Текст книги "Потомокъ. Князь мертвецов"

Замочек щелкнул с неумолимостью палаческого топора.

– Сколько? – в священном ужасе выдохнула тетушка.

То же самое хотел прокричать Митя, но он светский человек и кричал мысленно.

– И где ты собираешься взять такие деньги? – вовсе позабыв приличия, едко поинтересовалась тетушка, и Митя опомнился.

– Думаю, источник наших семейных финансов маэстро Йоэлю не интересен. С вашего разрешения, мы с господином Альшвангом вынуждены вас покинуть… Торопимся, знаете ли… подобрать должный приклад для сюртуков… подкладку… пуговицы…

«…Но сперва добыть на них деньги!» – мысленно закончил он.

Глава 16
Ворованный мертвец

– Обидели бедную тетушку, лишили надежды…

Они шли по улице – Митя впереди, Йоэль на полшага позади. И почтительный наклон головы – вдруг молодой барин чего сказать пожелает – был правильный, и типичная мелкая приказчицкая побежка… Но почему-то в исполнении альва все это выглядело неправильно. Словно затаенное издевательство. Митя подозревал, что не только выглядело.

– Я? Та ни б-же мой, шо вы такое говорите! – с внезапно прорезавшемся местечковым акцентом протянул Йоэль. – Я всего лишь обрисовал положение вещей, а уж вы сами ее и лишили, и обидели…

– Безусловно, я, – согласился Митя.

Он всегда честно признавал всех им обиженных, а теперь даже и убитых. А чего стыдиться, если они сами виноваты? Напрашивались же: не убить, так обидеть. Тетушка – больше всех.

Они еще раз повернули, в который раз оказавшись на задах модного дома Альшвангов.

– Какие хоть мерки у этого вашего посредника? – раздраженно спросил Йоэль.

– Вы берите что есть поприличнее, а посредника я под мерки подберу, – рассеянно ответил Митя, озираясь по сторонам. Этот проулок ему не нравился, да и немудрено – вечно тут какие-то неприятности! – Что-то не так? – поинтересовался Митя.

– Да как вам сказать… – протянул альв, круто повернулся на каблуках и зашагал прочь.

«Странные они все же, альвы… а которые еще и евреи, те вдвое». Митя дернул плечом. Потом дернул еще раз, пытаясь стряхнуть коснувшееся его что-то… невесомое, почти неощутимое… и задрал голову.

Мертвая Фира Фарбер больше не сидела на крыше дворового туалета. Она перепорхнула на ограду и с нее дотянулась кружевным зонтиком до Митиного плеча. И теперь вопросительно и требовательно смотрела ему в глаза.

– Устала ждать? – тихо выдохнул в ответ он.

Мертвая девушка кивнула.

– Потерпи. Я… – хотел сказать «скоро», но вовремя остановился. С мертвыми надо быть очень аккуратным в словах, они склонны понимать, как им самим хочется, а потом требовать от живых невозможного и немыслимого. Для живых. – Я… стараюсь.

Глаза покойницы полыхнули тьмой, и она оскалилась. А вот это нехорошо… Митя с тревогой поглядел на ее слегка заострившиеся зубы. Если она в жажде мести из призрака – нежити, в сущности, безобидной – начнет превращаться в навью… Нехорошо.

Послышались быстрые шаги, покойница оглянулась – повернув голову на девяносто градусов.

Из ворот, на ходу застегивая саквояж, выскочил Йоэль.

– Пришлось у дядюшки Исакыча одалживаться, так что теперь вы мне еще должны за сюртук и жилет, – отрывисто бросил он.

– Подержанные, – отрезал Митя. – А то и ворованные. Других у вашего дядюшки не бывает.

– Господин Меркулов-младший, а вы точно не еврей? По родословию вроде как нет, а торгуетесь, будто таки да.

– Идемте уже наконец!

Покойница невесомо балансировала на пиках забора, провожая Митю пристальным, темным взглядом.

– Вы ее знали?

– Кого? – Йоэль удивленно поглядел сперва на Митю, потом на забор. Снова на Митю.

– Эсфирь Фарбер.

– Фирочку? – Альв помрачнел. – Она была… чудесная.

– Хорошая швея? – осторожно уточнил Митя. Потому что красавицей покойная точно не была.

– Швея? Неплохая. Добросовестная. Но эта девушка была способна на большее. Ей бы учиться… – В голосе Йоэля зазвучала тоска. – А этот зверь ее погубил!

– Животное, что поделаешь… – согласился Митя, вспоминая разорванное медведем тело.

– Животное бы за такое пристрелили, а этот… – сквозь зубы процедил альв и безнадежно махнул рукой.

– Это вы о ком? – насторожился Митя.

– О хорунжем Потапенко, о ком же еще! – с ненавистью выдохнул тот.

– Оборотни – равноправные подданные империи, – напомнил Митя. – Называть их животными…

– А евреи – нет, – перебил альв. – Не равноправные. Солдатом еврей должен быть, даже если не хочет, а вот офицером быть не может – даже если хочет, потому как еврей. И офицерской женой еврейка тоже быть не может. Так что ваш равноправный оборотень попросту соблазнил еврейскую девушку, а после бы встряхнулся и дальше побежал. А от ее жизни камня на камне не осталось, если б ее раньше не убили.

– Я слышал, хорунжий очень тяжело перенес ее гибель. Он ее любил, – хмуро сказал Митя.

– Тяжело было ее родителям, – отрезал Йоэль. – Которых по «Временным правилам»[14]14
  Принятые в 1882 г. ограничения прав евреев на поселение, передвижение, владение и аренду имущества, занятие выборных должностей в земстве и т. д.


[Закрыть], которые у нас в империи скоро станут вечными, в город наш господин полицмейстер даже на похороны не впустил. Не любит, когда жиды тут шляются. А любовь – это для альвийской поэзии, – он скривил безупречно очерченные губы, – а не для еврейской жизни! И… простите, а куда мы идем?

За разговором они дошли до Тюремной площади, а оттуда свернули в переулок. Доходные дома в три-четыре этажа здесь перемежались мазанками, утопающими в осенних багряно-золотых садах, а те – яминами и остовами стен. И только по свежему запаху древесной стружки можно было определить: эти стены еще не успели выстроить или уже успели развалить.

Переулок и впрямь вывел к участку – к задней его стене.

– Свистеть умеете?

Йоэль наклонил голову так величественно, будто его спросили, знает ли он церемониал Полых Холмов. Ну или как быть шацем в синагоге[15]15
  Представитель общества, ведущий молитву. Им может быть любой из молящихся.


[Закрыть].

– Отлично, тогда давайте одежду. И свистните, если сюда вдруг кто явится.

За спиной тут же раздался негромкий свист.

– Мне свистнуть не тяжело, – задумчиво произнес альв. – Но некоторые явившиеся справляются сами.

Из-за ближайшей то ли недостроенной, то ли разрушенной стены торчала голова в здоровенном, не по размеру картузе.

– Панычи, эй, панычи! – Мальчишка сдвинул картуз на затылок, открывая чумазую физиономию с веснушчатым носом и настороженными глазами. – Йдить сюды – чего скажу! Вам для дела сгодится.

– Юноша умеет вести переговоры. – Йоэль первым направился к мальчишке.

Пацаненок еще больше высунулся из-за стены, огляделся настороженно, будто боялся, что подслушают, поманил пальцем, предлагая придвинуться поближе, и заговорщицким шепотом выдал:

– Купите кирпич!

– Что? – выпалил Митя – голос его сорвался.

Услышать средь бела дня, в глухой провинции, от мелкого шкета любимую шуточку апашей Марьиной Рощи? Только ножичка, пляшущего между пальцами, не хватает!

– Кирпич, говорю, – терпеливо повторил мальчишка. – Тот самый… – Физиономия его стала многозначительной. Он понизил голос еще больше и веско обронил: – Вы не думайте, настоящий! Это Стешка с рябым Михайликом вовсе совесть потеряли – обыкновенные кирпичи берут да сами клеймо выцарапывают. А у меня все по-честному: вот этими вот руками со стройки у губернаторского дома спер! – Пацан важно предъявил грязные ладошки и веско закончил: – Так что червонец с вас, панычи.

– За телегу? – опешил ничего не понимающий альв.

– Тю! – ответно опешил пацан и выразительно покрутил пальцем у виска. – Ты шо, дурной? Тот-то гляжу какой-то… не такой! – Он презрительно покосился на длинные серебристые волосы альва и повернулся к Мите, как к более достойному доверия. – За один!

– А клеймо – серп, да? – безнадежно спросил тот.

– Соображаешь! – Пацаненок ощерился в щербатой улыбке. – Самый что ни на есть доподлинный мертвецкий кирпич. Я и показать могу, только ты сперва гроши покажи.

– Спасибо, не нужно, – запинаясь, пробормотал Митя.

– Как это – не нужно? – заволновался пацаненок. – Думаешь, я не понял, чего вы туточки крутитесь? Уж не знаю, зачем вам до мертвяков занадобилось: может, халамидники вы, одежу тырить лезете, – посмотрел на ошарашенные физиономии обоих и успокаивающе покивал: – Мертвякам она уже без надобности. А может, – он подозрительно прищурился, – сами мертвяки вам занадобились…

– Зачем? – вырвалось у альва.

– А я знаю? – Мальчишка возмутился эдакой попыткой свалить на него чужие проблемы. – Говорят, душегубы на них того… руку ставят… – и задумчиво добавил: – Или вовсе на пирожки…

Йоэль крупно сглотнул. То ли тошнило, то ли вдруг пирожков захотелось…

– Ну так чего, панычи, берете?

– Нет, спасибо, мы как-нибудь без кирпича обойдемся, – слабым голосом откликнулся Митя.

– А я думал, ты умный, а ты такой же дурной как этот вот. – Мальчишка презрительно кивнул на альва. – Обойдется он, вы видали! Думаешь, залезешь туда, а мертвячки там рядками смирнехонько лежат и ничего тебе не сделают? Не-ет, паныч, шалишь! Мертвяк нынче бойкий пошел. Весь город видел, как они целым войском по улицам маршировали. Да чего там! Я летом своими глазами видел, как мертвая девка из окошка мертвецкой лезла! Лицо как череп, глаза как двери в пекло, а волосья… волосья… как швабра, о! И рыжие! Страшная, жуть! Клычищи на меня оскалила, а сама фррр – будто дымом утекла. А я еще жалился тогда, что трое дён не евши! – деловито прикинул мальчишка. – Да будь я поупитанней – точно сожрала б, а так, видать, не занравился я ей, кого пожирней искать отправилась.

– Рыжая, говоришь… – повторил Митя. – Из какого окна?

– Вон из того! – Мальчишка ткнул грязным пальцем в полуподвальное окошко. – Ей-богу, не вру!

– Верю. – Митя даже хотел похлопать его по плечу, но вовремя остановился, оценив сомнительной чистоты рубаху. – А теперь пошел вон отсюда, чтоб духу твоего не было! Пока я тебя лично госпоже губернаторше как главного расхитителя кирпичей не сдал! Уж она тебе пропишет каторгу, ворюга! – Он скорчил жуткую рожу и потянулся, будто хотел ухватить паренька за шиворот.

Мальчишка взвизгнул и ринулся прочь, сверкая босыми пятками. Заскочил за угол, высунулся оттуда и напоследок зло погрозил чумазым кулаком:

– Чтоб тебя там мертвяки покусали! Вот тогда пожалеешь, что у тебя супротив них мертвецкого кирпича не было – да поздно будет! – Его босые ноги снова зашлепали по битой брусчатке – убежал.

– А что, кирпич против мертвецов помогает? – неуверенно спросил окончательно замороченный альв.

Вместо ответа Митя снял сюртук и жилет и сунул их Йоэлю: это мара могла дымом в окошко просачиваться, да и без дыма – тощая девчонка. А у него все-таки плечи. Ну ничего, как-нибудь… Толчком высадил прикрывающую полуподвальное окошко фанеру – стекло, которое они с рыжей марой расколотили летом, так и не вставили. Забросил внутрь сверток с собранной Йоэлем одеждой и, сдавленно шипя сквозь зубы, принялся протискиваться внутрь. Края старой оконной рамы впились в плечи – так, наверное, чувствуешь себя в челюстях крокодила, прежде чем попасть к тому в желудок!

Что-то треснуло – Митя лишь понадеялся, что ветхая рама, а не последняя пристойная сорочка, – и он провалился внутрь, кулем рухнув на кирпичный пол мертвецкой. Кряхтя, как столетний старик, встал, подобрал сверток. И поглядел на три покрытых простынями тела на прозекторских столах:

– Да у меня есть выбор!

Под первой простыней обнаружилась старуха, и Митя торопливо накинул простыню обратно. Зато между оставшимися двумя замер, как привередливый покупатель в лавке, поглядывая то вправо, то влево. На правом столе обнаружился труп молодого мужчины – был он крепко сбит и коренаст, так что Митина одежда должна была ему подойти, но… Все портила покрытая синяками физиономия и свернутый на сторону нос. Второй, немолодой – лет пятидесяти – худой и высохший, как старый корень, выглядел вполне прилично.

– Это можно и шляпой прикрыть, – разглядывая единственный черно-багровый синяк на виске, пробормотал Митя и решительно кивнул.

Спокойно… Его учили… И он уже делал это… В горячке боя, почти в бреду, для сотен тел… Осталось сделать это спокойно, осознанно и всего с одним! Получилось тогда, получится и сейчас.

Он раскинул руки, прикрыл глаза и глубоко вдохнул.

Облако темного дыма закружилось вокруг раскрытых ладоней. Медленно поползло по рукам, окутывая его сперва до плеч, потом накрыло всего и начало расползаться по мертвецкой. Струйки черного дыма спиралями поднимались к низкому сводчатому потолку и змейками скользили вдоль окон. Вкрадчиво, как кошка лапой, черный дым коснулся жестяного стола.

Митя протянул руку и коснулся ладони мертвеца.

Яркий солнечный свет обрушился на него. Высокая трава, река блестит на солнце, тонкий ломоть черствого ржаного хлеба в подоле замызганной рубашонки… и пронзительный, полный ужаса крик:

– Барыня на Москву собралась! На Кузнецком Мосту платьями закупаться! Бегите! Все бегите! – Крик захлебнулся, послышался звук удара.

Сестра подхватила его из травы, закинула на закорки и побежала, будто на пятках ее выросли крылья. Он держался за ее плечи, и сердце от страха бултыхалось в горле… Они уже вбегали во двор – выскочившая из дома мать, протягивая руки, бежала им навстречу…

Свет солнца закрыла огромная темная фигура, его вырвали из рук сестры и швырнули на телегу, где тесно, как котята в лукошке, уже были набросаны такие же, как он, – маленькие и потерянные. Скрипели несмазанные оси, над телегой стоял неумолчный детский плач, сквозь который он услышал довольный голос управляющего:

– Эк быдло деревенское щенков наплодило! Всех распродать, так барыне не токмо на платья, и на туфли с муфтами достанет. Да и нам малая копейка перепадет.

Мать еще с криком бежала за телегой, пока хлыст барского управляющего не швырнул ее в пыль деревенской улочки.

Мир закрутился в серой пелене, одну за другой высвечивая бесконечно-однообразные картинки плавильного цеха на уральском заводе, куда его купили: дым, смрад, дышащий жаром поток кипящего металла, боль в плечах, спине и скрюченных ранней сухоткой ногах, не отпускающая даже на койке в бараке, где зимой углы покрывал иней, а летом все плавилось от жары… И бесконечное ожидание, когда что-то изменится… ну хоть что-то! Как дали волю, даже показалось, что сбылось и… показалось. Второй раз показалось, когда с Урала он перебрался сюда: здесь теплее и сытнее, и опытных работников мало, а от того их ценили, и он даже впрямь начал надеяться, что хоть под старость может вдруг начаться жизнь… Когда все оборвалось враз: в день зарплаты, в темном переулке, ударом свинцовой гирьки в висок.

Рухнула тьма, и он понесся прочь-прочь-прочь, оставляя за собой тоску, безнадежность и напрочь пустую, не нужную уже оболочку.

Митя беззвучно закричал, выгибаясь от боли так, что казалось, затылок вот-вот коснется спины… а на прозекторском столе, так же страшно и беззвучно открывая рот, выгибался мертвец. Его тело почти переломилось пополам, поднимаясь над столом, на миг он замер, опираясь лишь на затылок и пятки и… с силой грохнулся обратно на стол.

Загудело. Ножки стола покачнулись. Заполонивший комнату темный туман ослепительно вспыхнул – и все исчезло.

Митя медленно открыл глаза… закрыл, опять открыл, разглядывая каменный пол с расплывающимися по нему мелкими темно-багровыми пятнами. Вот упала еще одна… Он поднял руку к носу, едва не свалившись вперед лицом. Болели отбитые об камень колени и ладони. Мелко дрожа, он поднялся, ладонью зажимая кровоточащий нос.

– Но это же… как же… несправедливо! Я… я не хочу так жить! Никто… не захочет!

– Никто не захочет, – повторил за ним чужой голос.

Губы мертвеца шевелились. Закрытые веки медленно поднялись, и в кирпичный сводчатый потолок уставились залитые сплошной чернотой глаза. Потом тьма начала словно бы стекать с белков, открывая обычные, тускло-серые зрачки.

Митя поморгал. Мертвец повторил – его веки опустились и поднялись. Лишь взгляд оставался стеклянистым и неподвижным, как глазки-пуговицы у сшитой из обрезков меха игрушки.

Митя повел шеей – мертвец покрутил головой. Туда-сюда. Чувство было… странным. Будто… будто попытался натянуть на себя чужой, не по размеру сюртук.

«Сядь, – мысленно велел Митя, и, уронив простыню, мертвец уселся на столе. – Встань».

Так же медленно тот спустил ноги и встал рядом, чуть покачиваясь.

– Хорошо. – Митя свалил собранную одежду на стол и бросил рядом гребешок. – Умойся. Расчешись. Приведи себя в порядок и оденься.

Неуклюже переваливаясь, будто весил втрое больше, чем на самом деле, поднятый мертвец поковылял к рукомойнику.

Митя отошел к стене и обнял себя руками, часто и рвано дыша. На плечи давила тяжесть – точно поднятый мертвец всем своим весом навалился. Картинки чужой жизни вспыхивали перед глазами, отравляя ощущением полнейшей униженности и беспомощности. Перед всеми: законом, хозяевами, властями, мазуриками…

«Я не хочу так жить. Я не хочу так жить, – с монотонностью заевшего фонографа крутилось в голове. – Чтимые Предки, да хватит! Хватит! – мысленно заорал он на себя. – Так жил вовсе не я! Я так и не живу!»

Двигаясь медленно, словно сквозь кисель, мертвец принялся одеваться. Так же неторопливо, приспосабливаясь к давящей на плечи тяжести, Митя расправил простыню – была мысль положить вместо пропавшего другое тело, но на леднике никого не оказалось. Что ж, значит – как повезет.

– Пойдем, – скомандовал он, снова направляясь к окну.

Выбраться обратно оказалось не в пример легче, а уж покойник и вовсе не испытал никаких затруднений – немыслимо изогнувшись, как ни одно живое тело не способно, он просочился в выбитое окно. Мите только и оставалось, что прислонить к раме оторванную фанеру.

У стены обнаружился Йоэль – альва немилосердно тошнило.

– Какая же гадость ваша сила! – прохрипел он, простецким, но все равно изящным жестом обтирая рот ладонью. Посмотрел на мертвеца, который встал рядом с Митей, глядя перед собой неподвижными, пустыми глазами… и лицо альва исказилось кривой сардонической улыбкой. – А мальчишка-то прав был – мы таки украли мертвеца! Точнее, свели, как лошадь со двора… Его не хватятся?

– Здешний трупорез любит заложить за воротник и появляется в участке не раньше двух, а то и трех пополудни. Будем надеяться, что он и сегодня не изменит своему обыкновению. Вы можете с этим что-нибудь сделать? – Митя указал на метущие мостовую штанины и сюртук, в котором щуплое тело покойного болталось, как единственная горошина в стручке.

– Что, прямо здесь? – возмутился альв, оглядываясь по сторонам.

Митя вытащил из жилетного кармана часы и выразительно щелкнул крышкой.

Йоэль одарил его недобрым взглядом, вытащил из саквояжа иголку с ниткой и булавки и принялся кружить вокруг покорно замершего мертвеца, как вокруг портновского манекена. Единственная разница – альв то и дело крупно сглатывал, похоже, его продолжало тошнить.

– Ну вот… – сказал он, обрывая нитку на наскоро подвернутом рукаве. – А теперь идем и посмотрим, хватит ли этого, чтоб выдать мертвого работягу за живого делового посредника!

Глава 17
Мертвый посредник

– Полагаете, придут?

Моисей Карпас скользнул взглядом по нервно косящемуся на вход в ресторацию Гунькину:

– Либо придут, либо нет.

По отделяющим столик от остального зала решетчатым шпалерам, увитым вьющимися растениями, словно пробежала волна – листики закачались. Жаль, что пошевеливший их сквознячок не дотянулся до самого столика – Моисей Карпас не отказался бы почувствовать на разгоряченном лице легкое дуновение прохлады.

– Шутить изволите, господин Карпас? – холодно поинтересовался секретарь правления.

– Больше беспокоюсь, господин Гунькин, – холодно улыбнулся тот в ответ. – В точности как и вы.

– Я говорил, что встречаться невесть с кем, да еще и по анонимному посланию, – опасно!

– Поэтому я назначил встречу в ресторации собственного отеля. Здесь швейцар, официанты, мой секретарь… – Он кивнул на столик посреди зала, где в одиночестве трапезничал лощеный молодой человек. Только присмотревшись очень внимательно – фактически заглянув под столик! – можно было заметить, что пола его сюртука оттопыривается, будто под ней спрятано что-то… например, паробеллум. – А если наш контрагент не явится, мы просто позавтракаем. – В подтверждение своих слов он ковырнул яйцо-пашот на тарелке. Есть на самом деле не хотелось. – Но, полагаю, автор послания – кто бы он ни был – желает денег. А за деньгами люди, как правило, приходят.

– Вот именно – денег! – с претензией, словно денег от него требовал сам Карпас, вскричал Гунькин. – Это наше железо – уже купленное и оплаченное! И мы вовсе не обязаны отдавать за него деньги какому-то… мошеннику!

– Во-первых, «Общество Путиловских заводов» внесло только задаток, – педантично напомнил Карпас. – Во-вторых, коли вернуть железо обратно без затрат у нас не вышло, лучше заплатить лишку, чем потерять все.

– Вот и я так думаю! – заявил Гунькин столь воинственно, что ясно было – это вовсе не согласие. – Может, напрасно я тут время теряю? Может, лучше бы мне в «Континентале» позавтракать, с господином Лаппо-Данилевским, который бельгийцев представляет?

– Вам так понравилась присланная им в номер корзина? – спросил Карпас, поверх чашки с чаем изучая выпущенную сквозь петлицу жилета Гунькина толстую цепочку новехонького золотого брегета[16]16
  Часы класса люкс, появились в XVIII в., в Петербурге с 1808 г.


[Закрыть].

– Как вы сме… – Ладонь Гунькина невольно дернулась, прикрывая цепочку. Уши его вспыхнули, он усилием воли оставил часы в покое и, постреливая глазами по сторонам – не слышат ли, – прошипел: – Намекаете, что я могу пренебречь интересами Правления за взятку?

– Ну что вы! Как я могу… намекать… – протянул Карпас. – Да и разве ж это взятка? Французское вино, швейцарские… сыры, – буравя взглядам брегет, продолжал он. – Так, всего лишь мелкая приятность, исключительно за-ради вашего приезда в город. Наоборот, мое уважение господину Лаппо-Данилевскому: сам почти банкрот, а как об удовольствии проезжающих радеет.

Цветы на шпалере снова заволновались – что за странный сквозняк, право, только до них и долетает?

– Как так – банкрот? – мгновенно насторожился Гунькин.

– А я сказал – банкрот? – старательно удивился Карпас. – Как неловко с моей стороны! Мало ли почему один из самых влиятельных людей губернии решил не обращаться в банк – хоть Дворянский, хоть Земельный, а заложить свои земли у столь презираемых им иудеев?

Швейцар согнулся в поклоне, распахивая дверь перед новым посетителем.

– Это он? – позабыв о Лаппо-Данилевском, подался вперед Гунькин.

– Нет, – вздохнул тот. – Добрый день, ребе Шмуэль.

Молодой раввин в щегольском, даже элегантном лапсердаке и широкополой шляпе коротко кивнул, качнув длинными пейсами.

– О, а я вас знаю – вы один из этих, как их… не кавалеристы, но похоже…

– Каббалистов? – иронично вздернул бровь раввин.

– Точно! – экспрессивно взмахнул вилкой Гунькин. – Которые на строительстве чугунки глиняными монстрами командуют! Ну и что там у вас, как там, какие новости?

– Новости? – повторил каббалист, окидывая Гунькина ироничным взглядом. – Инженера нового обещали прислать – некого Карташова, Артемия Николаевича. Инженер Пахомов с ним работал, говорит, молодой, но дельный.

– Прошу вас, ребе, – устало перебил Карпас. – Господин Гунькин всего лишь хочет знать, как со сроками строительства.

– Даже опережаем, – холодно улыбнулся каббалист. – Так что готовьтесь, господа: здешние товары вот-вот отправятся по чугунке во все уголки империи. Если, конечно, вам есть что отправлять, – желчно добавил он и направился к столику.

– По-моему, вы ему не нравитесь, – после недолгой паузы сказал Гунькин.

«А по-моему, ему не понравились вы!» – подумал Карпас, делая знак официанту подать на стол каббалиста презент от заведения. Он искренне сожалел, что записка была подброшена в номер Гунькина и отставить петербуржца от предстоящей встречи не осталось никакой возможности.

– Полдень, – уже не скрываясь, Гунькин достал свой новехонький брегет и щелкнул крышкой. – Думаю, пора заканчивать наш поздний завтрак. Раз уж никто не явился, мне следует самому позаботиться, чтоб было что отправлять в Петербург по чугунке, когда глиняные куклы господина каббалиста ее достроят. Благодарю за предупреждение, но даже если дела у самого Лаппо-Данилевского плохи, бельгийских заводов это не касается. – Он отложил салфетку, оперся ладонями на стол и начал подниматься, каждым движением вкладывая в это действо величественность и некую… окончательность.

– Господин Карпас? Господин Гунькин? – произнес рядом сиплый свистящий голос, будто говорившему было тяжело проталкивать слова сквозь горло.

Гунькин плюхнулся на место, Карпас повернулся так стремительно, что чуть не завалился назад вместе со стулом.

Рядом со столиком стоял человек. Одет он был весьма прилично, даже дорого – сюртук хорошего сукна, сорочка… Но сидела одежда неловко, и не понять было: то ли она с чужого плеча, то ли субтильное его тело просто такое перекошенное. Руки грубы, и под ногтями темная кайма, а глаза…

Пустые, как у дохлой рыбы, глаза уставились на Карпаса, и тот невольно вздрогнул под их неподвижным взглядом.

– Вы кто такой? – неприязненно спросил Гунькин.

– С кем имею честь? – вежливо повторил вопрос Карпас.

Визитер подтянул к себе стул – ножки звучно скрежетнули по паркету – и уселся.

– Вам не нужно ни мое имя, ни звание, господа, – не поднимая глаз от скатерти, просипел он. – Я – всего лишь посредник, ничего не знающий, кроме данных мне указаний, и ни в чем не заинтересованный.

– Желаете чего-нибудь, господин посредник? – Карпас сделал приглашающий жест в сторону официанта.

– Благодарю. Я ни в чем не нуждаюсь, – равнодушно сообщил он и улыбнулся совершенно механически. Уголки его рта просто дернулись вверх, будто их потянули за ниточки.

– Если наше железо у вас, вам следует его немедленно вернуть! – едва дождавшись, пока официант отойдет, отчеканил Гунькин и откинулся на спинку стула, буравя посредника неприязненным взглядом.

Посредник поглядел на него исподлобья, Гунькин нервно икнул и схватился за стакан с водой.

– Мне поручили намекнуть, что судебный процесс о собственности на пропавшее железо будет затяжным, а исход его – сомнительным.

– Да какие тут сомнения, если… – начал горячиться Гунькин.

– Погодите, господин Гунькин! – предостерегающе вскинул ладонь Карпас и, пока петербуржец гневно набирал полную грудь воздуха, спросил: – Вывезенное со складов железо… подпадает под положения о военной добыче?

– Как наше железо может быть добычей? – выплюнул красный от негодования Гунькин.

– Наше – никак, а вот железо, отбитое у варягов… – Карпас неопределенно повел плечом. – Такое дело и впрямь может тянуться годами… – и он вдруг усмехнулся, многозначительно глядя на Гунькина. – А также задержать любые иные, связанные с ним, обязательства сторон! По возврату задатка, к примеру… Адвокаты обогатятся!

Гунькин помрачнел.

– Мы готовы к переговорам с вашим доверителем, господин посредник, – угрюмо буркнул он.

– Мой доверитель не собирается вести переговоры. – Посредник отрицательно покачал головой – туда… сюда… как маятник. – Если нынче мы не договоримся, мне велено встать и уйти. Мой доверитель оставит железо у себя до тех пор, пока его можно будет продать. Мой доверитель не испытывает срочной нужды в деньгах.

– Да не томите уже! – почти простонал Гунькин. – Сколько он хочет, этот ваш доверитель, чтоб его Морана любила!

Посредник дрогнул – будто подавился – и наконец выдавил:

– Десять…

– Чего – десять? – склочно переспросил Гунькин. – Рублей? Тысяч?

– Десять процентов от рыночной стоимости железа с пропавшего варяжского драккара, – с неожиданной четкостью объявил посредник, и глаза его на миг живо блеснули – словно сквозь них посмотрел кто-то другой.

– Погодите… погодите… – Гункин выхватил из кармана огрызок карандаша и начал царапать прямиком на салфетке. – Драккар, говорите… Стандартная грузоподъемность варяжского пародраккара примерно сто пятьдесят тысяч пудов…

– Годовое производство железных болванок, – обхватывая пальцами стакан с ледяным лимонадом, выдохнул Карпас.

– Железо на рынке идет по рупь шестьдесят за пуд… опять же примерно… – продолжал чиркать по салфетке Гунькин. – Десять процентов – это… это… Это что же получается? – Гунькин поднял на посредника выпученные, как у вареного рака, глаза.

– Двадцать четыре тысячи рублей, – негромко сказал Карпас – он уже давно все посчитал. – Примерно…

– Да вы с ума сошли! – прохрипел Гунькин, оттягивая ворот сорочки, будто тот его душил[17]17
  Примерно (очень примерно!) один рубль в конце XIX века соответствовал 700–800 современным рублям. Так что можете сами прикинуть, почему так разнервничался господин Гунькин.


[Закрыть].

Посредник снова наклонил голову, молча разглядывая скатерть.

– Может быть, мы сойдемся на первом предложении, которое сделал господин Гунькин? – вкрадчиво начал Карпас. – Я имею в виду десять тысяч.

– Первое предложение было десять рублей! – вскинулся тот.

– Неприемлемо, – отчеканил посредник. – Ни то, ни другое.

Потом и впрямь встал и неторопливо направился прочь.

– Он что… взаправду уходит? – Гунькин неверяще глядел ему в спину.

– Кажется… да! – тоже растерялся Карпас.

– Сударь! Эй! Господин посредник! – совершенно неприлично заорал Гунькин.

Посетители ресторации враз замолкли и принялись оглядываться: сперва на Гунькина, а потом на уходящего посредника.

– Вы что творите? – Карпас послал вымученную улыбку господам из губернской канцелярии за ближним столиком и одними губами шепнул секретарю: «Верни его! – в последний миг успев добавить: – Вежливо!»

Секретарь торопливо выдернул руку из-под полы, где прятал паробеллум, и бабочкой разлетелся вслед посреднику. Закружил, запорхал, непрерывно что-то лопоча, улыбаясь, уговаривая. Почтительно придерживая под локоть, повел обратно, отодвинул стул, помог усесться – словно любящий племянник богатому дядюшке – и откланялся.

– Что вы здесь в губернии за люди такие! – шумно выдохнул Гунькин. – Что княжич этот… сыском занимается, а гонору-то! Что вот вы… – Он окинул посредника неприязненным взглядом.

– Вы же купец, сударь, должны быстро применяться к ситуации. – Монотонный голос и пустой взгляд до дрожи странно противоречили мелькнувшей в словах ехидце. – С княжичем встречались, а мне, что встану и уйду, ежели не договоримся, не поверили.

– Но я же не думал, что вы и правда – встанете и уйдете! – истинным криком души вырвалось у Гунькина. – Вы должны понимать…

– Я – не должен, я посредник. Мой доверитель тоже не должен. Он и вовсе все больше думает: зачем ему отдавать вам железо за каких-то десять процентов, если можно его продать за полную стоимость… хоть тем же виталийцам, на Готланд!

– Откуда вам здесь знать, что он где-то там думает? – озлился Гунькин.

Посредник вновь начал приподниматься.

– Полагаю, господин доверитель заранее предупредил господина посредника, что и в каких случаях станет думать! – заторопился Карпас. – Но полагаю, он также знает, что эдакие мысли были бы изменой. Если мне будет позволено напомнить, – тщательно подбирая слова, продолжил Карпас, – имперские законы однозначно запрещают любые торговые операции с пиратским островом, а уж за продажу железа для драккаров… пожизненная каторга. Новый начальник Департамента полиции – господин Меркулов – не кажется человеком, который допустит на своей территории подобное.