Текст книги "Колдовской квест"

Глава 23
Обвиняется в колдовстве

Ирку окружала сплошная стена. Стена вела себя странно. Она поскрипывала, подпрыгивала и раскачивалась, то уезжая вниз, то встряхиваясь, как мокрый пес. Даже и выглядела странно – казалось, вся состояла из длинных полосочек и мелких щелочек, сквозь которые то и дело мелькал свет.

Пол тоже вел себя, мягко говоря… непорядочно. Он качался под Иркой, как лодка в шторм, швыряя ее из стороны в сторону.

Ирка попыталась ухватиться за стену – пальцы скользнули по чему-то гладкому, больше всего напоминающему сплетенные прутья.

– Аккуратней, хлопы, аккуратней несите! – брюзгливо процедил гнусавый голос. – Возьмет мерзкая ведьма и придаст себе ворожбой вид лишившейся чувств. А перед судьями объявит, что потеряла сознание не для того вовсе, чтоб избежать дознания, а от причин естественных, от учиненных вами тряски и качания.

Ведьма – это она, согласно кивнула Ирка, но почему, собственно, «мерзкая»? Даже ее скупая на похвалу бабка, и та всегда говорила, что внучка у нее симпатичная. Кому это она тут так сильно не нравится? И где – тут? Ирка задрала голову. Над головой зияло широкое круглое отверстие. Над отверстием скакал сводчатый каменный потолок, будто Ирку спускали по высоким ступеням. Мимо проплыл трескучий чадящий факел – от него на низких арочных сводах плясали черные ленты теней. Вонючий смоляной дым ударил в нос, заставив припомнить вонь горящей цыганской юбки. Ирка закашлялась.

– Как возможно, пан ксендз[20]20
  Ксендз – польский католический священник.


[Закрыть], чтоб она ворожила, ежели мы как схватили ведьму, так сразу ее и подняли, чтоб она и пальцем до земли дотронуться не могла? – возразил гнусавому густой хрипловатый голос. Голос показался Ирке смутно знакомым, вроде бы слышала она его совсем недавно, но тогда он звучал совсем не так робко и заискивающе. – А потом в корзину ее, и уж до самого магистрата с плеч не спускали.

В корзину? Ирка снова заметалась между плетеных стен. Она что, курица из супермаркета, чтоб ее в корзинку класть?

– Ты, солдат, уж не споришь ли со мной? Знаешь ли ты, что отрицание ворожбы суть ересь? В защитники ведьм решил податься? – гнусавый голос теперь звучал зловещим шипением. – А может, начитался отвратных книжонок отца-иезуита фон Лангенфельда – и как только папа римский не отлучит сего безбожника от церкви? – который имеет наглость писать, что мы сами всех ведьм придумали?

– Никак нет, пане ксендзе! – в хриплом голосе слышался откровенный ужас. – Да как бы я осмелился… Да я и читать-то не умею вовсе… Да чтоб я супротив пана ксендза и судей духовных, что есть единственная наша защита супротив колдовства… Спасители наши… – хриплый уже лепетал, изнемогая от страха. – Я к тому, что все повеления пана ксендза, как лишить ведьму чар, мы выполнили в точности…

– Гляди, солдат! Отцы-дознаватели все слышат и ничего не забывают, каждому – каждое его слово в свой срок припомнят, – гнусавый сделал долгую паузу.

Ирка даже сквозь прутья корзины чувствовала, как истекает ледяным, обреченным ужасом несчастный обладатель хриплого голоса.

– Ладно уж… – гнусавый слегка смягчился. – Вытряхивайте ужасное чудовище.

Корзина резко перевернулась – куда там самым крутым аттракционам, – и ужасное чудовище Ирка с протестующим воплем грудью вывалилась на затоптанный каменный пол. Отчаянно завозилась на покрывающей его темной корке застарелой грязи, попыталась опереться ладонями – скрученные за спиной руки только дернулись.

– Что спишь на ходу – подымай ее! – скомандовал хриплый – теперь в нем звучали начальственные нотки.

– Я не сплю! – сквозь явственный зевок возразил третий, молодой и тоже вроде бы знакомый голос.

Ирку больно ухватили за стягивающую запястья веревку и вздернули на ноги. Она очутилась лицом к лицу с обладателями голосов.

Ну, и ничего, в общем-то, удивительного. По крайней мере теперь Ирка точно знала, что перенеслась в третий тур. Перед ней, обряженные в обтрепанные камзолы городской стражи, стояли скарбник Витек, тот самый, что все надеялся перебить заговор Бабы-яги, и младший, так и оставшийся для Ирки безымянным, инклюзник. Косясь на стоящего позади него человечка, инклюзник боролся с отчаянной зевотой.

А это, надо полагать, местный. Абориген. За спинами стражников Ирка разглядела маленького пузана в темной монашеской рясе, пахнущей луком и сладковатой гарью жженого мяса. Собаки, наверное, его любят, а вот люди… Откинутый капюшон позволял разглядеть оттопыренные, как ручки кувшина, уши, бульдожьи щеки и выложенный поверх рясы тройной подбородок. На голове коротышки красовался аккуратно выбритый круг, окруженный венчиком пегих, давно, а то и никогда не мытых волос. Кажется, такой оригинальный причесон назывался тонзурой.

Пузан встретился с Иркой глазами и в ту же секунду прикрыл лицо растопыренной пятерней.

– Не так, олухи! – отгораживаясь от Иркиного взгляда, с досадой бросил он тем самым противным гнусавым голосом. – Спиной ее разверните, спиной!

Грубые руки конвоиров, будто куклу, повернули Ирку спиной. В неверном свете факелов девочка увидела перед собой низкую дверь. Железная створка приоткрыта, за ней промелькнул край грубо срубленного деревянного стола.

– Идиоты! – гнусавый уже стонал. – Не ко мне спиной, к допросной камере спиной!

Ирку снова крутанули, и она опять очутилась лицом к лицу со взбешенным пузаном. Его бульдожьи щеки налились кровью.

– Что стали? Заводите мерзкую. Так спиной вперед в камеру и заводите, нечего ей на судей пялиться! Да погодите же вы! Мне-то дайте внутрь войти! Боже святый крепкий, и послал же дураков!

Пузан шмыгнул Ирке за спину, она услышала, как торопливо застучали по каменному полу его башмаки. Конвоиры подхватили ее под связанные руки и спиной почти зашвырнули в приоткрытую дверь. Ирка с трудом удержалась на ногах. Железная дверь с лязгом захлопнулась.

– А ты, пан ксендз, тоже, гляжу, колдовских обрядов не чуждаешься? Ведьму задом наперед водишь… – протянул у нее за спиной новый, насмешливый мужской голос.

– Ну вы и скажете тоже, пан хорунжий[21]21
  С XIV века в Польше и соседних с ней странах «хорунжием полка» назывался офицер, руководивший ополчением одного повета, которое называлось хоругвью (ополчение каждого повета было отдельной боевой единицей и поэтому имело свое знамя – хоругвь).


[Закрыть], – недовольно откликнулся гнусавый ксендз. – Сравнили мерзкое колдование дщерей нечистого с приемами отцов-дознавателей! В сочинении «Молот ведьм» достопочтенных отцов-доминиканцев Шпренгера и Инститориса судьям настоятельно рекомендуется, свершая дознание над ведьмой, носить на шее соль, веточку вербы, а также воск и вводить обвиняемую в камеру лицом назад, спиной к судьям. Поскольку известны случаи, когда ведьма взглядом своим околдовывала судей так, что сердца их теряли суровость по отношению к обвиняемым, и последние вследствие того бывали выпускаемы на свободу.

– Так, может, просто невиновны были? – предположил насмешливый голос.

– Да что ж вы снова такое говорите, пан хорунжий?! – слышно было, как ксендз всплеснул руками. – В колдовстве обвинены, да вдруг невиновны? Доносы на них писаны, арестование произведено, судьи, люди влиятельные да благочестивые, собрались – а они вдруг и невиновны?

– Пан хорунжий человек военный, от многотрудного дела изобличения ведовства пока далекий, – вмешался третий, мягкий, будто струящийся шелк, голос.

Ирка вздрогнула. До этого момента она была совершенно убеждена, что в камере кроме нее всего два человека – гнусавый ксендз и насмешливый хорунжий. А сейчас она слышала третьего – слышала, но… не чувствовала. Ни движения, ни мельчайшего шевеления воздуха. Будто и нет его там, за спиной. Один лишь голос.

– Зато ваша судейская слава, отец Герман, летит впереди вас! – льстиво перебил говорящего ксендз. – Знаем, знаем – от вас еще ни одна подлая ворожея живой не уходила.

Ирка вдруг почувствовала, какой ледяной и промозглый в камере воздух.

– Поистине великое счастье, что в трудный для нас час столь выдающийся изобличитель ведьм остановился в нашем Каменец-Подольском на своем пути из германских княжеств.

– Благодарю вас, мой красноречивый собрат, – в шелковом голосе проскользнула едва заметная насмешка. – Но, быть может, приступим к разбирательству? Обвиняемая ждет…

– Не думаю я, чтоб обвиняемая сильно торопилась, – проворчал хорунжий. – Ну уж коль собрались… Эй, слышь, ты, обвиняемая, иди ближе, не через всю камеру же орать!

Ирка неуверенно оглянулась и наконец увидела тех, кто называл себя судьями. Справа за грубым деревянным столом восседал пузатый ксендз. Вид у него был довольный и одновременно встревоженный. Расположившийся слева вояка с изрезанным шрамами суровым лицом и выбритой головой – оставался лишь падающий на лоб короткий чуб, – видно, и был паном хорунжим. Между ними, почти пропадая в пляшущих факельных тенях, возвышалась темная фигура в грубой рясе. Просторный капюшон низко надвинут, и казалось, под ним нет лица, а лишь пятно сплошной тьмы.

Перед судьями на грубом столе было разложено Иркино имущество – еще мамины флакончики из-под духов, наполненные зельями, пакетики с травами, баночка с полетной мазью. Все, что она привезла из дома на магический квест и что заполняло карманы любимой зеленой курточки. Сама курточка с начисто выдранной подкладкой и раскуроченной молнией тоже валялась здесь, на столе.

Ирка разозлилась:

– Почему вы мои вещи трогали? Вам кто разрешал?

– Тебе не велели оборачиваться! – рявкнул ксендз и тут же расплылся в довольной улыбке. – Отлично! Обвиняемая призналась, что находящиеся здесь преступные орудия волхования, а также сотворенная колдовством куртка из человеческой кожи принадлежат ей! – он обмакнул перо в чернильницу и радостно заскрипел по разложенной перед ним грубой желтой бумаге.

На физиономии хорунжего мелькнуло любопытство, он протянул руку и осторожно пощупал рукав Иркиной куртки.

– С чего вы взяли, отче, что куртка из человеческой кожи?

– Потому как ни один мастер-кожевник не в силах выработать кожу зверя так тонко и мягко, а также придать ей столь яркий, сочный и не поддающийся смыванию зеленый окрас, – явно снисходя к невежеству военного, пояснил ксендз.

– Надо же! – хорунжий ошеломленно покрутил бритой головой. – Желтых людей видал, про черных слыхал, даже про красных мне один испанец рассказывал… Но чтоб зеленые… Велики чудеса твои, Господи!

Ксендз перестал скрипеть пером и озадаченно уставился на Иркину куртку.

Темная фигура отца Германа чуть дрогнула, и мягкий шелковистый голос из-под капюшона прошелестел:

– Возможно, сие есть кожа василиска.

– Как проницательно, отец Герман! – немедленно возрадовался ксендз. – Конечно! Подлая ведьма убила гнусного ящера.

Хорунжий недоуменно хмыкнул:

– Выходит, доброе дело сделала?

– Нет! Нет! – ксендз разозлился. – Ящер был убиен с преступной целью использовать его кожу для колдовских снадобий. А может, это он сам! Добровольно отдал ведьме шкуру, дабы усилить ее способность к злоделанию!

– Сильная ведьма! – глядя на Ирку с опасливым уважением, пробормотал хорунжий. – Ежели заради нее василиски из шкуры выпрыгивают.

– Это самая обыкновенная куртка! – запротестовала Ирка.

– Так и запишем: обвиняемая полагает куртку из кожи василиска самой обыкновенной, что доказывает ее тесное знакомство с различными богопротивными гадами. – Ксендз снова заскрипел пером.

– Слушайте, что вы ко мне привязались? – завопила Ирка. – В корзинке таскаете, руки связали, пристаете с какими-то глупостями? Вы кто вообще такие? – Ирке смутно помнились Танькины истории про суды над ведьмами, и она неуверенно добавила: – Вы эта… инквизиция, что ли?

– В свободном королевстве Польском, к коему принадлежит и земля Подольская, Святейшему трибуналу воли нет, – с прорывающимся в голосе неодобрением сказал ксендз.

Ирка растерялась. Если Подолье еще принадлежит Польше… это в какой же ее закинуло год? Она напряглась, вспоминая учебник истории. Мамочки, это ж не позже чем XVII век! А может, даже XVI!

– Но не следует думать, что мы здесь дозволяем подлым чародейкам невозбранно творить свои омерзительные дела! – отвлекая Ирку от хронологических подсчетов, заявил ксендз. – По повелению милостью Божьей епископа подольского и решением городского магистрата, а также руководствуясь правилами ведения следствия и суда над обвиненными в колдовстве, назначены мы положить конец чинимым тобой беззакониям, чародейская тварь!

– Признаешь ли ты, что своими зельями, либо заговорами, либо иными колдовскими деяниями вызвала сильнейшую грозу с градобитием, что нанесла серьезный ущерб городским садам, стряхнув и безжалостно побив о землю изрядное количество яблок, а также поломав несколько особо плодоносных дерев? – заглянув в записи, скучающим голосом протянул из-под своего непроницаемого капюшона отец Герман.

– Нет, конечно, я тут при чем? – пожала плечами Ирка.

– Еще и запирается! – гневно шарахнув кулаком об стол, возопил ксендз. – А с чего бы это гроза вообще началась, если не с твоих чар, а?

– Ну-у… По естественным причинам, – протянула Ирка, лихорадочно вспоминая школьный курс физики. – Столкновение теплых и холодных воздушных фронтов и этих… тучевых масс.

Ксендз улыбнулся, как кот, завидевший жирную беспомощную мышку, и схватился за перо:

– Великолепно! Наше расследование движется стремительно! Обвиняемая демонстрирует познания, невозможные в особе столь юного возраста и самого простого звания, что явно указывает на дьявольское научение!

– При чем тут дьявольское научение – нас этому в школе учили, только я не все запомнила, – возмутилась Ирка.

В камере загрохотало. Смеялись все. Пузан-ксендз, повизгивая и тряся бульдожьими щеками, пан хорунжий, охая и отирая бегущие из глаз слезы крепким кулаком. Даже капюшон отца Германа ходил ходуном, и из-под него слышалось глухое, больше похожее на отрывистый кашель хихиканье.

– В шко-оле… – отсмеявшись первым, протянул пан хорунжий. – Ну насмешила! Ох хотел бы я взглянуть на лицо того пана учителя, к которому в класс девчонка заявится! Ты еще скажи, в Краковский университет поступить вознамерилась! – И хорунжий снова захохотал, явно довольный своей шуткой.

Ирка подавила вспыхнувший в ней гнев. Конечно, она собиралась поступать в университет – или ей без образования оставаться? Но, похоже, говорить это сейчас, вслух, не следовало.

Продолжая хихикать, ксендз снова заскрипел пером по бумаге:

– Извольте, отец Герман! Дьявольская гордыня, выразившаяся в желании заниматься недоступными женскому уму учеными штудиями. В школе она учится! – ксендз фыркнул. – Нахалка!

Капюшон отца Германа согласно кивал.

– Признаешь ли ты также, обвиняемая, – снова начал отец Герман своим мягким голосом, – что чародейством лишила жизни добрую каменецкую горожанку, каковая нежданно-негаданно умерла ночью в своей постели, причем на теле ее не обнаружено никаких ран или болезненных язв?

– А сама по себе она умереть не могла? – поинтересовалась Ирка.

– Хватит запираться, девчонка! – снова сорвался на крик ксендз. – То такая бабка была, что ее оспа не тронула, чума обошла, восемьдесят пять лет она прожила, двух сыновей и трех внуков схоронила, двигаться уже не могла совсем, все зубы у нее выпали, а она себе все жила и жила, а тут вдруг взяла и враз померла! А говоришь, ты тут ни при чем? Почему тогда в ту же ночь через три улицы от дома умершей, на Подзамче, найден труп молодой женщины, полностью лишенный крови, а на шее у нее – дырочки от двух острых клыков?

– Так это упырь! – вскричала Ирка.

– Вот! – торжествующе вскинув палец, провозгласил ксендз. – Обвиняемая даже по словесному описанию способна опознать следы упыриных укусов, что явственно изобличает ее сообщничество с сим мерзким кровососом!

Ирка почувствовала, что у нее сейчас начнется самая настоящая истерика.

– Слушайте, что вы мои слова каждый раз выворачиваете? Вот уж точно: «Все, что вы скажете, будет использовано против вас!» Я вообще вам больше ничего не скажу!

– Молчание и нежелание отвечать на вопросы судей суть явственное и непреложное свидетельство вины обвиняемой. Ибо если она имеет возможность обелить себя, зачем бы она стала молчать? – нравоучительно сообщил ксендз, не переставая скрипеть пером. – Молчание не поможет вам, обвиняемая, ибо ваши сообщники также схвачены. Привести сообщников, отец Герман?

Капюшон утвердительно склонился.

Пузатенький ксендз вскочил, просеменил к дверям и постучал в них кулаком. Железная створка немедленно распахнулась. Сперва на пороге появился отчаянно ругающийся стражник, волочащий за рога не менее отчаянно брыкающуюся черную козу с белым пятном на лбу. А следом показались еще две очень знакомые фигуры.

– О-ба! – невольно вырвалось у Ирки.

– Да не оба! – возмутился ксендз. – Не оба, а все три твоих отвратительных сообщника здесь, и уж их-то мы заставим рассказать о ваших преступлениях, ведьма!

Облизывая губы, в кровь разбитые кулаками стражников, и поглядывая на Ирку одним заплывшим глазом (второй не открывался), у железной двери переминался цыганенок лет одиннадцати. Богдан!

Ирка почувствовала мгновенное облегчение – не потерялся, встретились! – и тут же себя выругала. Хорошенькое местечко для встречи!

Рядом с Богданом, тихо причитая, топтался старичок в зашморганном длинном одеянии, со вставшими дыбом седыми волосенками. Тот самый, которого Ирка уже встречала как официанта в ресторане «Под брамою» и как пана шинкаря в цыганском таборе. То еще наказание! То пропадает, будто его и не было: вот куда он из табора исчез, и главное – когда? То опять появляется, причем в самом неподходящем месте!

Коза встала на дыбы, запрокинула рогатую голову и… гневно заржала.

Глава 24
Попытка – не пытка

– Ржущая коза – это, конечно, серьезно. Ржущая коза – это очевидные происки дьявола. Думаю, для ведьмы дело кончится костром, – задумчиво заключил отец Герман. – Однако же, пан ксендз… – в голосе отца Германа зазвучало явственное недовольство. – Не забыли ли вы, что суд духовный, защищающий добрых обывателей от ведовства, дело суть благое, но не благотворительное? Позволю напомнить, что расходы по ведовским процессам возмещаются из конфискованного имущества осужденных. А о каком имуществе здесь может идти речь? – широкий, полностью скрывающий даже пальцы рукав рясы махнул в сторону переминающихся у дверей камеры мальчишки и деда. – Ведьма из самых простых, юный кочевник, что уж и вовсе смешно, и какой-то нищий старик? Кто будет платить за избавление города от леденящего ужаса ржущей козы – магистрат?

– Ой, правду говорили люди добрые на базаре, что приехал из земель немецких судья истинный, всю правду на три аршина вглубь видит! – неожиданно возопил фальцетом старикан и, рухнув на колени, через всю камеру пополз к судейскому столу. – Ой, правду! Все как есть пан судья видит – нищий Хаим Янкель, нищий, как блоха в бороде Авраама, Исаака и Иакова! Да я эту ржущую козу первый раз в жизни вижу! Да я знать не знаю, откуда она такая затесалась в моем стаде! Да тьфу ей на рога три раза! Все мои козы – честные мемекающие козы. Или вы моих коз не знаете, пане ксендз? – старик дополз до стола и ухватил ксендза за рясу. – Или не вы заезжаете ко мне за козьим сыром на все христианские праздники, и на все еврейские праздники, и просто когда случается проезжать мимо?

Физиономия ксендза стала кислой, Ирка поняла, что, кажется, напрасно старикан упомянул про этот самый сыр. А тот тем временем бросил подол ксендзовой рясы, на четвереньках обогнул стол и обеими руками обхватил сапог хорунжего:

– И девчонку эту я первый раз вижу… Или вы меня не знаете, пан хорунжий? Или не вы у меня сто германских талеров занимали, и тьфу, тьфу, тьфу, чтоб вы были здоровы, за пять лет ни одного так и не отдали?

Суровое худое лицо хорунжего неожиданно стало удивительно похожим на бульдожистую физиономию ксендза.

Почему хоть в реальности, хоть в любом из туров квеста этот дед вечно болтает, чего не надо? Старый, а не соображает!

– Правда-правда, – торопливо вмешалась Ирка. Смотреть на старика, тискающего сапог хорунжего, будто тот ему родной, было стыдно и очень неприятно. – Он меня не знает, – таким гадам, как здешние судьи, и соврать не беда, но в этот раз она даже не врала. Этот старик ее не знал. Его воспоминания об их встречах остались позади, на первом и втором турах магического квеста. Эх, чувствовала же она еще тогда, раньше… Или наоборот, позже? Как ей, из окружающего сплошного Средневековья, называть день перед квестом, когда и Богдан был при памяти, и Танька не исчезла, и сидели они дома, перед компьютером, в нормальном мире и нормальном времени?.. Короче, чувствовала ведь – не надо им ехать!

– А вы, обвиняемая, молчите, с вами и так все ясно, – рассеянно бросил ей отец Герман, небрежным взмахом рукава указав на лежащий перед ксендзом протокол Иркиного допроса. – Теперь следует разобраться с вашими сообщниками. Говорите, козы у него, сыр… И сто талеров может одолжить? – задумчиво разглядывая старика, проронил он. – Неплохо, неплохо… А цыганенок здесь при чем?

– Сей язычник крутился поблизости. Может, соучастник, а может, просто стащить чего хотел по их вечной цыганской привычке, – небрежно бросил ксендз. – Выпороть перед костелом, и будет с него.

Богдан не упал на колени, наоборот, выпрямился, и его по-цыгански смуглая физиономия стала пронзительно невинной и детски обиженной, а из карих глаз, словно по команде, поползли крупные, как горох, слезы:

– Ай, святой человек, божий человек, а такую напраслину на бедного рома возводит! Не такой человек Богданка, чтоб красть! Из табора ушел, своим путем-дорогой идет, никого не обижает, батьку родного по белу свету ищет…

– Где ж твой батька, что его искать надобно? В другом таборе или в королевской тюрьме? – с усмешкой разглядывая мальчишку, поинтересовался хорунжий.

Богдан горделиво выпятил грудь.

– Батька у меня большой человек! – прижимая кулак к сердцу и не обращая внимания на Иркины предостерегающие гримасы, выдал он. – Инженер!

В мгновенно воцарившейся тишине Ирка безнадежно поглядела на приятеля. Ну что ж, одно радует – хотя бы прошлый тур квеста у Богдана в памяти сохранился.

А потом стражник за спиной у мальчишки коротко прыснул. Через секунду хохотала уже вся камера. Скарбник Витек при козе заливался так, что чуть не падал на угрожающе выставленные рога. Но пуще всех, держась за ходящие ходуном бока, ревел от хохота пан хорунжий:

– Инженер! Ой, не могу! Уж не сам ли славный шевалье Гийом Лавассер де Боплан, благородный рыцарь, что прислан от короля французского к его величеству королю польскому для строительства великой фортеции Кодак! Уж не он ли твой батька, а, цыганчонок?

– А может, и он! – обиженный этим смехом, взвился Богдан. – Меня маленького цыгане украли, вот батька с тех пор по всему свету и ищет! А теперь и я его ищу! И найду!

– Ага, украли! – чуть не хрюкая от смеха, простонал хорунжий. – Прям из Франции… Из родового замка… Ой, уморили совсем! То девчонка в школу ходит… То цыганский мальчишка самому Боплану в наследники просится… Пане ксендз! У вас на дознаниях этих… ведовских… всегда так весело?

– Довольно, господа! – отец Герман возвысил голос, перекрывая веселье. – Боюсь, поркой мы тут не отделаемся. Скажи мне, мальчик… – теперь его голос опять был мягким и скользким, будто шелк. – Кто тебе сказал, что твой отец – инженер на службе Его Величества достославный Гийом де Боплан?

Ксендз оборвал смех, и его брылястые щеки от азарта так и налились алым.

– Вы думаете, отец Герман, здесь наличествует заговор с целью злоумышленного околдования королевского инженера? Или… – утонувшие в складках жира глазки аж полыхнули, – или вы подозреваете, отец Герман… что подлые колдуны метили… выше? Неужели на самого… – ксендз испуганно прикрыл рот рукой и уже сквозь пальцы пробубнил: – Неужели на самого короля?

– Не исключено, – мрачно прозвучало из-под капюшона. – Так кто же рассказал тебе, что твой отец – инженер де Боплан? Только не лги!

Бормоча себе под нос, Ирка в который раз пошевелила спутанными за спиной руками. Не получается! Сейчас еще Богдан со всей дури заявит, что это она ему рассказала про отца-инженера, – и вот тогда костер из учебника истории превратится в суровую реальность.

Богдан скользнул по Ирке безразличным взглядом, и концентрация честности на его физиономии стала просто запредельной.

– Разве ж вам солжешь, пане? – простодушно глядя в скрывающуюся под капюшоном тьму, сказал мальчишка. – Вы ж и сказали! Только что!

Хорунжий снова басовито захохотал.

– Эк он вас, отец Герман! А ведь так и есть! Кроме вас, никто такого не говорил!

– Вижу, пана хорунжего веселит гнусное запирательство еретиков и чародеев, – сдавленно процедил из-под капюшона отец Герман. – Меня же оно сугубо огорчает, ибо безнадежно губит их бессмертные души! Наше дело – спасти их, вынудив очистить себя полным признанием и безоговорочным раскаянием! Сии приспешники дьявола упорствуют в преступном сговоре, выгораживая друг друга, вместо того, чтоб покорно предать преступления своих сообщников на милосердие духовного суда! Нечистый в них сильнее, чем мы думали! – торжественно провозгласил отец Герман. – Так соберемся же с силами и будем мужественно наступать…

– На девчонку, мальчонку и старичонку, – не поднимая головы, пробормотал хорунжий.

– Пусть не обманывает вас беспомощный и невинный вид этих созданий, – наставительно подхватил ксендз. – В их хрупких телах прячется дьявольская сила! Эй, вы! – он кивнул стражникам. – Приготовить ведьму для допроса!

Ирку снова ухватили за веревки на запястьях и швырнули в тот угол камеры, куда она все это время старалась даже не смотреть. Девочка споткнулась о длинную лавку, на пол посыпались жуткие, в бурых пятнах, металлические инструменты. В ноздри ударил тот же омерзительный и страшный запах, который она уже чуяла на рясе ксендза. Только теперь она поняла, что это. Так пахла засохшая кровь. Человеческая кровь.

– Раздевайся! – сжимающий в руках грубый холщовый балахон скарбник Витек угрожающе навис над Иркой.

– Офигел? Все о стриптизерке в торте мечтаешь? – заорала Ирка, извиваясь в держащих ее руках. – А ну пусти!

– Снимай свои обноски, ведьма! Наденешь вот это! – зарычал скарбник, искренне полагающий себя городским стражником на службе духовного суда, и рванул на Ирке подаренную Замбилой цыганскую кофту. Иркин истошный визг отразился от стен. Богдан повис у стражника на руке. Здоровенный мужик легко стряхнул его и наподдал вслед так, что мальчишка кубарем покатился по каменному полу.

Ксендз равнодушно чиркал в своем пергаменте. Отец Герман сидел нахохлившись, опустив покрытую капюшоном голову, и, казалось, о чем-то раздумывал. Хорунжий неотрывно глядел в пол, и только яростно закушенный длинный ус выдавал, что он все видит и слышит.

Ирка брыкнула ногой, норовя заехать скарбнику по колену, и тут же звонкая оплеуха бросила ее прямо на скамью.

– Панна Ирина! Не сопротивляйтесь! Соглашайтесь! Тогда они развяжут вам руки, – быстро прошептала скамья ей прямо в ухо. С деревянной поверхности на Ирку жалостно помаргивали глаза ведущего.