Текст книги "Потомокъ. Князь мертвецов"

– Шо тут… ваше благородие… – шаря взглядом по разгрому в комнате, с хрипом выдохнул он.

– Взять! – сдирая испачканную кровью перчатку и швыряя ее на начавшего шевелиться Гирша, ненавидяще процедил полицмейстер. – Взять… всех… И этого… и того… и тех… и этих… Всех! Всех – в участок!

– Вы совершенно уверены, Ждан Геннадьевич? – счастливо улыбаясь – обошлось, опять обошлась! – спросил Митя.

– И этого тоже! – взревел полицмейстер. – И обыскать! Перевернуть весь дом!

Сопротивляться Митя не стал. Только когда городовой, корча виноватые рожи и поддерживая его под руку, как тяжелораненого, помог подняться с пола, Митя тихо прошептал поравнявшемуся с ним Тодорову:

– Надеюсь, ваша матушка журнал «Народной воли» на ночь не читает.

Глава 22
Еврейский допрос

– А все же, куда книжки-то подевались? – азартно прошептали у Мити над ухом.

Митя нехотя обернулся на так и оставшегося безымянным конопатого гимназиста. Глаза у того горели, веснушки аж светились в полумраке камеры.

Аккуратно выставленной ладонью Митя заставил его отодвинуться.

– Вероятно, туда же, куда и ваш здравый смысл, сударь, – холодно сказал он и… рявкнул: – Не было отродясь!

– Ну что вы… – обиженно проворчал конопатый. – Тут же никого чужих, только наши…

Митя обвел страдальческим взглядом камеру в участке, где сейчас сидели все – и гимназисты, и Тодоров, и парочка поднадзорных. Барышень заперли отдельно – Митя искренне надеялся, что в одном из кабинетов, не вовсе же полицмейстер разум утратил. Еще брата и сестру Гиршей сразу же увели.

– Во-первых, убедительно прошу меня к вашим «нашим» не причислять. Вроде бы я не давал никаких оснований. А во-вторых… – Он выразительно кивнул на груду лохмотьев у двери камеры. Только если присмотреться внимательно, можно было понять, что это привалился к стене человек.

– Так он же спит! – вскинулся конопатый.

– Естественно, спит. Если бы не спал и явственно подслушивал, может, даже вы не стали бы болтать глупости, – меланхолично заметил Митя.

– То есть он специально тут? Чтоб нас подслушивать? – Конопатый выразительно сжал кулаки.

– Сядь, – буркнул ему Петр и поглядел на Митю иронически. – Надо же, разбираетесь! Жаль только, так сказать, с другой стороны решетки.

– Мне – нисколько не жаль, – отрезал Митя.

– Не ссорьтесь. Сейчас-то мы все по одну сторону решетки, – тихонько попросил гимназист.

– Надолго ли? – скривился Петр.

Вдалеке увесисто хлопнула дверь, послышались голоса – рокочущие мужские, надрывные, почти плачущие женские…

– Родители, – тоскливо сказал конопатый и переглянулся с приятелем Васечкой.

– Дети, – усмехнулся Иван. – Как есть дети: боятся, что папенька с маменькой заругают.

– Это самое «детство» не мешает вам втягивать их в ваши дела, – процедил Митя.

– Не наши. Общие, – очень серьезно сказал Иван, а Петр, наоборот, ухмыльнулся. – Кто ж, если не мы – «племя младое, незнакомое»? Не питерское старичье, те отечество только до края довести могут!

Раздался звук шагов, к дверям общей камеры торопливой почтительной побежкой примчался давешний городовой. Дверь распахнулась…

– Хорошо провел вечер?

– Познавательно, – ответил Митя, направляясь к выходу.

– Потерпите, юноши, скоро вас заберут родители, – выпуская Митю из камеры, кивнул отец гимназистам.

– А нас? – нахально поинтересовался Петр. Под ледяным отцовским взглядом невольно отшатнулся… и тут же качнулся обратно, явно злясь на себя за испуг.

– Для вас нынешним разом тоже все обойдется лучше, чем могло. Вы нашли удачное прикрытие, – холодно бросил отец.

– Это… Это не они! – Тодоров вскочил. – Это я пригласил Дмитрия, нам было интересно… познакомиться.

– Рад, что сын нашел себе приятелей, – все так же холодно бросил отец, и дверь камеры с лязгом захлопнулась у него за спиной.

В тусклом коридоре участка обнаружился нервно теребящий перчатки ротмистр Богинский. Жандарм открыл было рот – поздороваться хотел или еще что… но натолкнулся на безучастный отцовский взгляд и сомкнул губы со звуком отчетливого хлопка.

В молчании они зашагали по коридору – отец впереди, ротмистр с Митей следом. Оправдываться Митя не собирался. Он не знал, что на вечеринке будет эта парочка неблагонадежных – Иван и Петр, не знал, что полицмейстер вломится с обыском, не знал… Отец мог бы его оправдания и принять, а вот общество… Светское общество – не полиция и не закон, оно не знает жалости и не прощает ошибок, наивности и непредусмотрительности. Для него «не знал» – не оправдание. Единственная причина, по которой можно попасть в тюремную камеру без ущерба для репутации, – дуэль. А в Митиной нынешней ситуации были лишь стрельба и угроза жизни. А вот дуэли… дуэли не было, а значит, и оправдываться бессмысленно. Завтра о нем будет судачить весь город.

Они поднялись по лестнице, и отец распахнул дверь, не затрудняя себя стуком.

– А откажетесь – в тюрьму ваши пащенки пойдут, оба! На каторгу! – донесся ор полицмейстера, и женский плачущий голос выдохнул:

– Брат! Умоляю, они же дети!

– И к чему это вас Ждан Геннадьевич так убедительно склоняет, господин… Шнеерсон? Шмуэль Бенционович, верно? Это ведь вы во время набега виталийцев големов к пристани направили? – Отец вопросительно поглядел на довольно молодого и даже щеголеватого раввина, сидящего напротив полицмейстера на рассохшемся казенном стуле.

– Азохн вэй, такой большой начальник помнит бедного каббалиста с чугунки! Я был уверен, что как надобность закончится, ваше высокоблагородие не то что Шнеерсона, но даже йосек моих глиняных в лицо узнавать перестанет. – Каббалист поднялся навстречу. – Вот, явился по просьбе сестрицы старшей, поскольку имею такое себе счастье быть дядей этих двух юных оболтусов. – Он кивнул на приткнувшихся на лавке Захара и Сару Гирш.

По обеим сторонам от них, то ли стражей, то ли, наоборот, охраной, сидели мужчина и женщина. Были они оба немолоды и довольно бедно одеты. По тому, как гимназист Гирш мрачно не поднимал глаз на мужчину, Митя предположил, что это и есть тот самый отец-сапожник. На всякий случай покосился на обувь и разочарованно хмыкнул – надежда найти в кабинете полицмейстера еще одного маэстро вроде Йоэля, только по сапожному делу, рассыпалась прахом. Обувь на всех членах семейства была грубовата.

Тем временем полицмейстер тоже соизволил подняться – неторопливо и вальяжно, явно не торопясь приветствовать начальство:

– А у вас, я гляжу, Аркадий Валерьянович, и знакомства весьма либеральные. – Он насмешливо покосился на каббалиста. – И сынок в нигилисты подался… Сочувствую, весьма… Чтоб у главного полицейского губернии, – этот титул полицмейстер не произнес, а скорее прошипел, казалось, слова жгли ему гортань, – сын с неблагонадежными вязался! Тайные сходки, нелегальная литература… – Полицмейстер с торжеством показал на сваленную у него на столе гору нелегальщины, раза в два больше, чем настоящая стопочка брошюр из квартиры Тодорова.

Митя захлебнулся бешенством. Ах ты ж хитрый мерзавец…

Не дрогнув ни единым мускулом, отец поднял тонкую книжечку сверху стопки:

– Надо же… «Значение политических убийств»? – Он бросил на Митю холодный, нечитаемый взгляд.

– Это не наше! Нам всё подкинули! – пронзительно завопил Захар. – Вы подле…

Хлопком широкой ладони Гирш-старший запечатал ему рот.

Женщина на скамейке обхватила Сару за плечи и заплакала – по смуглому лицу покатились слезы.

Отец глянул на форзац и так же невозмутимо закончил:

– Из хранилища в нашем Департаменте.

Широкая издевательская улыбка будто прилипла к лицу полицмейстера.

– Я их все велел переписать и пометить, Ждан Геннадьевич. Видите, вот тут. – Отец провел пальцем по чернильной отметке на форзаце.

– З… зачем? – Рот у полицмейстера нелепо приоткрылся.

– На случай, если их потребуется кому-нибудь подкинуть, конечно же. – Улыбка отца больше походила на оскал. – Только кто вам сказал, что вы можете это делать по собственной инициативе и для своих личных надобностей? – Он одарил внимательным взглядом приободрившегося каббалиста.

Взгляд полицмейстера заметался: на отца, на Митю, на каббалиста… Напоследок Ждан Геннадьевич глянул на Богинского и наконец проблеял:

– З… захват подпольного кружка – это не личная надобность, а дело государственное!

– Но вы не захватили подпольный кружок, – с деланым сочувствием вздохнул отец. – Вы вломились в законопослушный дом на обыкновенное чаепитие. Напугали мадам Тодорову и барышень. Отправили в тюрьму детей уважаемых родителей. Господин Шабельский уже извещен и скоро будет здесь, равно как и отцы гимназистов. А теперь еще и занялись вымогательством. Что от вас требовали? – Отец резко повернулся к каббалисту.

У того дрогнули губы, потом он криво усмехнулся и безнадежно усталым голосом ответил:

– Ровным счетом ничего.

Пару мгновений отец пристально глядел на него:

– Что ж… как угодно… глядите, чтоб потом не стало хуже.

– Я, конечно, извиняюсь, но только наше еврейское счастье такое, что хуже будет по-любому: не так, так эдак, не нам, так кому еще… – совсем по-стариковски вздохнул тот и поднялся. – Так что, ежели наши бунтовщики и заговорщики теперь обратно дети уважаемых родителей, может, мы таки пойдем?

– Идите, если угодно, – покивал отец.

– Благодарствуйте.

Круглая шляпа каббалиста качнулась в поклоне, и семейство Гиршей, неразборчиво бормоча благодарности, кинулось к выходу. Сам каббалист направился следом вальяжной походкой альвийского денди на променаде. Остановился возле Мити и близоруко сощурил темные, как вишни, глаза.

– Сердечно рад вашей дружбе с нашим Захарией, юноша. С вами куда как способней его выпутывать выходит. И дешевле, – коротко поклонился и вышел вон.

– Вы что, их вот так и отпустите? – взвился полицмейстер.

Отец улыбнулся – холодно и зло:

– Так я и вас, Ждан Геннадьевич, не задерживаю.

– В каком… смысле?

– Ни в каком – ни в личном, ни в служебном. Я отрешаю вас от должности.

Глава 23
Разжалованный полицмейстер

– Вы… – Полицмейстер потянул слишком тугой воротничок. – Не имеете права!

– Право… – перебирая брошюры на столе, протянул отец. – Вам ли говорить о праве… – Ждан Геннадьевич продолжал стоять, и отец просто аккуратно выдернул у него из-за спины стул и уселся сам.

Полицмейстер побагровел – теперь он оказался зажат между собственным столом, стеной с портретом государя и сидящим отцом. Как загнанная в угол крыса.

– Итак, ваша деятельность на посту полицмейстера. – Отец зажал трость между коленями и скрестил на ней руки, разглядывая полицмейстера, как обычно разглядывал подследственных в камере. Они всегда тоже стояли. – Десяток нераскрытых убийств, из них в половине виновный настолько очевиден, что не раскрыть их можно лишь при большом желании. Банда налетчиков, которых взял княжич Урусов, – воровской хабар испарился аки сон златой… как раз после допроса вами главаря. Мздоимство, мало что без меры и совершенно не по чину, так еще и во вред развитию местной промышленности, что, сами понимаете, наносит ущерб государственной казне. Казна, она, конечно, и не к такому ущербу привычная, но… Исчезновение денег на новый фотографический аппарат – это уже форменное крохоборство, Ждан Геннадьевич!

– Вы… это клевета! У вас нет доказательств… – Полицмейстер затрясся – не понятно лишь, от страха или гнева, лицо его налилось дурной кровью, а глаза выпучились, как у безумного.

– Кроме того, что вы в последнее время изрядно вложились в собственную безбедную старость? Именьице в Мариупольском уезде прикупили – море, солнце, виноград… можно позавидовать!

– А вы не завидуйте, ваше высокоблагородие… – процедил Ждан Геннадьевич, глядя на отца исподлобья. – Наследство я получил. От безвременно почившего троюродного дядюшки.

– И для вас его кончина стала неизбывным горем. Именье у моря почти что и не утешило, – серьезно покивал отец. – Мысли о бренности жизни одолевают… Настолько, что и приказ выполнить душевных сил не хватило – и это при временном военном положении в губернии! – Отец даже руками развел. – Городовой Родченко, погибший на пристани во время варяжского налета, был единственным полицейским служащим, принявшим участие в отражении набега.

«А отец знает его имя», – мелькнуло в голове у Мити.

– Остальных-то вы так на улицы и не вывели, Ждан Геннадьевич, хотя приказ вам был отправлен. Струсили?

– Как вы смеете! Я… я их собирал! Все видели!

– Все видели, как вы суетились возле участка, в очередной раз демонстрируя печальную неспособность выполнить свои обязанности. А теперь вот налет на домашнюю вечеринку гимназистов. Не знаю пока, что вам нужно от каббалиста… или, что вернее, от нанимателя его, строительного подрядчика господина Полякова… Может, он тоже из числа ваших дядюшек…

Лицо полицмейстера перекосило очередной гримасой.

– Но бездоказательно отправить в кутузку детей из приличных фамилий – это была ваша ошибка. – Отец поглядел на него укоризненно.

– У них была нелегальная литература, это совершенно точные сведения!

– И куда же она делась?

– Не знаю! Но знаю, что там крутился ваш сынок! – Ждан Геннадьевич по-плебейски ткнул пальцем в Митю. – Не знаю, что и как он сделал…

– Предки, какая нелепая попытка оправдаться. – Отец брезгливо сморщился.

– Мне не в чем оправдываться! И я не стану подавать в отставку!

– Я вас и не прошу. Я попросту отставляю вас от должности – с последующим расследованием.

– Вы… вам не позволят! Вы не понимаете, с кем связались!

– Так расскажите мне, – вкрадчиво поинтересовался отец.

Полицмейстер даже рот раскрыл, явно собираясь разразиться уничижительной речью… и захлопнул его. Даже губы поджал в куриную гузку.

– Я – дворянин! Вы меня оскорбляете!

– Вызовите меня на дуэль, – равнодушно предложил отец, поднимаясь.

Ждан Геннадьевич взревел, шагнул было к отцу… и уперся грудью в стальной наконечник трости.

– Извольте покинуть помещение участка. С пустыми руками, будьте так любезны… – проследив взглядом за дернувшимся к ящику стола полицмейстером, уточнил отец. – Ваши личные вещи будут отправлены вам на квартиру.

– Вы об этом еще пожалеете, господин Меркулов! – Полицмейстер выпрямился до хруста в спине. – А вот я… я, конечно, уйду… и отправлюсь прямиком в Петербург, в министерство! И посмотрим, смогут ли отставленные от двора ваши покровители – Белозерские – вас защитить! Не пройдет и пары месяцев, как я вернусь, а вот вы – отправитесь вон! Честь имею!

– Сомневаюсь… – меланхолично обронил отец.

Полицмейстер побагровел еще сильнее, но не сказал ничего, лишь подчеркнуто-издевательским жестом вскинул пальцы к околышу фуражки. Правда, угрожающую торжественность его ухода несколько подпортила необходимость протискиваться мимо отца по стеночке, но зато дверью Ждан Геннадьевич хлопнул от души.

– Вы бы с ним поосторожнее, – не поднимая глаз от собственных ногтей, обронил жандармский ротмистр. – Ждан Геннадьевич имеет высокого покровителя. Поговаривают, что самого графа Игнатьева, министра внутренних дел.

– А ваш покорный слуга – всего лишь старый циничный сыскарь, а вовсе не благородный идальго Дон Кихот Ламанчский, готовый жизнь положить в бою с великанами. Сражался он отважно, но великаны его отделали. А я предпочитаю подождать… но победить, – хмыкнул отец. – Граф Игнатьев отстранен от должности, наш с вами общий шеф нынче – граф Толстой Дмитрий Андреевич.

– Отстранен? – повторил Богинский.

– На прошлой неделе. И вдобавок разорен, – усмехнулся отец. – Обретается нынче в своем имении в Киевской губернии. Ждан Геннадьевич скоро узнает, что в Петербург ему ехать незачем и не к кому.

Митя посмотрел на отца одновременно с одобрением и осуждением. Терпеливо ждать, пока полицмейстер лишится покровительства, чтоб тут же от него избавиться – это было поистине прекрасно! Но зачем же подчеркивать неблагородство своего, а значит, и его, Митиного, происхождения?

– Полагаете, Ждан Геннадьевич об этом еще не знает? – быстро спросил ротмистр.

– Полагаю, что ему так или иначе об этом сообщат, – с внимательной ласковостью разглядывая ротмистра, протянул отец.

Тот даже и не дрогнул – почти. Разве что едва заметно – для внимательных наблюдателей.

– Я зачем вас поджидал-то, Аркадий Валерьянович! – лишь чуть-чуть торопливей, чем это было бы естественно, выпалил Богинский. – Тех двух поднадзорных, что господин полицмейстер схватил нынче, можно пока не выпускать? Хочу их допросить: кто-то же передавал варягам перед набегом сведения о сторожевых башнях и порубежниках!

«А кто-то и вовсе все сделал, чтоб порубежников скомпрометировать и в казармах запереть, – вздернул брови Митя. – И кто бы это мог быть? Ах да, господин Лаппо-Данилевский, предводитель губернского дворянства, а вовсе не парочка поднадзорных. Но Богинскому об этом не расскажешь. Хотя бы потому, что неизвестно, не получает ли он у Лаппо-Данилевского второе жалованье».

– Попробуйте, – согласился отец, но в голосе его звучало сомнение. – Хотя если бы все преступления совершались исключительно лицами, замеченными в выступлениях против властей, я бы сейчас не был вашим начальством. – Он прощально кивнул ротмистру.

– Аркадий Валерьянович… – окликнул вслед Богинский. – Покровитель там или нет, а полицмейстер наш… бывший полицмейстер… скользкий, как угорь, и мстительный, как африканский мавр. С покровителем или без – он не забудет!

Отец только кивнул, давая понять, что услышал предупреждение, и пошагал прочь.

– Может, сказать ротмистру, что один из тех двоих поднадзорных – человек полицмейстера? – нагоняя отца, поинтересовался Митя. – Или даже оба?

– С чего ты взял? – с любопытством покосился на него отец.

Митя открыл рот… и закрыл. Рассказать отцу, что бо́льшая часть нелегальной литературы была довольно безобидного свойства, а если целью был Захар Гирш – а точнее, его дядюшка, каббалист со строительства чугунки – то компрометировать гимназиста надо было чем-то посерьезнее. Вот Петр и принес с собой морозовскую брошюрку, призывающую к убийствам. Хотя Петр умом не блещет, и его вполне мог использовать его приятель Иван.

Но если пересказать все эти умозаключения, первое, что отец спросит: «Так нелегальщина все же была? И куда она делась?» И что, отвечать чистую правду: «Я по ней пальцами поводил и она прахом рассыпалась?»

Поэтому Митя лишь пробормотал:

– А кто тогда? Барышни и гимназисты? Так они как наш Ингвар – один раз пойдут на этот их кружок, другой – откажутся. Разве ж можно от них ждать постоянных сведений?

– Ингвар отказался, а тебе обязательно было туда тащиться? От светских хлыщей прямиком к поднадзорным полиции: не мог бы ты менять круг знакомств… не столь радикально?

Митя даже остановился: отец сделал какие-то вовсе неожиданные выводы из его слов!

– Если ты хотел таким образом наказать меня, то я ведь уже разрешил тебе вернуться в Петербург. Приедет твой дядя – и отправляйтесь.

Отец снова зашагал по коридору, в раздражении с каждым шагом впечатывая наконечник трости в пол.

Митя пару мгновений смотрел ему вслед и потащился следом. А что он мог сказать? Что не хочет ехать в Петербург? Или что встречи с дядей он, скорее всего, не переживет? Если, конечно, не сдохнет раньше.

У дверей участка мрачная Ада поджидала старшего братца. Завидев обоих Меркуловых, улан решительным шагом направился к ним.

– Аркадий Валерьянович, рад встретить вас обоих – чтоб не было потом разговоров, что я у вас за спиной… – он резко повернулся на каблуках, пристально уставившись на Митю. – Если бы мои сестры не были обязаны вам честью и жизнью, я вызвал бы вас на дуэль, Дмитрий! А так… просто убедительно прошу к ним более не приближаться.

– Петя! – Ада вцепилась обеими руками брату в локоть. – При чем тут Митя? Это же я взяла его с собой.

– С тобой не я, с тобой родители после поговорят, – процедил Петр. – Но сама, без сопровождения ты бы не пошла – не вовсе же безголовая. А тут и сопровождение явилось! – Он окинул Митю взглядом с ног до головы. – Прошу принять мои слова со всей серьезностью, Дмитрий! Довольно уже, что вы всех трех старших… перебрали, от Лидии до вот Ады. Будьте так любезны остановиться, пока до Алевтины не дошло. Прошу прощения, Аркадий Валерьянович. – И он поволок Аду к выходу.

– Что за мерзости ты говоришь, Петр Шабельский! – Тяжелая дверь участка захлопнулась за ними, отрезая возмущенный Адин вопль.

– Сдается, круг твоих светских знакомств еще больше сузится, – задумчиво сказал отец. – Мне жаль.

«А мне – нет, – подумал Митя, вслед за отцом выходя на улицу. – С Даринкой же мне не запрещали встречаться, а она единственная из сестер Шабельских, кто меня сейчас интересует. Хотя любопытно, что Петр о ней даже не вспомнил».

– Зато среди либеральной молодежи станешь героем: они же понимают, что, если бы нашли нелегальную литературу, так дешево бы не отделались.

Подошвы постукивали по булыжникам площади, осенний ветер забирался под сюртук: что хорошо в провинции – перешел площадь, и уже дома. Ванна, горячий чай, постель… Голос отца монотонно так звучит, успокаивающе…

– И все же как тебе удалось ее уничтожить?

Задумавшийся Митя даже рот уже открыл ответить… да так и замер. Вскинул глаза и наткнулся на пристальный, испытывающий взгляд отца.

– Не понимаю, о чем ты! – отрезал Митя.

На лице отца мелькнуло отчетливое разочарование. Он тяжко вздохнул:

– И когда ты поймешь, что я тебе не враг и ты можешь мне довериться?

Они молча пересекли площадь, и уже у самых ворот дома отец спросил:

– Не желаешь говорить о нелегальщине, тогда, может, объяснишь хотя бы, что за мертвецкий кирпич, из-за которого меня вызывал губернатор? И который срочно следует поставить с нашего завода во все присутственные места губернии? А заодно уж почему мои городовые требуют с меня «хоть по половинке кирпичины на брата»?

– Э-э-э… Мнээээ… – только и мог протянуть Митя.

Лихорадочно соображая, что ответить, он вслед за отцом вошел в дом, после промозглого октябрьского ветра погружаясь в тепло и запахи позднего обеда.

– Аркадий, неужели правда? – Тетушка с неприлично растрепавшейся прической выскочила навстречу и замерла, буравя взглядом отца. На Митю она старательно не смотрела.

На лестнице второго этажа стоял Ингвар. Половиной пролета ниже сквозь балясины перил подглядывала Ниночка, а под лестницей, затаив дыхание, чтоб не прогнали, засела Леська.

– Что тебя так взволновало, Людмила? – Отец отдал трость и шляпу возникшей, точно бесплотный дух, Маняше.

– Что Дмитрий… связался с каким-то… разбойниками… бунтовщиками… и его… арестовали?

– Как видишь, вот он, Дмитрий, жив, здоров и на свободе. – Отец кивнул на Митю. – Что у нас на обед? – Он направился было в сторону столовой, но тетушка отчаянно метнулась ему наперерез:

– То есть ничего подобного не было? Ее превосходительство и госпожа Лаппо-Данилевская… хочешь сказать, они… солгали?

– Здесь была Лаппо-Данилевская? – насторожился отец.

– Да! Я велела подать чай… Ниночка читала им стишок, они даже аплодировали… Я была так счастлива… А потом они сказали, что приехали меня поддержать, и удивились, что я не знаю… И сказали… Что он! – Людмила Валерьяновна вдруг крутанулась на каблуках и устремила на Митю обвиняющий перст. – Состоит в организации! Злоумышляющей против власти! И императора! Что полицмейстер его разоблачил! И… что никто не поверит, будто ты не знал о его художествах! Тебя тоже могут арестовать! – пронзительно завопила она, обеими руками хватаясь за брата, будто тут уже стояли жандармы, готовые тащить его в крепость.

– Людмила, успокойся! – почти испуганно отдирая от себя пальцы сестры, зачастил отец. – Я уже все уладил!

– Как? Как ты это уладил?

– Выгнал полицмейстера, и все дела!

– Как… выгнал? – Тетушка замерла, смешно растопырив руки и выпучив глаза.

– Как обычно начальник гонит зарвавшегося подчиненного.

– Что же ты наделал! – страшным шепотом выдохнула Людмила Валерьяновна. Руки ее повисли вдоль тела, и она медленно опустилась прямиком на ступеньку лестницы. – Мне же дамы все про него рассказали! У него же везде – волосатая лапа! Он с влиятельными людьми связан, оказывает им услуги, они его ценят и… с ним сам губернатор предпочитает не ссориться! А ты… его выгнал? Аркадий, это конец! Он поедет в Петербург, ты потеряешь все, к чему шел долгие годы… и мы… Ниночка… дом в Ярославле продали… – Она уставилась на Митю горящим ненавистью взглядом. – Все из-за этого мальчишки!

– Сестра, немедленно прекрати истерику! И оставь наконец моего сына в покое!

– Твоего сына? – Людмила Валерьяновна истерически расхохоталась. – Вся губерния знает, что он тебе не сын! Пусть эти Кровные приезжают и забирают наконец своего пащенка, которого они тебе подсунули! Одни беды от него!

Тишина. Душная, как пуховая перина, и тяжелая, как могильная плита, опустилась сверху. Мите уставился перед собой. Не на тетушку. Не на отца. Самое страшное, что могло быть в жизни, оказывается, не гоняющаяся за ним смерть. И не отсутствие приличного гардероба. А увидеть выражение отцовского лица сейчас. Увидеть и прочесть, что… отца у него больше нет. То есть отец есть, но… нет.

– Прошу прощения. – Голосом, гулким и холодным, как дыхание свежей могилы, сказал Митя. – Я пойду к себе в комнату. Обедать не буду. Не голоден.

И чеканным шагом – ступенька-ступенька-ступенька, так легче идти ровно, не шатаясь, если ставить ногу на каждую ступеньку и еще немного вдавливать, будто та могла убежать – он двинулся вверх по лестнице. Прошел мимо Ингвара – за плечом мелькнула бледная, растерянная физиономия германца… Кажется, тот дернулся вслед, но Мите до него дела не было. Главное, не сбиться с шага, не заорать, не устроить безобразную истерику в стиле тетушки. Дойти. Дотянуть до комнаты. И захлопнуть за собой дверь.

Он шагнул в поджидающую его внутри темноту.

На горло Мите легла узкая девичья ладонь, острые, как ножи, когти впились в кожу и, обдавая мертвенным холодом, в ухо шепнули:

– Когда ты уже сдохнешь наконец?