Текст книги "Прыжок через быка"

Чаша VI века до н. э., изображающая Диониса на корабле и пиратов, превращенных в дельфинов. Интересна здесь и мачта, соединившаяся с виноградной лозой, – Мировое Древо. Интересно и расположение дельфинов: два дельфина по бокам, две встречные пары – внизу, еще один – в самом низу – в направлении хода корабля, но в противоположном направлении по отношению к телу Диониса.

Согласно другому варианту мифа о Дионисе, Зевс посетил Персефону (богиню Подземного царства, супругу Аида) в виде змея, и та родила ему рогатого младенца Загрея (Великого охотника), или Диониса. Титаны-заговорщики напали на божественного ребенка, когда тот смотрелся в зеркало.[64]64
  О зеркале в его отношении к Изиде мы уже говорили и еще будем говорить.


[Закрыть] Какое-то время Дионису удавалось спасаться от преследователей, по очереди превращаясь то в льва, то в лошадь, то в змею. Когда же Дионис принял образ быка, титаны настигли его и растерзали, измазав его лицо белым медом.[65]65
  То есть сделав невидимым, несуществующим.


[Закрыть] Семь кусков тела они поместили в треножный сосуд, сварили, поджарили и съели.

Этот миф параллелен мифу об Озирисе, супруге Изиды:

Царствуя над Египтом, Озирис научил людей земледелию, садоводству и виноделию, но был убит своим братом, богом Сетом, желавшим править вместо него. Жена Озириса (и его сестра) Изида нашла труп мужа (и брата) и стала оплакивать его вместе со своей сестрой Нефтидой. Ра (бог солнца), сжалившись, послал шакалоголового бога Анубиса, который собрал рассыпавшиеся (а по другому варианту – разрубленные Сетом) части Озириса, забальзамировал тело и запеленал его. Изида вылепила фаллос из глины (единственной частью тела Озириса, которую Изида так и не смогла найти, был пенис: его съели рыбы), освятила его и прирастила к собранному телу Озириса. Превратившись в самку коршуна, Изида распластала крылья по мумии Озириса, произнесла волшебные слова и забеременела. Так был зачат Хор. После длительной тяжбы Хор признается правомочным наследником Озириса и получает царство. Он воскрешает Озириса, дав ему проглотить свое око. Однако Озирис не возвращается на землю и остается царем мертвых, предоставляя Хору править царством живых. Каждый фараон, пока он жив, олицетворяет собой Хора, а когда умирает, становится Озирисом.

Озирис с фаллосом и амулетами

Согласно еще одному варианту мифа о Дионисе, Дионис – сын Зевса и Селены (богини Луны). Вот изображение Селены, по бокам у нее – Геспер и Фосфор, то есть Вечерняя звезда и Утренняя звезда.

Прыжок через быка

С источником жизни мы разобрались (шутка). Но что означают два зверя по бокам? И почему их два?

Может быть, потому что так вообще устроен человек? Посмотрите на лицо: посредине – нос (дыхание – жизнь), а по бокам – разные пары (глаза, уши). Или если взять ниже: грудная клетка (сердце), по бокам – руки. Или еще ниже: половой орган, а по бокам – ягодицы, ноги.

Руки богини, кстати сказать, иногда очевидно дублируют двух зверей. Мы это уже видели у «Змеиной богини» из Кносского дворца на острове Крит, вот еще пример – изображение Артемиды на пифосе:[66]66
  Пифос – большой глиняный сосуд яйцевидной формы, употреблявшийся в Древней Греции для хранения зерна, вина и т. п.


[Закрыть]

Помните: «Он вспомнил большие белые руки Лары, круглые, щедрые и, ухватившись за ветки, притянул дерево к себе».

Что-то в этом есть. «Тот же самый закон распространяется на все живое» – как писал Гёте, размышляя над морфологией растений. Но у этой структуры, у этой общей схемы, у этой «существенной формы» (Гёте) есть сюжет, есть драматическая (точнее говоря, трагическая) основа. Все на самом деле гораздо интереснее. Ключом может послужить фреска Кносского дворца на острове Крит (минойская цивилизация, XV век до н. э.):

В середине мы видим быка – причем это не обычный бык, а огромный, первобытный, уже вымерший, это тур – с высотой в холке около 170–180 см и массой до 800 кг. Рога его были до метра длиной. Через быка прыгает юноша – он находится над быком вниз головой. Слева и справа от быка стоят два юноши. Это похоже на цирковое представление, праздник. Представление, конечно, смертельно опасное. Но ведь представление как таковое ведет свое происхождение от обряда. Перед нами – обряд посвящения. Мы видим мифического зверя – быка. Бык нередко приносился в жертву, изображение быка или бычьей головы с двумя рогами – одно из наиболее частых мифических изображений. У многих народов вместо быка в обряде и в изображениях выступает олень. При этом обычно морда быка или оленя символизирует источник жизни, а рога – звериную пару (вспомните видение святого Евстафия). Бык приносится в жертву и съедается участниками жертвоприношения.[67]67
  В романе «Моби Дик»: «Желтовато-белый “Пекод” (китобойное судно. – И. Ф.) был превращен в бойню, и каждый моряк стал мясником. Со стороны бы показалось, что мы приносим десять тысяч откормленных быков в жертву морским богам».


[Закрыть] Тем самым они приобщаются к «первооснове жизни», становятся единым существом, единым быком. И, в рамках этого быка, каждый из них – человекобык. Кстати сказать, небесного Быка (посланного верховным богом неба Ану по наущению богини Иштар) убивает Гильгамеш – со своим напарником-побратимом Энкиду, зайдя, между прочим, с двух сторон:

 
Погнал Энкиду, Быка повернул он,
За толщу хвоста его ухватил он,
[……………………………….]
А Гильгамеш, как увидел дело храброго героя
и верного друга, —
Между рогами, меж затылком и шеей
Быка поразил кинжалом.
Как Быка они убили, ему вырвали сердце, перед
Шамашем положили,
Удалившись, перед Шамашем ниц склонились,
Отдыхать уселись оба брата.
 

Вы помните, что именно на Крите жил Минотавр – человекобык. Его убивает герой Тесей. (И жил Минотавр в лабиринте, под землей, что тоже важно.)

Тесей, поражающий Минотавра. VI век до н. э.

Бык, кстати сказать, образ лунного божества (в Древнем Двуречье, в древнеиранской и древнеиндийской традициях). Подробнее обо всем об этом можно прочесть в статье «Бык» В. В. Иванова в энциклопедии «Мифы народов мира».

Валентин Серов. Похищение Европы. 1910 год. В этой картине хорошо видно единство моря, «Прекрасной Дамы» и быка. В смысле мифа эти три образа – синонимы. Их соединение в едином изображении и составляет особую, магическую силу картины.

Примечательно также, что в ритуале фригийской богини Кибелы, богини плодородия и владычицы лесов и зверей (культ которой в конце Второй Пунической войны был введен и в Риме, где ее называли Mater magna – Великой Матерью), жрецы приносили в жертву быка и смачивали его кровью свою одежду. Как сказано в статье из энциклопедии «Мифы народов мира»:

«Богиня требует от своих служителей полного подчинения ей, забвения себя в безумном восторге и экстазе, когда жрецы Кибелы наносят друг другу кровавые раны или когда неофиты оскопляют себя во имя Кибелы, уходя из мира обыденной жизни и предавая себя в руки мрачной и страшной богини».

Вернемся к фреске. В центре – динамическая фигура, прыжок. Решается вопрос жизни и смерти. Бабочка машет крыльями. Человек находится вниз головой, то есть в особом состоянии. В состоянии измененного сознания, если хотите. Или: в перевернутом мире.[68]68
  В романе Мелвилла Измаил в определенный момент переживает нечто подобное, некую перевернутость:
  «В ту самую ночь приключилась со мной одна очень странная (и по сей день необъяснимая) вещь. Очнувшись от короткого сна, я испытал мучительное ощущение чего-то непоправимого. Румпель из китовой челюсти, на который я опирался, ударил меня в бок; в ушах у меня раздался глухой гул парусов, заполоскавшихся на ветру; глаза мои вроде были открыты; к тому же со сна я стал пальцами бессознательно растягивать веки. И все-таки, что бы я ни делал, компаса, по которому я должен был держать курс, передо мной не было; а ведь всего только минуту назад я, кажется, разглядывал картушку при ровном свете нактоузного фонаря. Но теперь передо мной вдруг не стало ничего, кроме непроглядной тьмы, чуть бледнеющей по временам от красных вспышек. И над всем этим в душе моей возобладало какое-то властное ощущение, будто быстро летящий этот предмет, на котором я стою, чем бы он в действительности ни был, бежал не к дальним гаваням впереди, а уходил прочь от всех гаваней позади себя. Тяжелое смятенное чувство, подобное чувству смерти, охватило меня. Руки мои судорожно уцепились за румпель, и при этом мне почудилось, будто он каким-то чародейским способом перевернут задом наперед.
  Боже мой! что же это случилось со мною? – подумал я. И вдруг я понял: во время короткого сна я повернулся и стоял теперь лицом к корме, а спиной к носу и компасу. В то же мгновение я оборотился назад и едва успел привести корабль к ветру, который неминуемо бы его перевернул. Как радостно, как приятно освобождение от сверхъестественных галлюцинаций этой ночи и от смертельной опасности очутиться за бортом!»


[Закрыть] («А козленочек от радости три раза перекинулся через голову и обернулся мальчиком Иванушкой».) А по бокам – статические фигуры юношей, стоящие как положено, твердо на ногах. Знаете, как в примитивной рекламе: до и после. Грустный юноша до того, как нашел работу в «Макдоналдсе», – и веселый юноша, уже работающий в этом заведении. (А на наши желудки ему, очевидно, наплевать.)

Может быть, кносская фреска и не изображает обряд посвящения. Может, она изображает поминки или свадебный пир. Или коронацию, или еще что-нибудь. Это неважно, поскольку обряд посвящения (путь через смерть к новой жизни) лежит в основе любого обряда. Неважно также и то, что на фреске, скорее всего, изображено три человека, а не один. Потому что вначале все равно был один, а по мере развития и изменения обряда его стали обозначать трое – по одному на каждый этап пути.

Вот, посмотрите для сравнения на изображение Одиссея, слушающего пение сирен. Герой, совершающий подвиг, здесь один (привязанный к мачте – к Мировому Древу, к кресту), а путь, сам порядок прохождения подвига изображен сиренами: две по бокам и одна кувыркается:

Как ни страшно прыгать через первобытного быка, никто не освобождает от этого прыжка даже и современного человека. Когда бы и где бы ты ни жил, ты должен родиться дважды, как сказано в Евангелии от Иоанна:

«Между фарисеями был некто, именем Никодим, один из начальников Иудейских. Он пришел к Иисусу ночью и сказал Ему: Равви! мы знаем, что Ты учитель, пришедший от Бога; ибо таких чудес, какие Ты творишь, никто не может творить, если не будет с ним Бог. Иисус сказал ему в ответ: истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия. Никодим говорит Ему: как может человек родиться, будучи стар? неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей и родиться? Иисус отвечал: истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие. Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух. Не удивляйся тому, что Я сказал тебе: должно вам родиться свыше. Дух дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа. Никодим сказал Ему в ответ: как это может быть? Иисус отвечал и сказал ему: ты – учитель Израилев, и этого ли не знаешь? Истинно, истинно говорю тебе: мы говорим о том, что знаем, и свидетельствуем о том, что видели, а вы свидетельства Нашего не принимаете».

Тут в греческом тексте игра слов: одно и то же греческое слово означает и «свыше», и «снова» (должен родиться человек). Иисус Христос говорит «свыше», а Никодим понимает «снова». И развивает дальше эту мысль совершенно первобытно, как бы вспоминая доисторический обряд: «неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей и родиться?» Но здесь не просто недоразумение, Иисус Христос, пожалуй, имел в виду и то, и другое: игра слов здесь не случайна, она аналогична игре слов в поэтическом тексте. Это поэтическая шутка Иисуса Христа, его смех.

Мы не знаем, кстати, каков был этот разговор на самом деле и был ли он вообще. Известно, что Иисус Христос не мог разговаривать с Никодимом по-гречески, их общение могло быть только по-арамейски (поскольку оба – палестинские евреи). А значит, не было этой игры слов, не было и удивления Никодима, не было и его ответа. Это все неважно, поскольку вообще неважны исторические корни мифа. У мифа нет корней, он не рожден от плоти. Миф живет сам по себе, ни на чем не держась. Это динамическая схема, которая просвечивает через конкретные вещи и события. Или, если хотите, воплощается в них, «распространяется на все живое». И он истинен.

Человек, оказавшись на духовном пути, может в какой-то момент увидеть своего двойника. Почему? Представьте себе это так: человек склоняется над «первоосновой жизни», как над водной гладью, – и видит себя, словно в зеркале. Он видит себя как бы находящимся в этой «первооснове», слитым с ней. Это довольно страшно: человек уже не принадлежит себе, он не замкнут в своем теле, в своем «я», он видит, как его образ колышется, искажается водной рябью или волнами, стоит только подуть ветру. Он слит с «первоосновой жизни», но слит ценой своей смерти. Он видит себя расчленяемым, расчлененным. Вспоминается опять же Евангелие: «Если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода». Об этом можно прочесть и в сочинении Григория Сковороды «Нарцисс. Рассуждение о том: узнай себя»: человек наклоняется над водой и видит себя как «точного человека». Сравните с тем, что мы встречали у Данте: «Глаза к ручью склонил я…»

Караваджо. Нарцисс. 1594–1596 годы

Примечательно, что о Нарциссе заходит речь и в начале романа Германа Мелвилла «Моби Дик, или Белый кит»:

«Почему всякий нормальный, здоровый мальчишка, имеющий нормальную, здоровую мальчишечью душу, обязательно начинает рано или поздно бредить морем? Почему сами вы, впервые отправившись пассажиром в морское плавание, ощущаете мистический трепет, когда вам впервые сообщают, что берега скрылись из виду? Почему древние персы считали море священным? Почему греки выделили ему особое божество, и притом – родного брата Зевсу? Разумеется, во всем этом есть глубокий смысл. И еще более глубокий смысл заключен в повести о Нарциссе, который, будучи не в силах уловить мучительный, смутный образ, увиденный им в водоеме, бросился в воду и утонул. Но ведь и сами мы видим тот же образ во всех реках и океанах. Это – образ непостижимого фантома жизни; и здесь – вся разгадка».

Этот «мучительный, смутный образ» Карл Густав Юнг называет «Тенью». И смутный не потому, что слабый, а потому, что загадочный. Некоторые люди испытывали очень сильное ощущение «Тени», в том числе и ваш покорный слуга. Причем вскоре после встречи с, условно говоря, Изидой. Я почувствовал, как меня облекла какая-то темная фигура, я словно оказался помещенным в большой футляр. Это было ночью, но я не спал. Эта фигура обладала какой-то бесконечной силой, и вся она была усыпана глазами, как тело Аргуса (сравните с бликами на морской поверхности). Это продолжалось несколько минут и было совсем не прикольно, а очень жутко. И все же я чувствую, что мне передалась тогда часть этой силы.

Гильгамеш перед встречей с Энкиду видит вещий сон, в котором Энкиду (по сути, его Тень) предстает ему как камень:

 
Встал Гильгамеш и сон толкует,
Вещает он своей матери:
«Мать моя, сон я увидел ночью:
Мне явились в нем небесные звезды,
Падал на меня будто камень с неба.
Поднял его – был меня он сильнее,
Тряхнул его – стряхнуть не могу я…
 

Мать верно толкует сон, затем происходит встреча in real life, Энкиду побеждает Гильгамеша:

 
Стали биться на улице, на широкой дороге, —
Обрушились сени, стена содрогнулась.
Преклонил Гильгамеш на землю колено,
Он смирил свой гнев, унял свое сердце…
 

Сравните, кстати, с Библией:

«И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари; и, увидев, что не одолевает его, коснулся состава бедра его и повредил состав бедра у Иакова, когда он боролся с Ним».

Я не знаю, видел ли Пушкин свою Музу наяву (скорее всего, видел), но я уверен, что он встречался с «Тенью». В своих произведениях Пушкин многократно и разнообразно использует опыт этой встречи. Вот «Руслан и Людмила»:

 
…………………………Вдруг
Гром грянул, свет блеснул в тумане,
Лампада гаснет, дым бежит,
Кругом все смерклось, все дрожит,
И замерла душа в Руслане…
Все смолкло. В грозной тишине
Раздался дважды голос странный,
И кто-то в дымной глубине
Взвился чернее мглы туманной…
 
 
Вот слова Моцарта из «Моцарта и Сальери»:
Представь себе… кого бы?
Ну, хоть меня – немного помоложе;
Влюбленного – не слишком, а слегка —
С красоткой, или с другом – хоть с тобой,
Я весел… Вдруг: виденье гробовое,
Незапный мрак иль что-нибудь такое…
Ну, слушай же.
 

Вот «Пир во время чумы» («Едет телега, наполненная мертвыми телами. Негр управляет ею»). Луиза падает в обморок, затем говорит, очнувшись:

 
Ужасный демон
Приснился мне: весь черный, белоглазый…
Он звал меня в свою тележку. В ней
Лежали мертвые – и лепетали
Ужасную, неведомую речь…
Скажите мне: во сне ли это было?
Проехала ль телега?
 

В «Моцарте и Сальери» эта «Тень» предстает как «черный человек»:

 
Сальери
Ты верно, Моцарт, чем-нибудь расстроен?
Обед хороший, славное вино,
А ты молчишь и хмуришься.
Моцарт
Признаться,
Мой Requiem меня тревожит.
Сальери
А!
Ты сочиняешь Requiem? Давно ли?
Моцарт
Давно, недели три. Но странный случай…
Не сказывал тебе я?
Сальери
Нет.
Так слушай.
Недели три тому, пришел я поздно
Домой. Сказали мне, что заходил
За мною кто-то. Отчего – не знаю,
Всю ночь я думал: кто бы это был?
И что ему во мне? Назавтра тот же
Зашел и не застал опять меня.
На третий день играл я на полу
С моим мальчишкой. Кликнули меня;
Я вышел. Человек, одетый в черном,
Учтиво поклонившись, заказал
Мне Requiem и скрылся. Сел я тотчас
И стал писать – и с той поры за мною
Не приходил мой черный человек;
А я и рад: мне было б жаль расстаться
С моей работой, хоть совсем готов
Уж Requiem. Но между тем я…
Сальери
Что?
Моцарт
Мне совестно признаться в этом…
Сальери
В чем же?
Моцарт
Мне день и ночь покоя не дает
Мой черный человек. За мною всюду
Как тень он гонится. Вот и теперь
Мне кажется, он с нами сам-третей
Сидит.
 

А «Каменный гость» и «Медный всадник» – это именно о «Тени», она присутствует в самих названиях этих произведений.

«Тень» видел и Александр Блок:

 
Я коротаю жизнь мою.
Мою безумную, глухую:
Сегодня – трезво торжествую,
А завтра – плачу и пою.
 
 
Но если гибель предстоит?
Но если за моей спиною
Тот – необъятною рукою
Покрывший зеркало – стоит?..
 
 
Блеснет в глаза зеркальный свет,
И в ужасе, зажмуря очи,
Я отступлю в ту область ночи,
Откуда возвращенья нет…
 

Это, конечно, напоминает балладу Василия Жуковского «Светлана», в которой описывается, в частности, святочное гадание Светланы при помощи зеркала:

 
Вот в светлице стол накрыт
Белой пеленою;
И на том столе стоит
Зеркало с свечою;
Два прибора на столе.
«Загадай, Светлана;
В чистом зеркала стекле
В полночь, без обмана
Ты узнаешь жребий свой:
Стукнет в двери милый твой
Легкою рукою;
Упадет с дверей запор;
Сядет он за свой прибор
Ужинать с тобою».
 
 
Вот красавица одна;
К зеркалу садится;
С тайной робостью она
В зеркало глядится;
Темно в зеркале; кругом
Мертвое молчанье;
Свечка трепетным огнем
Чуть лиет сиянье…
Робость в ней волнует грудь,
Страшно ей назад взглянуть,
Страх туманит очи…
С треском пыхнул огонек,
Крикнул жалобно сверчок,
Вестник полуночи.
 
 
Подпершися локотком,
Чуть Светлана дышит…
Вот… легохонько замком
Кто-то стукнул, слышит;
Робко в зеркало глядит:
За ее плечами
Кто-то, чудилось, блестит
Яркими глазами…
Занялся от страха дух…
Вдруг в ее влетает слух
Тихий, легкий шепот…
 

Тут, пожалуй, тот случай, когда оба поэта видели одно и то же, но для передачи видения поэт-потомок использует наработку своего поэтического предка.

Когда проблема со здоровьем, а к врачу идти неохота, открываешь медицинскую энциклопедию и, как известно, находишь у себя все болезни. Ну а если «кто от земли / Был отлучен каким-нибудь виденьем» («Пир во время чумы»), лучше всего открыть сказки, или эпос, или Священное Писание. Так и я, стараясь понять, что же это было, стал читать разные тексты. Вот, например, очень похоже на явившуюся мне «Тень»:

 
Глаз бессчетных зрачками глядел Он,
уст бессчетных губами шептал Он,
форм невиданных и украшений
и оружий бессчетность являл Он.
<…>
Как бы собранный вдруг воедино
целый мир, всех существ бесконечность
пред собою тогда увидел
в теле бога богов сын Панду.
<…>
Образ ужасен Твой тысячеликий,
тысячерукий, бесчисленноглазый;
страшно сверкают клыки в Твоей пасти.
Видя Тебя, все трепещет; я тоже.[69]69
  Перевод В. С. Семенцова.


[Закрыть]
 

Это «Бхагавадгита»: Кришну по просьбе Арджуны показывает ему свой истинный облик.

То есть: сначала видишь-ощущаешь Тень, а потом она разделяется на бесчисленные глаза. И это ты сам разделяешься, расчленяешься.

Или наоборот: сначала воспринимаешь множественность, а потом из нее может «соткаться» «Тень». (Эти две вещи трудно разделить.) Так, в романе Германа Мелвилла «Моби Дик, или Белый кит» сначала является белый спрут, а потом – белый кит (кашалот, сам Моби Дик):

«Четыре вельбота вскоре закачались на волнах и, возглавляемые личной шлюпкой Ахава, торопливо устремились за добычей. А она между тем скрылась под водой. Подняв весла, мы ожидали ее появления, как вдруг в том самом месте, где она скрылась, она медленно всплыла на поверхность. Забыв и думать о Моби Дике, мы разглядывали самое удивительное зрелище, какое только открывало когда-либо таинственное море глазам человека. Перед нами была огромная мясистая масса футов по семьсот в ширину и длину, вся какого-то переливчатого желтовато-белого цвета, и от центра ее во все стороны отходило бесчисленное множество длинных рук, крутящихся и извивающихся, как целый клубок анаконд, и готовых, казалось, схватить без разбору все, что бы ни очутилось поблизости[70]70
  Помните, об Изиде у Апулея: «Слева и справа круг завершали извивающиеся, тянущиеся вверх змеи».


[Закрыть]. У нее не видно было ни переда, ни зада, ни начала, ни конца, никаких признаков органов чувств или инстинктов; это покачивалась на волнах нездешним, бесформенным видением сама бессмысленная жизнь.

Когда с тихим засасывающим звуком она снова исчезла под волнами, Старбек, не отрывая взгляда от воды, забурлившей в том месте, где она скрылась, с отчаянием воскликнул:

– Уж лучше бы, кажется, увидеть мне Моби Дика и сразиться с ним, чем видеть тебя, о белый призрак!

– Что это было, сэр? – спросил Фласк.

– Огромный спрут. Не многие из китобойцев, увидевших его, возвратились в родной порт, чтобы рассказать об этом.

<…>

Если для Старбека появление спрута служило зловещим предзнаменованием, для Квикега оно имело совсем иной смысл.

– Когда твоя видел спрут, – проговорил дикарь, стоя на носу высоко подвешенного вельбота, где он точил свой гарпун, – тогда твоя скоро-скоро видел кашалот».

Что касается глаз, можно вспомнить и китайскую Гуаньинь (японскую Каннон) – божество, выступающее преимущественно в женском обличье, спасающее людей от всевозможных бедствий. Гуаньинь – подательница детей, родовспомогательница, покровительница женской половины дома. А для этого ей надо иметь тысячу глаз и тысячу рук. Так она иногда и изображается:

А вот она же 20-метровая, с двумя драконами:

Страшный, губительный аспект смотрящей навстречу человеку «Тени», превращающейся затем во множественность, в расчленение, можно видеть в Лернейской гидре, о которой в «Теогонии» Гесиода говорится:

 
Эту вскормила сама белорукая Гера-богиня,
Неукротимою злобой пылавшая к силе Геракла.
 

Геракл поражает гидру:

Губительный аспект можно видеть также в Медузе Горгоне, которая обращает всех, встретивших ее взгляд, в камень и на голове которой кишат змеи (как раз являющие собой множественность, разделение). Медузе Горгоне отрезает голову Персей, глядя на нее не прямо, а на ее отражение в щите, отвернувшись. То есть можно сказать, что герой использует зеркало – и прямо как в гадании (сравните со стихотворением Блока).

Караваджо. Медуза. 1598–1599 годы

Однако Медуза Горгона изображается и как Хозяйка зверей:

Итак, героев у источника жизни двое, вдвоем сподручнее:

 
Гильгамеш уста открыл, ему вещает, Энкиду:
Один – лишь один, ничего он не может,
Чужаками мы здесь будем поодиночке:
По круче один не взойдет, а двое – взберутся,
[…………………………….]
Втрое скрученный канат не скоро порвется,
Два львенка вместе – льва сильнее!»
 

Правда, с другой стороны, когда героев двое, это может кончиться и гибелью. Так, например, распрощались с жизнью сыновья Посейдона Алоады – братья От и Эфиальт. Вот что сказано об этом в «Мифологической библиотеке» Аполлодора:

«Артемида уничтожила Алоадов на острове Наксосе, прибегнув к обману. Приняв образ оленя, она прыгнула и встала между ними: Алоады же, пытаясь поразить животное дротиками, пронзили друг друга».

В середине – зверь-бог (мифический зверь, который губит и возрождает), по бокам – два героя (обозначающие прохождение одного героя через чрево мифического зверя). Ту же схему (смерть героя при прохождении обряда посвящения) можно видеть в легенде о Клеобисе и Битоне, мать которых была жрицей богини Геры (волоокой Геры – то есть божественной коровы). Вот что рассказывает об этом Геродот в своей «Истории»:

«Родом из Аргоса, они имели достаточно средств к жизни и к тому же отличались большой телесной силой. Помимо того, что оба они были победителями на атлетических состязаниях, о них рассказывают еще вот что: у аргосцев есть празднество в честь Геры Аргосской. Их мать, жрицу богини, нужно было обязательно привезти на повозке в святилище богини. Однако быки их не успели вернуться с поля. Медлить было нельзя, и юноши сами впряглись в ярмо и потащили повозку, в которой ехала их мать. 45 стадий[71]71
  Примерно 8,3 км, 1 стадий = 600 ступней, около 178 м.


[Закрыть] пробежали они и прибыли в святилище. После этого подвига, совершенного на глазах у всего собравшегося на праздник народа, им суждена была прекрасная кончина. И божество дало ясно этим понять, что смерть для людей лучше, чем жизнь. Аргосцы, обступив юношей, восхваляли их силу, а женщины – их мать за то, что она обрела таких сыновей. Мать же, возрадовавшись подвигу сыновей и народной молве о них, стала перед кумиром богини и молилась даровать ее сыновьям Клеобису и Битону, оказавшим ей столь великий почет, высшее благо, доступное людям. После этой молитвы и жертвоприношения и пиршества юноши заснули в самом святилище и уже больше не вставали, но нашли там свою кончину. Аргосцы же велели поставить юношам статуи и посвятить в Дельфы за то, что они проявили высшую доблесть».

Клеобис и Битон. Мрамор, около 600–580 годов до н. э.

Двойниками как темой много занимались романтики. Кто-то потому, что это было модно, а кто-то видел двойника на самом деле. Например, Жерар де Нерваль. В повести «Аврелия», в которой он описывает свои видения Изиды, ему сразу же после одного из таких видений является и двойник. Повесть интересна и тем, что пишущий ее находится то на грани, а то и за гранью безумия. (Как вы думаете, кстати, где я нахожусь по отношению к этой грани?) Вот, например, что он пишет:

«Распростертый на походной кровати, я верил, что вижу, как с неба совлекаются покровы, и оно распускается тысячью неслыханных великолепий. Судьба освобожденной Души, казалось, открывается передо мной, будто для того, чтобы внушить мне сожаление о том, что всеми силами моего духа я пожелал вновь ступать по земле, которую должен был покинуть… Огромные круги прорисовывались в бесконечности, подобные кругам, образующимся на воде, взволнованной падением тела; каждая область, населенная лучезарными фигурами, окрашивалась, колебалась, и таяла в свой черед, и божество, всегда одно и то же, сбрасывало с улыбкой летучие маски своих разнообразных воплощений, и скрывалось наконец, неуловимое, в мистическом сиянии неба Азии.

Это небесное видение, в силу одного из тех феноменов, что каждый мог испытывать иногда в дреме, не исключало полностью сознания того, что творилось вокруг. Лежа на походной кровати, я слышал, что солдаты рассуждают о некоем неизвестном, задержанном подобно мне, голос которого раздавался тут же в комнате. По особому чувству вибрации мне казалось, что этот голос звучал у меня в груди и что моя душа, так сказать, раздваивалась – поделенная отчетливо между видением и реальностью. На мгновение мне пришла в голову идея повернуться с усилием к тому, о ком шла речь, но затем я задрожал от ужаса, вспомнив предание, хорошо известное в Германии, которое говорит, что у каждого человека есть двойник и что, если его видишь, смерть близка. – Я закрыл глаза и пришел в смутное состояние духа, в котором фантастические или реальные фигуры, которые меня окружали, дробились в тысяче ускользающих видений[72]72
  Здесь так хорошо видна связь Изиды, двойника и расчленяющейся, дробящейся «первоосновы», словно Жерар де Нерваль писал по моему заказу. Он мне подыгрывает (как, впрочем, и все остальные цитируемые авторы). Я и шучу, и не шучу.


[Закрыть]. Одно мгновение я видел рядом двух моих друзей, которые требовали выдать меня, солдаты на меня указывали; затем открылась дверь, и некто моего роста, чьего лица я не видел, вышел вместе с моими друзьями, которых я звал понапрасну. “Но это ошибка! вскричал я про себя, за мной они пришли, а другой уходит!” Я производил столько шума, что меня поместили в карцер».

Вы видите, как безотказно срабатывает здесь все та же схема: источник жизни и два зверя по бокам. Изида, посвящаемый и его двойник. Я это знаю потому, что видел сам. В том моем видении, о котором я вам рассказал в самом начале, было тоже три элемента: я, «Афродита», дельфин.

Рафаэль. Триумф Галатеи. 1512 год

Сравните, кстати:

Клеобис и Битон везут свою мать, жрицу богини Геры, в храм

Да, и я был дельфином, как это ни забавно писать. Впрочем, служил же Карлик Нос белочкой. Или написал же Мандельштам:

 
Ни о чем не нужно говорить,
Ничему не следует учить,
И печальна так и хороша
Темная звериная душа:
 
 
Ничему не хочет научить,
Не умеет вовсе говорить
И плывет дельфином молодым
По седым пучинам мировым.
 

Второй в паре, то есть стоящий (чаще всего) справа, – амбивалентен. Он страшен, поскольку до него еще надо добраться, перепрыгнув через быка. Кроме того, он может означать неудачу, срыв всего предприятия, смерть посвящаемого без последующего возрождения. И поэтому он может принимать вид мертвеца. В таком случае можно сказать, что он и не стоит справа, его там нет, а есть лишь призрак, действительно тень того, кто стоит слева. Потому что посвящаемому не удалось перебраться в правую часть картины, превратиться в героя (в древнегреческом смысле слова). Если посвящение не удается, то человек встречает черта, или, точнее, застревает на этапе черта (рога которого, кстати, символизируют двойничество. Примечательно в смысле двойничества или в смысле близнечного мифа, о котором скоро пойдет речь, также русское выражение «ему сам черт не брат» – о смелом, самоуверенном человеке). Или посвящаемый встречает тролля, что тоже приятно:

Старый горный тролль. Рисунок Йона Бауэра

Амбивалентность второго в паре героев происходит и от характерного для него животного начала. (А животное начало имеет место потому, что герой ведь встречает двойника, погружаясь в «первооснову» – в мифического зверя.) Это дельфин, это белочка – от такого можно ждать чего угодно. Вот, например, каков Энкиду:

 
Воззвали они к великой Аруру:[73]73
  Аруру – богиня-прародительница, одна из древнейших богинь шумеро-аккадского (и, вероятно, еще дошумерского) пантеона, создательница людей.


[Закрыть]
«Аруру, ты создала Гильгамеша,
Теперь создай ему подобье!
Когда отвагой с Гильгамешем он сравнится,
Пусть соревнуются, Урук[74]74
  Урук – один из древнейших и крупнейших городов на самом юге Шумера.


[Закрыть] да отдыхает».
Аруру, услышав эти речи,
Подобье Ану создала в своем сердце,
Умыла Аруру руки,
Отщипнула глины, бросила на землю,
Слепила Энкиду, создала героя.
Порожденье полуночи, воин Нинурты,[75]75
  Нинурта – бог войны.


[Закрыть]
Шерстью покрыто все его тело,
Подобно женщине, волосы носит,
Пряди волос как хлеба густые;
Ни людей, ни мира не ведал,
Одеждой одет он, словно Сумукан.[76]76
  Сумукан – бог – покровитель зверей.


[Закрыть]
Вместе с газелями ест он травы,
Вместе со зверьми к водопою теснится,
Вместе с тварями сердце радует водою.
 

А Геракл побеждает Немейского льва[77]77
  В «Теогонии»:
Лев этот, Герой вскормленный, супругою славною Зевса,Людям на горе в Немейских полях поселен был богиней.Там обитал он и племя людей пожирал земнородных…

[Закрыть] (жившего, что примечательно, в пещере с двумя входами) – и облекается в его шкуру, которая становится его непробиваемым доспехом, а на голову надевает голову зверя – в качестве шлема. Немейский лев – животный двойник Геракла, в которого Геракл превращается, с которым сливается в результате обряда посвящения.

Интересно, что эта пара (левый и правый человек) нашла свое отражение в мифологии многих народов – в так называемых близнечных мифах. О них можно, например, прочесть в одноименной статье В. В. Иванова в энциклопедии «Мифы народов мира».

В этих мифах не один человек проходит испытания, становясь другим человеком, а в испытаниях участвуют сразу оба – два близнеца. Например, в книге «Пополь-Вух», передающей мифы цивилизации майя, рассказывается о двух близнецах, Хун-Ахпу и Шбаланке, которые были вызваны в подземное царство (обитателей Шибальбы) на погибель, но успешно проходят все испытания. Им предлагают сесть на раскаленный камень, они попадают в «Дом ножей», в «Дом холода», в «Дом ягуаров» и т. п. А обитатели Шибальбы знай себе удивляются после каждого такого испытания:

«– Как же так? Они еще не умерли? – воскликнул повелитель Шибалбы. И вновь они посмотрели с изумлением на деяния юношей Хун-Ахпу и Шбаланке».

Затем Хун-Ахпу все же поддался на обман обитателей Шибальбы – и ему отрезали голову (сравните с мотивом отрезанной или оторванной головы у Булгакова в «Мастере и Маргарите». Или со словами Нерваля: «и некто моего роста, чьего лица я не видел». Или с отрезанной головой Медузы Горгоны[78]78
  Разговор Ивана-царевича с Бабой-ягой в сказке «Марья Моревна»:
  «– Пришел заслужить у тебя богатырского коня.
  – Изволь, Иван-царевич, у меня ведь не год служить, а всего-то три дня. Если упасешь моих кобылиц – дам тебе богатырского коня, а если нет, то не гневайся – торчать твоей голове на последнем шесте».


[Закрыть]). Это было очень некстати, так как на следующий день им надо было продолжать играть в мяч[79]79
  Мяч и есть отрезанная голова, об этом еще будет речь дальше.


[Закрыть] с командой Шибальбы. Но отсутствие головы удалось скрыть: