Текст книги "Лекарство для Маши"

Учитывая, что на эту работу брали всех, штат представлял собой винегрет из нормальных ребят и отморозков. Иногда происходили драки. Как-то раз одному нормальному парню в очереди на кассу проломили голову. Остальные испуганно топтались перед окошком кассира по липкой кровище.

Спать поначалу хотелось постоянно, всегда. Останавливаюсь на светофоре, закрываю глаза, сквозь кожу век вижу красные фонари стоящих впереди автомобилей. На несколько секунд засыпаю, и тут же слышу, как впереди начали газовать, открываю глаза, – поехали! Через год или полтора желание спать сменилось желанием спать с кем-то.

Некоторые искали другие способы заработка. Из всех прочих помню Стаса, – высокий некрасивый парень. Он приторговывал курительными смесями. Предлагал мне стать его представителем в Туле.

– Главный фактор, – хвалился Стас, – абсолютный легалайз. Заказываешь не запрещенную пока еще у нас траву с разных стран почтой. Когда все посылки приходят, составляешь смесь, которая штырит, – как в свое время делал травник Филарет. Потом находишь клиента, желательно через знакомых, пересекаешься в людном месте, передаешь пакетик, получаешь деньги. – Стас достал дорогой мобильник и открыл на нем карту. – Хер знает, сколько денег жрет этот интернет, – вот здесь, смотри! Вот путевое место для передачек.

Я уставился в его телефон, осязая грань, через которую никогда не переступлю.

Не стал я его представителем, да ему и самому недолго оставалось гулять на свободе. Правда, к тому моменту как его посадили я уже уехал.

Так долго ждал я свою жену в последний раз, наверное, когда мы еще не были женаты. Эх, мидицына… А, впрочем, мне ли не знать, – даже у самой худой поселковой клиники проблем в сто раз больше чем у любого доходяги-пациента. Бюджет выделяют, – только за это надо тянуть план по заболеваемости, больных сочинять по девять человек на одного «надеющегося на чудо», на приемы их всех отправлять, уколами колоть и прививками прививать. Над этим целые отделы работают. Видели как в НИИ? Работы хватает. Только реальные пациенты отвлекают, сволочи, работать не дают. То у них живот заболит, то поясница. А вообще, наша медицина самая лучшая и впереди науки всей. На белом, извиняюсь за выражение, коне. Пока философия топталась между виртуальным сознанием и материей, в медицине этот выбор сделался сам собой.

Прекрасно покидать старое место. Когда с работы увольняют, и ты становишься свободным. Я б хоть каждый день увольнялся, было бы откуда. Но из Москвы я не уволился, а убежал. – Поставили нам начальником какого-то прапора назойливого. И как отрезало. Позвонил, сказал, что болею, дождался зарплаты, собрал две свои сумки, выключил телефон и уехал. Кучу служебного барахла увез с собой, а куда его было девать из багажника? Бригадир, правда, у нас был там нормальный человек, один из всех. Спокойный такой, без выкрутасов. Месяца через два позвонил ему:

– Как – говорю, – мне оборудование ваше отдать?

– Да пес его знает как, – отвечает холодно, как предателю, – это сложно все, склады, приемка, выписка.

Ну и хуй с вами, – выбросил потом все это на свалку.

В здоровом обществе вообще не должно быть понятия «работа за деньги». Работать надо на пользу своей личности, чтоб она крепла, росла над собой, а когда вырастет, – можно уже и на пользу обществу, чтоб и оно не отставало.

Вот по тротуару идут дети лет пяти. Много их. Человек двадцать, воспитатель с ними или даже два воспитателя, а дети за руки держатся. Мальчики и девочки. Что-то происходит в организме, когда видишь детей. Особенно в таком количестве. Плакать хочется, они какие-то жалкие. Хотя умом понимаешь, что это взрослые жалкие, а дети – прекрасные, почти совершенные, потому что не задавлены еще красными шеями своих толстолицых пап. И как только получается из таких прекрасных существ вот это…?

Корень моей нелюбви к взрослым уходит тоже в детство. – На машинке я катался. Бывают такие машинки, которые в парках на прокат дают. Дорожки, столики какие-то, травка, голоса, ноги кругом. Катаюсь, катаюсь, и вдруг останавливает меня какой-то мужик, может работник аттракционов или еще кто, и говорит так строго:

– А почему у тебя на машине фары не горят? Они с самого начала не горели?

Что я ему отвечу, немой, маленький, напуганный, ничей, – ну не горят и не горят, я откуда знаю, что они должны гореть! А он как-то деловито и так раздраженно говорит, что надо кого-то там оштрафовать или что-то наподобие, я толком не понял, а он ушел. Ушел и забрал с собой все мое детство. Подъехал я к родителям, – не хочу больше кататься. И больше не катался. Никогда. Мелочь вроде бы, а на всю жизнь комплекс вины за не горящие лампочки…

Хороший человек – это, прежде всего, хороший педагог. Чем лучше ты педагог, тем лучше ты человек. Педагог, он всегда ведущий. Он сердцем ведет, не головой, точнее и головой тоже «подруливает», но тех, которые с головой, на Родине много, а вот с сердцем – практически нет.

Существует стереотип мудреца-учителя. Это какой-то седой мужик бородатый, как апостол. На самом деле, физически одряхшее тело – это, почти наверняка, показатель большего маразма, а не большей духовности. Прискорбно, что в учебные заведения преподавателей до сих пор принимают на основании диплома. Вот стану ректором – всем вам хана, ребята! Лучше сразу увольтесь!

Хорошего преподавателя распознать легко. Он смешной, пухленький, энергичный и глаза добрые. Знания – вторичны.

Я когда на свою последнюю работу устраивался, у меня будущий начальник подразделения даже не спрашивал ничего.

– По глазам – говорит, – вижу, что нормальный, подходишь.

Правда работа там была снова провода в дырки совать. А на другие должности меня никогда и не брали! Опыта нет. А откуда ему появиться, когда все отказывают? Продавать бытовую технику – не брали. Продавцом телефонов тоже не смог устроиться, директор оказался хитрее меня, спросил:

– А какая у тебя самого модель телефона, а?

И тут я понял, что не подхожу. Модель моего телефона называлась «Просто чтоб позвонить». Я вообще-то больше сам люблю выпендриваться, чем через вещи. Обычным банковским мальчиком на побегушках меня не приняли тоже. Для убедительности я наврал, что имею опыт работы по специальности, правда, не смог внятно объяснить, что конкретно делал. Даже удочки меня продавать не взяли, потому что на собеседовании выяснилось, что и у них тоже есть модели!

– Ну и хер с вами и с вашими удочками, чтоб вам разориться. Что же это за блядский мир! – возопил я в конце концов. И пошел снова тянуть провода.

Лето бывает холодным, бывает жарким, но всегда оно волнительно долгожданное. Лето – как первый секс. Сейчас лето холодное, но это не важно. Денег у меня пятьсот рублей осталось, но зато есть лето, и оно вселяет надежду, не знаю пока на что. Может на счастье…

Первый секс у меня был в девятнадцать лет. Еврейскую девочку звали Суламита, ей-богу, не вру.

– Побожись, – сказал мне как-то один насупленный мусульманин.

– Божусь, – ответил я со всей серьезностью.

Так вот у нее были жидкие светлые волосы, круглая попка, мягкий животик и чуть более чем невероятный бюст. Мы стояли с ней на дорожке за домом. И смотрели друг на друга.

– Какая красивая, – думал я, – даже лучше, чем то пианино в детском саду.

Она провела рукой по моему лицу, по носу, по волосам. Ее глаза даже не говорили, они транслировали нежность и восхищение.

– Я тебя люблю! – неожиданно произнесла она.

У меня побежали мурашки от восторга. Никогда не испытывал даже тень чего-то подобного.

Нравилось ей, когда я ей пальцы в п… засовывал. А я наслаждался от перемены в ее лице, ибо в этот момент в голой человеческой единице, вспыхивала женская природа, она делалась замедленной, млеющей, не скованной цепями приличий, настоящей, красивой… безумно красивой.

Меня она выбрала за… гормоны, наверное… Когда наши надменные взгляды впервые скрестились на концерте, где мы играли, я почувствовал в ней некое родство. Уже через месяц после этого мы связали себя тем, что выше клятв и сильнее обещаний. Когда мы добирались до какого-нибудь укромного места, расстегивался строгий офисный костюм, а под ним… а под ним, ребята… Однажды мы с ней в книжном магазине трахались. Ремонт там был, и ширмочка по этому поводу стояла. Покупатели топтались и шелестели страницами Гессе, Сартра, Мураками, Скотта Фицджеральда, а за этой ширмой в абсолютной тишине – мы. Так зарождалась моя любовь к литературе. Сейчас этого книжного больше нет. Вместо него гастроном. Это место прямо за моей спиной. Любовь кончается, когда время стирает последние воспоминания о счастье. А может, и не было у нас никакого счастья.

Зато была частично невысказанная обида. Практически с самого начала отношений, выяснилось, что наличествовал у самки моей парень, бедный художник. Долго и мучительно встречался я с его Суламитой. Расставались, потом снова сходились, с соплями, кошачьими воплями и оргазмическими содроганиями. Связь какая-то существовала, может, из прошлых жизней. При желании все, что угодно, можно спихнуть на прошлые жизни. И не важно, были они у тебя или нет. Как, почему убил? – В прошлой жизни же она меня убила! Грохнула сволочь такая.

Стыдно мне до тридцати с гаком дотянуть и никаких наркотиков не попробовать. Даже марихуаны не покурил. Упустил я свое время, упустил. Когда надо было учиться, я почему-то был уверен, что и так все знаю, когда пришла пора профессию выбирать, я учится начал, когда неплохо бы уже и работать, я понял, какую на самом деле профессию хочу. Пиздец.

Из-за решетки низко плывущих туч периодически выглядывает солнце. Ну что может быть пошлее, в самом деле! И люди. Нельзя даже сказать, что они идут. Просто их поток течет по тротуару в обе стороны. Он размывает все уникальное и необычное, попадающее случайно в его струю, навязывает всему свой ритм, свою скорость. Со временем золото, упавшее в него, становиться серебром, потом бронзой и продолжает мимикрировать до тех пор, пока не превратится в говно. Хочешь быть собой – не ходи там, где ходят другие.

Наконец-то моя жена вернулась от врача, и мы едем домой. Пересекаем трамвайные пути, проезжаем девятый дом, где живут богатые абоненты. Немного стоим на светофоре и поворачиваем на проспект. Дом шестьдесят три, – там невозможно провести монтаж без стремянки. А через перекресток, с правой стороны начинаются так называемые курятники – пятиэтажки с чердаками, заваленными кучами голубиного дерьма и дохлыми птицами. В дорогих домах в центре любого города бывают квартиры и люди двух типов. Квартиры – либо темные угрюмые коммуналки невообразимых размеров, либо дворцы. В коммуналках живут самые приятные и порядочные люди, назовем их условно интеллигенция. Не путать коммуналку в центре с коммуналками вообще, в которых живут тараканы. Ну а во дворцах обитают люди, которых вообще лучше ни к чему не подключать. Слить заявку любым способом, вплоть до того, что перерезать собственную сеть и сослаться на неисправность.

Обычный городской дискомфорт, трехрядное типовое движение по типовой главной улице, типового имени Ленина. Типа живем. А может и нет ничего страшного в «типовом». Люди они тоже ведь – типовые. Когда любишь человека, любишь не конкретную Свету или Аню, а просто-напросто данный тип.

Я никогда не называю жену по имени, да и остальных людей тоже. Или делаю это вскользь и через силу. Мне кажется, что все ненавидят свои имена также как я. Не хочу причинять им боль.

Иметь имя есть смысл только тогда, когда есть кто-то, кто может тебя позвать. (На помощь?)

Я уже говорил, что нигде не работаю. Но иногда, все же, получается заработать несколько денег. Правда это происходит не системно, никогда не знаешь, как и когда это случится. В последний раз мне помог Колян, тот самый, который проводил интернет Церетели и какой-то там Наташе Королевой. Колян – классический авантюрист. Сейчас у него своя фирма в Туле, которая зарабатывает на подрядах интернет-провайдеров. Что не мешает ему попутно работать монтажником в конкурирующей фирме. Мы условились встретиться около девяти утра, точнее, я к нему в это время зашел и сразу услышал, – заходи, наливай сам чай?

– Нет, – отвечаю, я только из дома, позавтракал.

– Не еби мозги! Вот чашка, вот вода, пей!

После чаепития мы таскаем железные ящики. Проще говоря – металлолом. Ящики эти остались у него от реконструкции старой кабельной сети. Очень тяжелые, со сдвижной крышкой, открывающейся вниз, среди монтажников именовавшейся гильотиной. И не зря, – устанавливались они в пятиэтажных домах в «грибке» над люком последнего этажа. Там хранилось раздаточное кабельное оборудование. Соответственно когда монтажник отстегивал замок этого ящика, крышка от него освобождалась и под собственным весом летела вниз. Не дай бог в этот момент выйти кому-нибудь из квартиры, находящейся под люком, – монтажник почти наверняка бы отвлекся и не удержал тяжелую острую крышку. Последствия могли оказаться непредсказуемыми. Уж не знаю зачем эти ящики демонтировали, может впрямь кого угандошило гильотиной. Кроме того таскаем мы и другие ящики, в несколько раз тяжелее и больше по размеру, устанавливались они бригадой не менее трех человек и назывались коротко и емко – смерть. Вот вам и интернет, русский бизнес. Обо всем этом мы разговариваем, пока загружаем эту тяжесть в «газель». Потом везем, на базу где трактора сгребают в огромные кучи старые сейфы, холодильники, обломки труб, кузова советских автомобилей. Страшные лапы манипуляторов хватают уже мертвые, обезличенные куски железа, а мощный пресс превращает огрызок чьей-то любимой когда-то ласточки в брикет.

Воздух наполнен кислым запахом ржавчины. В очереди перед нами цыгане. Но не те, что шумною толпой тусуют по Бессарабии, а бедные мужиковатые бабы в кожаных куртках поверх пестрых халатов с вкраплениями там и сям золотого. Они прикатили тележку, сделанную из детской коляски. Оттуда торчат ржавые железки, мятые алюминиевые кастрюли, обод велосипедного колеса. Они сидят на корточках, сплевывая в сторону семковую шелуху и каркают на своем наречии. Интересно, о чем это…

Вероятно первая говорит:

– Зурало, давно хотела Вас спросить, как Вам кажется, почему торт Наполеон есть, а торта Гитлер нет?

Подруга расправляет малиновый подол, пытаясь встать с корячек, пошатывается, но удерживает равновесие. На минуту ее глаза покрывает пелена задумчивости. Наконец, женщина многозначительно произносит:

– Канцелярский сейф весит втрое больше, чем швейная машинка…

Тогда первая снова недоумевает:

– Вы не припомните, откуда эти строки:

«Не прах земной и не металл двусплавный,

А честь, любовь и мудрость он вкусит»?

– Не топать по весам! – визжит сухопарая приемщица, – у вас что? Ручная кладь?.. Отойдите в сторону!

Наконец-то и наша очередь, взвешивают машину, показывают место, куда все скинуть. Колян такой же худой как я, но выше ростом и руки у него длиннее. Он не выглядит крепышом, однако его ящики летят в два раза дальше, чем мои. Наверное, это нормально для мужчин, быть сильными физически. Я как девушка или ребенок, спина моя отваливается от тяжести этого лома. Хочется лечь и умереть. Товарищ показывает пальцем в сторону, он увидел какую-то стиральную машинку и захотел ее.

– А нахрена она тебе? – не понимаю я.

Колян в три орангутангских прыжка подскочил к ней, встал на колено, открыл дверцу и покрутил барабан. – Подшипники целы! – Современная техника, – говорит он, обрадованный новой авантюре – у меня такая же на одной из квартир. Я ее отремонтирую, и будет работать.

С позволения персонала, мы загружаем стиралку в кузов. Повторный заезд на весы и в кассу получать легкие деньги. Зачем в этой схеме нужен я? – Водительских прав потому что нет у Коляна. Зато есть «газель», старый «форд», по двери вросший в землю и какой-то там «ГАЗ 69», выполняющий роль детской игрушки. Ездить на всех этих машинах хозяин не умеет и никогда не умел. Но главное, что у него есть славные железные ящики. К тому же товарищ знает, что у меня хреново с деньгами. Я ему об этом сказал.

Воистину, есть на свете хорошие люди. Я вот тоже хочу быть хорошим. Хотя бы как Колян или кто-нибудь там еще, кто угодно. Чтобы кому-то удружить, мне почти всегда приходится стискивать челюсти. Убью себя когда-нибудь за это.

Благо, что меня не отдали учиться на преподавателя. Учиться учить других учиться. Но в этом и есть парадокс. Стать преподавателем – моя мечта; цель, которую я планирую достигнуть к концу жизни. Надеюсь, что этот конец не завтра.

Последние семь лет я не пытаюсь устроиться работать. Все это время я зарабатывал самыми разными способами: торговлей металлом, перевозками грузов, риэлторством и прочим посредничеством, порой рискуя всем, чтобы получить что-то. В итоге, как и положено не осталось ничего. Бизнес – это риск. Но не риск потерять деньги, это риск потерять себя. Он съедает посевы и выжигает поля.

Все же в последнее время я иногда просматриваю предложения с рынка рабов – ищу места, где было бы не противно попроводить время. К примеру, библиотека, – …прихожу на работу часам к десяти-одиннадцати (а что туда спешить, все равно в библиотеки давно никто не ходит), откапываю в стеллажах Ремарка, сажусь за старый деревянный стол, закидываю ноги на стопку «черных» детективов и… – инфляция, безработица, деньги только на алкоголь, одежда, взятая у друзей, упоение отчаянием… Как, уже конец рабочего дня? Почему он всегда так быстро пролетает!?

Как давно я уже не напивался, лет, наверное, десять. Не напивался, не нажирался и не кирял тоже.

Приезжаю я в последний раз на реку, где товарищи отдыхают. – Ночь, дороги по полю почти не видно, трава кругом выше пояса, костры горят, сверчки орут, как миксер, а у самого берега плещутся огромные рыбины. Жена друга рада, целует меня, давно не виделись, все приветливы, ящик пива в чьем-то багажнике, а я смотрю на все это и не пью. Хоть ты что со мной делай, не пью. Перерос. Эволюционировал. Все скучные пьют, чтобы не скучать в совместном одиночестве. Да и вообще себя боятся. Кто знает, что простой человек может по трезвянке выкинуть!? А по пьяни – совсем другое дело, так ведь оно завсегда есть, чем себя оправдать…

Зря родители опасались, надо было отдавать меня на электрика.

– Отдайте меня хоть куда-нибудь, только чтобы не видеть вас! Отдайте меня в рабство на плантации, где не буду я отличать день от ночи, отдайте дурному человеку, сделайте евнухом в гареме его величества, только не отдавайте меня учиться на экономиста.

Листал я намедни школьный учебник по географии. Бумага серая папиросная. Города, страны, картинки, графики. Неужели на земле так много разных мест, где живут люди? Только не получается выбрать из всего многообразия что-нибудь для себя: в Бразилии – футболисты, в Японии руки бреют, в Нью-Йорке – улицы параллельно, в Норвегии русскому одиноко, в Африке голодные дикари бегают друг за другом с мачете, в Англию только на БМВ с гарнитурой в ухе пускают, в Италии – туристы всю пиццу съели, в Таиланде водку делают из живых змей, про Аргентину вообще молчу.

После всех этих книжек понимаешь что, тут еще ничего, в сравнении с остальными! Даже не просто ничего, а хорошо. Практически коммунизм. Еще чуть-чуть, и жить вообще будет незачем.

Приготовления к отъезду

Первое Правило Пути:

По Дороге идут при полном свете дня, которым Путь освещают Те, Кто знает и ведет. Ничто не может быть сокрыто и на каждом повороте человек должен столкнуться с самим собой.

– Сладкие ягодки летом растут, да?

– Возьми вон ту большую. Еще сорвать?

– Зимой таких не бывает, зимой вообще ничего не растет кроме сугробов, да?

– Осенью?

– Что растет осенью?

– Ты, я, мама…

Они приходят словно ниоткуда – желтые листья. За полем их особенно много. Там, где кленовая аллея. Если пройти немного вглубь, то можно увидеть яблони.

– Что тут необыкновенного, яблони растут у нас в каждом огороде?

– В огороде, может, и растут, а вот на воле…

Не страшно ли им на воле? Я не знаю.

Скоро мы уедем отсюда навсегда. Скоро.

Я заходил в огромное количество человечьих жилищ.

– Кто там?

– Монтажник,

– Проходите.

По голосу в домофоне не всегда понятно, что тебя ожидает. Более того, иногда, что тебя ожидает, понимаешь только, когда настает время расчета. В большинстве же своем обитатели домофонных кнопок так же типичны, как тупики панельных техэтажей.

Вы никогда не ходили по техэтажу? Так и быть, – поднимайтесь за Мастером по лестнице! Слева еще одна лестница – на крышу, прямо – техэтаж. Квадратная, тяжелая дверь давно сорвана, валяется на полу, пригнитесь и шагайте в темноту. Если не хотите проломить лоб, лучше ходите как Мастер – на полусогнутых. Лучше светить под ноги телефоном. Если походите так несколько лет, перестанете замечать мусор. Не бойтесь встретить тут бомжа или наркомана, мусор возникает сам собой. Материализуется. Если идти прямо – попадете в следующий подъезд. Повернем налево! чувствуете запах из вытяжек? А Мастер чувствует! Видите огромное корыто под шахтой и висящие над ним провода? Провода расходятся по крышам в другие подъезды, а корыто предназначено для осадков, и еще это нужник Мастера. Идемте дальше. Направо тупик, налево проход в предыдущий подъезд, с тем же запахом, и таким же корытом. А хотите сами стать Мастером?

Откуда вообще появляется рабочее место? На Родине оно появляется от потребности людей иметь все типовое: маленькую темную прихожую трехкомнатной квартиры, низкий натяжной потолок, массивную входную дверь, перевернутые фонтанчики светильников, справа кухня, где смотрит телевизор измученная женщина, прямо приоткрытая дверь ванной, где моет голову ее дочь, муж на работе, куда ему еще деться!