Текст книги "На каждом шагу стукач"

О женщинах и вычислительной технике

Давайте немного отвлечёмся. Поговорим о чём-нибудь более весёлом, например, о женщинах или о компьютерах. А ещё лучше, о том и другом сразу, чтобы сэкономить время.

Пользоваться вычислительной техникой хлопотно, не пользоваться – глупо, несовременно, не модно, не клёво… И это старо, как мир или борьба за мир… Моё знакомство с вычислительной техникой началось давно, в студенческие годы. Собственно говоря, тогда её так и не называли. Вошёл в аудиторию молодой преподаватель и как отрезал: «Завтра на моих занятиях у всех должна быть логарифмическая линейка. Без неё можете не приходить». Этого преподавателя мы называли помидорчиком. Может быть, потому, что весь он излучал здоровье, а его щёки всегда были покрыты пламенным румянцем. К тому же он был большой оригинал. Зимой, например, он приходил на работу в институт в рубашке и маленькой кепочке… Ну что может придумать такой человек? Но мы всё же запаслись этими линейками, а также кучей пособий и инструкций, как ею пользоваться. Но «помидорчик» был краток:

– Все бумаги уберите со стола, а кто уже научился считать по правилам, забудьте… В инженерной практике это не понадобится. – За одно занятие он научил нас практически всем действиям, на которые было способно это устройство. Вот бы такого преподавателя к современному компьютеру! В придачу… Но такое невозможно с любой точки зрения. Несколько лет спустя «помидорчик» получил двухстороннее воспаление лёгких и отправился в мир иной… Хороший был человек, земля ему пухом…

Но мы в то время не оценили его опыт. Подумаешь, логарифмы? Их знали и сто лет назад. Ещё до революции студенты, забегая в закусочную, спрашивали «пару свеженьких логарифмов», на что получали стандартный ответ: «Прыходи, дарагой, чэрэз нэдэлю, обэщали подвэзти. Бэри чебурэки пока нэ разобрали».

Легко привыкаешь к чему-нибудь, трудней возвращаться к прошлому, но иногда приходится. В том же институте, на той же кафедре неожиданно возникла задача неподъёмная для линейки. Требовалась более высокая точность, не помню даже до какого знака после запятой… И опять всё по старинке, таблицы логарифмов, арифмометры… Но точность логарифмической линейки зависит от её длины. Можно, говорят, сделать линейку длиной в полметра, но с ней неудобно работать. Руки коротки. В прямом смысле.

…А что, если эту длину «свернуть» в окружность, ещё лучше в спираль… Откуда пришла эта идея в мою бедную голову? И почему люди за многие годы не додумались до этого? Кругом столько умников, а это ведь так просто… При этом вся конструкция получается не плоской, а объёмной, ничуть не больше арифмометра… Интересное решение даже простой задачи приносит определённое удовлетворение, но я помню, что недолго восхищался своим «талантом и неординарностью», просто начал отрабатывать элементы этого устройства… А здесь было, над чем подумать. Ведь можно не просто свернуть линейку в спираль, а выиграть ещё кое-что. Уменьшая, например, её ширину. А можно также… Но мой энтузиазм сник после первого же контакта со скептиком…

Был у нас в группе один умненький мальчик. Люсик. Его иначе и не называли. Люсик и Люсик! Может быть, оттого, что был он невысокого роста и слегка сутулился. Но всё время он был в центре внимания. Носил Люсик всегда одну и ту же горняцкую форму с погончиками, и нам казалось, что он потомственный горняк. Куда нам до него? Но мы ошиблись, его родители были музыканты и играли в каком-то профессиональном оркестре. У Люсика был прекрасный слух и масса других способностей. Он играл практически на всех музыкальных и немузыкальных инструментах, а когда таковых под рукой не было, он играл на обычной расчёске или, как это часто бывало на скучных лекциях, путём пощёлкивания по зубам. Естественно, своим. Понятно, что для исполнения такого музыкального произведения ему не нужны были ни ноты, ни струны… Однажды для меня он начал исполнять увертюру к опере «Кармен». При этом он делал это настолько мастерски и виртуозно, что казалось, будто у него во рту маленький оркестрик со всеми необходимыми для этой цели причиндалами. Но услышать это произведение мог только один человек, тот, который садился с ним рядом. Нужно было настроиться именно на это исполнение и полностью отключиться от шелеста преподавателя, восклицаний играющих по соседству преферансистов, вздохов сексуально озабоченных студенточек… Был, правда, среди нас один студент, Володя Чулок. Так он умудрялся не только слушать Люсика, но также конспектировать лекции, задавать вопросы преподавателю и сочинять стихи своей подружке. Это, я имею в виду конспектирование, он должен был делать обязательно. Ведь у кого-нибудь из нашей компании должны же быть лекции для подготовки к зачётам и экзаменам.

А ещё у Люсика был драматический дар, и он пользовался им как на сцене, так и в жизни… Студенческий театр, на сцене которого он блистал, занимал большую часть его свободного времени. Там он полностью преображался, становился выше, осанистей и видней, чем в жизни. То ли эта его способность, то ли что-то иное было в нём, незаметное, но девушки нашего курса просто сходили от него с ума. Не одна или две, а всё сразу, одновременно или по очереди. Создавалось впечатление, что Люсик обладает каким-то неведомым даром, познав который, каждая из наших студенток стремилась поделиться этими знаниями со своими подружками, а те, в свою очередь, по закону распространения слухов, со всеми остальными близкими, знакомыми и просто прохожими… Но Бог с ними, я не об этом.

И вот однажды, на лекции по научному коммунизму, а такие лекции я почему-то особенно не любил, забрался я на самую удалённую скамью и занялся конструкцией спиралеобразной линейки. Неожиданно ко мне подсел Люсик и заговорщицким тоном сообщил, что вождь умер в неудачное время… Моё замечание, что для такого замечательного мероприятия любое время хорошо, а ещё лучше, если бы он вовсе не родился или его мама сделала… Я, кажется, продолжал бы ещё долго упражняться на эту не очень оригинальную тему, но Люсик почему-то пропустил мои слова и продолжал: «Я боюсь, что начнётся сталинский призыв в партию, и тут уж не выкрутишься…»

– Видать, придётся тебе становиться директором шахты, – выразил я мнение, которое никак не отличалось от витавших вокруг нас утверждений, что мы обязательно будем директорами либо главными инженерами. Как минимум. На выбор…

– В лагерях, на урановых рудниках, – ответил он, – я знаю, чем это обычно кончается… Я хотел уточнить, почему и каким образом, но он оборвал этот разговор…

– А ты хоть знаешь, как я очутился здесь? Ведь я поступал на физмат, но после второго экзамена нам сообщили, что нас будут готовить на атомщиков. Многим это не понравилось, вот и начали валить экзамены… Но всё это было зряшным… Приняли всех, независимо от оценок.

– А как же ты? – не выдержал я.

– Как, как, не прошёл по здоровью. Иногда это помогает. Как бы опять не пришлось браться за старое… Жаль, институт хороший, – промолвил он и перешёл на другую тему. Меня в то время умиляла его способность обрывать разговор…

Оказывается, он придумал «вечный календарь». Он достал из своей сумки таблицу, в которой дни недели, месяцы и годы располагались каким-то непривычным образом. Затем стал объяснять мне, как этой таблицей пользоваться. Он с помощью этого календаря мог определить, в какой день недели я родился, и в какой выпадет мой столетний юбилей. Если быть честным, то меня не очень заинтересовала эта его самодеятельность. Может быть, потому, что я и тогда не собирался отмечать столь отдалённые юбилеи. Даже не помню, что я ответил на его прямой вопрос: «Как ты думаешь, если отправить эту таблицу в журнал, сколько за неё дадут? Ну, хотя бы пятьдесят рублей, дадут? Или на бутылку?» Помню только, что посоветовал я ему обратиться с этим вопросом к Лёше Семёнову. Он регулярно отправлял в газеты и журналы маленькие заметки типа: «В апреле с. г. в Днепропетровском горном институте проходила традиционная студенческая конференция. Представленные на этой конференции доклады показали высокую зрелость студенческих работ. Особый интерес вызвала работа, предлагающая сочленить отбойный молоток с шатром, напоминающим обычный зонтик. Такое решение позволит…» и так далее… О деньгах Лёша говорил с некоторым высокомерием: «Я не из-за денег публикую. Подумаешь, пришлют два-два пятьдесят… Что на них купишь? Во всех редакциях сидят одни прохвосты и хапуги. Всё гребут под себя. В первую очередь, с начинающих авторов…»

Мне совсем не хотелось рассказывать Люсику о своих проб лемах, но, видя, что он возносит свою работу в ранг всемирно-исторического достижения, как-то увлёкся и выдал, что и у меня бывают иногда неплохие идеи. Например, я придумал новую логарифмическую линейку и, как бы в порядке ответного шага вежливости, рассказал ему идею ещё не законченной конструкции и, естественно, спросил его мнение. Люсик в данной ситуации повёл себя весьма солидно. Он внимательно выслушал все мои объяснения, задал пару вопросов, потом, сделав некоторые замечания, сказал: «Хорошая вещь, старик, полезная. Но не современная. Тебе нужно было родиться сто лет назад». При этом он тут же заглянул в свою таблицу, обеспечив ей, таким образом, её первое практическое применение. Оказалось, что Люсик уже где-то читал, что не за горами время, когда вычислительные устройства будут делать как радиоприёмники, на самых современных радиолампах. При этом они будут иметь только один недостаток – большое время для разогревания своих катодов! Да, я совсем забыл сказать, что Люсик ко всем своим талантам был также заядлым радиолюбителем. Только он согласился заниматься измерением точки Кюри на кафедре физики. Ну как было не прислушаться к мнению этого интеллектуала, радиолюбителя?.. Тем более что в его словах был какой-то здравый смысл.

Следующее моё знакомство с вычислительной техникой произошло лет десять спустя. Работал я в Институте автоматики рядовым инженером. Однажды, когда мне надоело заниматься скучными расчётами, я выразил мнение, что неплохо бы поработать с программистами. Сказал я это вслух, но все почему-то притихли, как будто я выразил какую-то бестактность. И только один человек, мой непосредственный руководитель, Ваня Шкребтиенко как-то хитро усмехнулся и сказал: «Иди, иди, заодно и погреешься…» Эта фраза запустила аналитическую часть моих полушарий, и я вскоре начал замечать то, что раннее не бросалось в глаза.

Оказалось, что в вычислительном центре, который располагался в нескольких полуподвальных комнатах нашего здания, располагалась электронная вычислительная машина «Минск». Она работала круглые сутки, обеспечивая потребности не только нашего института, но и многих других предприятий. Вокруг этой машины всегда суетилось несколько человек. Программисты и обслуживающий персонал. В основном это были молодые девушки. Абсолютно разные, как будто их и подбирали на любой вкус. А может быть, они сами так сгруппировались? Ведь девушки, тем более, окончившие физмат, не могут не думать об этом… Одеты они были чаще всего в белые халаты и чем-то напоминали медиков. Сходство с медучреждением дополняло и то, что рядом с вычислительной машиной располагались отдельные кабинеты, в которых «клиенты» вычислительного центра имели возможность работать в тесном контакте с этими программистками. О том, что работа в таких условиях для мужчин чрезвычайно вредна, ходили различные слухи, подтверждаемые тем, что ни один из начальников этого центра не работал там больше полугода. Просто не выдерживал напряжённости окружающей обстановки. К тому же, все посетители, которых почему-то называли «клиентами», считали необходимым не только закрываться с девушками в отдельных кабинетах, но также раздеться настолько, насколько позволяла окружающая обстановка…

Эту тему о нравах того времени можно было бы развивать до бесконечности. Тем более что в то время никто не считал зазорным заводить какой-либо служебный роман. О сексуальных притязаниях вообще никто ни-ни. Ведь в нашей стране такое не могло даже быть! А если и было, то почему об этом нужно говорить именно сейчас? Об этом можно поговорить специально, обстоятельно, не спеша. Когда возникнет подходящий момент… Но и уходить от ответа тоже не хорошо… Поэтому начнём, как бы издалека. Те же, которые всё знают, могут пропустить этот раздел… Мне совсем не хочется представить своего читателя с кислой миной на таком же лице…

Вычислительная машина, независимо от того, какая она и что она делает, производит поочерёдные арифметические и логические операции с числами. Эти числа тем или иным образом соответствуют тексту, графическим изображениям, химическим формулам, звукам нотной грамоты и т. д. В процессе работы все эти числа хранятся в памяти машины и извлекаются по мере надобности. Для запоминания одной единственной буквы, даже не буквы, а кода этой буквы, поскольку в то время машины не оперировали с изображениями, необходимо было запомнить как минимум восемь элементарных единиц информации. Такую единицу информации называют байтом. Не трудно представить, какая требуется память для работы со страницей текста или с книгой, которую вы сейчас держите в руках. Так вот, машины даже того времени считались полноценными, если они оперировали массивами информации в сотни тысяч или даже в миллионы байтов. А для запоминания только одного байта информации применяли устройство, содержащее восемь радиоламп и кучу других радиодеталей, в том числе резисторы, конденсаторы и прочее, без которых эти лампы работать не будут. А каждая лампа и резистор выделяют тепло… Вот и представьте себе такую машину, у которой миллион мелькающих индикаторов и обогревательных элементов. Никакие вентиляторы не могли справиться. Даже зимой. К тому же стрекотание перфораторов. Ведь дисплеев в то время не было… Атмосфера!

Вот почему в вычислительный центр ходили, чтобы погреться, стараясь как можно быстрей сбросить с себя всё лишнее. При этом никто не обращал особого внимания на странный вид программисток, увешанных разнообразными перфолентами. Были, правда, и перфокарты, но они никак не влияли на общую картину.

– Ну, как вам понравилось наше бабье царство? – спросил у меня начальник вычислительного центра с какой-то дрожью в голосе. За время нашей ознакомительной прогулки мне всё-таки удалось увидеть не только саму эту ЭВМ, но и некоторых её королев, о которых я уже немало наслушался.

– Да, девушки у вас симпатичные, – ответил я, – настолько, что я побоялся бы пойти к вам на работу… Или наоборот, не знаю… Но вы что-то иное имели в виду? – спросил на всякий случай.

Неужели он увидел во мне мужчину, способного в одиночку или в компании с моим другом Люсиком затеять переворот, после которого от всего вычислительного центра останутся только пух и перья… Но эту мысль я не успел даже додумать…

– Эту машину мы называем «Великий слепой». Это наш внутренний термин. По аналогии с немым кино Чарли Чаплина. Когда-нибудь, в далёком будущем, учёные придумают устройства ввода и вывода информации, которые заменят машине глаза и уши. Работа программиста изменится коренным образом. Появятся у нас толковые мужчины… Да и научный процесс примет новые формы…

Это было время, когда студенческая песня начиналась словами: «Нам электричество пахать и сеять будет…», а заканчивалась: «… Нажмёшь на кнопку – чик-чирик, и человек готов».

– Вы думаете, наш институт с этим не справится? – риторически спросил я.

– Трудно сказать. Это задача для «Большой Науки». В почтовых ящиках такие вещи не решаются. Здесь нужны новые подходы в новую, я бы сказал, виртуальную реальность… И люди, отрешённые от повседневной суеты…

Он ещё долго развивал идеи, прочитанные когда-то в книгах отечественных и зарубежных фантастов, а я, полностью отключившись от него, думал о том, что я так мало знаю и что настоящие, значительные идеи реализуются где-то далеко-далеко… Вдали от нашей мышиной возни со всеми её транзисторами и резисторами… А может быть, я так и не думал, а это пришло ко мне потом, несколько позже, когда я ввязался в многолетнюю гонку именно с этой самой реальностью. И посвятил ей всю оставшуюся жизнь.

Обычный экзамен

Перед всяким боем нужно проводить разведку. Так делается всюду и всегда. Даже в спорте. Так сделал и я, разослав письма своим друзьям в Москву, Ленинград и Одессу. Ответы были неутешительные. В каждом из институтов очень большие конкурсы. Но главное не это… Об этом я узнал несколько позже, когда приехал уже сдавать экзамены. А пока я решил действовать по принципу: «Погибать, так с музыкой». А ещё лучше: «Падать, так с хорошего коня!» Здесь у меня, по крайней мере, был некоторый опыт (см. «Записки фантаста»)…

Итак, решено. Буду падать с хорошего коня. То есть, поступать в самую лучшую аспирантуру.

Первое знакомство с кафедрой телевидения началось с небольшого конфуза. Сдав документы и заполнив все формальные бумаги, я разыскал саму кафедру. Решил познакомиться. Вхожу в лабораторию, в которой довольно солидный мужчина беседует со студентами. Не иначе как профессор, думаю, и всё выжидаю момент, когда он освободится. Наконец, такой момент настал, и я робко подсаживаясь, завожу кой-какой разговор, знакомлюсь и, как бы между прочим, спрашиваю, кто сейчас заведует кафедрой.

– Естественно, Семён Исидорович! – отвечает мне этот, которого я уже окрестил профессором. В дальнейшем оказалось, что он не профессор, а академик, но по туризму, к тому же очень общительный и очень энергичный человек.

– А как фамилия этого Семёна Исидоровича? – опять проявляю свою любознательность.

– Катаев, – отвечает, а сам смотрит на меня как-то подозрительно.

– А не будете ли вы столь любезны, уважаемый Эдуард Владимирович (так звали моего собеседника), просветить меня, кто такой Катаев? В смысле, какие у него книги и прочее…

По тому, как он отреагировал на мои вопросы, мне сразу стало ясно, что я что-то «сморозил» совсем неприличное. Он долго смотрел на меня изучающим взглядом, а потом, видно не уловив соответствия между словами и их источником, неожиданно спросил.

– Слушай, парень, откуда ты приехал, такой дремучий?…

Почему-то вспоминается анекдот. Страна готовится отмечать столетие Ленина. На вступительных экзаменах у абитуриента спрашивают:

– Скажите, пожалуйста, какая сейчас приближается знаменательная годовщина?

– Не знаю.

– Ну, самая большая, самая круглая?

– Не знаю.

– Не может быть, говорят ему. Откуда же вы приехали?

– Из Мелитополя, – отвечает абитуриент.

Тогда один профессор из комиссии поворачивается к другому и говорит:

– Коллега, не поехать ли нам отдохнуть в Мелитополь?

Если бы моё поступление было не в 65-м году, а несколькими годами позже, я бы непременно ответил, что из города, который недалеко отстоит от Мелитополя. Но коль нет, то нет. Пришлось скрасить свою «серость» другой шуткой, зато расстались мы в добрых отношениях. При этом я много узнал и о кафедре и о перспективах, которые были не очень обнадёживающими. Оказывается, только от кафедры поступают два человека, которые готовились к этому уже несколько лет, имеют тему, хороший задел и прочее.

– Плохи ваши перспективы, Гуглин, – такими словами встретила меня зав. аспирантурой, женщина солидная и имеющая богатый опыт.

– Вот смотрите, уже подано восемь заявлений. Два от кафедры, этих примут в первую очередь. Два целевика, их примут, даже если они сдадут на одни тройки. Ничего не поделаешь, закон. Нужно готовить научные кадры для периферии. Есть ещё два человека, которых должны принять в любом случае. Один из них принёс готовую диссертацию, а другой, – она несколько замялась, а потом всё-таки сказала.

– Он, видите ли, работает главным инженером на Останкинском телецентре. А это кое-что значит! Итак, шесть. Да, чуть не забыла, ещё один араб из Багдада. Естественно, без экзаменов и без конкурса. А примут, как обычно, в таких случаях, одного-двух. Решайте сами, вы восьмой, и шансов у вас меньше, чем у всех.

– А что вы мне можете посоветовать, как человек опытный в данной ситуации? – пролепетал я.

– Возьмите свои документы и попытайтесь в другом месте. Например, в НИИ. Там не бывает таких конкурсов. Позвоните Чернобелому. Он у них бог и царь. Захочет – возьмёт, и год у вас не пропадёт бесцельно.

– Спасибо, – говорю за добрый совет. – Я попытаюсь, но документы пусть пока полежат у вас.

Звоню богу и царю в одном лице. Представляюсь. Объясняю ему ситуацию и спрашиваю, в чём он может мне помочь? В ответ слышу:

– Я сейчас уезжаю в Женеву на симпозиум, а приеду через месяц. Поскольку время приёмных экзаменов к тому моменту уже закончится, то и разговаривать не о чем. Приезжайте в следующем году.

Звоню ещё некоторым царькам, рангом поменьше. Результат тот же, только слова другие. И чего мне вдруг взбрело в голову пересаживаться на худшую лошадь? Пусть будет, как будет. Нужно жить своим умом! По крайней мере, некого будет винить. Мы ещё повоюем!

Экзамены начались, почему-то, с второстепенных предметов, марксистской философии и английского. Конечно, для высокого начальства это были самые важные дисциплины, особенно первая. А может быть, пытались реализовать кое-какой отбор. Но мне это не грозило, потому, что я их уже сдал заранее, поэтому, с некоторым безразличием, наблюдал за своими соперниками. Следует сказать, что сдавали они не плохо, только целевики иногда получали четвёрки и радовались, что всё это для них «по барабану».

Вот тогда-то у меня и мелькнула мысль: «А какого чёрта»! И почему я должен терпеть эту дискриминацию. Чем я хуже их? Может быть, отправить телеграмму в Новосибирск, заму по науке, примерно следующего содержания: «Уважаемый Энгельс Алексеевич! Вы должны меня помнить, так как я делал у Вас самые оригинальные курсовые. Сейчас я сдаю экзамены в аспирантуру МЭИСа. Только Ваш институт не прислал целевиков. Ещё не поздно, подтвердить мои полномочия в качестве Вашего доверенного представителя. После окончания, я, естественно, приеду к Вам работать. Примите и прочее…». К счастью, я остановил и полностью отбросил эту мысль. Идти в науку с заднего хода. Нет, лучше вообще не поступить. Будет возможность, можно заниматься наукой и без аспирантуры. Не в ней счастье!

Удивительное свойство вдруг обнаружил я у себя. Казалось бы, что за сложность, сдать один экзамен. Сколько их я сдал за свою жизнь… А сколько принял, будучи преподавателем? Пора бы и привыкнуть. Не получилось. В спорте это называют предстартовым мандражом. Есть, говорят даже успокоительные таблетки. Все эти мысли ни к чему не приводили, и я по-прежнему никак не мог решиться и пропускал вперёд всех своих конкурентов. Видно, так устроен человек, что со временем он забывает былые трудности. Нужно всех преподавателей пропускать, время от времени, через процедуру экзаменов. Тогда они лучше будут понимать состояние своих студентов. А чего волноваться? Подготовлен я хорошо. Опыт изложения материала имею. Что ещё нужно? Вот и последний из соискателей пошёл…

– Заходите, Гуглин, в компании меньше нервной энергии потратите, – это уже по мою душу. Чувствую, что эта лёгкая шутка сразу как-то сняла напряжение. А когда взял билет и начал осваиваться, то и совсем вошёл в норму. Атмосфера доброжелательная, как на «экзамене у капитанов». В центре сидит Катаев Семён Исидорович. Ему очень много лет, но по тому, как он подтянут, какие и как он задаёт вопросы, мне становится ясно, что он ещё на высоте, другим бы так.

Рядом с ним, без пяти минут профессор Самойлов Владимир Фёдорович, чуточку полноват, но добродушная улыбка и чувство юмора выдают, что если не в атаку, то на дружеский пикник с ним вы с удовольствием отправитесь и постараетесь сесть к нему поближе. Был там также Хромой Борис Петрович, самый молодой и талантливый из доцентов, можно сказать, без десяти минут доктор наук. Об этом я узнал несколько позже, но в тот момент он произвёл на меня самое лучшее впечатление. Был, кажется, ещё кто-то. Точно не помню.

Написал на листочке несколько формул. Это обязательно. Если ты выходишь отвечать, то что-нибудь, обязательно должен написать. В противном случае ты либо самоуверен, либо ничего не знаешь. И то, и другое преподавателю никак не нравится. В этом я убеждён. Известны и другие приёмы, которые должен знать экзаменующийся. Есть целые трактаты, написанные в полуюмористическом тоне, но я их никогда не читал и не знаю. Знаю только два основных принципа: на экзамене нужно хорошо знать предмет и уметь произвести хорошее впечатление.

Последнее, это не то, что вы, девушки, имеете в виду. Это я отвергаю. Нужно иметь нестандартные знания, не то, что написано во всех книгах, а иметь какой-то свой, собственный подход. Это довольно сложно, к тому же и преподаватели должны быть на высоте. Иначе этот подход превратится в свою противоположность. С этим мне несколько повезло, так как, работая в Институте автоматики, мне приходилось решать какие-то смежные вопросы, пользуясь другими методами и математическим аппаратом…

Наконец вызывают к столу. Катаев листает мои бумаги, время от времени произносит самое существенное:

– Окончил НЭИС в 59-м году… работал в радиотехникуме преподавателем… читал пять предметов (удивлённый взгляд из-под очков)… работал ещё в нескольких местах… последнее место работы – Институт автоматики… имеет статьи и изобретения… кандидатские экзамены сдал… автореферат мне понравился (это уже от себя). Вопросы по анкете будут? Вопросов нет. В таком случае отвечайте по билету.

Как я отвечал и какие были вопросы, наверное, стоит опустить. Но интерес к моей скромной персоне я чувствовал всё время, причём от каждого члена комиссии. Я несколько раз вступал в дискуссию, чтобы доказать, что я всё-таки прав. При этом часто ссылался на самые авторитетные источники – книги сидевших передо мной людей. В конце даже осмелился сказать, что доказательство ваше, Владимир Фёдорович, по вопросу отклонения луча, мне удалось существенно упростить. И показал, как это получается. Закончил словами: наверное, так лучше, ибо экономит время студентам и преподавателю. Последние слова особенно понравились комиссии. Наконец «экзекуция» закончилась. Небольшое совещание. Встаёт Катаев и объявляет:

– Поздравляем, вы заслужили отличную оценку.

Выхожу, весь мокрый, в мелу, но счастливый и встречаю зав. аспирантурой.

– Ну, что, Гуглин, вы звонили профессору Чернобелому?

– Он уезжает в Швейцарию.

– Так позвоните другому. Идёмте, я вам дам пару телефонов в почтовые ящики. Там и защититься легче. И публиковать ничего не надо. Пару отчётов и всё. Вы чего стоите на месте?

– Не хочу я в почтовые ящики. У меня на них аллергия.

– И зря, сюда вас всё равно не примут. Только год потеряете, упрямец.