Текст книги "Есенин за 30 минут"

Шел господь пытать людей в любови…

 
Шел Господь пытать людей в любови,
Выходил он нищим на кулижку.
Старый дед на пне сухом в дуброве,
Жамкал деснами зачерствелую пышку.
Увидал дед нищего дорогой,
На тропинке, с клюшкою железной,
И подумал: «Вишь, какой убогой, –
Знать, от голода качается, болезный».
Подошел Господь, скрывая скорбь и муку:
Видно, мол, сердца их не разбудишь…
И сказал старик, протягивая руку:
«На, пожуй… маленько крепче будешь».
 

Стихотворение из первой части сборника «Радуница» – «Русь», написанное в 1914 году. С раннего детства Сергей Есенин был очень религиозным, чему поспособствовала бабушка и паломничество с ней в Радовицкий монастырь, мальчик пел в хоре, звонил в колокола и прислуживал в алтаре.

В качестве сюжета выступает явление воскресшего Господа в образе нищего странника. Старый дед не узнает его, но чувствует к нему сострадание и делится черствой пышкой – это значит, что добро на земле еще существует.

Примечателен язык, использованный автором: для старого деда просторечный, разговорный: «Жамкал деснами, зачерствелую пышку, Увидал дед, Вишь, какой убогой, болезный», а для Господа торжественный, возвышенный: «в любови, скрывая скорбь и муку». Также в произведении использован мотив странника, что характерно для лирики Есенина. И в роли такого странника выступает сам Спаситель – только обойдя всю землю, можно понять как живут люди.

На небесном синем блюде…

 
На небесном синем блюде
Желтых туч медовый дым.
Грезит ночь. Уснули люди.
Только я тоской томим.
Облаками перекрещен,
Сладкий дым вдыхает бор.
За кольцо небесных трещин
Тянет пальцы косогор.
На болоте крячет цапля,
Четко хлюпает вода,
А из туч глядит, как капля,
Одинокая звезда.
Я хотел бы в мутном дыме
Той звездой поджечь леса
И погибнуть вместе с ними,
Как зарница – в небеса.
 

Природа у Сергея Есенина одушевленная: «…Облаками перекрещен, Сладкий дым вдыхает бор…», «…Тянет пальцы косогор…», «…А из туч глядит, как капля, Одинокая звезда…». Он верил, что все мы – дети природы, поэтому не делал различий между людьми, животными и растениями.

В стихотворении очевидна специфическая колористика: синий цвет – знак спокойствия, умиротворенности, Руси; голубой – беззаветной радости и легкости; красный – любви, действия. Поэт часто использует эти цвета в своем творчестве для подчеркивания той или иной мысли, идеи.

Широко применение олицетворений, приемов художественной образности: «…На небесном синем блюде Желтых туч медовый дым…», «…За кольцо небесных трещин Тянет пальцы косогор…». Традиционна и тема смерти: «…И погибнуть вместе с ними, Как зарница – в небеса».

Ты запой мне ту песню, что прежде…

 
Ты запой мне ту песню, что прежде
Напевала нам старая мать.
Не жалея о сгибшей надежде,
Я сумею тебе подпевать.
Я ведь знаю, и мне знакомо,
Потому и волнуй и тревожь –
Будто я из родимого дома
Слышу в голосе нежную дрожь.
Ты мне пой, ну, а я с такою,
Вот с такою же песней, как ты,
Лишь немного глаза прикрою –
Вижу вновь дорогие черты.
Ты мне пой. Ведь моя отрада –
Что вовек я любил не один
И калитку осеннего сада,
И опавшие листья с рябин.
Ты мне пой, ну, а я припомню
И не буду забывчиво хмур:
Так приятно и так легко мне
Видеть мать и тоскующих кур.
Я навек за туманы и росы
Полюбил у березки стан,
И ее золотистые косы,
И холщовый ее сарафан.
Потому так и сердцу не жестко –
Мне за песнею и за вином
Показалась ты той березкой,
Что стоит под родимым окном.
 

Данное стихотворение было создано в сентябре 1925 года совсем не за долго до гибели Сергея Есенина и посвящено его младшей сестре – Александре. Несмотря на политические разногласия, – Александра горячо поддерживала большевиков, – между ними были очень теплые семейные отношения.

Предчувствуя скорую гибель, поэт в своих воспоминаниях обращается к любимому дому, родной природе, народным верованиям и песням. Одну из таких песен он и просит для него исполнить сестру: «…Ты запой мне ту песню, что прежде Напевала нам старая мать…», обещает постараться подпевать: «…Не жалея о сгибшей надежде, Я сумею тебе подпевать…». Он признается, что образ дома всегда в его мыслях, даже если и сам он за тысячи километров от Константиново: «…Лишь немного глаза прикрою – Вижу вновь дорогие черты…». Эта песня напоминает ему родную природу: «…И калитку осеннего сада, И опавшие листья с рябин… мать и тоскующих кур…».

Сестру он представляет березкой – молодым деревцем, которое так легко сломать и которое послушно тянет свои веточки вслед за постоянно меняющимся ветром политических решений: «…Показалась ты той березкой, Что стоит под родимым окном…».

Сосна и река

 
Возле долины журча,
Река протекала глубокая.
Над рекой, верхушку склоня,
Стояла сосна одинокая.
Весёлые дни проходили
В беседе с журчащей водой.
Они в ней себе находили
Весёлый отрадный покой.
Зимою сосна засыпала,
Река покрывалася льдом,
И вьюга сосну обсыпала
Сугробами снега кругом.
А чуть лишь весна наступала,
Сосна просыпалася вдруг.
Оковы река разрывала
И разливалась вокруг.
Долина, водой залитая,
Реку представляла широкую,
И блеском солнца река залитая
Окружала сосну одинокую.
Сосна от воды подгнивала,
И с каждым ей днём становилося хуже.
В долине вода пропадала,
Река становилася уже.
Вода вся в долине пропала
И в блеске полном явилася весна.
Подгнившая сильно сосна
В глубокую речку упала.
 

Это одно из самых ранних стихотворений Сергея Есенина, написанное в 1911 году. Оно откровенно слабое и недоработанное как по форме, так и по содержанию. Очевидно, поэт вообще не воспринимал его серьезно и не собирался публиковать.

Тем не менее, оно было обнаружено случайно в ученической тетрадке старого приятеля поэта – Гриши Панфилова. Сюжет простой и незамысловатый: о дружбе сосны и реки. А поскольку вся природа у автора одушевлена, и река, и сосна наделены своими характеристиками, могут разговаривать и совершать иные действия: «…Река протекала глубокая… Стояла сосна одинокая…», «…В беседе с журчащей водой. Они в ней себе находили Весёлый отрадный покой…».

Единственное, что осталось неизменным и в более поздних, глубоких и совершенных стихах Есенина – это печальный финал: «…Подгнившая сильно сосна В глубокую речку упала».

Мелколесье. Степь и дали…

 
Мелколесье. Степь и дали.
Свет луны во все концы.
Вот опять вдруг зарыдали
Разливные бубенцы.
Неприглядная дорога,
Да любимая навек,
По которой ездил много
Всякий русский человек.
Эх вы, сани! Что за сани!
Звоны мерзлые осин.
У меня отец – крестьянин,
Ну, а я – крестьянский сын.
Наплевать мне на известность
И на то, что я поэт.
Эту чахленькую местность
Не видал я много лет.
Тот, кто видел хоть однажды
Этот край и эту гладь,
Тот почти березке каждой
Ножку рад поцеловать.
Как же мне не прослезиться,
Если с венкой в стынь и звень
Будет рядом веселиться
Юность русских деревень.
Эх, гармошка, смерть-отрава,
Знать, с того под этот вой
Не одна лихая слава
Пропадала трын-травой.
 

Стихотворение создано в 1925 году во время визита Сергея Есенина в Константиново и посвящено русской природе. Желая добиться славы на литературном поприще, он не мог оставаться в родной деревне, а вернувшись туда через какое-то время из столицы, понял, что стал чужим этим краям. Отсюда столько горечи и тоски.

Путь домой – всегда самый лучший, даже если в обычной дороге нет ничего примечательного. Она прекрасна уже тем, что родная: «…Неприглядная дорога, Да любимая навек…». Автор подчеркивает, что сам имеет непосредственное отношение к деревне: «…У меня отец – крестьянин, Ну, а я – крестьянский сын…». Слава никогда не заменит человеку родного края: «…Наплевать мне на известность…», «…Тот, кто видел хоть однажды Этот край и эту гладь…». Поэт так сильно тоскует по родной стороне и так радуется встрече со знакомым с детства пейзажем, что готов целовать эту землю, цветы и деревья: «…почти березке каждой Ножку рад поцеловать…».

Заканчивается произведение переливами гармошки, которую автор называет «смерть-отрава» из-за того эффекта который она оказывает на русскую душу: от беззаботного веселья до жуткой тоски: «…Эх, гармошка, смерть-отрава, Знать, с того под этот вой…».

Весенний вечер

 
Тихо струится река серебристая
В царстве вечернем зеленой весны.
Солнце садится за горы лесистые.
Рог золотой выплывает луны.
Запад подернулся лентою розовой,
Пахарь вернулся в избушку с полей,
И за дорогою в чаще березовой
Песню любви затянул соловей.
Слушает ласково песни глубокие
С запада розовой лентой заря.
С нежностью смотрит на звезды далекие
И улыбается небу земля.
 

Стихотворение создано в 1912 году и на тот момент Есенин еще не был знаменитым. Посвящено оно, как и подавляющее большинство его произведений, природе, а точнее, селу Константиново, по которому он сильно скучает.

Сюжет простой и незамысловатый: наступление спокойного весеннего вечера в деревне: «…Тихо струится река серебристая В царстве вечернем зеленой весны…». Потрясающая наблюдательность и любовь к деталям – отличительная черта Сергея Александровича: «…Солнце садится за горы лесистые. Рог золотой выплывает луны…». Использованы средства художественной выразительности: «…Запад подернулся лентою розовой… Песню любви затянул соловей…».

Удивительно как грамотно всего в трех четверостишиях поэт не только красочно нарисовал весенний вечер, но и возвращение домой пахаря после тяжелого трудового дня: «…Пахарь вернулся в избушку с полей…», «…Слушает ласково песни глубокие С запада розовой лентой заря…».

Отойди от окна

 
Не ходи ты ко мне под окно
И зеленой травы не топчи,
Я тебя разлюбила давно,
Но не плачь, а спокойно молчи.
Я жалею тебя всей душою,
Что тебе до моей красоты?
Почему не даешь мне покою
И зачем так терзаешься ты?
Все равно я не буду твоею,
Я теперь не люблю никого,
Не люблю, но тебя я жалею,
Отойди от окна моего!
Позабудь, что была я твоею,
Что безумно любила тебя,
Я теперь не люблю, а жалею –
Отойди и не мучай себя.
 

Произведение датируется 1911 годом и посвящено несчастной любви к Анне Сардановской. По свидетельству биографов Сергея Есенина, именно эта девушка и была его единственной настоящей любовью. Их история закончилась печально: Анна вышла замуж за другого человека и умерла во время родов. Однако поэт помнил ее до последнего вздоха.

Стихотворение примечательно тем, что написано как бы от лица девушки к молодому человеку: «…Не ходи ты ко мне под окно И зеленой травы не топчи…». Поэт представляет себе вымышленный монолог Анны по отношению к нему и его любви: «…Я тебя разлюбила давно… Я жалею тебя всей душою…». Известно, что девушка не считала занятие творчеством серьезным, а потому отказалась встречаться с юным дарованием, хотя он много раз на протяжении нескольких лет добивался ее взаимности: «…Почему не даешь мне покою И зачем так терзаешься ты? Все равно я не буду твоею… Отойди от окна моего!..».

Даже спустя годы, автор так и не смог примириться с тем, что любовь красавицы оказалась такой скоротечной: «…Позабудь, что была я твоею, Что безумно любила тебя…», «…Отойди и не мучай себя».

По-осеннему кычет сова…

 
По-осеннему кычет сова
Над раздольем дорожной рани.
Облетает моя голова,
Куст волос золотистый вянет.
Полевое, степное «ку-гу»,
Здравствуй, мать голубая осина!
Скоро месяц, купаясь в снегу,
Сядет в редкие кудри сына.
Скоро мне без листвы холодеть,
Звоном звезд насыпая уши.
Без меня будут юноши петь,
Не меня будут старцы слушать.
Новый с поля придет поэт,
В новом лес огласится свисте.
По-осеннему сыплет ветр,
По-осеннему шепчут листья.
 

Стихотворение создано в 1920 году и являет собой сожаление о безвозвратно ушедшей молодости. В 25 лет Сергей Есенин считает себя старым. Он не представляет себя стариком, словно, зная, что не доживет до преклонных лет. Свое душевное состояние поэт описывает с помощью осеннего пейзажа, как осень жизни.

Используя аллегорию, он сравнивает себя с деревом, теряющим листву: «…Облетает моя голова, Куст волос золотистый вянет…». Зима символизирует смерть и предвидя ее, он пишет: «…Скоро месяц, купаясь в снегу, Сядет в редкие кудри сына…» и «…Скоро мне без листвы холодеть, Звоном звезд насыпая уши…». Поэт никогда не считал себя по-настоящему талантливым и ему кажется, что с его уходом, его творчество также будет забыто: «…Без меня будут юноши петь, Не меня будут старцы слушать…Новый с поля придет поэт…».

Нет на земле ничего вечного и постоянного, все когда-нибудь заканчивается. Но если в природе за весной – смертью следует весна – рождение, то человек уходит навсегда. Такие мысли и чувства переполняют чуткую душу поэта: «…По-осеннему сыплет ветр, По-осеннему шепчут листья».

Душа грустит о небесах…

 
Душа грустит о небесах,
Она нездешних нив жилица.
Люблю, когда на деревах
Огонь зеленый шевелится.
То сучья золотых стволов,
Как свечи, теплятся пред тайной,
И расцветают звезды слов
На их листве первоначальной.
Понятен мне земли глагол,
Но не стряхну я муку эту,
Как отразивший в водах дол
Вдруг в небе ставшую комету.
Так кони не стряхнут хвостами
В хребты их пьющую луну…
О, если б прорасти глазами,
Как эти листья, в глубину.
 

Стихотворение написано в 1919 году и посвящено хорошему другу Сергея Есенина – Александру Борисовичу Кусикову, одному из лидеров имажинистского направления. Как это часто бывает в жизни, позже пути друзей разошлись: последний остался жить в Берлине, а первый вернулся на любимую Родину.

Произведение выдержано в лучших традициях имажинистской школы – выпуклая, красочная образность, обилие метафор: «…Люблю, когда на деревах Огонь зеленый шевелится…» – так листву называет автор; или еще: «…То сучья золотых стволов, Как свечи, теплятся пред тайной…» – как аллюзия церковного трепетания свечей перед алтарем. Священное писание у автора «звезды слов» и он хочет сказать, что религия первоначальна: нас крестят при рождении и отпевают при смерти: «…И расцветают звезды слов На их листве первоначальной…».

Земное существование кажется поэту мукой: «…Но не стряхну я муку эту…». Все подчинено законам мироздания и четырем стихиям: огню – «теплящиеся как свечи сучья золотых стволов», земле – «земли глагол, нивы, деревья», воздуху – «комета, луна» и воде – «отразивший в водах дол». При этом, автор считает, что человеку никогда не суждено познать все тайны и загадки этого мира, поэтому ему хочется «прорасти глазами» в них: «…О, если б прорасти глазами, Как эти листья, в глубину» – в глубину вечности.

Мой путь

 
Жизнь входит в берега.
Села давнишний житель,
Я вспоминаю то,
Что видел я в краю.
Стихи мои,
Спокойно расскажите
Про жизнь мою.
Изба крестьянская.
Хомутный запах дегтя,
Божница старая,
Лампады кроткий свет.
Как хорошо,
Что я сберег те
Все ощущенья детских лет.
Под окнами
Костер метели белой.
Мне девять лет.
Лежанка, бабка, кот…
И бабка что-то грустное
Степное пела,
Порой зевая
И крестя свой рот.
Метель ревела.
Под оконцем
Как будто бы плясали мертвецы.
Тогда империя
Вела войну с японцем,
И всем далекие
Мерещились кресты.
Тогда не знал я
Черных дел России.
Не знал, зачем
И почему война.
Рязанские поля,
Где мужики косили,
Где сеяли свой хлеб,
Была моя страна.
Я помню только то,
Что мужики роптали,
Бранились в черта,
В бога и в царя.
Но им в ответ
Лишь улыбались дали
Да наша жидкая
Лимонная заря.
Тогда впервые
С рифмой я схлестнулся.
От сонма чувств
Вскуржилась голова.
И я сказал:
Коль этот зуд проснулся,
Всю душу выплещу в слова.
Года далекие,
Теперь вы как в тумане.
И помню, дед мне
С грустью говорил:
«Пустое дело…
Ну, а если тянет –
Пиши про рожь,
Но больше про кобыл».
Тогда в мозгу,
Влеченьем к музе сжатом,
Текли мечтанья
В тайной тишине,
Что буду я
Известным и богатым
И будет памятник
Стоять в Рязани мне.
В пятнадцать лет
Взлюбил я до печенок
И сладко думал,
Лишь уединюсь,
Что я на этой
Лучшей из девчонок,
Достигнув возраста, женюсь.
Года текли.
Года меняют лица –
Другой на них
Ложится свет.
Мечтатель сельский –
Я в столице
Стал первокласснейший поэт
И, заболев
Писательскою скукой,
Пошел скитаться я
Средь разных стран,
Не веря встречам,
Не томясь разлукой,
Считая мир весь за обман.
Тогда я понял,
Что такое Русь.
Я понял, что такое слава.
И потому мне
В душу грусть
Вошла, как горькая отрава.
На кой мне черт,
Что я поэт!..
И без меня в достатке дряни.
Пускай я сдохну,
Только…
Нет,
Не ставьте памятник в Рязани!
Россия… Царщина…
Тоска…
И снисходительность дворянства.
Ну что ж!
Так принимай, Москва,
Отчаянное хулиганство.
Посмотрим –
Кто кого возьмет!
И вот в стихах моих
Забила
В салонный вылощенный
Сброд
Мочой рязанская кобыла.
Не нравится?
Да, вы правы –
Привычка к Лориган
И к розам…
Но этот хлеб,
Что жрете вы, –
Ведь мы его того-с…
Навозом…
Еще прошли года.
В годах такое было,
О чем в словах
Всего не рассказать:
На смену царщине
С величественной силой
Рабочая предстала рать.
Устав таскаться
По чужим пределам,
Вернулся я
В родимый дом.
Зеленокосая,
В юбчонке белой
Стоит береза над прудом.
Уж и береза!
Чудная… А груди…
Таких грудей
У женщин не найдешь.
С полей обрызганные солнцем
Люди
Везут навстречу мне
В телегах рожь.
Им не узнать меня,
Я им прохожий.
Но вот проходит
Баба, не взглянув.
Какой-то ток
Невыразимой дрожи
Я чувствую во всю спину.
Ужель она?
Ужели не узнала?
Ну и пускай,
Пускай себе пройдет…
И без меня ей
Горечи немало –
Недаром лег
Страдальчески так рот.
По вечерам,
Надвинув ниже кепи,
Чтобы не выдать
Холода очей, –
Хожу смотреть я
Скошенные степи
И слушать,
Как звенит ручей.
Ну что же?
Молодость прошла!
Пора приняться мне
За дело,
Чтоб озорливая душа
Уже по-зрелому запела.
И пусть иная жизнь села
Меня наполнит
Новой силой,
Как раньше
К славе привела
Родная русская кобыла.
 

Русь советская

 
Тот ураган прошел. Нас мало уцелело.
На перекличке дружбы многих нет.
Я вновь вернулся в край осиротелый,
В котором не был восемь лет.
Кого позвать мне? С кем мне поделиться
Той грустной радостью, что я остался жив?
Здесь даже мельница – бревенчатая птица
С крылом единственным – стоит, глаза смежив.
Я никому здесь не знаком,
А те, что помнили, давно забыли.
И там, где был когда-то отчий дом,
Теперь лежит зола да слой дорожной пыли.
А жизнь кипит.
Вокруг меня снуют
И старые и молодые лица.
Но некому мне шляпой поклониться,
Ни в чьих глазах не нахожу приют.
И в голове моей проходят роем думы:
Что родина?
Ужели это сны?
Ведь я почти для всех здесь пилигрим угрюмый
Бог весть с какой далекой стороны.
И это я!
Я, гражданин села,
Которое лишь тем и будет знаменито,
Что здесь когда-то баба родила
Российского скандального пиита.
Но голос мысли сердцу говорит:
«Опомнись! Чем же ты обижен?
Ведь это только новый свет горит
Другого поколения у хижин.
Уже ты стал немного отцветать,
Другие юноши поют другие песни.
Они, пожалуй, будут интересней –
Уж не село, а вся земля им мать».
Ах, родина! Какой я стал смешной.
На щеки впалые летит сухой румянец.
Язык сограждан стал мне как чужой,
В своей стране я словно иностранец.
Вот вижу я:
Воскресные сельчане
У волости, как в церковь, собрались.
Корявыми, немытыми речами
Они свою обсуживают «жись».
Уж вечер. Жидкой позолотой
Закат обрызгал серые поля.
И ноги босые, как телки под ворота,
Уткнули по канавам тополя.
Хромой красноармеец с ликом сонным,
В воспоминаниях морщиня лоб,
Рассказывает важно о Буденном,
О том, как красные отбили Перекоп.
«Уж мы его – и этак и раз-этак, –
Буржуя энтого… которого… в Крыму…»
И клены морщатся ушами длинных веток,
И бабы охают в немую полутьму.
С горы идет крестьянский комсомол,
И под гармонику, наяривая рьяно,
Поют агитки Бедного Демьяна,
Веселым криком оглашая дол.
Вот так страна!
Какого ж я рожна
Орал в стихах, что я с народом дружен?
Моя поэзия здесь больше не нужна,
Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.
Ну что ж!
Прости, родной приют.
Чем сослужил тебе – и тем уж я доволен.
Пускай меня сегодня не поют –
Я пел тогда, когда был край мой болен.
Приемлю все.
Как есть все принимаю.
Готов идти по выбитым следам.
Отдам всю душу октябрю и маю,
Но только лиры милой не отдам.
Я не отдам ее в чужие руки,
Ни матери, ни другу, ни жене.
Лишь только мне она свои вверяла звуки
И песни нежные лишь только пела мне.
Цветите, юные! И здоровейте телом!
У вас иная жизнь, у вас другой напев.
А я пойду один к неведомым пределам,
Душой бунтующей навеки присмирев.
Но и тогда,
Когда во всей планете
Пройдет вражда племен,
Исчезнет ложь и грусть, –
Я буду воспевать
Всем существом в поэте
Шестую часть земли
С названьем кратким «Русь».
 

1 мая

 
Есть музыка, стихи и танцы,
Есть ложь и лесть…
Пускай меня бранят за стансы –
В них правда есть.
 
 
Я видел праздник, праздник мая –
И поражен.
Готов был сгибнуть, обнимая
Всех дев и жен.
 
 
Куда пойдешь, кому расскажешь
На чье-то «хны»,
Что в солнечной купались пряже
Балаханы?
 
 
Ну как тут в сердце гимн не высечь,
Не впасть как в дрожь?
Гуляли, пели сорок тысяч
И пили тож.
 
 
Стихи! стихи! Не очень лефте!
Простей! Простей!
Мы пили за здоровье нефти
И за гостей.
 
 
И, первый мой бокал вздымая,
Одним кивком
Я выпил в этот праздник мая
За Совнарком.
 
 
Второй бокал, чтоб так, не очень
Вдрезину лечь,
Я выпил гордо за рабочих
Под чью-то речь.
 
 
И третий мой бокал я выпил,
Как некий хан,
За то, чтоб не сгибалась в хрипе
Судьба крестьян.
 
 
Пей, сердце! Только не в упор ты,
Чтоб жизнь губя…
Вот потому я пил четвертый
Лишь за тебя.
 
 
Ах, метель такая, просто черт возьми!
Забивает крышу белыми гвоздьми.
Только мне не страшно, и в моей судьбе
Непутевым сердцем я прибит к тебе.