вы превратитесь в размазанный по полу силуэт, – грустно подхватила вторая.

– Капа! Липа! Не дразните сестру! – Пятнадцатилетняя Ариадна по-учительски строго поглядела на младших сестер.

Строгость была во всем ее облике: собранные в тугой пучок каштановые волосы, на платье ни бантов, ни рюшей. Словно она уже сейчас стояла перед классом, а не только мечтала об этом.

– Мы не дразним. – Взор у Капочки (или Липочки?) был чист и невинен. – Мы пророчествуем!

– Предрекаем Митину грядущую погибель! – вытягивая руки вперед и закатывая глаза под лоб, взвыла Липочка (или Капочка?).

Митю передернуло: про погибель он и сам знал и в пророчествах не нуждался.

– Я тоже вас дразнить не буду, когда вы конфет попросите! – оторвалась от Мити Алевтина. – Просто не дам – и все!

– Алевтина! Плохо быть жадной!

Мите надоело: воспитанием друг дружки сестрички Шабельские могут заняться и без него.

– Здравствуйте, Ада! – громко сказал он. – Алевтина… Капочка и Липочка… О, кстати, Ингвар! Вам передавали поклон. Некий гимназист Гирш.

– Захар? – проворчал Штольц, поднимая голову от гибкой трости, на которую тщательно, кольцо за кольцом, наматывал блестящую медную проволоку.

Хмуро поглядел на сестер. Можно было подумать, что недоволен вторжением в свою вотчину, но Митя-то знал – Ингвар страдает, что здесь нет златокудрой Лидии. Митя же отсутствию старшей из сестер был откровенно рад. Лидия казалась девушкой с умом и хорошим вкусом, когда летом в имении отвергла Алешку Лаппо-Данилевского и приняла Митины ухаживания. И что же? Стоило вернуться в город – и Митя увидел ее снова с Алешкой под руку!

– Кажется, Захар, – согласился Митя. – Он с приятелем из вашего реального училища – неким Христо Тодоровым – изволили ссориться с Алексеем Лаппо-Данилевским.

– Митя кривится! – прокомментировала Липочка (или Капочка?).

– Митя злится! – подхватила ее сестричка.

– Ревнует? – Близняшки переглянулись.

– Этот ваш Алешка – противный! Ревновать его еще… – неожиданно фыркнула Алевтина. – А Лидка наша – дура! – с явным удовольствием заключила она и по-хозяйски взяла Митю за руку.

– Аля! – снова протестующе вскричала Ада.

– Эмм… Даа… – Митя попытался высвободиться из цепкой хватки слегка липкой от сладостей ладошки.

– Да? Вы согласны, что Лидка – дура? – ехидным хором повторили близняшки.

– Да… и вот еще что, Ингвар! – торопливо выпалил Митя и покосился на бандиток торжествующе – не подловите! – Ваши приятели пригласили меня завтра на… как его… кружок! В квартире над лавочкой.

Наполовину обмотанная трость едва не вывалилась из рук Ингвара. Ада дернулась. Оба во все глаза уставились на Митю.

– Вас – на кружок? – недоверчиво повторила Ада.

– В этом есть что-то необычное? – рассеянно поинтересовался Митя.

Высвободить руку почти удалось, но Алевтина тут же ухватилась покрепче.

Ада и Ингвар переглянулись.

– Не ходите, – наконец проворчал Ингвар, снова принимаясь за трость. – Вам не понравится.

– Я люблю светские вечера.

– Вечер будет отнюдь не светским. – Ада оскорбленно поджала губы. – Там обсуждают серьезные вопросы, а не… танцуют или играют в фанты!

– Неужели барышни даже не наряжаются? – вполне искренне удивился Митя.

Ада покраснела. Сперва горячечными пятнами вспыхнули щеки, потом лоб, закраснелся даже кончик носа! Глаза за стеклами пенсне стали несчастно-беспомощными, она стрельнула быстрым вороватым взглядом в сторону Ингвара…

Ингвар на нее не смотрел. Все смотрели на Аду – и Митя, и сестры: сочувственно, с интересом, чуть-чуть ехидно… Только Ингвар продолжал заниматься тростью и, кажется, даже тихонько насвистывал.

И тогда Ада решилась! Щеки у нее стали совершенно свекольными, но глаза под пенсне – беспощадными и одновременно… обреченными, как у воина, идущего в последний, безнадежный бой.

– А вы… Вы пойдете, Ингвар? Мы… мы могли бы…

Она хотела сказать: «Мы могли бы пойти вместе». Она хотела сказать: «Вы могли бы меня проводить». Зайти к Шабельским, попросить разрешения, чинно, под руку, проследовать по улице до этой самой… лавочки… И пусть это их… суаре (в квартире над лавкой, помилуй Предки!) не слишком презентабельно, но все же, все же… Учитывая, что это Ада и Ингвар…

– Не пойду. Надоела болтовня, – буркнул Ингвар, не поднимая головы и продолжая интересоваться полуобмотанной тростью больше, чем Адой.

Критически прищурившись, Митя поглядел в обтянутую привычной рабочей блузой тощую Ингварову спину. Ада, на Митин вкус, не эталон барышни… но право слово, Ингвар и ее не заслуживает! Дундук германский.

– Там действительно довольно скучно, – наконец заговорила та, чей голос единственно Митя и хотел наконец услышать.

Мягко ступая, Митя подошел к застывшей рядом с парокотом тоненькой девичьей фигурке.

– Здравствуйте… Митя… – не оглядываясь, почти неслышно прошелестела она.

– Здравствуйте… Зинаида… – так же неуверенно ответил он.

Они поссорились тогда, месяц назад: по-глупому, почти случайно. И Зинаида – сама, первая! – намекнула на примирение! И он бы пригласил ее на танец, и, конечно, они бы поговорили… Но когда узнаешь, что, упокоив мертвое и убив живое, ты не оставил шансов на жизнь и себе, а первую кадриль танцуешь со своим возможным палачом… Как-то вышибает из памяти, что тебя ждет девушка. Тогда он просто ушел с бала не попрощавшись. Это еще больше испортило отношения с отцом, а к Зинаиде он не подходил и сам – навряд ли девушка, первая сделавшая шаг к примирению после ссоры, простит, что ею пренебрегли. А объяснить он ничего не может!

– Я… хотела поблагодарить… что вы забрали моего бедного котика с той дороги, – почти шепотом, так что приходилось прислушиваться, пробормотала она.

То, что сломанный парокот, попросту брошенный на дороге, когда они спасались от убийц, уцелел, было, конечно, чистейшим везением. Варяжский набег поспособствовал, что ни один предприимчивый крестьянин не уволок его на свое подворье: все предприимчивые сидели дома, готовясь отстреливаться. Ну а примчавшийся на следующий день Свенельд Карлович, старший брат Ингвара, помог вывезти сломанную машину Зинины на паротелеге. Но сейчас Митя приосанился:

– Поверьте, это самое малое, что я мог сделать для вас!

– Верим, – раздался из угла конюшни почти детский, но очень уверенный и хорошо знакомый Мите голосок. – Сделать меньше и правда было бы затруднительно! Меньше – это уж и вовсе ничего!