Текст книги "Тьма кромешная (сборник)"

К осени выросло и количество ворон. Они свили гнезда на всех крышах, в особенности облюбовав башни кафедрального собора, и целыми днями целые тучи их кружили над городом. Больше они не были безмолвны. Теперь их карканье лишь добавляло уныния в сердца горожан.

Теперь повсюду бродили по двое-трое новоявленные блюстители нравов с кисловатыми минами на лицах, облаченные в мрачные черные сюртуки и платья, застегнутые наглухо. Сбились они вместе как-то незаметно к концу лета вокруг епископа, подобравшись из числа наиболее ретивых его адептов. Они образовали Комитет ведьм. В ночь с пятницы на субботу члены комитета собирались на площади и расходились по городу, задрав головы кверху, ожидая каждую минуту увидеть вылетевшую из дымохода ведьму. Попутно, разумеется на всякий случай, они записывали адреса тех, кто слишком долго жжет свет. Они же добровольно взялись за учет тех, кто пропускал мессы. Теперь люди остерегались болтать все что взбредет им на ум за кружкой эля, как раньше, да и желания ходить друг к другу в гости тоже почему-то пропало. Все стали замкнуты и скрытны, а улыбка стала редкой гостьей на лицах карловчан. Город накрыла тень.

А как же появился в городке этот Комитет ведьм?

Дело было так. После одной из воскресных проповедей в начале осени епископ Нидер в разговоре с верным Ульрихом между делом проронил:

– Город созрел. Принимайся за дело.

Большего Ульриху и не требовалось. Он коротко кивнул и принялся за работу. В следующую пару недель его можно было повстречать в самых неожиданных местах с самыми противоречивыми и темными личностями, обретавшимися в городе. Его видели в мрачных закоулках и подворотнях в весьма неурочное и небезопасное для их посещения время, с такими сомнительными типами, что если бы кто-то признал в закутанной с головы до ног в плащ фигуре слугу самого епископа, то репутация Церкви в Карловитце значительно бы пошатнулась.

Ульрих о чем-то шептался с рыбаками на рассвете и отирался под вечер в ожидании кого-то рядом с живодерней, он был замечен неподалеку от городского кладбища почти в полночь, а утром выходил из дома, жильцы которого имели очень неоднозначную репутацию. Чаще же всего его можно было застать в тавернах того сорта, что выбирают для отдыха простолюдины из самых низов, имеющие склонность к разного рода лихим авантюрам. Там он проводил целые дни, стараясь занять самый дальний, неприметный столик, за которым вел долгие беседы, смачиваемые дешевым кислящим вином, смотрел, оценивал, одним словом – искал. И в один зябкий дождливый вечер понял, что наконец-то нашел. Лучшей кандидатуры нельзя было и придумать.

На высоком холме, с которого на много миль в обе стороны просматривается русло Дуная, стоит городское кладбище Карловитц. Из города, что с южной стороны подпирает подножие крутого холма, сюда ведет извилистая, вьющаяся серпантином по склону, мощеная дорога. Сущее мучение для лошадей, тянущих похоронные дроги, взбираться со скорбной и тяжелой ношей в этакую круть. Дорога упирается в массивные кованые ворота, обычно закрытые после захода солнца на цепь с замком, но сегодня почему-то оставленные распахнутыми настежь, несмотря на поздний час. За воротами лежат заросшие мхом могильные плиты и надгробные камни с полустершимися рублеными надписями. Они тонут в клочьях тумана, что по вечерам накрывает кладбище. В сумерках плохо видно, но кажется, что кто-то только что юрко проскользнул в ворота, а за ним еще двое и еще. Все эти люди в полном молчании уверенно тянутся туда, где в глухом углу погоста, под старыми вязами, в чьих кронах шумят грачи, ютится сторожка кладбищенского сторожа, также служащего здесь могильщиком. В городе все зовут его просто Юрген Похоронщик.

В каморке Похоронщика, в которую набилась дюжина гостей, висела влажная, с кислинкой затхлость. Весь немудреный скарб был покрыт толстым слоем пыли, а под потолком тускло блестели узоры многолетних паутин. Лишь один предмет в доме выглядел ухоженым. Это была рабочая лопата Юргена с отполированной за долгие годы до блеска рукояткой. Она была любовно начищена и блестела, закрепленная в петлях, вбитых в стену. Юрген с таким тщанием заботился о своей лопате, что по остроте она могла поспорить с бритвой цирюльника.

Хозяин обвел комнату тяжелым, насупленным взглядом и пробурчал себе под нос:

– Ну вроде бы все в сборе.

Всех собравшихся отличала удушающая мрачность и постность мин, застывших на лицах, а также темный цвет одежд. Сам Юрген, сухой и длинный как жердь, в черном цилиндре с блестящей прягой посередине, из-под которого глядели свинцовые навыкате глаза, и только их пристутствие делало это костлявое лицо хотя бы отдаленно похожим на живое, был облачен в долгополый заплатанный сюртук фасона прошлого века мышиного цвета. Таким его помнили со времен своей юности даже те жители, что сейчас уже нянчили внуков.

В городе люди его побаивались и даже старались лишний раз не то что не заговаривать, но и не сталкиваться с ним на одной стороне улицы. А может, причиной тому служила его привычка постоянно жевать чеснок, что ввергало в отчаяние его немногочисленных собеседников? Хотя какая разница, важно лишь, что в Карловитце многие его избегали. Многие, но не все.

– Загробные муки или воскресение? Вы уверены в своей участи? – говорил Юрген медленно, глухим с хрипотцой голосом, с едва уловимым странным акцентом, который никто не мог в точности опознать. Теснящиеся вокруг грубо сколоченного стола гости глухо зашептались, переглядываясь, однако Похоронщик призвал их к тишине едва заметным движением указательного пальца. – Здесь, на клочке земли, что служит последним пристанищем многим карловчанам, – продолжил он, вытягивая слова на нездешний манер, – где грунт наполнен костями тех, кто еще недавно был среди нас, особенно остро осознаешь суетность и краткосрочность земной жизни. Когда ваша плоть разложится и станет пищей червей, каждый из вас получит воздаяние по грехам своим. Не лучше ли уже сейчас порадеть за свое будущее и обеспечить себе лучшую участь, заручившись поддержкой одного из князей нашей Церкви? Заупокойная месса, отслуженная епископом, значительно облегчит участь любого томящегося в чистилище в ожидании Страшного суда…

– Погоди, Юрген, – перебил оратора краснолицый колбасник с носом картошкой и пушистыми неопрятными бакенбардами, с грохотом поднявшись из-за стола, – ты что, в проповедники записался? Я под вечер оставил семью, поверил, что тут у тебя и вправду что-то серьезное, притащился к тебе на этакую кручу, вместо того чтобы пропустить кружечку-другую в харчевне, и что же? Я от тебя слышу то же, что на мессе в церкви по воскресеньям? Давай, излагай уже суть, или я пошел домой. – Он грузно опустился на свое место и с вызовом уставился на Юргена.

Его поддержал востроглазый старик с острым, выпирающим кадыком, который ехидно просипел:

– Что, Похоронщик, епископом решил стать? Говоришь точь-в-точь как он, да не так складно у тебя выходит, – и захихикал, мелко-мелко подрагивая всем телом.

Несколько человек издали пару жиденьких смешков вслед за ехидным стариком. В этот миг сильный порыв ветра распахнул скрипучее окно и задул зашипевшие масляные светильники. Комната погрузилась во тьму. Тут же раздался слабый писк и едва заметные светящиеся точки замельтешили под потолком.

Юрген споро запалил свечу и, подняв ее вверх, осветил каморку. В тусклом неверном свете стали видны десятки летучих мышей, влетавших сквозь окно, а часть их уже устроилась на стропилах под потолком. Издав утробный рык и схватив стоявшую в углу метлу, старый Похоронщик впал в неистовство. Он вскарабкался на стол и принялся орудовать метлой как копьем, приговаривая сквозь одышку:

– Это их происки! Чувствуют, что близка их погибель! Vade retro![6]6
  Изыди! (лат.)


[Закрыть]

Спустя короткое время пол хижины покрылся изломанными тельцами ночных существ, а Юрген, тяжело дыша, занял свое место во главе стола, вокруг которого сжались присмиревшие гости.

– Конец времен близок! – Юрген был взлохмачен, а его глаза сияли безумным огнем. – Помните черную чуму? Это было наказание по грехам нашим, но навели ее на нас проклятые ведьмы!

– Да убережет нас святой Рох, – хором прошептали две пожилые иссушенные девы в чепцах.

– К этим колдуньям нужно быть беспощадными, сжечь их всех до единой! – Юрген в сердцах пнул тельце одной из павших летучих мышей. – А без нас герру Ульриху и епископу Нидеру никак не справиться. Герр Ульрих прямо так и сказал! Особенно внимательным нужно быть к пришлым. – Только тут все заметили, что за столом сидят лишь швабы. – Их уже больше, чем нас, в окрестных селах, да и в самом городе их число растет, с юга приходят все новые их беглецы из-под власти султана. Вера их хоть и похожа на нашу, но лукава и искаженна, оттого ведьм и еретиков среди них куда больше, чем среди коренных наших людей. К тому же не помешает нам и то имущество, и земля, что принадлежат нам по праву, а чужаки завладели ими обманом и хитростью. Все это святая инквизиция конфискует у еретиков и передаст нашему Комитету ведьм, ежели мы поможем изловить их побольше. Так что порешим? Поможем епископу и Церкви, учредим комитет?

В ответ раздались топот ног, грохот ладоней о стол и одобрительное уханье.

Сцепив пальцы на животе, Юрген удовлетворенно пробурчал:

– Я так и думал.

После короткого обсуждения мелких рабочих моментов Похоронщик решительным движением снял со стены лопату и вышел наружу, остальные гуськом потянулись за ним. Он привел их к свежевырытой могиле, рядом с которой стоял сосновый гроб, выкрашенный темно-бордовой краской. Первым в него, кряхтя, улегся крепкий детина со слипшимися от пота на лбу волосами, подмастерье из бочарного цеха с одноименной улицы.

Юрген удовлетворенно кивнул, оценив его смелость, прошептал пару напутственных слов на ухо и захлопнул крышку, оставив вмиг струхнувшего паренька в густой всепоглощающей тьме. Спустив совместными усилиями гроб в могилу, Юрген взмахом руки приказал оставить широкие сыромятные ремни, пропущенные под гробом, на месте и крепко закрепить концы. Сам же принялся сноровистыми движениями лопаты закидывать могилу комьями земли. Когда крышка гроба скрылась под полуметровым слоем грунта, он остановился, не доведя дело до конца, а пять минут спустя принялся откапывать обратно. Когда гроб подняли и открыли, подмастерье с Бочарной улицы с выпученными глазами хлопал ртом как рыба, выброшенная на берег.

Присев на одно колено, Похоронщик положил руку ему на лоб и продекламировал глухим голосом:

– Погружаясь во мрак изначальной тайны, ты искореняешь собственную волю и растворяешься во всеединстве. Отрекись от себя и отстань от всего тварного. Теперь ты рожден заново как член нашего братства.

Остальные встали в тесный кружок вокруг, смыкаясь плечами и нависая над лежащим в гробу подмастерьем. Все они хором повторяли за Юргеном слова, что он торжественно произносил, скрепившие клятвой ритуал посвящения, который в ту ночь прошел каждый из них.

Расходились они уже под утро, рожденные заново и объединенные общей тайной. Так в городке Карловитц появился свой Комитет ведьм, призванный служить на благо Церкви и в помощь святой инквизиции.

Каждое утро чуть свет Ульрих спешил проверить зловещий ящик, висевший на ограде собора. И каждый раз его ждало разочарование. Но в одно холодное, промозглое утро он наконец-то увидел на дне ящика скомканный конверт. Как он туда попал? Откуда?

Это случилось так. В последний день октября, а точнее, самую темную ночь, около трех часов, к ящику, таясь и перебегая от стены к стене и от угла к углу, прокрался некий горожанин, закутавшийся в плащ из грубой шерсти и надвинувший глубокий капюшон так низко, что, даже столкнувшись с ним лицом к лицу, никто бы не смог его опознать. Наконец добравшись до ящика, поминутно оглядываясь и вздрагивая от каждого шороха, судорожным движением руки он бросил конверт в прорезь ящика и был таков. За два часа до этого, сидя за столом у себя дома, он написал на листе хорошей плотной бумаги густыми чернилами, пропитавшими кончик тщательно очиненного гусиного пера, следующее послание:

«Спешу уведомить Ваше преосвященство, что в треть ем доме по Дубовой улице, если считать от Вязового переулка, обосновалась ведьма, хорошо известная всему городу. С помощью бесовских сил она якобы врачует людей, на самом же деле наводит порчу и уродует их бессмертные души. В ее доме Вы найдете множество неоспоримых доказательств бесовского ведьмачества и сговора с врагом рода людского».

Нагрев сургуч на пламени свечи, он капнул им на конверт, куда вложил сложенный пополам лист бумаги, и накрепко запечатал его, использовав в качестве печати монету. На конверте он сперва думал написать «От доброжелателя», но потом решил, что такая надпись больше бы подошла для письма в магистрат, а тут будет уместнее написать «Господину епископу от верного чада Церкви».

Но кто же писал это письмо? Кто стал автором гнусного навета? К сожалению, свет от свечи падал на стол, и лицо бдительного горожанина решительно невозможно было разглядеть в густой тени.

А что хотя бы был за дом, из которого вышел доносчик, кутаясь в плащ и сжимая потеющими ладонями конверт, в самый глухой предрассветный час? К сожалению, нельзя с уверенностью сказать и этого – густой туман с Дуная скрыл его номер. Одним словом, это мог быть практически любой из жителей. Но все же это был лишь один из них.

Солнечным осенним утром епископ Иоганн Нидер, обложившись толстенными фолиантами, работал в своем кабинете. Его задумчивый взгляд был устремлен в потолок. Перед ним лежала рукопись научного трактата, который он вот уже третий год неторопливо и сосредоточенно писал для одного верхнегерманского университета, при котором числился профессором теологии. Наконец собравшись с мыслями, епископ обмакнул перо в чернильницу и решительно вывел: «Масло в адских котлах делает из крови проклятых демон Укобах…»

В эту секунду раздался стук в дверь.

– Войдите! – отрывисто рявкнул епископ, сочась недовольством. «Как назло! Только сосредоточился, и вот, отрывают!» – рассерженно подумал он.

В кабинет вошел сияющий Ульрих и с поклоном протянул на подносе письмо.

– То, чего вы так ждали, ваше преосвященство! Из ящика на площади, – торопливо пояснил он, видя недовольную гримасу на лице хозяина.

– Да чего ты там возишься, давай его сюда! – Епископ хищно схватил конверт, покрутил его в руках, осмотрел со всех сторон и даже обнюхал, два раза внимательно прочел крупные печатные буквы на лицевой стороне и только после этого взломал сургучовую печать и принялся за чтение, бормоча себе под нос: – Писал мужчина, вероятно, средних лет. Из местных. Изрядно нервничал, судя по дрожащей руке… – Закончив чтение, весьма приободрившийся и повеселевший епископ нараспев продекламировал: – Вот грешница, которая забыла иглу, челнок и прялку, ворожа, варила травы, куколок лепила… – Он протянул письмо Ульриху и начал давать инструкции: – Читай. Узнай, кто живет в этом доме. Собери подробные сведения. С арестом и обыском торопиться не будем, нам нужен гарантированный результат. А потому официальный ход делу я дам лишь тогда, когда у нас будет два свидетеля. А потому твое главное задание – ищи свидетелей.

Ульрих сосредоточенно кивал, это ремесло было ему близко и хорошо знакомо.

Собрав заседание Комитета ведьм, Ульрих тщательно выспросил все, что им известно об обитателях третьего дома на Дубовой улице. После этого он стал примерять роль свидетеля на членов комитета. Но, учитывая, что этот процесс должен был стать первым в череде многих, их стоило приберечь для последующих дел. Потому он решил поискать свидетеля проверенным способом – в городском каземате в здании ратуши. Напутствуя его, епископ Нидер отдельно отметил, что канон Accusatus licat дозволяет это.

Удача улыбнулась Ульриху в лице Турчина – душегуба, беглого янычара с бандой башибузуков, орудовавшего на юге дунайского тракта, вблизи самой границы. Посул бессрочной ссылки на рудники вместо поездки на свидание с палачом в имперскую столицу освежил ему память. Он тут же вспомнил, что много раз слышал от своих жертв, а потом и от других злодеев в каземате, что в Карловитце обитает страшная ведьма, она в трепете держит весь город и окрестности, а как-то раз он собственным единственным глазом видал, как та ведьма верхом на бревне кружила над городом и разбрасывала щепотки порошка из толченых костей мертвецов и жаб, отчего, по ее замыслу, должен был погибнуть урожай, а поля покрыться червями, сусликами и змеями. Как он потом слышал от разных людей, чьих имен он, впрочем, не может припомнить, порошок этот ведьме вручил сам нечистый на шабаше в ознаменование их союза, о чем она этим самым людям сама говорила, угрожая.

Узнав эту новость и пролистав протокол допроса турчина, заверенный двумя понятыми и оформленный по всем правилам нотариусом, епископ Нидер удовлетворенно кивнул и выпроводил Ульриха из кабинета с напутствием:

– Работай дальше, сын мой, ты на верном пути.

Спустя еще несколько дней Ульрих с радостным воплем «Я нашел второго свидетеля!» бесцеремонно ввалился к епископу. Иоганн Нидер поднял склоненную над бумагами голову и с нескрываемым любопытством и азартом поинтересовался:

– И кто же это?

– Склочная соседка. Фридой ее кличут, – торопливо начал Ульрих. – Я просмотрел все отчеты приходского священника отца Франтишека об исповедях всех жителей Дубовой улицы нашей веры и нашел, что сия Фрида неоднократно поминала нашу ведьму, каясь в своей неприязни к ней. Я уже переговорил с этой Фридой, и она согласна рассказать всю правду!

Епископ, откинувшись в кресле, мерно покачивал головой.

– Однако есть одно условие у нее… – Ульрих замялся.

– Условие? – вскинул брови епископ.

– Дело в том, что у ведьмы есть огород, – принялся за объяснение Ульрих, – и он как раз примыкает к ограде этой Фриды…

– Скажи ей, что после выступления на суде она получит законное право передвинуть ограду, – нетерпеливо взмахнул рукой епископ.

Ульрих сосредоточенно кивнул.

– А сейчас закладывай лошадей и скачи в Петроварадин за солдатами городской стражи, да по дороге прихвати опытного инквизитора из тамошнего доминиканского монастыря, а я пока улажу формальности с этим неотесанным бургомистром и городским судьей. Сразу же по возвращении вы обыщете дом ведьмы и возьмете ее под арест. – Епископ Нидер в предвкушении потер ладони. – Вот еще что… – Епископ извлек из ящика стола мешочек с солью и воском на кожаном шнурке и повесил его на шею Ульриху. – Это убережет тебя от ее чар. Не волнуйся, это дозволено, – быстро прибавил он, заметив смущение на лице верного помощника. – И смотри не дай ей прикоснуться к тебе! – Закончив с напутствием, он приобнял Ульриха, развернул, взяв за плечи, и легонько толкнул в спину: – Все, иди.

Трактир «Голова вепря», спрятавшийся в извилистых проулках за ратушей, полупуст. Еще пару месяцев назад здесь было не протолкнуться, а теперь едва ли десяток посетителей протирали штаны за большим общим столом. В углу засели заядлые завсегдатаи, коротавшие за кружкой кислого ячменного пива часы, свободные от работы. Трубочист Яков и фонарщик Йохан. Один уже закончил работу на сегодня, а второй еще и не начинал, время зажигать фонари на городских улицах пока не пришло.

– Совсем старый Юрген забыл нас, – пробормотал фонарщик, сдувая пену с кружки и поглядывая на пустующий грубый, но основательно сколоченный табурет.

– Теперь только по ночам шастает с этими своими полоумными, ведьм ловит, – с издевкой буркнул в ответ трубочист, отхлебнув кислого пойла, и, скривившись, грохнул деревянной кружкой о стол, – и меня ведь к ним в компанию хотел заманить, подумай-ка! А то у меня дел других лет!

Йохан смерил старого друга долгим взглядом и, понизив голос, наставительно произнес:

– Ты бы поостерегся, старина. Юрген нос по ветру держит, и лучше с ним не ссориться, да и вообще поменьше имя его трепать. Целее будешь. Он у нас старик жуть какой злопамятный, сам знаешь. Сдается мне, что пришли в наш городишко новые времена и новые порядки. Теперь уже не наш добродушный толстяк бургомистр здесь решает, кому мазать масло на хлеб, а кому корки сухие глодать. Власть переехала в здание напротив. – Он кивнул в сторону окна, где сквозь давно не мытые стекла смутно проступал, возвышаясь над покрытыми мхом черепичными крышами, шпиль собора.

Почесав в затылке, Яков почти прошептал в ответ:

– Верно говоришь, дружище. – Трубочист еще ниже склонился к столу. – Все верно, да и эти наши речи излишние. – Он указал глазами на угрюмого старика с бельмом на глазу в черном, покрытом маслянистыми пятнами кафтане, который, казалось, дремал в углу напротив. Перед ним стоял стакан простой колодезной воды. С первого взгляда его можно было и не заметить среди теней, щедро населявших едва освещенный пыльный угол. Он сидел без движения, его веки были прикрыты. Выдавали его лишь несоразмерно большие уши, покрытые мелкими вьющимися волосиками, которые мелко-мелко подрагивали, живя своей собственной, самостоятельной жизнью. – Который день уж здесь сидит, хотя раньше сюда и носа не казал. Да и кто в «Голове вепря» воду простую хлебает? – Яков криво усмехнулся щербатым ртом.

– Да-а, – протянул Йохан, смахнув мозолистой ладонью пивную пену с пушистых рыжих усов, – теперь лучше пить в тишине…

На следующий день, когда сумерки окутали город, в тисовую, никогда не знавшую замка дверь домика на Дубовой улице настойчиво и нетерпеливо постучали.

– Кто это там барабанит? – приветливо спросила Ангелина, направляясь к двери, хотя ответ ей был хорошо известен. Сунчицу она еще с рассветом специально отослала в Стражилово под предлогом отнести лукошко гостинцев – разных пирожков с начинкой и варенья из лесной ягоды – семье тамошнего здухача Лазаревича да остаться погостить там на пару дней. Записку с объяснениями она положила на самое донышко корзинки втайне от Сунчицы.

– Открывай, ведьма! – Визгливый голос раздался из-за двери, в которую незваные гости колотили все сильнее, не догадываясь потянуть ручку на себя.

Ангелина толкнула дверь, и в домик мгновенно набилось человек десять, возмущенно гомоня и размахивая руками. Они производили страшный шум и распространяли запах несвежего белья и немытых тел, который перебивал даже ароматы трав, сушившихся пучками под потолком.

– Держите ведьму крепче, не то удерет! – пронзительно закричал обрюзгший монах-инквизитор в серо-бурой сутане, специально вызванный из доминиканского монастыря под Петроварадином.

Сам он сразу же бросился к печной заслонке, которую с силой захлопнул, перекрыв дымоход наглухо. Бабушку тут же схватили под руки два дюжих молодца в камзолах городской стражи. В середине комнаты озирался Ульрих, раздавая отрывистые лающие команды сопровождавшим его судебным приставам и чиновникам магистрата. Они принялись выгребать все шкафы, сундуки, полки, сваливая их содержимое прямо на пол. Ульрих прикрыл глаза и втянул ноздрями воздух.

– Здесь явно пахнет колдовством, – проговорил он раздельно, подражая интонациям епископа Нидера.

– Это букет из садовых ромашек и луговых фиалок да чай со свежей мятой в котелке. – Бабушка окатила его волной презрения.

– А это еще что? – прогнусавил монах, двумя пальцами выудив из-под подушки Пухатика – плюшевого мишку Сунчицы, и принялся крутить его перед глазами. – Теперь не отвертишься, ведьма! Колдовское чучело для наведения порчи! – Он торжествовал. – А вот и костяные иглы, очевидно заговоренные, которыми ты его колола! – Монах выудил иголку из клубка ниток. Выхватив из-за пояса небольшой нож, он вонзил его в Пухатика и распорол его брюшко.

Лицо бабушки исказила гримаса боли.

– Что, корчит тебя, ведьма? – злорадно протянул он и принялся вытаскивать из мишки конский волос, которым тот был набит. – Чьи это волосы? Кого ты хотела сжить со свету?

– Это конский волос, брат Звонимир, – подсказал Ульрих.

– Ах так! – бросил тот раздраженно и, помолчав, решительно заявил: – Пристав, пиши!

За столом устроился судейский чиновник, запаливший принесенный с собой сальный огарок свечи и приготовивший загодя бумагу, перья и чернила.

– У ведьмы изъята колдовская кукла, набитая волосом, тайком выдернутым ею на конюшне его преосвященства епископа Иоганна Нидера. Ведьма не отрицает своего намерения сгубить епископа через порчу его лошадей… – Достав с полки восковые свечи, он покрутил их в руках и продолжил диктовать: – Также были найдены заговоренные черным заклятием восковые свечи, предназначенные для изготовления фигурки его преосвященства с последующим вселением в него злых духов посредством…

Писарь пыхтел до раннего утра, измочалив все перья и исписав все листы бумаги. Но результат был впечатляющим – толстая пачка покрытых кляксами листов протокола, каждый из которых заверили своими подписями инквизитор-доминиканец, представитель магистрата, понятые, нотариус и остальные набившиеся в домик представители властей, светских и церковных.

В подземном каземате, расположенном под зданием ратуши, царила плесень и сырость, а по углам юрко шуровали крысы. Туда и водворили бабушку Ангелину. Обрюзгший доминиканец развернул лист бумаги, свернутый свитком, и, стараясь не касаться покрытых влагой стен и не наступать в лужи протухшей воды на полу, зачитал:

– Ангелина Бранкович, также называемая Драговичанка, у следствия имеются различные улики, изобличающие тебя в преступлениях колдовства. Их достаточно, чтобы подвергнуть тебя допросу под пытками. Поэтому мы объявляем и постановляем, что ты должна быть пытаема сегодня же в два часа после полудня.

Бабушка выслушала это молча, повернувшись спиной к решетке, отделяющей темницу от коридора.

Не видя никакой реакции, монах прошипел:

– Ты слышала, ведьма? Тебя будут пытать!

Бабушка равнодушно пожала плечами и, не оборачиваясь, ответила:

– Другого я от вас и не ожидала.

Доминиканец усмехнулся, снял с крюка кожаный фартук и, повязывая его, монотонным, внушающим ужас голосом принялся декламировать давно заученный текст:

– Я буду пытать тебя до тех пор, пока ты не похудеешь и не станешь прозрачной. Не думай, ведьма, что я буду пытать тебя день, неделю, месяц. Нет, я буду пытать тебя все время, пока ты жива. И если ты будешь упорствовать, ты будешь замучена насмерть и тогда все-таки будешь сожжена.

Ангелина вновь пожала плечами и тихо произнесла:

– Делай свое дело. Хватит слов.

Пронизывающий ветер гулял над Дунаем. Старый бревенчатый пирс с двумя десятками рыбацких лодок таял в дымке тумана и был практически неразличим с берега. На краю пирса, обдаваемый брызгами разгулявшихся на реке бурунов, стоял Ульрих, кутаясь в долгополый плащ с низко надвинутым на лицо капюшоном. Он прохаживался туда и обратно, а рядом с ним угодливо семенил Юрген Похоронщик.

– Вот вам на первое время. – Ульрих сунул в руку Похоронщика тощий кожаный кошель с позвякивающими серебряными талерами. – Когда покажете себя, будет больше.

Юрген мелко закивал и поспешно упрятал монеты в глубокий карман кафтана цвета воронова крыла.

– Вот я и говорю, ваша милость. Дочь бакалейщика страдает падучей. – Он тараторил и угодливо исподволь заглядывал в глаза Ульриха, ничто в нем не выдавало того властного старика, что наводил трепет на большинство карловчан. – А в прошлом году он месяц продержал ее привязанной ремнями к кровати, когда она на разные голоса вещала на иноземных языках, стращая родных будущими карами и понося их на все лады за их тайные грехи, о которых никто и знать-то не мог, кроме самого…

– Все это интересно, Юрген, но потом, – прервал его Ульрих. – Сейчас ваша цель – ведьма Драговичанка. Уже скоро суд, и я хочу, чтобы твои люди не подвели. Запомни, зал суда и площадь во время казни – на вас. Народ должен негодовать. Начинайте заранее. Распустите слухи, сплетни… Вот. – Ульрих достал из-за пазухи тетрадь в кожаном переплете, туго перетянутую лентой, и протянул похоронщику. – Тут я кое-что выписал, изучи. Это вы должны распространить среди жителей города и окрестностей. Не подведите меня. Я поручился за вас перед епископом.

Через три дня Ульрих положил перед епископом Нидером протокол допроса под пытками Ангелины Бранкович. Вот что было в нем сказано:

«Карловитц. В среду, 1 ноября, Ангелина Бранкович, 62 лет, была допрашиваема по обвинению в колдовстве; несмотря на многократные увещевания, она не сознается; она ничего не знает и не может ничего сказать; поэтому решили ее подвергнуть пытке. Жом – пусть Создатель будет ей свидетелем, она ничего не знает; ножной винт – опять не хочет отвечать. В четверг, 2 ноября, применили жом и винт вместе – не помогает, она ничего не может сказать. В пятницу, 3 ноября, надевают ей испанский сапог и завинчивают – тихо стонет, но молчит. На дыбе также молчит, несмотря на то что ее довольно долго вытягивали. После этого ее обнажили, надели винт на правую ногу, которую достаточно крепко привинтили, затем подняли ее в воздух и секли розгами – потеряла сознание, но не заговорила. При этом обвиняемой давали только соленые кушанья и полностью отказывали в воде, впрочем, к кушаньям она не притронулась. Во время пытки ей зачитывались изобличающие ее показания свидетелей и другие материалы дела, ночью же к ней применялась процедура tormentum insomniae. Судя по тому упорству, с которым она молчит и выдерживает пытки, очевидно, что ей помогает сам враг рода людского, что является еще одним доказательством ее виновности».

Епископ хмыкнул и, свернув протокол, коротко бросил:

– Кто палач?

Ульрих быстро ответил:

– Брат Звонимир из Петроварадинского доминиканского монастыря. Опытный инквизитор.

– Опытный? – Епископ вперил сузившиеся зрачки на вмиг притихшего Ульриха. – В чем опытный? В составлении протоколов? Если он слабой женщине не может открыть рот, то можно подумать, что он недостаточно изучил это ремесло и плохо владеет своим искусством. – Он встал из-за стола. – Отошли его обратно. Я сам поговорю с ней.

Стремительной походкой епископ Нидер двинулся в сторону ратуши, чуть позади семенил верный Ульрих.

Уже на лестнице, ведущей в каземат, Ульрих шепнул хозяину:

– А еще у нее нет слез.

– Это лишь указывает на ее колдовской дар, – чуть повернув голову, наставительно пояснил епископ.

Остановившись перед решеткой темницы Ангелины, епископ Нидер смерил ее взглядом, моментально приметив осунувшееся лицо, спекшиеся, истрескавшиеся губы, спутанные, разом поседевшие волосы, но особое внимание он уделил глазам. Он знал, как должны выглядеть потухшие глаза сломленного человека, у Ангелины же они светились ровным светом превосходства над всем окружающим.