Текст книги "Звезды нового неба"

– Извини, конечно, но ты сама попробуй встать на мое место, – беспомощно развел я руками, – если хочешь выжить в этом жестоком мире, волей-неволей приходится быть подозрительным.

– Я понимаю, просто. – девчушка была явно раздосадована и не особо скрывала этого, – я была готова к тому, что моя затея столкнется с теми или иными проблемами, но не предполагала, что они возникнут буквально на ровном месте, там, где я их совершенно не ожидала.

– Теперь ты сама сгущаешь краски, – улыбнулся я, – я же не отказываюсь, а всего лишь сомневаюсь. Мне требуется время, чтобы как следует обдумать твое предложение. Не могу же я прямо сейчас сорваться и полететь за тобой на край света!

– А почему? – голос Кадесты понемногу обрел прежнюю игривость.

– Да хотя бы потому, что моя месячная вахта только началась. Когда освобожусь – тогда и посмотрим, а раньше никак.

– Ладно, я согласна немного и подождать, – вздохнула она, – а на тот случай, если все-таки надумаешь, запиши-ка адресок.

Девушка продиктовала мне адрес почты, и я аккуратно занес его в свой планшет.

– Адрес – одноразовый, – пояснила она, – и только для того, чтобы ты мог сообщить о своем согласии и назвать место и время встречи. Никому его не отдавай и ничего другого на него не присылай! С этим у нас строго. Место выбери подальше от оживленных трасс, чтобы не привлекать внимания. Если получится подхватить тебя прямо здесь – это был бы идеальный вариант. Я пришлю за тобой Аннэйва, моего пилота, и сюда же он тебя потом и вернет. Ждать буду ровно месяц.

– Но меня могут подрядить и на вторую вахту подряд…

– Хорошо, два месяца, потом мое предложение аннулируется, – Кадеста снова вздохнула, – буду искать другие пути.

– Я все понял, – кивнул я, – ничего пока не обещаю, но кто знает.

– Какой же ты нерешительный! Только представь – оказаться человеком, положившим начало воссоединению наших народов! Мне кажется, что подобный результат все же стоит некоторого риска, а?

– Что-то я не ощущаю себя героем, созданным для подобных свершений.

– А я что, по-твоему, похожа на великого революционера? Дело не в масштабе конкретной личности, а в готовности самого общества к переменам.

– А оно готово?

– Если судить по тому, что я вижу дома на «Ньютоне», то да, – Кадеста ткнула в меня пальцем, – да и твои рассказы говорят о том же. Подумать только, «Никары»! Еще лет двадцать назад о таком и помыслить было смешно! А коли теперь ситуация созрела, то и малой искры достаточно.

– От шальных искр обычно ничего хорошего не случается, – проворчал я.

– Какой же ты зануда! – девчонка в притворном отчаянии закрыла лицо руками, – у меня от твоего пессимизма аж голова разболелась.

– Дать чего-нибудь?

– Нет, не надо, – Кадеста приподнялась на локте и протянула мне руку, – лучше помоги подняться. Аннэйв, небось, заждался уже.

Обед был окончательно и бесповоротно загублен. Невозможно получать удовольствие от еды, когда все твои мысли заняты чем-то другим, и ты даже вкуса ее не ощущаешь. Я сейчас не могу даже вспомнить, что именно тогда ел.

Стоило мне только запереть за Кадестой люк и включить рацию, как на меня обрушился натуральный шквал, центром которого выступал Жан. Он сыпал вопросами словно пулемет, и в каждом из них мне мерещился скрытый подтекст, а потому я окончательно впал в ступор. Спас меня Борис, ненавязчиво поинтересовавшийся у нашего повара насчет обеда, за что я был ему искренне благодарен. Кроме того, я действительно успел здорово проголодаться.

На жилой уровень мы ехали в лифте вместе с Гильгамешем, но немногословный великан донимать меня расспросами не стал. За всю поездку он произнес всего два слова:

– Как прошло?

– Нормально, – ответил я, и всю оставшуюся дорогу мы проделали в молчании, что меня вполне устраивало.

Однако в столовой все вернулось на круги своя, и Жан насел на меня с удвоенной энергией, раз за разом вопрошая с издевательской ухмылкой на физиономии:

– Ну как? Ну как?

Отбиться от его домогательств оказалось почти невозможно, односложные ответы его не устраивали, он жаждал подробностей, причем желательно пикантных. На мое счастье Борис вновь меня выручил, выложив на стол свой планшет и запустив на нем просмотр записей с камер наблюдения. Жан пристроился у него за спиной, возбужденно сопя и отпуская по ходу сальные комментарии, и мне казалось, что еще немного, и его слюни начнут капать капитану за шиворот.

Гильгамеш смотрел кино со своего места, подавшись вперед и вытянув шею. Картинка доставалась ему в перевернутом виде, но, с учетом того, что наше с Кадестой рандеву проходило в невесомости, данный факт почти ничего не менял. Наблюдал он по обыкновению молча, но лишь до тех пор, пока речь не зашла о скафандрах.

– Стоп! Стоп! Подожди! – здоровяк чуть не вырвал планшет из рук капитана, – дай глянуть!

Борис и сам заинтересовался ничуть не меньше, он остановил запись и они вдвоем принялись рассматривать костюм Кадесты, приближая и вращая картинку то так, то эдак. Жан, неожиданно оказавшийся на обочине процесса, с кислой миной на своей лошадиной физиономии заглядывал Борису через плечо. Его куда больше занимал не столько сам скафандр, сколько его содержимое, до которого теперь никому не было дела.

Капитан с техником так увлеклись, что даже начали препираться.

– Говорю тебе, тут такой же принцип, как и в «Дельфине», – в распалившемся Гильгамеше проснулось красноречие, – механическое обжатие!

– А где тогда шнуровка? Где затяжки?

– Вот, вот и вот, – техник указал на блестящие замки на рукавах и штанинах Кадесты, – все сведено в несколько основных узлов.

– Но кираса-то жесткая, – не уступал Борис, – и шлем, значит должен быть и наддув!

– Одно другого не отменяет. Где-то наддув, а где-то обжатие.

– И системы терморегуляции я что-то не вижу.

– Должна быть… – Гиьгамеш подтянул к себе планшет, чтобы рассмотреть скафандр получше, – не знаю, быть может, она у них не водяная, а какая-нибудь еще? Термоэлектрическая, например.

– Фантазии.

Пободавшись немного, они вроде бы успокоились, но тут запись дошла до момента, где Кадеста упомянула об экстремалах, прогуливающихся за бортом в негерметичных костюмах, и эта ее фраза вызвала у мужиков натуральный мыслительный паралич.

– Что за. – только и смог выговорить капитан, после чего надолго умолк.

– Да что вы бабий треп-то слушаете! – воспользовался моментом Жан, – мало ли что она болтает! Давай дальше!

– Механическое обжатие, – как-то растерянно пробормотал Гильгамеш, – достаточно герметизировать лишь шлем. и подштанники.

– Вы рехнулись! – Жан покрутил пальцем у виска, – без нормального скафандра ты сразу же в ледышку превратишься! Там же температура – абсолютный ноль!

– Следуя твоей логике, чай, налитый в термос, тоже должен в ледышку превращаться? – Борис посмотрел на повара с неким сочувствием, как на слабоумного, – вакуум температуры не имеет, так что.

– Почему бы и нет, – закончил за него фразу Гильгамеш, а Жан только еще больше погрустнел.

– А насчет терморегуляции, – капитан привычным движением провел рукой по лысине, – она нужна, чтобы на солнцепеке не изжариться, а если никары, как и собирались, разместили свою станцию вдали от звезд, то такой проблемы не возникает, да и уровень радиации ниже – можно на защите сэкономить. Вот и получается такой симпатичный легонький комбинезончик, – он вновь запустил воспроизведение, и вся троица продолжила следить за нашими с Кадестой похождениями, отпуская по ходу короткие комментарии.

Следующая порция веселья привалила, когда запись дошла до места, где мы нырнули в мою каюту. Тут Жан словно проснулся и начал толкать меня в бок, непрестанно подмигивая и подначивая с удвоенной энергией:

– Ну как? Ну как? Губочки медовы? Сисечки пуховы?

– Да угомонись же ты, наконец, секс-затейник чертов! – не вытерпел Борис, – ты сперва на лицо ее посмотри, а потом уже спрашивай!

– А что лицо? – не понял его Жан, – вполне симпатичное. глаза только широковато сидят, а так – ничего.

– Да оно зеленое, дальтоник! Девка еле-еле на ногах стоит, а ты тут пристаешь со своими дурацкими намеками. Хватит уже.

– А vos ordres! – вконец обиженный повар отошел к мойке и демонстративно загремел посудой.

– О чем вы там с ней толковали? – полюбопытствовал Борис, перемотав запись до места, где мы вернулись в коридор и поковыляли к лифту, – никак в толк не возьму, ради чего она вообще к нам приперлась?

– Вы не поверите, – у меня невольно вырвался смешок, – она хотела убедиться, что на головах у нас нет антенн, а в задницах – ракетных двигателей.

– Да ну!?

– По крайней мере, что мы не такие уж земляные черви, как ей рассказывали в школе.

– Занятно, – протянул наш капитан, – мы про них и думать уже давно забыли, а они, оказывается ту застарелую злобу продолжают целенаправленно культивировать! Интересно, ради чего?

– Быть может для того, чтобы у их добровольного изгнания оставалась хоть какая-то причина?

– Все возможно. И я рад, что на ее пути встретился именно ты, – он покосился за спину, – а то могло быть и хуже.

– Не надо делать из меня монстра! – бросил в ответ Жан, даже не обернувшись, – ты лучше сам в зеркало посмотрись.

– Ладно, хватит! – Борис выключил планшет, – значит так, если кто будет интересоваться – ничего этого не было, ясно? Никто посторонний к нам на борт не поднимался, и об аудиенции никто не просил. А то понабегут тут любопытные, начнут свои носы нам в разные места совать. Не нужно мне лишних неприятностей, и так жизнь веселая до невозможности. Всем понятно?

– Угу.

– А ты, юнга, – он нацелил на меня свой пронзительный взгляд, – удали все соответствующие видеозаписи из архива и замаскируй недостачу. И проследи, чтобы ничего в некролог не попало.

– Сделаю.

– Тогда все по местам! Расселись тут, понимаешь ли, кинотеатр себе устроили… Или уже всю работу переделали?

Лихтер никаров стоял у нас под загрузкой еще два дня. Ничего особо примечательного за это время не приключилось. Гильгамеш безвылазно сидел в своей каморке на причальном уровне, Борис привычно матерился по всякому поводу, а Жан исправно нас всех кормил. Он таки выцыганил у меня один кадр с Кадестой и пристроил его на своем планшете, среди множества прочих женских портретов. Капитану мы, естественно, ничего не сказали. Все прочие записи я, как мне и было велено, аккуратно вычистил из бортового архива, но кое-что все же сохранил у себя, поскольку на сей счет никаких инструкций не получал.

Каждый день я принимал новые заявки на погрузку и забивал их в рабочее расписание, которое очень скоро переросло пределы текущей вахты и пошло на второй месяц. Таким образом, моя авантюра грозила затянуться до самого начала сентября, а то и дольше. При таком окладе вполне можно позволить себе немного отложить начало учебного года, ничего страшного не случится. Не первый курс, чай.

Лихтер Кадесты еще не успел нырнуть в свой портал, а на наших мониторах уже красовался следующий, но уже земной. На сей раз стыковка получилась ощутимо жестче, и толчок ощущался даже в рубке, на жилом уровне. Борис не преминул в своей обычной манере прокомментировать действия пилота, но было видно, что делает он это скорее в силу привычки, чем по велению души.

Спустя еще несколько стыковок, я понял, что мастерство никарского пилота являлось на самом деле как раз приятным исключением из правил. Так аккуратно, как он, не причаливал больше никто, и я начал догадываться, почему наш капитан предпочитал называть их именно никарами, а не, скажем, космодранцами. Ну, по крайней мере, об одном из резонов такого к ним отношения.

А вот на всех прочих горе-пилотов он красноречия не жалел, наделяя их самыми разными девиациями и физиологическими особенностями. Я уже привык к сквернословию Бориса, и мои уши более не пытались свернуться в трубочку от его исключительно образных эпиграмм. Не менее искрометными получались и его дискуссии с Гершиным, причем эта парочка была готова яростно препираться из-за любой мелочи.

Борис умел придумывать сотни и тысячи исключительно объективных причин, препятствующих реализации затей нашего босса, и порой казалось, что для его переубеждения придется полностью переписать Теорию Относительности. Однако высокие договаривающиеся стороны всякий раз приходили к соглашению, обходясь без потрясения основ мироздания и вполне удовлетворившись пятиминутным сотрясанием воздуха. Таков был установленный ритуал, только и всего.

Так что доносящийся из рубки ор вскоре стал для меня лишь еще одним элементом привычного шумового фона, на который я почти перестал обращать внимание. Но точно так же, как любое изменение в привычном гуле двигателя сразу же режет слух, обрывок донесшейся до меня однажды утром фразы заставил мои ноги отклониться от намеченного маршрута и заглянуть на мостик.

По вполне понятным соображениям, я не могу привести здесь эту фразу в первозданном виде, но начиналась она так: «…да пусть они хоть…», а последним словом в ней было: «засовывают!». Остальное додумывайте сами, только учтите, вырезанный кусок занимал не менее пяти секунд, и пристойными в нем были исключительно предлоги.

– Но ты же прекрасно знаешь, как я ненавижу, когда по моему кораблю шастают посторонние! – неистовствовал Борис, – они обязательно улучат момент, чтобы нажать своей задницей на какую-нибудь кнопку или зацепить локтем за тумблер! Мы ведь тут не в бирюльки играем, а деньги зарабатываем! И для тебя, кстати, тоже, так что потрудись держать всяких досужих туристов от нас подальше, чтобы мы могли спокойно заниматься своим делом!

– Он не какой-то праздношатающийся бездельник, – устало отбивался Гершин, – а клиент, который платит точно так же, как и все прочие.

– Тогда пусть он так же, как и все прочие, держится подальше от наших стыковочных узлов. У нас тут не прогулочная палуба, в конце концов!

– Боря, ты же знаешь, у некоторых ребят из Академии Наук чертовски длинные руки. Они и так уже растолкали всех, кто стоял в очереди перед ними. Если мы будем упрямиться, они просто вышвырнут нас с этой делянки и посадят сюда кого-нибудь более покладистого. Им только повод дай, а в претендентах недостатка не будет.

– Ты хочешь сказать, что их требования – это предложение, от которого невозможно отказаться? Так, что ли?

– Почти. Отказаться мы, конечно, можем, но последствия тебе вряд ли понравятся.

– Вот ведь дерьмо! – крякнул Борис, уступая, – так что ему надо-то?

– Доступ к вашему буровому порталу для забора анализов или чего-то в этом роде. Утверждает, что управится за один день.

– Ну, поселиться у нас я ему в любом случае не позволил бы, так что пусть уж постарается. Господи! Сколько же хлопот из-за какой-то ерунды! – капитан вдруг встрепенулся, – а почему бы им не запустить на орбиту свой собственный бур для этих самых анализов и не беспокоить нас по пустякам? Им и надо-то, небось, всего пару пипеток набрать.

– Ты надо мной издеваешься? Или и вправду регламент запамятовал? – Гершин устало махнул рукой, – не валяй дурака.

– Ладно, ладно, но насчет доступа к буру ему придется договариваться с Гильгамешем, – старик недобро ухмыльнулся, – любопытное будет зрелище.

– Боря! – резко осадил его Гершин, – пожалуйста, без травматизма, хорошо? Объясни Яну ситуацию, и пусть он не кривляется.

– Я попробую, – Борис отключил связь и обернулся ко мне, – слышь, юнга, тебе опять работы привалило.

– А причем здесь я? – не успевшая еще окончательно проснуться голова соображала туговато.

– Ты же наш штатный экскурсовод, вот и будешь пасти нашего очередного дорого гостя. Проследишь, чтобы он там чего-нибудь не открутил ненароком.

– Да кто он такой-то?

– Большая научная шишка. Известный астрофизик, профессор или что-то в этом роде, – лицо капитана сморщилось в презрительной гримасе, – не может спокойно пройти мимо возможности покопаться во внутренностях дохлой звезды, некрофил чертов.

– Ну и пусть копается, не жалко, – пожал я плечами, – но почему, в самом деле, он не может нанять себе персональную буровую?

– Правила безопасности запрещают иметь на орбите более одной активной портальной буровой платформы. Не важно, добывающей или исследовательской. Так что придется ему воспользоваться нашим порталом, а Гильгамешу это ох как не понравится! Не любит он допускать посторонних в свое хозяйство, – Борис поднялся из кресла, – могут возникнуть определенные проблемы, которые надо решить, и решить быстро. Наш профессор прибывает уже завтра. Так что займись.

– Что-то меня не воодушевляет роль гонца, принесшего Гильгамешу дурные вести. А вдруг он мне голову оторвет?

– Тогда я лишу его квартальной премии.

– К тому моменту мне уже будет все равно.

– Зато ты будешь отмщен, и мстя моя будет ужасна. Пусть это тебя утешает. Пошли завтракать.

К счастью, Борис не стал подвергать мою шею излишнему риску и сам объявил о прибытии очередного гостя и о том, что от нас потребуется. Гильгамеш, естественно, особого восторга не высказал, но и возмущаться сильно не стал, а только насупился и угрюмо уткнулся в свою тарелку. Но к нашему с Борисом удивлению, на эту новость неожиданно бурно и эмоционально отреагировал Жан.

– Кто!? Слепнев!? – чуть ли не взвизгнул он, – Господи Иисусе! Только этого пижона мне тут недоставало!

– Да вы, оказывается, знакомы? – капитан заинтересовано наклонил голову, – ну-ка, ну-ка, докладывай по всей форме.

– Нечего тут докладывать, – Жан недовольно сложил руки на груди и состроил такую нахмуренную физиономию, что чем-то стал смахивать на сильно исхудавшую копию Гильгамеша, – этот болван начисто лишен даже зачатков такта и чувства меры. Если он узнает, что у тебя в семье кто-то умер, и предстоят похороны, то обязательно напросится, чтобы на поминках нажраться в хлам и травить потом сальные анекдоты. На дух его не переношу.

– Чем же он так тебя допек? В твои кастрюльки лез, что ли?

– Пытался, – повар презрительно фыркнул, отчего стал снова похож на лошадь, – но все больше в личную жизнь. Вот ты представь – приходит он, скажем, в наш ресторан и громко, на весь зал осведомляется: «ну как, Жан, удалось тебе вчера ту девчонку трахнуть?»

– Какую еще девчонку?

– Я просто пример привел. Абстрактный.

– Ну да, понятно. Абстрактный, – согласно закивал Борис, – но не пугайся ты так, он ведь не к тебе прилетает. Его интересует только шарик, на котором мы сидим. Посидит немного в будке у Гильгамеша, а потом отвалит восвояси. Наш юнга за ним проследит.

– Songe-creux! – Жан невесело усмехнулся, – даже не надейся. Этот проныра тут во все щели свой нос засунет, попомни мое слово.

Как ни прискорбно, но в конечном итоге наш повар оказался абсолютно прав. Визит Георгия Слепнева на нашу драгу отпечатался в моей памяти ярким и невероятно шумным пятном. Рослый, подтянутый, постоянно улыбающийся и ни на секунду не закрывающий рта, он больше походил не на серьезного ученого, а на политика, общающегося со своим электоратом в канун выборов. Выглядел Слепнев лет на сорок, что было несколько необычно, учитывая его ученую степень и солидный послужной список, а вел он себя – ни дать ни взять подвыпивший студент-второкурсник.

Подобно длинноногим девушкам, комментирующим прогноз погоды в программе новостей, он умудрялся широко улыбаться, даже когда говорил. Почти каждую свою реплику профессор заканчивал смехом, и смехом же встречал реплики собеседника, выслушивая их с удивленно вскинутыми тонкими черными бровями. В результате у меня неизменно складывалось впечатление, будто я говорю исключительно чушь и ерунду, над которой грех не посмеяться. Позже, когда я пытался восстановить в памяти его облик, в моей памяти всплывала исключительно его сияющая снисходительная улыбка в обрамлении тоненькой бледной каемочки из всего остального.

После отбытия нашего шумного визитера я так и не смог внятно сформулировать свое к нему отношение. Да, он мне не нравился, но вот что именно было тому причиной, четкому определению не поддавалось. Если разобрать его личность, так сказать, на составляющие, то ничего отталкивающего в нем не обнаруживалось, но неприятие не исчезало. Возможно, причина крылась в том, что он был практически моим полным антиподом – веселый, общительный и успешный, но мысль о том, что в основе моей антипатии лежит элементарная зависть, делала меня в собственных глазах еще более ущербным, и круг замыкался. Точно так же в школе простые ученики ненавидят отличников только за то, что те постоянно маячат у них перед глазами живым укором. В общем, общение с профессором вымотало меня так, словно я целый день разгружал мешки с цементом.

Пока мы плыли по коридору от шлюза до поста управления буровым порталом, где работал Гильгамеш, Слепнев успел вытрясти из меня историю моего детства, отрочества и юности, а также то, как я попал на «Берту». И это при том, что весь путь составлял метров двадцать от силы. Одетый в новенький, с иголочки светло-серый комбинезон с эмблемой Академии Наук на груди, аккуратно подстриженный и гладко выбритый, он замечательно оттенял мою помятость и затрапезность.

Кому такое понравится? Даже его темная шевелюра демонстрировала свое превосходство, вызывающе игнорируя царящую на причальном уровне невесомость и сохраняя безупречно причесанный вид. Наверняка тут дело не обошлось без лака для волос, а мужчины, которые им пользуются, автоматически попадают у меня в разряд не совсем нормальных.

Мы впорхнули в каморку к Гильгамешу, и Слепнев незамедлительно высказал о ней свое прямолинейно-уничижающее мнение:

– Э-э-э, как тут у вас все запущено!

При этом он всем своим видом давал понять, что соглашается находиться здесь исключительно во имя науки. Он даже как-то съежился, чтобы ненароком чего-нибудь не коснуться и не испачкаться. Гильгамеш оттолкнулся от терминала, разворачиваясь нам навстречу, и наш гость не удержался от очередного комментария:

– Ого! Ну и здоровы же Вы, батенька!

Он подплыл поближе, словно намеревался осмотреть техника со всех сторон как какой-нибудь музейный экспонат, но Гильгамеш при его приближении подвинулся в сторону, чтобы оказаться между терминалом и профессором. Тот остановился, ухватившись за один из поручней, и попытался, вытянув шею, заглянуть здоровяку за спину.

– Так-так, – протянул Слепнев, – на чем работаем?

– АМТ-504, – буркнул Гильгамеш.

– Экий антиквариат! Все давно уже на семисотую серию перешли! – в воздухе повисла выжидательная пауза, но техник воздержался от каких– либо комментариев.

– Ну и ладно! Как-нибудь управимся с тем, что есть, – Слепнев все же сумел прошмыгнуть мимо него к терминалу и по-хозяйски оседлал табурет, – ну и где тут у него выключатель?

Смотреть на Гильгамеша было одновременно и больно и страшно. Он грозно нависал над ничего не подозревающим профессором и чем-то смахивал на Везувий, недобро косящийся на копошащиеся у его подножия Помпеи. В его взгляде читалась самая настоящая ревность, словно пальцы Слепнева не плясали по терминалу буровой установки, а ласкали его возлюбленную.

– Я буду в реакторной, – прохрипел он, отрывисто кивнул мне на прощание и буквально пулей вылетел в коридор, а я облегченно вздохнул. Кровопролития удалось избежать. А Слепнев даже не заметил исчезновения техника, продолжая возиться с нашей буровой установкой и что-то бормоча себе под нос.

– Хм, неплохо, неплохо, – заключил он, наконец, – я боялся худшего, но эта старушка пребывает в удивительно добром здравии.

Он обернулся и только сейчас заметил, что нас осталось только двое.

– А где этот, как его… Геракл?

– Не Геракл, а Гильгамеш, – поправил я.

– Гильгамеш!? – профессор заливисто расхохотался, но увидев, что я его не поддержал, умолк и вопросительно на меня посмотрел.

– А вообще, нашего техника зовут Ян, – закончил я свою мысль.

– Передай ему мое почтение. Я давно не видел портального бура в столь отличном состоянии. У вас классный техник! – и он снова рассмеялся, чем смазал все позитивное впечатление от своих слов.

– Я передам, – чем больше веселился Слепнев, тем тоскливей становилось у меня на душе.

– Ну ладно, я тут поколдую маленько, а ты можешь быть свободен. Обратную дорогу я и сам найду.

– Если не возражаете, я посижу тут, рядышком, посмотрю, – я подплыл ближе и закрепился на втором табурете.

– Да с чего мне возражать? – еще один заряд смеха, – сиди, смотри на здоровье, если больше заняться нечем.

– У меня есть приказ, в соответствии с которым Вы – мое основное занятие на сегодня, – я обреченно пожал плечами, – да и просто любопытно.

– Ты что, мой надсмотрщик?

– Экскурсовод.

Черт! Смех Слепнева вызывал у меня почти такую же болезненную реакцию, какую у некоторых людей вызывает скрип мела по доске. А он умудрялся находить повод для веселья во всем, что я говорил. Что же мне теперь – рыбой молчать? Так он и над этим расхохочется.

– Что ж, смотри, коли любопытно, – он снова отвернулся к терминалу, – хотя это первый на моей памяти случай, когда кто-то из обслуживающего персонала интересуется наукой. Впрочем… ты же еще студент, верно?

– Угу.

– У вашей братии интересы обычно ограничиваются девчонками и пивом.

– Здесь, на «Берте», нет ни того ни другого, – тьфу! Я опять забыл, что в присутствии профессора с шутками следует быть осторожней. Мне даже захотелось заткнуть уши.

– Ну, я постараюсь, насколько смогу, скомпенсировать тебе эту недостачу, – у Слепнева от смеха аж слезы на глазах проступили, – если что будет непонятно – спрашивай, не стесняйся.

Он открыл свою объемистую сумку и начал доставать из нее различную аппаратуру, подключая ее к портам терминала и развешивая в воздухе вокруг себя. Я разжился полезным наблюдением – когда наш неугомонный гость был занят делом, он не трепался. Его движения были лаконичными и четкими, он явно хорошо знал свое дело, что не очень-то вязалось с тем, как он вел себя еще пару минут назад. У меня даже сложилось впечатление, что в Слепневе странным образом уживались два совершенно разных человека. Один был молчаливым профессионалом, доктором наук, ученым с мировым именем и автором нескольких популярных книг по астрономии и космологии, в том числе пары детских, а второй являлся бесшабашным гулякой и балагуром без страха, упрека и угрызений совести. Причем переключение между этими двумя личинами происходило молниеносно и без какого-либо предупреждения.

– Ну что, пошли ноль искать? – неожиданно спросил он меня, и я даже растерялся.

– Чего-чего?

– Будем потихоньку заборный портал опускать, пока не нащупаем границу атмосферы – это будет у нас нулевой уровень. В дальнейшем глубина забора отсчитывается именно отсюда. Понятно?

– Да-да, вполне, – доброжелательность Слепнева выглядела столь неожиданной, что я боялся ее спугнуть, – но только…

– Что? – он выжидающе на меня посмотрел и даже убрал руки от терминала.

– Насчет границы атмосферы, – заговорил я, осторожно подбирая слова, – это, все-таки, понятие довольно растяжимое. Как можно точно сказать, где именно она проходит?

– Ты, брат, не забывай, что мы сейчас не дома, и под нами не обычная планета, а мертвая звезда. Тут все по-другому. Атмосфера тут почти из чистого гелия, и она очень тонкая – несколько сот метров, не больше. Так что граница у нее достаточно четкая, и мы ее сейчас поймаем, – Слепнев кивнул на экран, где красовался обруч портала, и снова коснулся веньеров, – вот, смотри.

– Я ничего не вижу, – изображение портала на экране ничуть не изменилось, хоть я и таращил на него глаза изо всех сил.

– Водород пошел, самый верхний слой атмосферы, – профессор указал на колонки цифр, – глазами ты ничего и не увидишь, хотя если сменить диапазон на инфракрасный.

Он потыкал пальцем в клавиатуру, и картинка мигнула, ярко освещенный обруч померк, сменившись еле различимым контуром, зато в самом его центре стало видно тонкую светящуюся струйку, возникавшую словно из ниоткуда и устремляющуюся в пустоту.

– Вот он, горяченький.

– Теперь вижу, – кивнул я, – что дальше?

– Дальше все просто – запускаем систему на постепенное погружение, и она нам рисует карту распределения химических элементов по глубинам.

– Так Гильгамеш это уже делал. Зачем тратить время, если можно.

– Ха! Гильгамеш! – Слепнев отрывисто хохотнул, – что он делал-то?

Искал, на какой глубине угольный пласт начинается? И только?

– М-м-м, не могу точно сказать.

– Зато я могу. Ваше оборудование все равно ничего большего сделать не позволяет. А у меня задача совсем другого масштаба, – он указал на свой планшет, закрепленный за одним из резиновых жгутов на стене, – и я использую спектральный анализатор, установленный на моем корабле. А он на пару-тройку знаков точнее вашего будет. Мне же важен не только химический состав, но и изотопный, да и распределение температур имеет значение. Так что придется сканировать весь ваш шарик по новой.

– И что даст нам ковыряние в остывшем звездном трупе?

– Ха-ха! «В трупе!» – Слепнев смахнул очередную слезу, – что даст? Лучшее понимание внутреннего устройства и эволюции звезд. Еще один пятачок в копилку знаний человечества.

– Так от живых звезд толку, наверное, больше было бы.

– А ты попробуй к ней подобраться сначала! Там же тысячи, десятки тысяч градусов, да и электромагнитные поля такой силы, что никакой портал не устоит – тут же дестабилизируется и схлопывается. Так что за живыми звездами мы только со стороны наблюдать можем, да еще зонды забрасывать.

– Как же зонды такие температуры выдерживают?

– От них требуется продержаться лишь несколько секунд, пока идет сбор данных, а потом они прямо внутри своего кокона, который к этому времени уже начинает плавиться, открывают портал и выныривают обратно.

– Ишь ты! – я аж присвистнул, – занятно.

– Ты что, о таймдайвинге никогда не слышал? – удивился Слепнев, – люди из этой технологии уже вид экстремального спорта сделали, а ты и знать не знаешь?

– Не знаю, – честно признался я, – чужими безумствами никогда особо не интересовался. А что это такое?

– Пф-ф-ф! Если и есть на свете что-нибудь более безумное, то мне о таком неведомо, – профессор развернулся ко мне, чтобы консоль не мешала ему жестикулировать, – берется маленький одноместный кораблик, засовывается в защитный кокон, а потом зашвыривается под бок нейтронной звезде или даже черной дырке. Он делает вокруг нее пол-витка, а потом выпрыгивает обратно. На борту устанавливают высокоточные часы, и после возвращения смотрят, на сколько они отстали. У кого отставание больше – тот и победил.

– И в чем здесь сложность?

– Ха! Нырнешь чуть глубже – и уже не вынырнешь, затянет внутрь или приливные силы порвут. Чуть-чуть замешкаешься с обратным прыжком – впечатаешься в аккреционный диск. Неверно рассчитаешь точку входа – смотри предыдущий пункт. Спорт на грани самоубийства, как, впрочем, все экстремальные развлечения, – Слепнев покачал головой, – слыхал, на прошлой неделе сын Джерарда Кайонга погиб?