Текст книги "Бугор"

– Закрой хайло, барыга, и не мешай работать, – по-простому посоветовал я. И вместо того, чтобы закрыть хайло, он его открыл, да так с открытым и остался.

Ну да, вот такой я грубый и бесчувственный – временами. Так ведь положение обязывает. Зато быстро ставлю людей на место.

Мы начали методично переворачивать мебель, распахивать шкафы. Работали не церемонясь.

Тут зазвонил телефон. Он висел на стене в коридоре.

– Николя? – послышался воркующий женский голос.

– Да, дорогая, – глухо ответил я.

– Я уже еду. Готовь ванную.

– Приезжай, родная…

– Я с вещью. Как договаривались.

– Обязательно!

Тут Горюнин, расслышав, о чем разговор, заорал так, что уши завяли:

– Дай трубку!

– Могу дать трубкой, – я уже нажал на рычаг. – Я кому сказал сидеть и рот не разевать?

Обыск продолжился. Мы нашли массу всяких антикварных безделушек, но того, что искали, не было и в помине.

Прекрасная незнакомка заявилась в час ночи. Заворчал во дворе автомобильный двигатель, Я выглянул аккуратно из-за занавески и увидел припарковавшийся «Фиат». Оттуда выщда молодая, короткостриженая, полноватая, широкоплечая особа. У нее в руке был пакет. Видимо, нелегкий. Тащила она его, и он наподдавал ей по ноге.

– О, гости к нам, – сказал я.

И почувствовал, что Горюнин сейчас что-то выкинет… Он набрал в легкие воздуха, чтобы заорать благим матом и предупредить девушку. Я быстро пригнулся и нажал ему на шею, так что у него в глазах потемнело.

– Удавлю!

Единственный тон, который действует на таких субъектов. Он заткнулся. И вскоре в дверь позвонили.

– Уже бегу, – прошептал я, отпирая замки. На пороге стояла та самая деваха. Ей было лет двадцать-тридцать – точнее шиш определишь. Лицо круглое, миловидное и наивное. Короткая юбка открывала полные ноги в темных чулках.

– Здравствуйте, – неуверенно произнесла она, – А где Николя?

– Он вас заждался, – я поклонился и сделал приглашающий жест. – Давайте помогу, – и взял у нее из рук сумку.

Да, я могу быть и галантным, опять-таки когда интересы службы требуют.

Она шагнула в комнату и произнесла недовольно:

– Николя, я думала, ты один…

– Да, ванную он не приготовил, – вздохнул я.

– Это кто? – Она начала немножко бледнеть.

– Мы? Мы добрые милиционеры, – я продемонстрировал удостоверение. – Ваши документики… Так, – я развернул протянутый паспорт. – Ладыгина Анна Михайловна, двадцати трех годков от роду… Прошу на кухню. А понятые сюда.

Я освободил пакет, который она принесла. В нем лежали картина и икона.

– Иконка. Семнадцатый век. Северная школа. И картина Константина Юона. Если не ошибаюсь, все из коллекции Марата Гольдштайна. Не так ли, Николай Наумович?

– Не знаю, – пожал он плечами. – Это не мое. Ее. У нее испрашивайте.

– Нехорошо на даму валить, – я укоризненно погрозил пальцем.

Анюту усадили на кухне, дав ей тоника отпаиваться. Она глотала его стаканами.

– Ну что, Анхен, поговорим, – я присел на стул напротив нее.

Раскололась она сразу, когда я сказал, что Горюнин вешает на нее кражу, а потому в ближайшие пару годков она не сможет принять нормальную пенную ванну.

– У Николя жена с дочкой – в Анталию. А мы тут… Ну, понимаете… Он меня попросил эти вещи подержать пока у себя. Потом сказал, что покупатель завтра придет, чтобы я привезла.

– Еще чего просил?

– Не-ет, – она всхлипнула. Осушила махом еще полстакана тоника. И зарыдала в три ручья.

Ох, не люблю эти соленые ручьи, которые текут из женских глаз. Они серной кислотой разъедают мужскую волю и решимость.

– Ну-ну, – я ласково положил руку на ее широкое плечо. И она неожиданно схватила меня за руку. И прижалась к ней щекой. Эге, этого еще не хватало.

Службу по охране Государственного русского музея к пыльной никак не отнесешь. Сержанту Саслову она была по душе. Дежурства – сутки через трое. И делать нечего. Шатайся, гонимый ветром, вдоль ограды да смотри в оба.

Впрочем, ни в одно, ни в оба никто давно не смотрел. Кто-то из роты охраны Русского музея от доброты душевной затаскивал в служебные помещения замерзших на ветру окрестных девах несколько легкого поведения. Кто-то попивал горькую втихаря. Кто-то шел в сквер «штрафовать» кавказцев.

То, что найдется ненормальный, который соберется обчистить Русский музей, не верил никто.

Дежурная оператор пульта централизованного наблюдения «Хрусталь» не верила тоже. Не поверила она и после срабатывания в три часа одиннадцать минут сигнализации.

Музей начинен всеми видами сигнализации – лучевой контактной, инфракрасной, забраться в него незамеченным невозможно. Однако аппаратура «Фольга», «Фотон», «Стекло», в общем, достаточно надежная, уже прилично состарилась и износилась и потому срабатывала несколько раз в ночь – от ветерка, от шороха, от вибрации. Да просто замыкало что-то. Поэтому сразу поднимать тревогу дежурная не стала, надеясь, что сигнал сам собой пропадет. Подняла тревогу, продублировав сигнал в дежурную часть роты милиции по охране музея, чуть позже – на какие-то одну-две минуты…

Между тем случилось то, чего никто не ожидал. Преступники использовали единственное место, где можно проникнуть в помещение, с незарешеченными окнами – восточный фасад Михайловского дворца со стороны Михайловского сада.

Их было двое. Один аккуратненько, обернутым в тряпку молотком расшарашил первое стекло, на котором не было датчиков. Стекла отставили в сторону. Сигнализация пока еще не срабатывала, на что и был расчет.

Набрав в грудь побольше воздуха, прижмурившись, вор шарахнул молотком по второму стеклу. Вот тут тревога поднимется точно. Теперь надо побыстрее поворачиваться.

Первый вор ворвался в помещение и ринулся к стене, на которой висели картины. В руках он сжимал остро наточенный нож. Перед этим были тренировки, поэтому он мастерски срубил двумя движениями веревки, на которых висели две картины – портреты работы Карла Брюллова.

Вор дернулся обратно к окну. Сердце было готово выпрыгнуть из груди. Дыхание срывалось, но времени было в обрез. Руки его дрожали, когда он передавал напарнику картины.

– Порядок, – прошептал он, вылезая из окна. – Теперь наддай газу!

Напарник с картинами устремился в сторону парка…

Сержант Саслов не особо надрывался устанавливать рекорды бега после полученного по рации сообщения о срабатывании сигнализации. Он был уверен, что тревога опять ложная. А время такое – самая ночь, и спать очень уж хочется Перед сообщением по рации он почти заснул, уютно прислонившись к забору.

Он вяло направился к месту гипотетического проникновения. Тут и увидел сцену, от которой сон тут же испарился. Кто-то улепетывал со свертком в руках по улице. А другой человек только что перемахнул через забор.

– Стой! – заорал сержант и ставшими непослушными пальцами выдернул из кобуры пистолет.

Второй был явно своим. Одет, похоже, в ментовский комбез. Наверное, из своих – в темноте не поймешь, кто именно.

Саслов побежал вперед.

– Стоять! Стрелять буду! – Эти слова были рассчитаны на того, кто улепетывал с поклажей.

Раздался выстрел. Когда обожгло щеку, сержант понял, что стреляли в него. И в миг все его существо будто сжалось в крохотный беззащитный комок. Ощутил, насколько хрупка его жизнь. И как ему не хочется, чтобы ее разбила вторая пуля.

Он споткнулся. Потом выпрямился и бросился что было сил следом. Он понял, что стрелял в него тот, второй, которого он принял за милиционера.

Воры были уже далеко. Они мчались к парку. И постовой, несший рядом охрану Российского музея этнографии, тоже не успевал выскочить им наперерез.

Саслов прицелился и нажал на спусковой крючок. Но напрасно. Они скрылись в Михайловском саду. Ищи ветра в поле…

– Ну, все, – прошептал сержант и нажал на кнопку рации.

Случилось неслыханное. Русский музей обчистили средь белой питерской ночи…

В изоляторе антиквар перестал бриться и покрылся жесткой щетиной. Аня притащила ему передачу. Но когда я встретился с ним в комнате для допросов, он пообещал:

– Сверну башку этой курице!

– Чего так?

– Дура, да! Чего приперлась?

– Ладно. Милые бранятся, только тешатся… Признаваться будем? – спросил я.

– Признаваться не будем. Следователю я уже сказал, что невиновен. И вообще не понимаю, в каком качестве я здесь? Это допрос? Тогда где адвокат? – Горюнин начал дымиться от приступа ярости. Нервы у него постепенно сдавали. Сейчас в этом взъерошенном типе никто бы не узнал лоснящегося, вежливого до приторности хозяина антикварного салона «Московский антикварный мир».

– Хочется поговорить с культурным человеком, – сказал я.

– Тогда запишитесь в школу рабочей молодежи, – огрызнулся он.

– Эх, какая молодежь. Годы уже не те, – вздохнул я. – Но я не ропщу. Вам тяжелее. Возраст уже за полтинник. Лет пять-шесть за все дела получите.

– Да? За что? – осведомился он, ухмыляясь.

– Язык не казенный. Все перечислять – устанет… Поют грузины. И отнюдь не народные песни.

– Они могут петь что угодно.

– И вещички у вас нашли.

– Не у меня, а у этой курицы.

– Ладно, основам права пусть следователь с адвокатом вас учат. Интересно другое. Статья с конфискацией. И конфисковывать есть что. В возмещение ущерба.

– Время теряете.

– Вы больше потеряете… И магазин конфискуют… Кроме того, вы уверены, что вещи вас дождутся?

Он посмотрел на меня долгим печальным взглядом.

– Не дождутся ведь. Вы их не в том месте оставили, где они годы лежать могут, так? На хате съемной лежат, – брякнул я наугад. – Мы по всем газетам списки краденого опубликуем. И хозяева квартиры, когда вы пропадете, скрывать ничего не будут.

– Лежат вещи. Лежат, – вздохнул Горюнин. Я ткнул в его болевую точку. Наверное, не раз думал об этом.

– Так нечего им там лежать. Поехали, возьмем, – великодушно предложил я.

– А, черт!

– Адвокат сказал – ни в чем не признаваться – так? – с сочувствием спросил я.

– Так.

– Если бы изымали имущество, принадлежащее адвокату, так глядишь, он бы что поумнее посоветовал… Поехали, Николай Наумович. Сдадим краденое государству. И там, глядишь, под подписку о невыезде отпустят.

В моих словах была логика. Горюнин понимал, что я прав. Поупиравшись еще пару минут, он сказал:

– А, поехали…

Утряся все формальности, мы с Железняковым забрали антиквара из ИВС на Петровке.

Горюнин действительно повез нас на съемную квартиру в Подлипках. Держал он эту хату специально, чтобы хранить вещи с особо темным прошлым. Даже девок на ту хату не таскал.

– Вот, здесь, – он отпер ребристым ключом один замок. Потом другой. – Здесь все.

Горюнин прошел в квартиру. Мы – за ним.

– Во, блин, – прошептал он, оглядываясь окрест себя. Квартира была вся завалена пакетами с картинами, иконами, церковной утварью. Свозило сюда это добро ворье со всего света. Все наверняка где-то похищено.

– Что такое? – спросил я.

– Где? – в миг осипшим голосом выдавил Горюнин.

– Что где?

– Где картины из коллекции Марата?

– Где?

– Не знаю! Здесь были! Здесь! У, блин, – завыл он. – Как же, е…!

Он ударил кулаком по стене. Еще раз. Он не притворялся – это уж точно.

– Чего, уперли? – поинтересовался я.

– Да! Да! Да! – Теперь он пнул по стене ногой.

– Кто знал о квартире?

– Реваз мог знать. Он мне вещи привозил.

– Сюда?

– Нет. Передавал. Но мог проследить. Или кто-то из его подонков… Связался с бесчестными людьми на старости лет, а, – произнес он горестно.

– Да, это тяжело в вашем возрасте терять веру в человечество, – согласился я.

– Несколько икон, три полотна, набор золотой посуды и безделушки всякие ушли… И видеомагнитофон.

– А эти картины не взяли?

– Странно, весь Запад на месте. Хотя вот это, – он ткнул на голландский городской пейзаж, – немалых денег стоит. Самое ценное оставили.

– Какие полотна прибрали?

– Саврасова, Поленова. Приличное полотно Клевера. Он глубоко вздохнул и полез в шкафчик.

– Э, – отдернул я его. Мало ли, что там у него.

– Да виски там. Виски.

Он действительно вытащил початую бутылку виски. И одним залпом маханул граммов триста…

В тот день проснулся я от того, что Кира тщательно исследовала мой гардероб.

– Отлично, – она покрутилась перед зеркалом, примеривая мою ярко-зеленую ветровку, которую я привез из командировки в Германию. На ней она смотрелась, как парашют, опутавший десантника после приземления.

– Ты чего? – сонно спросил я.

– Как мне?

– Как влитая. И размер твой.

– Размер – не беда, дорогой. Главное – идет или не идет. Главное, ощущение, что вещь создана для тебя. Как и при покупке антиквариата.

– Кстати, эта вещь создана для меня, – заметил я, приподнимаясь на диване.

– Тебе не идет. А мне идет. Подари.

– Ох…

– Ну, не жадничай, – она сбросила ветровку, осталась без ничего, нырнула ко мне под одеяло и задышала жарко в мое ухо.

– Бери, – поморщился я.

– И ту штуку, – она кивнула на мою фетровую шляпу.

– А ту штуку оставь.

У Киры второе хобби после того, как объедать мой холодильник, – это забирать мои вещи.

– Ты на работу чего не встаешь? – спросила она.

– Мне попозже.

– И мне попозже, – она легонько укусила меня в ухо. И началось…

Постельная гимнастика – это такой вид спорта, в котором Кира весьма преуспела. Если бы давали звания, то кандидата в мастера она заслужила вполне. Бывали моменты, когда я так шалел от нее, что казалось, этот миг хочется продлить вечно.

– Женщина любит ушами, – проворковала она. – Ну скажи, чурбан, главное.

– Что?

– Главное слово.

– Я тебя люблю, – казенно произнес я.

Это был один из моментов, который всегда меня раздражал. Любит, не любит – главная игра девочек, в том числе и вполне взрослых. Но не мужчин. Люблю – не люблю ее? Черт поймет. Когда люблю, когда не люблю. Не люблю, когда она опустошает подчистую холодильник, оставляя меня голодным, стягивает мои любимые вещи, и я не могу ей отказать. И не люблю, когда требует говорить, что я ее люблю…

Потом я залез под душ. Побил по груше. Снова – под душ. Потом – готовить завтрак, поскольку Кира занялась нелегкой работой – накладыванием косметики.

Я вдруг на миг представил, что мы с ней поженились и я привязан к ней гирями. И этот момент повторяется каждый день – я готовлю завтрак, она красит лицо. Тут мне стало дурновато.

Познакомились мы, когда наша контора проводила контрольную закупку в магазине, где Кира то ли менеджер, то ли вояджер. Я приобрел какой-то рисунок, чей – уже не помню, помню, что за три сотни зеленых. Мы считали, что магазин работает без лицензии и его можно, закрывать. Купив картину, я предъявил удостоверение. На Киру, которая в тот день была главной, жалко было смотреть.

– Мы-то думали, вы покупатели, – искренне, обиделась она, и в ее глазах выступили слезы, как у ребенка, которому дали подержать конфетку, а потом отняли. Я ощутил, как на меня накатывает раскаяние.

Оказалось, что приперлись мы зря. И лицензия у магазина была на месте. И выглядели мы полными болванами. И, рискуя показаться еще большим болваном, я пригласил Киру на чашку кофе.

– Смазать душевные раны, обоюдные, – сказал я. Как-то так получилось, что продолжили мы взаимное врачевание у меня дома.

Тогда меня как раз бросила Лена, с которой, к счастью, мы так и не успели расписаться. Она – следователь, ушла от меня к прокурору. Анекдот… В целом, правильно – двум сотрудникам МВД жить под одной крышей не рекомендуется. А с Кирой отношения у нас тянутся второй год. То вспыхивали ярко. То утихали. Но так уж получалось, что с периодичностью один-два раза в неделю все это время она приходила ко мне домой. Она была безалаберная, ветреная, безобидная, иногда проницательная, все понимающая, иногда – хоть кол на голове теши. Мне она нравилась каким-то немножко не от мира сего восприятием окружающего. И вместе с тем не хотел бы жить с ней долго. Больше раза в неделю я терпел ее с трудом. Два раза были предельно допустимой дозой.

– Ты куда сегодня? – спросила она, уплетая приготовленный мной омлет и запивая томатным соком.

– На встречу с интересным собеседником.

– Понятно. Шпионские страсти.

– Ментовские страсти. Кстати, пора звонить. Я взял трубку радиотелефона, настучал номер. К телефону подошел он.

– Здравствуйте, – сказал я.

– А, московский розыск. Приятно слышать.

– Так как мы с вами?

– Как договаривались. В одиннадцать.

– В офисе не хотелось бы.

– В кафе. Знаю один очаровательный подвальчик.

– Но…

– Я же вас приглашаю.

Приглашает так приглашает. На зарплату опера в таком ли ко дорогом городе, как Москва, можно ходить только по булочным.

Подвальчик был уютный и почти пустой. Мы устроились в углу. Вышколенный официант в косоворотке и красных шароварах подскочил к нам.

– Вам что? – спросил меня Кандыба.

– Кофе. Покрепче, – сказал я. Завтракать после завтрака – это слишком.

– Ясно. Кофе. Стопочку коньяку… А мне – как всегда. Официант удалился и вскоре появился с подносом. На подносе был кофе, стопка коньяка – это мне. А для Кандыбы – стограммовик водки и небольшой, аккуратненький, соленый, а не какой-то маринованный, огурчик.

– Привычка, – сказал Кандыба, добро глядя на натюрморт – запотевшая рюмка и огурчик. – Уже пятнадцать лет с утра – стопка и огурчик. Знаете, помогает.

– Рецепт старый, – усмехнулся я.

– Ну, со встречей, – он поднял рюмку.

Я проглотил коньяк. Часть его махнул в кофе.

– Слышал о ваших успехах, – сказал Кандыба, перекусив огурец пополам и сжевав его. Челюсти его работали мощно, им бы перекусывать металл, а не жалкий огурец.

– Вы имеете в виду Горюнина?

– И его команду.

– А вы откуда знаете?

– По телевизору показывали. Да и слухи уже разошлись. Большая шайка?

– Четыре человека. Всех взяли…

Действительно, вчера мы задержали последнего ворюгу – Баклана. Он пришел в палату, где его ждали не подельники, а оперативники. Колоться он отказывается принципиально. Уперся – ничего не выжмешь.

– Говорят, нашли краденое, – Кандыба вопросительно посмотрел на меня.

– Не все.

– Много недосчитались?

– Трех картин. Саврасов, Поленов, Клевер.

– Так, – он прикрыл глаза и неожиданно оттарабанв сюжет каждой. – Так?

– Так.

– Во, память еще есть… Поленов там изумительный бы. Очень дорогой. Если все сложить, где-то тысяч на сто долларов. А учитывая, что они ворованные, снизьте цену в четыре раза. Не бог весть какой куш.

– Двадцать пять тысяч долларов? Тоже не валяются…

– Даже машину приличную не купишь, – отмахнулся Кандыба. – Но Горюнин хорош.

– Вообще меня пугают темпы, с которыми криминализируется антикварный бизнес, – посетовал я.

– Потому что, если вести его по закону, платить налоги и торговать только чистыми вещами – много не заработаешь, – сказал Кандыба. – Дилетанты считают, что торговля антиквариатом – это легкие миллионы долларов. Насмотрелись репортажей с аукциона «Сотбис», где Мане уходит за полсотни миллионов долларов, и считают, что все столько зарабатывают. Когда сталкиваются с этим бизнесом ближе, удивляются, что цены так невысоки. Перепродать картину Васнецова и заработать на этом десять тысяч долларов – предел мечтаний. А с одной фуры с окорочками, если с таможней договоришься, доход раза в два больше. Разница?

– Да уж.

– Поэтому рецепт нормальной жизни в этом бизнесе: пренебрежение налогами – раз. Торговля темными вещами – два. По возможности вывоз за рубеж – три. И торговля подделками – четыре. Тогда будут более-менее нормальные заработки. Впрочем, на последние три пункта решаются очень не многие. Большинство антикварщиков ограничиваются фокусами с налогами.

– Факт, – я отхлебнул кофе. Кофе был хороший, и коньяк хороший. И вообще здесь было хорошо. – Меня беспокоит, что последнее время мода пошла у ворья на русских мастеров. То частные коллекции, а вот теперь Русский музея в Санкт-Петербурге. Кто-то по русским мастерам решил пройтись.

– А что. Очень возможно. – Кандыба приспустил галстук и вздохнул поглубже.

– А не поздно взялись? На Западе Россия сегодня не в ходу, – отметил я.

– На Западе Россия всегда была не в ходу. Но это не мешало ей быть Россией, – Кандыба улыбнулся и прикончил огурчик. – Нам Запад не указ.

– Что получается. Продать эти вещи здесь очень трудно. Да еще за копейки. На Западе они не нужны. Тогда какой смысл во всем этом?

– Может, заказывают для своих коллекций, – предположил Кандыба. – У многих теперь возникли бешеные деньги. Банковские аферы, наркотики, цветметаллы – мне, что ли, вам объяснять… Хотя вы видели наших наркомафиози?

– Видел.

– Им нужен Поленов и Саврасов?

– Вряд ли.

– Этому быдлу нужны ванны с гидромассажем и «Лендроверы».

– Тупик, – развел я руками…

– Кстати, насчет переправки произведений искусства на Запад. Тут проблема очень остра, – сказал Кандыба. – Вагонами ведь везут!

– Не без этого, – согласился я.

– И знаете, кто возит?

– Много кто. В основном дипломаты. Это еще с давних времен пошло. Переправить за рубеж чемоданчик с ценностями в застой не было проблем – даешь дипломату пять тысяч рублей – машина «Жигули», и чемоданчик оказывается за рубежом. Сегодня за такое цены в зеленых и поболе будут.

– А еще проводники поездов, – сказал Кандыба. – В вагоне сотни укромных мест, куда не залезет ни один таможенник.

– Знаете, кто этим занимается? – поинтересовался я. – Ну… – Кандыба замялся.

– Если начали, то уж договаривайте.

– Ладно. Если уж взялся содействовать оздоровлению окружающего мира, то надо идти дальше, – развел он руками – Была у меня пара картин. Один случайный знакомый предлагал перегнать на Запад, там как раз опять пополз вверх спрос на русский авангард, да и стоит он в несколько раз дороже, чем тут. Я отказался.

– Чего так?

– Я законопослушный человек…. В меру, конечно. Полностью законопослушны сегодня только идиоты. Что-то не так сказал? – улыбнулся он.

– Во всяком случае, откровенно.

– Я с людьми всегда откровенен.

– Тогда скажите, что это что за человек?

– Виктор Стружевский. Проводник. Подторговывал еще с середины восьмидесятых антиквариатом. Специально пошел проводником работать, чтобы гнать на Запад все. Кстати, – Кандыба стукнул, себя пальцем по лбу. – У него завязки с какими-то бандитами в Питере. Вот вам ход на Русский музей, – он потер руки. Как многих, его начинало захватывать выстраивание версий.

– Поезд какой?

– «Лев Толстой», фирменный – Москва-Хельсинки. Виктор сейчас как раз в рейс собирается. Из отпуска вышел.

– Где вы его видели?

– На собрании клуба нумизматов. Он там постоянный гость. Ну и я захаживаю иногда, хотя монетами интересуюсь постольку-поскольку.

– Значит, Стружевский.

– Удачи вам, – сказал Кандыба. – Чокнулись бы, да бокалы пусты. Но поутру больше нельзя. Тут я с ним был в чем-то согласен…

– И что с этим предлагаешь делать? – осведомился начальник моего отдела, изучив мой рапорт и отчеркнув избранные места ядовито-желтым маркером.

– Надо обкладывать волка, – с пафосом изрек я.

– А это не приблудная дворняжка? – с сомнением взглянул на меня полковник Буланов. – Точно волк?

– А у нас не страховая компания? Точно МУР?

– Ты о чем?

– О том, что гарантия только в страховых, компаниях.

– Не во всех, – покачал головой Буланов. – Ох, не во всех…

– Ладно, будем пахать эту борозду?

Буланов еще раз внимательно посмотрел на рапорт, будто пытался увидеть там что-то новое.

Я без особого труда установил, что на Московской железной дороге действительно работает Виктор Стружевский, тридцати пяти лет от роду. Он и правда член клуба нумизматов. Ездит на голубой «Ауди». Живет в трехкомнатной квартире, которую за три года выменял постепенно, начиная с однокомнатной. Ни в чем не нуждается. Чем может заработать на жизнь проводник международного поезда? Ну уж не провозом зайцев через границу. Только контрабандой.

– Представляете, потащит картины из Русского музея, и тут мы, – мечтательно произнес я.

– Ты что, веришь в эти разговоры о питерских бандитах, с которыми связь у этого проводника?

– Пока вся информация Кандыбы подтверждалась. – Многовато от него информации, – поморщился Буланов.

– Лучше больше, чем меньше.

– Чего тебе надо для дела?

– Наружку. Технический контроль. И поскорее. У него через пять дней рейс.

– Ой, – покачал головой Буланов. – Знаешь, какая очередина на технику и на наружное наблюдение!

– Знаю.

– Ни шиша ты не знаешь.

– Под громкие дела мы что угодно выбьем.

– Мы? Это я выбью, – Буланов устало махнул рукой. – Свободен пока…

Что-что, а выбить начальник родного отдела может все на свете.

И выбил – и бригаду наружки, и техников. Через курирующий нас отдел Главного управления уголовного розыска МВД. Там ребята ушлые и сразу понимают что к чему, а возможности у них куда больше наших.

Проводника мы взяли в железные клещи. Наружка протаскала его два дня без всякого толку – по кабакам, антикварным магазинам и по клубу нумизматов. Оперативники расширили свое образование, узнали, чем нумизматика отличается от фалеристики. Но не узнали одного – собирается ли Стружевский везти что-то за границу. И если вдруг собирается, кто ему будет помогать.

Это узнали техники.

Вечером я просматривал пришедшую на мое имя сводку технических мероприятии. На компьютере был отпечатан текст.

"Копий не снимать. Аннотаций не составлять.

Разослать:

Т. Тихомирову.

Секретно.

Сводка технических мероприятий № 11. Per. № 21117.

За 16 июля с. г.

На трех листах.

Объект (X) разговаривает с Неизвестным (Н). Разговор идет о переменах погоды. Об урагане во Владимирской области. Далее:

Н: Ты как сейчас?

X: Я? В отпуске. Отсыпаюсь.

Н: Готовишься к труду и обороне?

X: Только к труду. Ненавижу поезда. Что это за работа? Скажи, черта лысого мне сдалась эта работа?

Н: Хорошая работа. Денежная работа.

X: Да уж.

Н: Когда везешь?

X: На первом верблюде.

Н: Прекрасно. Обговорим при встрече.

X: Обговорим.

Н: Давай не куксись.

Начальник отдела Давиденко.

Отпечатан 1 экз.".

Я показал сводку Железнякову, все бьющемуся в преферанс с компьютером.

– Понимаешь, о чем речь? – осведомился я.

– Первый верблюд – это первый рейс, – сказал Железняков. – Первым рейсом он контру повезет.

– Да… «Была у меня таможня, были контрабандисты», – процитировал я «Белое солнце пустыни».

– Будем прищучивать? – Спросил Железняков.

– Обязательно.

– Где. Здесь?

– На Выборгской таможне.

– С таможенниками и ФСБ надо завязываться, – сказал Железняков.

– «Безопасность» нам зачем?

– Надежнее. Их внешние все дела. С ними спокойнее.

– Босс не одобрит, – покачал я головой. Буланов действительно не одобрил идеи сотрудничества с ФСБ.

– На черта нам чекисты? – осведомился он, прочитав план проведения оперативных мероприятий.

– Не помешают.

– Да. А потом раструбят по всему свету, что взяли матерых уголовников, а о нас – ни слова.

– Договоримся…

– Договоримся… Нам когда с них чего перепадало?

– Перепадало. В прошлом году в Шереметьево-2 мы вместе по их информации мероприятия проводили. И успешные. Целый архив старинных документов взяли… Кроме того, если в лужу сядем, шишки тогда тоже поровну делить.

– Ладно, подумаем, – недовольно произнес Буланов. Чекистов он почему-то сильно не любит. Я сам к этой конторе отношусь толерантно, как к явлению природы, которое может быть и полезно, и вредно. Надо просто знать, как его использовать.

Через два часа Буланов вызвал меня к себе и сказал:

– Созвонись с Ванюшиным из ФСБ. Будем работать вместе с его отделом.

– Будет сделано, – кивнул я…

В полупустой восьмой вагон поезда с гордым названием «Лев Толстой», ранним утром остановившегося на станции Выборг, мы зашли целой толпой: прапорщик-погранец, оперативник из ФСБ, важняк из курирующего отдела ГУУРа Сережа Васин, два таможенника – один местный, другой – из таможенного комитета в Москве.

В вагоне царила приграничная суета. Пассажиры лезли за паспортами, рылись в поисках мятых таможенных деклараций. Кто-то обязательно возмущался лапотными русскими порядками: «Замучили! В Европе вон никаких границ, через три страны проедешь и не заметишь». Кто-то выглядел боязливо и затравленно, как будто вез пару чемоданчиков героина и литр цианида, притом чаще так выглядели те, кому вообще бояться нечего.

Поезд тронулся. Местный усатый таможенник методом тыка попросил пару наиболее по виду подозрительных пассажиров открыть чемоданы, но делал это больше формально.

Да, сейчас границы уже не те, что раньше. И рвение у тружеников границы не то. Какие были раньше орлы – насквозь нарушителя видели, по лицам читали. Сегодня таможня читает в основном наши оперативные сообщения и трясет людей, которые, как точно известно, потащат что-то через границу.

Закончив с пассажирами, мы зашли в купе, где скучал за стаканом чая и газетой «Спид-инфо» месячной давности Виктор Стружевский – приятного вида, спортивного телосложения почти молодой человек. Его форменный китель был так отутюжен, будто и не было дальней дороги, а сам проводник только что из прачечной и из гладильни.

– Приветствую, – махнул рукой местный таможенник, заглядывая в купе.

– День добрый, – Стружевский протянул ему руку. Таможенник пожал ее неохотно и спросил:

– Деньги, товары, запрещенные к вывозу из России? Стружевский держался спокойно, уверенно, и трудно было представить, что совесть его нечиста.

– Ничего нет, – развел он руками. – Михалыч, сколько видим друг друга. Я чего когда возил?

Михалыч едва заметно нахмурился. Похоже, от накативших воспоминании. Конечно, возил. И Михалычу об этом известно. Все проводники что-то возят. Года два назад проводили масштабную операцию «Антиквариат» по северо-западу, так наша милиция с представителями таможенного комитета из Москвы заглянули в вагон-ресторан и ошалели – он был весь забит памперсами – не на одну сотню тысяч долларов.

– Ну тогда начнем, – сказал Васин. Стружевский кинул на него резкий взгляд. Видно было, что проводник понял – весь этот народ тут неспроста.

– Что вам показать? – совершенно спокойно произнес он. Ни мускул не дрогнул.

– Все, Виктор Афанасьевич, – сказал Васин. – Лучше выдайте добровольно.

– Добровольно выдать что? – спросил он меня.

– Предметы контрабанды, которых у вас здесь в избытке.

– Эх, господин, не знаю, кто вы. Если бы у меня что-то было в избытке, я бы не катался на этом поезде за жалкую зарплату. Ищите… – он усмехнулся. – Только побыстрее. Простой поезда представляете сколько стоит в валюте?

– Пока не представляю, – признался Васин. Проводник знал, что вся эта комедия – до следующей станции. Там обычно погранцы и таможенники выходят, и дальше – чужая территория. Задерживать поезд никто не станет.

– Что вам показать? – Стружевский достал чемодан сверху. – Вот, полный набор контрабанды, – он извлек из чемодана пару рубашек, нижнее белье и четыре банки икры. – Вот, главная контрабанда. Икорка. Можете сразу в наручники! – все-таки он начинал нервничать, видя полное отсутствие нашей реакции. Хотел сказать что-то еще, но сдержался.

Тут появился второй проводник и по-хозяйски осведомился:

– Что тут?

– Контрабанду ищут, – криво улыбнулся Стружевский.