Текст книги "Учетчик"

Илья Ноябрёв
Учетчик
Легенда, родившаяся из правды

Голос за кадром:

«Раннее утро.

Человек по имени Роман Григорьевич едет трамваем № 12 на работу».

Трамвай переполнен трудовым людом.

Роман Григорьевич сидит и упорно смотрит в окно.

При подъезде к нужной остановке он обращает внимание на струи воды, пересекающие трамвайные рельсы.

Все пассажиры трамвая тоже видят это.

Слышатся версии: «Опять трубу прорвало», «А может, что ремонтируют?», «Да не! Это с горы льется»

Титр: «Понедельник, 13 марта 1961 года, Киев»

Трамвай останавливается у больших ворот, на которых написано: «Трамвайное депо им. Красина».

Роман Григорьевич, слегка прихрамывая, отправляется к дежурному и докладывает о том, что прибыл на работу вовремя.

Дежурный улыбается и говорит: «По вас, Роман Григоровыч, можна часы пэрэвирять!»

Роман Григорьевич тут же направляется к своему родному столу, садится на родной стул и сразу же начинает работать.

Курьер входит в комнатушку к Роману Григорьевичу.

Роман Григорьевич. Нужно немножко подождать… Сейчас закончу…

Курьер. Ничего… Подожду… Но если можно – побыстрее… Мне еще отвозить… А там вода…

Курьер смотрит по сторонам и причмокивает языком.

Все полки уставлены большими, толстыми книгами.

Курьер. Роман Григорьевич, а зачем так подробно все учитывать? Вам скоро негде будет хранить всю эту «библиотеку».

Роман Григорьевич. Вот в организации, где я начинал, таких книг было в десять раз больше. И начальство меня за это только хвалило!..

Курьер. И профессии такой – учетчик – скоро не будет…

Роман Григорьевич. Учетчики всегда будут!.. Чтобы порядок был!..

Курьер. Все заменит статистика…

Роман Григорьевич. Все – готово! Можешь забирать!..

Курьер берет нужную бумажку и уходит.

* * *

Вода, сперва робко, небольшими мутноватыми ручейками подбирается к зданию. В воде можно заметить мелкие ветки и маленькие белые камешки…

Через час паника охватывает всех сотрудников – огромный селевой поток стоит у порога, временно сдерживаемый большими железными воротами и трамваями, стоящими на запасных путях.

Люди бегают по трем этажам административного корпуса, не находя выхода – мешает высоченный бетонный забор, призванный оберегать «народное добро» от «расхитителей социалистической собственности».

Мужчины и женщины кричат и, расталкивая друг друга, пытаются выбраться на крышу.

Роман Григорьевич стоит у окна и не мигая смотрит на поросшую кустами и деревьями гору, у основания которой еще до войны и был построен трамвайный парк.

Гора перестает быть застывшей частью пейзажа…

Она «оживает» и движется на город…

Движется через то место, что в народе называют Бабьим Яром.

* * *

Титр: «За двадцать лет до того. Июль 1941 года»

Военкомат.

Много мужчин толпятся в тесном коридоре.

Роман и еще два парня стоят у столика, где военный выдает повестки.

Военный (Роману). А у вас, молодой человек, одна нога короче другой… Вам нужна мирная профессия… Пока повоюем без вас…

Дом Романа. Вечер.

Вся семья у стола: мать, отец, жена и Роман.

Мать. И слава богу! Вон здоровых сколько… А ты – калека…

Отец. Сталин и без тебя обойдется… Погоди, немцы придут – наведут порядок! Не будешь дураком – не пропадешь!

Мать. И семья у тебя…

Роман выпивает стакан молока и поворачивает голову к молодой жене, что повисла у него на руке.

Жена. Нам скоро рожать!

Роман улыбается ей и чмокает в горячую щеку.

Роман. Плесните мне, мама, еще молочка…

* * *

Много дней подряд издалека доносится канонада.

Потом грохот орудий внезапно смолкает и наступает тишина.

На улицах города под звуки марша появляются немцы – чистые, хорошо одетые, шумные и веселые.

* * *

Роман с отцом возвращаются из посадки, где спилили два небольших деревца.

У калитки, ведущей к дому, стоят мать и соседка.

Соседка. Висит приказ: «Всем работоспособным, от 16 до 55 лет, регистрироваться обязательно!» Конечно, немцы нация культурная, но злить их не надо…

По грунтовой дороге, ведущей к дому, приближается тетка Валентина.

Она подходит к стоящим у калитки, долго крестится и говорит: «Страх-то какой! Прямо у меня на глазах расстреляли молоденького солдатика… Не успел бедный отступить с нашими…»

Женщины крестятся, а отец сплевывает на дорогу.

* * *

Дом Романа. Утро.

Мать целует и крестит Романа.

Мать. С богом, сынок!.. Ты у нас умненький!..

Роман на секунду заглядывает в комнатку, где спит жена, и отправляется трудоустраиваться.

* * *

Немецкий офицер (через переводчика). Хорошо, что пришел сам… За это получишь лучшую работу… Что умеешь делать?

Роман. Умею хорошо считать!

Внутренний голос: «Надо бы сказать, что имеется почетная грамота за победу на районной олимпиаде математиков… Ой, вспомнил!.. Нельзя!.. Ленин и Сталин нарисованы в уголке грамоты».

Офицер (пристально смотрит на Романа). Зэр гут! Очень карашо!!! Будешь учетчиком!!! Приходи завтра!..

* * *

Ночь.

В доме тихо.

Роман лежит рядом с безмятежно спящей женой и смотрит в потолок.

Внутренний голос: «Все-таки интересно, что же мне доверят „учитывать“? Может, какую технику?… Может, даже оружие?… А тогда почему офицер сказал – „лучшую работу“? Неужели „поставят учитывать“ продовольствие…»

* * *

Титр: «Завтра. 7.00 утра»

Немецкая комендатура располагается там же, где раньше был райком комсомола.

Тут собралось человек пятьдесят.

Роман стоит у самых ступенек.

Внутренний голос: «Сколько народу-то понабежало… На всех „лучшей работы“ может и не хватить?»

Подъезжают два грузовика.

Немецкий офицер что-то говорит, а переводчик переводит.

Переводчик. Всем занять места в автомобилях и ждать!

Проходит час.

Снова появляется тот самый офицер с переводчиком, и грузовики трогаются в путь…

Едут не долго.

Роман оглядывается – это место он хорошо знает.

Внутренний голос: «Тут неподалеку сумасшедший дом, а там дальше старая церковь, куда мать таскает всю семью – „покаяться и причаститься“…»

Грузовики упираются в большой забор с огромными воротами в центре.

Долго сигналят.

Ворота отворяются и грузовики въезжают внутрь.

Два больших деревянных барака стоят чуть в стороне, ближе к деревьям.

Внутренний голос: «Когда они успели? Еще совсем недавно их тут не было…»

Чуть в стороне рабочие заканчивают еще один забор, повыше первого.

Внутренний голос: «За этим забором большой овраг, на дне течет ручей. С пацанами до войны там часто лазили. А теперь забор… И что там за ним?… Не видно…»

Грузовики останавливаются на плацу.

По всему пространству снуют небольшие группки немецких солдат и офицеров.

Роман быстро считает.

Внутренний голос: «Ровно девяносто семь человек. На всякий случай, а вдруг потом спросят, я ж теперь – учетчик».

Немцы громко разговаривают и суетятся.

Складывается впечатление, что им не до приехавших.

Внутренний голос: «Может, на сегодня отпустят по домам… Хорошо бы!..»

Но минут через пятнадцать все тот же офицер приказывает высадиться и следовать за ним…

Барак, в который заводят Романа и еще двоих, внутри кажется еще большим, чем снаружи.

Внутренний голос: «Такой бы хлевок нам под скотинку!»

Барак абсолютно пуст.

Продовольствием и не пахнет.

Все молчат – как воды в рот набрали.

Ждут.

Проходит два часа.

Приезжает грузовик с мебелью.

Все идут разгружать.

Мебель – одно старье.

Из всего мебельного скарба им достается стол и два рассохшихся табурета.

Еще час проходит в безделье.

В барак заглядывает переводчик.

Переводчик. Всем идти на обед!

Еду раздают из зеленых военных термосов: большую порцию супа и по два куска хлеба.

Рядом едят немецкие солдаты.

Они о чем-то громко болтают и, улыбаясь, подмигивают новым работникам.

Внутренний голос: «А отец был прав – с ними жить можно!»

* * *

Роман и еще двое, что теперь работают вместе с ним, получают лес, перетаскивают его в барак и начинают сколачивать стеллажи.

В бараке в сопровождении немецкого офицера и двух солдат появляется Николай – знакомый Романа еще по школе.

Пока офицер обходит барак, Николай шепчется с Романом.

Николай. Я у них в строительной бригаде… Это мы заборы ставили… А этот… (Он головой кивает в сторону офицера.) Он у них – главный инженер… Чертежи вам принес… По ним стеллажи делать надо… А вон тот, маленький, – комендант… Спешат они… Через пару дней начнется…

«Делегация» покрутилась еще минут пять и ушла.

* * *

Вечер в доме у Романа.

Ужин.

Мать из большого казана разливает по тарелкам борщ.

Мать. Учетчик… И слава тебе, Господи!..

Отец. Жалованье как платить будут – в рублях или немецких марках?

Роман. Не знаю… С завтрашнего дня обещали «продуктовый аттестат»…

Отец. Ну-ну!..

В ночи слышится женский плач.

Роман (шепотом). Ну, что ж ты ревешь?… Все ж хорошо… Я на роботе… С голоду не пропадем… А там посмотрим… Если они надолго, то может и продвижение по службе будет…

Жена (всхлипывая). Я рожать боюсь… Советские роддома эвакуировались… А других нету…

Роман, как может, утешает жену.

За окнами начинает светать и Роман проваливается в беспокойный сон.

* * *

Титр: «29 сентября 1941 года»

Утро.

Прежде чем грузовик добирается до первого забора, приходится проехать несколько рядов оцеплений.

За воротами слышится громкая, веселая музыка – неподалеку стоит радиомашина.

Внутренний голос: «Я видел такую на воздушном параде Первого мая».

Немцы, что внутри, уже не суетятся, а, наоборот, очень сосредоточены и даже чуточку торжественны.

Внутренний голос: «А сегодня их больше… 365 чел.»

Роману достаточно одной минуты, чтобы сосчитать.

Все с автоматами и дубинками.

Почти каждый с собакой.

Кроме немцев тут и «наши» – полицаи в черных мундирах (65 чел.).

Внутренний голос: «Ох уж эти немцы! Когда ж они все успевают? Ишь как людей приодели! Может, и нам выдадут какие-нибудь специальные мундиры?!»

Голос переводчика. «Всем занять рабочие места!.. И не высовываться!..»

Стены барака сколочены из наспех обработанных досок – между ними щели.

Свободно можно подглядывать.

Все припали к стене.

Внутренний голос: «Наверно, начальство ждут!»

* * *

Сначала в бараке слышится тихий гул.

Немцы тоже его слышат.

Они очень спокойно и деловито выстраиваются в две шеренги, образовав длинный коридор между первым и вторым забором.

Гул становится все громче и теперь в нем можно различить человеческие голоса.

Через несколько минут гул превращается в какой-то ком, состоящий из людских криков, стонов и плачей…

И этот огромный ком катится именно сюда, в то самое место, где находится Роман.

Он чувствует, как холодок прокатывается по спине…

Упершись в ворота, ком на мгновение замирает… будто решает, входить или нет…

А в следующую секунду ворота резко отворяются.

* * *

Сперва отчаянно начинают лаять собаки…

Роман никак не может разглядеть всего из-за спин немцев и полицаев, что стоят плотным коридором, принимая в себя поток, льющийся из ворот.

А поток этот очень странный: старики крепкие и немощные; женщины молодые и не очень; дети постарше и совсем маленькие; чемоданы и ящички; сумочки и портфели; узлы и свертки.

Внутренний голос: «Что ж немцы не предупредили – я ведь так не успею все сосчитать!»

Роман как в воду глядел: на плацу очень быстро начинает расти гора вещей.

А тут, как из-под земли, появляется уже знакомый офицер с переводчиком.

Переводчик (кричит). Все вещи перетаскивать в барак!!!

Офицер (кричит). Шнэль! Шнэль!!!

Его «Шнэль!!!» сливается с сотней других «Шнэль!!!», несущихся со стороны ворот, пропускающих через себя людей, как фарш через мясорубку…

И вдруг… начинает строчить пулемет.

Он строчит за вторым забором, но создается ощущение, что он строчит совсем рядом.

От неожиданности Роман приседает…

В следующую секунду резкая боль пронзает низ живота…

Подводит Романа желудок.

Подводит, как может подвести приятель, на которого ты очень рассчитываешь, а он…

Роман с выпученными глазами озирается по сторонам.

Туалет, сооруженный из обрезков досок, находится в самом конце длиннющего забора.

Роман бросает вещи, что держит в руках, и бежит…

Брюки расстегивает на ходу…

Он только и успевает вбежать в туалет и присесть, как следом за ним вбегает молодой полицай, примерно его ровесник.

Он с разбега бьет Романа ногой так, что тот чуть не сваливается в выгребную яму.

И тут же, схватив его за лацкан пиджака, тащит наружу.

Роман, дико моргая глазами и удерживая двумя руками падающие брюки, слышит прямо над своим ухом: «Шо, жидяра, втикты хотив?!»

От страха у Романа из головы выскакивают все слова.

Пока полицай тащит его назад, он монотонно повторяет: «Я – учетчик!.. Я – учетчик!..»

Приходит в себя Роман, когда уже сидит еще с десятком людей на пригорке, чуть в стороне от «страшного коридора».

Периодически мимо пробегают немцы.

Роман (монотонно). Господин офицер!.. Я – Доцюк Роман Григорьевич… Вы назначили меня учетчиком… Я тут работаю… Вы меня слышите?…

Только тут Роман замечает, что говорит все это старику, раскачивающемуся из стороны в сторону.

У старика всклокоченные седые волосы и абсолютно белые, выцветшие глаза.

Он слеп.

Роман машинально отстраняется от него и натыкается на бледную старуху, завернутую в простыню, и склонившегося над ней немолодого мужчину в толстых очках… В следующее мгновение взгляд его упирается в двух черноглазых девочек, крепко обнявших друг друга…

И вдруг слепой старик начинает говорить…

Он говорит громко и нараспев: «Подобно Моисею, он выведет свой народ… Он выведет свой народ… Он выведет…»

Его голос тонет в общем гуле.

Тут кто-то дергает Романа за руку, да так сильно, что она чуть не выскакивает из сустава.

«Ты что ох… л, твою мать!!! Вставай!!!», и уже кому-то: «Та цэ ж наш, панэ полицай! С барака!..»

Роман оборачивается на голос и видит Николая, что вцепился в него, как окаянный, пытаясь изо всех сил оттащить от пригорка.

А со всех сторон несется: «Шнэль!.. Шнэль!.. Шнэль!!!»

* * *

День сменяется ночью, а ночь новым днем.

Пулеметы снова строчат…

Вещей становится все больше и больше…

Люди в ангаре уже падают от усталости…

И только Роман все сортирует, раскладывает и считает…

* * *

Титр: «Спустя трое суток»

Вечер.

Еле волоча ноги, Роман вваливается в комнату.

Мать. Сыночек, дорогой! Где ж ты был?… Мы уже не знали, что и думать… В городе ж такое творится…

Жена. Родненький мой, Ромчик…

И женщины заходятся плачем.

Отец мрачно сидит у стола…

Перед ним стоит бутылка самогона…

Отец. А до нас немцы твои прыходылы… Кабаньчыка нашого «на время одолжили»…

И слеза выкатывается из его глаза.

Роман молча подходит к столу, наливает полный стакан самогона, выпивает, идет к полке у стены, берет старую школьную тетрадку, химический карандаш, садится к столу и начинает писать…

Поют первые петухи…

В доме тихо…

Роман спит, тяжело опустив голову на стол…

Из руки вывалился карандаш…

Рядом лежит тетрадка (панорама по листку):

1. Чемоданы (большие) – 11336 шт.

2. Чемоданы (маленькие) – 9127 шт.

3. Рюкзаки – 6562 шт.

4. Портфели – 2768 шт.

5. Сумки жен. – 10965 шт.

6. Сумки дет. – 1743 шт.

7. Узлы (большие) – 3550 шт.

8. Уз…

* * *

Титр: «Прошла неделя…»

Утро. 7.00.

Роман вносит в барак охапку дощечек из-под овощных ящиков.

Пулеметы строчат, но Роман их почти не слышит, а голоса тех, кого уводят за забор, становятся глуше и уже почти не беспокоят его.

Внутренний голос: «Вот еще окно заделаю и порядок…»

Он начинает деловито и аккуратно заколачивать единственное окно.

Все дощечки ложатся плотно друг к другу, не оставляя ни одной щелочки.

И только крайнюю Роман прибивает не ровно, оставляя небольшой зазор для наблюдения.

* * *

А вещи все прибывают. Их приносят два его помощника.

Роман исполняет свои обязанности по-деловому молча: принимает, пересчитывает, аккуратно сортирует по стеллажам и все подробно записывает.

В барак входят два немецких солдата с двумя стопками больших бухгалтерских книг.

Они кладут книги на стол и уходят.

Роман подходит к столу, долго смотрит на книги и… в глазах его вспыхивает огонек счастья, как у ребенка, которому на день рождения подарили то, чего он ждал целый год.

Внутренний голос: «Вот это хорошо!.. Это удобно!!! Теперь будет полный порядок!!!»

Он садится к столу, открывает одну из книг и видит штемпель «Киевский кожзавод».

Роман аккуратно разглаживает первую, абсолютно чистую страницу и начинает писать…

«Перечень поступивших…»

Роман лишь на мгновение задумывается… но уже через секунду, отогнав от себя, как назойливую муху, какую-то мысль, продолжает.

* * *

В барак заглядывает Николай.

Николай. Перекур!.. Айда в туалет!..

Роман и Николай семенят в сторону того самого туалета.

Николай забегает в туалет, а Роман стоит у входа, переминаясь с ноги на ногу.

Николай (выглядывая из двери). Ты чего?…

Роман отрицательно мотает головой.

Николай. Заходи, а то усцышься!..

Роман. Не могу…

Николай. Ты шо… про тот день?…

Роман. Ага!..

Николай. Погоди малехо!..

Николай выбегает из туалета, на ходу застегивая брюки.

Николай. А куда ж ты ходишь?…

Роман. Когда как… А сюда пробовал… Не могу зайти…

Николай. Не боись!.. Мы новый барак ставим… Выкопаем яму, положим поперек жерди… И сри – не хочу!.. Главное, что живы!.. Бачишь, шо делается?…

Николай хлопает Романа по плечу и друзья-приятели бегут на рабочие места.

Внутренний голос: «Ничего!.. Я по-быстренькому – туда и обратно!..»

* * *

Сигнал к обеду – сирена.

Роман берет свою миску и ложку, выходит из барака и идет к подводе, на которой располагается кухня.

Идет, смотря только в землю, считая мелкие камешки, попадающиеся по пути.

Внутренний голос: «Это вроде тренировка… Память развивает…»

У подводы приходится стоять в очереди: первыми идут немцы, а уж потом полицаи и рабочие.

У раздачи висит большой плакат, написанный по-русски:

«Уносить обед с собой не разрешается! Есть на виду!»

Получив обед, Роман отходит в глубь двора, глядя в миску, пересчитывая крупинки в жидком супе.

Доев обед, он, по привычке, облизывает ложку и разворачивается, чтобы идти назад.

Его взгляд случайно падает на группку курящих: среди них и молодой полицай, что тащил его из туалета, – он что-то энергично рассказывает окружающим, кивая в сторону Романа.

Сердце Романа начинает бешено колотиться…

Он резко опускает голову и, чтобы не выдать своего волнения, медленно идет к бараку…

Его уши снова слышат выстрелы, голоса и стоны…

Внутренний голос: «Мое дело – считать!!!»

* * *

Две маленькие черноглазые девочки, те самые, что сидели на пригорке, берут Романа за руки и куда-то ведут… Роман послушно идет за ними… Они подводят его к небольшому белому холмику… Вдруг «холмик» начинает шевелиться… И оказывается старухой, завернутой в белую простыню… Она улыбается Роману беззубой улыбкой и, откинув одной рукой край простыни, другой манит его к себе…

Роман послушно ложится на простыню лицом к лицу со старухой… А это уже и не старуха, а тот молодой полицай… Он накрывает Романа с головой краем простыни… Роману нечем дышать…

Он пытается вырваться… Но со стеллажей на него начинают сыпаться чемоданы и сумки… Беззвучный крик застревает в его горле… И тут он совершенно отчетливо слышит: Началось!!!

Роман вскрикивает и просыпается…

Перед ним взволнованное лицо матери.

Мать. Вставай, сынок, началось!!!

Роман. Что? Что началось?!..

Мать. Галя рожает!..

Роман. А?!.. Что надо делать?…

Мать. Идите с батькой на двор… А мы с теткой сами… Я позову!..

* * *

Роман меряет шагами тесное пространство позади дома, автоматически считая дрова в поленнице, что заготовили с отцом на зиму.

Внутренний голос: «Значит, не справилась без „советского роддома“… Значит, так…»

К нему подходит мать.

Она некоторое время молча смотрит на сына, пытаясь поймать его взгляд.

Но Роман ходит из стороны в сторону, не отрывая взгляда от дров.

Мать. Ты бы вошел в дом…

Роман отрицательно машет головой.

Мать. Она сейчас такая «хорошенькая» – личико расправилось… словно улыбается…

Роман продолжает молча ходить.

Мать. Отец подводу пригонит – повезем на кладбище…

Роман вдруг останавливается и смотрит на мать, будто только сейчас понял, что она здесь.

Роман. Мне на работу надо!..

Мать. Ты бы отпросился у начальства… Нешто они не люди…

Он молча направляется к калитке, а выйдя на улицу, ускоряет шаг, пока не переходит на бег.

Мать (кричит вдогонку). На дочку хоть посмотрел бы!..

* * *

Титр: «Три месяца спустя…»

Морозный день.

Сквозь щель в окне барака виден плац и все, что на нем происходит: приезжают два грузовика с военнопленными.

Им приказывают слазить и садиться прямо на землю.

Грузовики уезжают, обдав пленных грязью из-под колес.

Внутренний голос: «Это же солдаты!.. Наши!.. 74 человека… Они-то как сюда попали?… И что ж они такие грязные и худые?»

Роман что-то записывает в свои книги… но, волей-неволей, все поглядывает в окно.

Внутренний голос: «Скоро обед… А они сидят прямо на дорожке к подводе… Как же мимо них проходить?… Еще чего говорить станут…»

Ревет сирена.

Роман привычно берет свою миску, ложку и выходит из барака.

Опустив голову, он быстро идет за забор, где стоит подвода.

Вот подходит его очередь.

Он подставляет миску… и горячий, обжигающий суп наполняет ее доверху.

Роман уже и забыл о пленных, но как только он выходит из-за забора на плац, он видит их, сидящих на земле. Все они одновременно страшно вертят головами, ища, откуда пахнет едой.

Взгляд одного из пленных останавливается на Романе.

Вернее даже не на нем самом, а на миске с дымящейся похлебкой.

Остальные, как бы получив беззвучный сигнал, одновременно поворачивают головы в сторону еды…

Роман инстинктивно делает шаг назад и… не думая о последствиях, непроизвольно засовывает миску с супом за полу ватника…

Так и стоит он под полными отчаяния взглядами голодных людей, со стекающими по штанам ручейками кипятка с редкими крупинками перловки…

Это продолжается не долго – одну минуту, но эта минута кажется ему вечностью…

Роман не входит, а влетает в барак.

Он лихорадочно сбрасывает с себя всю одежду и с остервенением начинает стирать с себя следы того, что было его обедом.

Внутренний голос: «Чем я им помогу?… Их много, а я один… Просто их слишком много… А я один… Один…»

Потом он еще долго сидит голым, тупо уставившись на одежду, развешанную на печке.

* * *

В барак входит переводчик и два немецких солдата, что толкают тачку с аккуратно сложенными чемоданами.

Переводчик (Роману). Открывайте!

Роман послушно открывает один за другим чемоданы.

В нос ударяет резкий запах нафталина.

В чемоданах меховые изделия (шубы, горжетки, муфточки).

Переводчик. Все это нужно учесть, а потом аккуратно разложить и проветрить… Через неделю Рождество… Все должно быть зэр гут!!!

Переводчик и солдаты уходят.

Внутренний голос: «Какое Рождество?… Рождество в январе, а сейчас только декабрь… Переработался, видать…»

Роман начинает доставать вещи из чемоданов и раскладывать на самую верхнюю полку стеллажа. Делает он это сам, не полагаясь на двух своих помощников.

Делает не торопясь, предварительно беря каждую вещь бережно в руки и встряхивая, давая меху расправиться…

Внутренний голос: «Это как в фильме „Девушка с характером“ – „Советский продавец советскому покупателю товар должен показать лицом…“

В это время Роману в руки попадается горжетка из чернобурки с лисьей мордочкой.

Глаза у лисы как настоящие; и смотрят они на него так жалостно, что кажется – на них выступают слезы.

Роман долго стоит на лестнице под потолком барака, думая о чем-то своем.

* * *

Он с огромным чемоданом в руке входит в комнату… На кровати сидит его жена – Галя…

Роман подходит ближе, открывает чемодан и достает оттуда шубу…

– Тебе там… в земле, наверно, холодно?… Бери!.. Это все тебе!.. У тебя ж такого никогда не было!..

Роман набрасывает на Галины плечи шубу, в руки вкладывает муфту…

Он ищет в чемодане горжетку, но никак не может ее найти… Странно, он точно помнит – она была…

Поворачивает голову к Гале… А вместо глаз жены на него уже смотрят печальные глаза той самой лисьей мордочки…

Тут Роман слышит стук… И доносится он из чемодана… Роман хочет открыть крышку, но… руки цепенеют… Пот градом сыплется с его лба…

Роман вскакивает и больно ударяется головой о доски стеллажа.

Стучат в двери барака.

Он бежит к дверям, открывает их и видит на пороге друга Николая.

Николай. Ты чего не откликаешься, а? Небось по вещичкам шаришь?… Да ладно!.. Шучу я!..

Роман. Да я заснул только под утро…

Николай. А ты что – тут спишь?…

Роман. Ага!.. Если много работы… Я до комендантского часа не успеваю… Вот! Прямо на стеллаже и сплю… А чего?… Начальство не запрещает…

Николай ходит между стеллажами, рассматривая, что на них лежит.

Николай. А балбесы твои где?…

Роман. Их на два дня забрали дрова пилить… Комендант приказал!.. Запас на зиму…

Николай. Так ты совсем один?…

Роман. А мне что?… Один так один!..

Николай направляется в самый конец барака и исчезает за стеллажами.

Только из темноты слышны его шаркающие шаги.

Роман. Слышь, Николай?… А чего это вчера переводчик говорил, что через неделю Рождество?… Перенесли, что ли?…

Николай выныривает неожиданно совсем с другой стороны.

Он будто и не слышит слов Романа, подходит к полкам с книгами, проводит по ним рукой и смотрит прямо в глаза Роману.

Николай. А ты в них все так прямо и записываешь?…

Роман. А как же!.. Все учтено! Полный ажур!!!

Николай. Ну и дурак!.. Ты что там про Рождество говорил?…

Роман. Вчера привезли меха… Переводчик сказал, что надо все пересчитать и проветрить, потому что через неделю Рождество… А я знаю, что Рождество в январе…

Николай. 24 декабря Рождество у немцев… Это они себе подарки готовят… Вот я и думаю: а мы что – не люди? Нам подарки тоже положены – за честный труд!.. До войны на праздники всегда чего-то выдавали…

Роман. Так то ж – до войны!..

Николай. Ты ж меха еще не все „учел“?…

Роман. Да ты чего?…

Николай. А чего?… Ладно, жены у тебя нет… А матушка?… А дочурка?… Возьмем – никто и не заметит… Вон сколько от Розочек и Сарочек осталось…

Роман. И не уговаривай… Невжись!.. За это знаешь, что может быть?…

Николай. Никто ничего не узнает… Там у тебя, в дальнем углу, плохо доски сколотили… в стене дырка осталась… Я ее немного расширю… Ты подашь, а я приму… Дальше – не твоего ума дело!..

Роман. А если прознают?…

Николай. Не помнишь ты добра, Роман!.. Я тебя сколько раз выручал?…

Роман. Ты не обижайся… Не смогу я…

Смеркается.

Николай катит тачку со строительным мусором.

На мгновение он останавливается у задней стены барака, что выходит на пустырь.

Закуривает.

Озирается.

Наклоняется, будто заправить портянку в сапог… и быстро вытягивает из дыры небольшой сверток.

Засовывает его поглубже в мусор, гасит сигарету, окурок прячет за ухо и катит свою тачку дальше.

* * *

Роман и Николай едут в кузове грузовика.

Николай. За лису спасибо!.. Вот это друг!.. Вот это подарок!.. Обменять можно… Знаешь, сколько хлеба можно взять?… У меня есть верный человек… Все что хочешь обменяет… А что ж ты себе ерунду взял?…

Роман едет молча.

Николай. Ну, прощавай!.. Два дня отгула… Вот тебе и немецкое Рождество!..

Николай стучит по крыше кабины.

Грузовик принимает вправо и останавливается.

Николай. Я тут слезу!.. К человечку забегу… Ауффидерзейн!!!

Роман только машет рукой.

* * *

Роман развязывает узел вещмешка и выкладывает на стол: буханку настоящего хлеба, банку с тыквенным вареньем и большую плитку шоколада с надписью „Люфтганза“…

Мать и отец смотрят на гостинцы без особой радости.

Мать. Спасибо, сынок!..

Роман. А аттестат вы отовариваете?

Мать. На Куреневке специальную столовую открыли… Если б не аттестат, малышку бы не выходили… А так все хорошо… Растет она быстро…

Отец. А называть как-то ты ее собираешься?… А то, глядишь, и помрет без имени…

Мать. Чтоб у тебя язык отсох, старый дурень!.. А назвать девочку действительно нужно… Мы тебя ждали… Решай!..

Роман. Пусть будет как мать – Галинкой…

Мать. Ну и слава богу!..

Роман. Ей тоже гостинец привез…

Роман достает из мешка маленькую игрушечную свинку, одетую в черный фрак и цилиндр. К свинке привязан ключик.

Роман заводит игрушку и ставит на стол.

Свинка начинает забавно топать копытцами и крутиться вокруг своей оси.

Мать (всплескивает руками). Диво ж какое!!!

Отец. Это заместо нашего поросеночка, что осенью „одолжили“?…

Мать. Вот заладил, окаянный!.. (Роману.) Где ж ты такую красоту достал?…

Роман. Люди одни подарили… Им уже не нужно…

Мать. Как так?…

Роман. Уехали они…

Роман вынимает из кармана пиджака очки в красивой коричневой оправе и примеряет их на себя.

Мать. Сыночек, что это?…

Роман. Много приходится писать… Глаза устают… Вот… премировали… Тут внутри и буковки есть… Р. и Д. Роман Доцюк… Не потеряются…

Отец. „Премировали“ его, мать твою…

Отец встает из-за стола и уходит в темную глубину дома.

Мать. Не слушай его… Бурчит целыми днями… Все ему не так… То „советы“ были виноваты, а теперь „фрицы“… Сынок, ты ж еще такой молодой, а уже очки…

Роман. Это только, когда пишу…

Мать. Много работаешь… Начальство тобой довольно?…

Роман. Хвалят!..

Мать. А где ж ты работаешь?… На фабрике какой?… Или где?…

Роман. На фабрике, на фабрике…

Мать. Ну, ладно… Лишь бы начальство довольно было!..

Роман. Я стараюсь!!!

* * *

Утро.

Роман и Николай идут по длинному коридору между двумя заборами.

Николай. Ну, как там дома? Гостинцам порадовались?

Роман. Ага!..

Николай. А ты боялся! Все можно – если с умом!..

Роман. Теперь вещей почти не приносят… Всех евреев давно постреляли…

Николай. Так стреляют же все время…

Роман. А ты видишь, кого стреляют?… Недавно пленных привезли… Одежда – рванье… И почти все без сапог…

Николай. А вон цыган целыми таборами возят… На них золота сколько…

Роман. Золото сами немцы учитывают и сразу увозят…

Николай. Не бзди!.. Чего-нибудь удумаем!.. Ладно, я побег!.. Позже заскочу!..

* * *

Роман получает у коменданта ключи от барака.

Открывает дверь, поворачивает рычаг освещения и боковым зрением замечает тень, мелькнувшую у дальней стены.

Он берет из ящика стола молоток и медленно движется к тому месту, где кто-то есть…

Приближаясь к стене, он слышит возню…

Осторожно заглянув за стеллаж, он просто натыкается на огромные глаза, что с ужасом смотрят на него…

Перед ним девушка, почти подросток, необыкновенной худобы, почти без волос и совершенно босая…

Дрожа от холода, она даже не плачет… Она скулит, как щенок скулит, потеряв свою мать…

Внутренний голос: „Как она сюда попала? Откуда?“

Он стаскивает с гвоздя старый потрепанный ватник и бросает его девушке…

Та даже не шевелится…

Тогда он наклоняется, поднимает ватник и накидывает ей на плечи…

Только теперь, приблизившись, он внимательно рассматривает ее одежду – это рваный, бесцветный халат с большим клеймом на груди: „Киевская психлечебница № 2“.

Внутренний голос: „Это ж пару дней назад полицаи говорили между собой: – Подогнали две крытые машины… Вывели всех психов… Затолкали их туда… Машины не простые – закрываются наглухо… И шофер газовал, пока они там не затихли…“ Так эта девушка оттуда!!!»