Текст книги "13 месяцев (сборник)"

Перед подростками стоит громадная проститутка. Она поводит плечами и зычно выговаривает:

– Ну, мальчики, вы попали! Кто, говорите, первый?

Тинейджеры улыбаются еще шире.

14.

Едва приехав в Петропавловск, я купил себе красивый дорогой путеводитель. Вечерами, валяясь на гостиничных койках, я прочел его весь. Триста глянцевых страниц.

Знаете, что интересно? Путеводитель был нашпигован полезной информацией. В нем указывались адреса и телефоны ресторанов, бань, баров, автозаправок, контор, позвонив в которую вы можете заказать вертолет и с борта вертолета застрелить черного камчатского медведя.

Но координат церквей указано там не было. Ни православной, ни католической. Никакой.

Составители путеводителей считали, что рассказали обо всем, что может понадобиться туристу. Зачем туристу нужен храм, они искренне не понимали.

Этот роскошный мир фонтанировал гейзерами. Голубел бухтами и сопками. Он был прекрасен, а ведь считается, что люди, которые живут рядом с прекрасной природой, тоже должны быть прекрасны.

Люди, живущие на Камчатке, прекрасными не были.

Я умылся, выпил кофе и вернулся в свой номер. Настроение было ни к черту. Бог хотел сделать людям подарок. Он придумывал этот день, желая, чтобы день стал для нас маленьким праздником. Он все сделал верно… но некому было оценить Его подарок.

Первое, что приходит на ум человеку, решившему изменить свою жизнь, это то, что жить надо естественнее. Без наворотов. Чем проще живешь, тем лучше становишься.

Камчатские люди жили проще некуда. Они были молчаливы, а я привык думать, что безмолвие и мудрость – почти синонимы. Ведь для того чтобы услышать, нужно прислушаться. Эти люди прислушивались всю жизнь… но услышали они вовсе не то, что следовало. Могло ли быть иначе? Ведь на Камчатке практически нет церквей…

В этом мире очень легко заблудиться. И если ты идешь не по направлению к церкви, то заблудишься обязательно. Проснешься, а за окном вулкан, в объятиях широкоплечая камчатская проститутка и единственная мысль в пульсирующей голове: как теперь отдавать доброй старушке из reception взятые в долг денежки?

Глупо ругать грудного ребенка за то, что он не говорит родителям «Доброе утро!» и ходит в туалет под себя. Окружающие меня люди были вежливы и чистоплотны. Даже с унтами камчатские мужчины носят выглаженные костюмные брюки. Камчатка – единственное из всех известных мне мест, где пьяный мужик, наступив тебе на ногу, тут же извинится, при этом сказав тебе «вы». Но хорошими эти люди не были. Они были просто людьми.

15.

Я полез в рюкзак, порылся в нем, нашел бревиарий. Если вы не в курсе, то бревиарий – это такая богослужебная книжица.

Псалмы, разделенные на несколько ежедневных чтений: утреня, дневной час, вечерня, завершение дня.

Первую службу следует читать рано утром. С восходом солнца. Уже больше года я начинаю каждое свое утро с того, что читаю псалмы.

От частого использования бревиарий стал как старый боевой пес. Вытертые бока. Порванный переплет – как задетое в драке ухо.

Я открою свой бревиарий и первым на планете прочту утреню. Я восславлю Создателя моего, а уже после меня – остальной мир. Камчатка – это ведь первый часовой пояс в мире, и новый день рождался всего лишь в десяти километрах справа за окном моего пансионата.

Глядя туда, на восток, я прочту три положенных псалма. Где-то через час другие люди прочтут точно то же самое во Владивостоке и Благовещенске. Еще через час – в Хабаровске и Маниле. Через три часа – в Иркутске и Монголии.

Так и пойдет…

Говорить «Спасибо» несложно. Главное начать.

Снаружи каркали священные местные вороны с костяными носами. Вокруг лежал самый дикий край на планете. И единственным человеком, способным оценить маленький шедевр нового дня, был я.

Я открыл книгу на первой закладке:

 
Сейчас, когда взошла заря,
Молитвы Богу вознесем,
Чтобы во всех делах дневных
Он зорко нас хранил от зла.
Пусть будет в нас душа чиста
От неразумия и зла,
Да обуздаем нашу плоть,
Храня умеренность во всем.
Чтобы, когда окончим день
И возвратится ночи час,
Мы, незапятнанные злом,
Хвалу Ему воспели вновь…
 

Я стоял перед окном, за окном начинался новый день, и теперь все в этом дне было хорошо.

Февраль

1.

Книга, которую я перечитываю чаще всего в жизни, называется «Исповедь» святого Августина. Первый раз я прочел ее, когда мне было двадцать, и с тех пор читаю не реже чем раз в год.

Бывали, правда, тяжелые времена, когда толком почитать не удавалось. Но в основном – раз в год.

В одном месте «Исповеди» Августин пишет о своем умершем друге. Дословно не помню, но звучит примерно так: «Мой друг был половиной меня. А я – половиной его. И когда друг умер, я боялся тоже умереть, чтобы друг мой не исчез совсем».

Когда я прочел это первый раз, помню, фраза показалась мне фальшивой. То есть сказано-то, конечно, красиво… но о чем это?

Недавно я понял – о чем.

Я – не самый общительный парень на свете. В жизни у меня был всего один друг. Его звали Сергей Мыльник. Про него я и собираюсь вам рассказать.

2.

Он жил в дурацком новостроечном районе. Раньше я тоже там жил. Но потом переехал. А он прожил в этом районе всю жизнь.

Я учился вместе с ним в школе. Но дружить мы стали только в последнем, восьмом, классе. До этого довольно часто дрались. Помню, как-то решили подраться в школьном туалете. Туалет был облицован белым кафелем. Раунд закончился вничью: Мыльник порвал мне пионерский галстук, а я разбил ему бровь.

Мы даже невинность потеряли одной и той же весной. В парадных одного и того же длиннющего блочного девятиэтажного здания. Он – во второй парадной, если считать от автобусной остановки, а я – в седьмой. Причем у него это случилось на два месяца раньше, чем у меня. Зато у меня – с чуть-чуть более красивой девицей.

После восьмого класса из школы выперли нас обоих. Я, год поваляв дурака, пошел работать. А он в семнадцать лет женился на очень красивой девушке по имени Лена.

Лена была девушкой из приличной семьи. Ее папа работал во французском консульстве. Не знаю кем. Разумеется, не дипломатом… может быть, электриком или что-нибудь в этом роде. На свадьбу богатый папа смог подарить молодоженам небольшую квартирку.

Лена была действительно красива. Она была старше Сережи на год. У нее были рыжие, апельсинового цвета, волосы. Я был бы не прочь и сам быть рядом с такой девушкой. Но она предпочитала моего друга Мыльника.

Это не странно. Сережа был очень симпатичным парнем. Таким, знаете… похожим на Билли Айдола. Пока мы учились в школе, даже учителя говорили ему об этом. Наш с ним криминальный дуэт никому не нравился. При этом про меня все говорили, что я сволочь, а про Мыльника: какая он все-таки обаятельная сволочь.

Женившись в семнадцать, еще до достижения восемнадцати Мыльник развелся. Вместе с новорожденной Сергеевной рыжая Лена, рыдая, отправилась назад, к богатому папе.

3.

Моим первым местом работы стал магазин по продаже спортивных велосипедов. Работа была дико денежная. Именно поэтому, проработав всего четыре месяца, я был вынужден уволиться. Нашлись люди, которые угрожали, что, если я не освобожу доходную должность по своей воле, они просто посадят меня в тюрьму.

После этого я работал барменом, съездил в Германию, поучился в университете, а потом устроился работать закройщиком. В мои обязанности входило вырезание из норковых шкурок определенного вида деталей, из которых скорняки потом шили шапки и шубки. Контора была частная и очень подпольная. Денег там платили еще больше, чем в велосипедном магазине, однако через два месяца я уволился и оттуда: мне было жалко животных.

Кончилось тем, что в девятнадцать лет я получил должность музыкального обозревателя в крупнейшем советском таблоиде. Моим непосредственным руководителем был мужчина, имевший удостоверение члена ЦК комсомола. Работа была не бей лежачего: раз в месяц я отсылал в Москву большую статью о той музыке, которую слушал, и все остальное время был полностью свободен.

Получив в журнале первый большой гонорар, я поехал не домой, а в гости к Мыльнику. Купленная по поводу свадьбы квартирка располагалась на первом этаже. Чтобы попасть внутрь, нужно было постучать в окно и только потом, поднявшись по лестнице, позвонить в дверь. Если хозяин не хотел вас принимать, то звонить вы могли хоть до утра: Мыльник просто не реагировал.

Впрочем, видеть меня он был рад. На деньги, уплаченные Центральным Комитетом комсомола, мы купили целый ящик сухого вина. К полуночи от него осталось меньше трети.

Мы сидели в креслах, поставленных друг против друга, пили вино прямо из горлышка, курили сигареты и слушали любимую мыльниковскую кассету: старый альбом группы The Cure «The Head On The Door». Иногда в гости заглядывали странные типы. Люди без передних зубов, люди с загадочными татуировками, люди с глазами знатоков героина. Заходили и девушки. Одну из них хозяин увел в ванную, прихлебывая вино, в темпе сделал с ней секс и пинком выгнал вон.

Так прошло двое суток, а утром третьего дня мы сидели в грязном пивбаре, квартирующем на верхнем этаже прокопченного торгового центра. Снаружи капал мокрый снег – озябший дождик. Пиво уже не лезло в горло и приходилось подталкивать его пальцем.

На тот момент я встречался с красивой девушкой по имени Карина. Сейчас она работает моделью в Лондоне… а может, уже и не работает… ушла на пенсию… вы же в курсе: модели старятся быстро.

Тогда ни о каком Лондоне речь еще не шла. Карина училась в школе. Ее карьера модели только-только начиналась. Пройдя суровый кастинг, Карина вела юношеское ток-шоу на телевидении и снималась в смешных кустарных рекламках.

Она действительно была очень красивой. На журнальный гонорар я собирался увезти Карину в Крым. Здесь, в Петербурге, встречаться с девочкой-школьницей было невыносимо. Каждый раз, как только мы запирались с ней в комнате, дверь сразу же распахивалась и на пороге появлялась Каринина мама, которая кричала, что если я сейчас же не застегну ширинку, то сяду в тюрьму прямо этим вечером.

О планах насчет Крыма я рассказал Мыльнику. Он сказал, что никогда не был в Крыму. Да и вообще на юге… там, где море.

– В чем проблема? Поехали с нами.

– Да, ну. Ты с ней станешь спариваться, как нутрия. А я?

Мы помолчали. Купили себе еще по пиву. По осточертевшему, многократно разбавленному отечественному пиву в больших кружках.

Когда оно было допито, я уже понимал, что вряд ли в ближайшее время узнаю, на что еще способны теплые Каринины губы. Девушка осталась в дождливом Петербурге, а в Крым я улетел со своим другом Сергеем Мыльником.

4.

Собрались быстро. Я купил блок сигарет, а Сережа кинул в пакет чистые футболки и любимую аудиокассету. Я сразу предупредил, что не собираюсь тратить на него остатки гонорара. Поэтому Мыльник сходил к знакомому и продал ему ультрамодные брюки Bugle-Boy. Теперь мы были готовы.

Я дозвонился до аэропорта, заказал два билета, узнал, что регистрация на рейс начинается через сорок минут, и засуетился. Выйдя на обочину оживленного хайвея, мы начали махать руками проезжающим автомобилям и объяснять водителям, что опаздываем на самолет. Через три часа мы уже смотрели на черное ночное Черное море.

Мыльник бросал в море докуренные сигареты и говорил, что вот ведь, блин, никогда его раньше не видел, а оно, оказывается, вот какое.

Первые два дня все было ОК. Это была последняя осень Советского Союза. Билеты из Петербурга в заросшую пальмами Ялту стоили копейки, и все равно никто не желал туда лететь. Мы были, наверное, единственными туристами в этой осенней советской Ялте. У нас было действительно много денег. Дни заканчивались вечерами, вспомнить которые наутро было невозможно, и это было хорошо. Только один раз мы с Мыльником провели вечер в относительно вменяемом состоянии. То есть выпито, конечно, было немало, но сознания никто не терял.

Мы сидели на набережной. Она была пустой и темной. Не знаю, с чего, но я спросил Сережу о смерти. Боится ли он ее? Думает ли о ней?

– Не-а. Не думаю.

– Вообще?

– Ты, что ли, думаешь?

– Да нет. Просто так спросил.

Не знаю, с чего я завел этот разговор. Но, сидя на неосвещенной ялтинской набережной, поплевывая в Черное море и куря вонючую болгарскую сигарету, я предложил своему другу сделку. Договор о взаимопомощи.

– Понятия не имею, когда я умру. Не знаю, что там… ТАМ, you know?.. Возможно, там ничего нет, но если все-таки есть, то хотелось бы подстраховаться.

Мыльник на меня покосился. Думаю, что все это интересовало его в тот момент не очень сильно.

– Короче, суть в следующем. Если умрешь первым, то ты меня подстрахуешь. Ну, там, походатайствуешь… если будет перед кем. Что-нибудь в этом роде. А если первым умру я, то сам за тебя похлопочу. То есть тот, кто умирает, первым, постарается встретить того, кто умирает вторым… ну, если, конечно, получится… Договорились?

– Договорились.

Вряд ли он запомнил тот разговор. А я вот помню его до сих пор.

5.

Обычно перечень семи смертных грехов начинают с невоздержанности. Ни я, ни Мыльник воздержанными действительно не были.

Много алкоголя, много девушек… все, что предлагал нам мир, мы тут же тянули к себе, спешили попробовать. Верили, что миром стоит пользоваться, пока можно. Не знали еще, что под видом карамели мир предлагает детям в основном динамит.

Очень быстро мой друг дотянулся до hard-наркотиков. Стал жадно пробовать их тоже. А мне вот хватило и алкоголя.

После того раза в Ялте я был всего однажды. Несколько лет назад съездил с подружкой. Я не хотел ехать: был уже, хватит. Но все равно поехал.

Пил я четвертый месяц подряд. С Нового года до самого конца апреля. Если бы нашлись желающие увезти меня не в Ялту, а на Колыму, то я съездил бы и туда.

На вокзал в Санкт-Петербурге я прибыл настолько пьяным, что, помню, громко беседовал с бронзовым Петром Первым, выставленным в зале ожидания. Петр косился и трусливо помалкивал.

Всю дорогу до украинского Крыма я продолжал пить. Подружке было за меня стыдно. Иногда она делала вид, что едет вовсе и не со мной, а иногда визгливо орала. Требовала успокоиться.

Успокоиться, не пить, вести себя как человек было для меня не проще, чем вести себя как птица и, махая руками, летать вокруг вагона.

В Ялту мы приехали ранним утром. Вышли на перрон, и я с удивлением заметил, что, оказывается, с собой у подружки был большой солнечный зонтик. Она говорила, что еще в Петербурге я помогал вносить этот зонтик в вагон, но я абсолютно этого не помнил.

Какое-то время я отсыпался. Потом выполз за порог арендованной квартиры, выпил пива, прогулялся по ялтинскому бульвару.

Вон там мы с Мыльником как-то сидели в уличном кафе. Вот тут на второй день по приезде познакомились с двумя смешливыми крымчанками, которые даже не слышали о таком слове, как «стыдно». Помню, какие круглые у них были сисечки… С тех пор прошло десять лет. Мне уже исполнилось 29, а Мыльник к этому времени уже умер.

6.

Я жил своей жизнью. А он своей. Медленно, но верно я становился лучшим газетным репортером Северной столицы. Из карьерных соображений иногда мне приходилось нацеплять галстук, но я знал: тылы прикрыты. В окраинных блочных гетто живет мой друг, свободный настолько, что даже не слышал о такой штуке, как карьера.

Он был тем, кем я мог стать: live fast, die young. Но, к счастью, не стал. Я был уверен, что иду в гору, а он сползает вниз. Мне было приятно, что этот парень был стопроцентный панк и еще приятнее, что панк все-таки он, а не я.

Мой друг жил как жилось. И в то время я думал, что, может быть, мне тоже стоит жить именно так. Если бы мне рассказали, будто на свете бывает какая-то еще жизнь, то я рассмеялся бы и не поверил, что действительно бывает.

И все-таки его жизнь мне не нравилась. Жить как живется – в этом мне виделся какой-то подвох. Я пил не меньше, чем он. Может быть, даже больше. Но я пил в модных заведениях и делал это в компании медийных рож. Я верил, что разница между нами существенна.

Думаю, мне было просто страшно стать точно таким же, как мой друг. Виделись мы редко. Последний раз – месяца за два до того, как он умер.

7.

Получилось так, что я заночевал в чужой квартире, которая располагалась всего за пару кварталов от мыльниковской, и, проснувшись с утра, подумал, почему бы не зайти к старому другу.

Как и положено, сперва я постучал в окно и только потом позвонил в дверь. Не открывал он долго. Я начал думать, что, может быть, мне отказано в посещении. Но оказалось, Мыльник просто спал.

– О! Привет! Деньги есть?

Я прошел, не разуваясь, дошагал до кресла и закурил. Кресла, как и десять лет назад, стояли друг против друга. Только The Cure Мыльник давно уже не слушал.

– Деньги, говорю, есть?

– Нет.

– Совсем нет?

У меня действительно не было денег. Накануне я напился за чужой счет, и теперь даже до метро мне предстояло идти пешком.

– Совсем нет.

– Повторяю последний раз: совсем-совсем? Может, все-таки есть?

Я порылся в карманах. В карманах брякала мелочь. В общей сложности меньше четверти доллара.

– Вот. Это все.

– Ха! А ты говоришь, нету! Ща все будет!

Отобрав у меня мелочь, Мыльник исчез. Я успел выкурить еще сигарету. Вернулся он с бутылкой из-под «Фанты» и парой молодых людей: юношей и девушкой.

Девушка была дико косоглазая. Чтобы понять, в какую именно сторону она смотрит, мне приходилось серьезно напрягаться. Девушка помыла каждому по стакану.

– Что это?

– Ты не в курсе? Это «Льдинка».

– Это пьют?

– Еще как пьют! Отличный напиток!

Тощий мыльниковский собутыльник рассказал, что вообще-то напиток предназначен для мытья то ли окон, то ли автомобилей. Но за два подъезда отсюда живет дядя Гурам, который в промышленных масштабах разбавляет «Льдинку» водой и фасует в такие вот бутылочки.

– Слушайте, вы серьезно? Станете это пить?

– А ты не станешь?

– Разумеется, нет.

– Хорошо. Не пей. А мы выпьем. Правда, Наташа?

Косоглазая Наташа кивнула. Она-то, конечно, выпьет. Дядя Гурам разбавляет жидкость в нужных пропорциях. Он заботится о клиентуре и никогда не забывает капнуть в бутылочку немного уксуса, снижающего риск ослепнуть от первого же глотка. Так что, почему бы не выпить?

В качестве закуски тощий принес с собой сладкий болгарский перчик. Его разрубили на восемнадцать частей, и вечеринка началась.

8.

Раз в десять минут Наташа начинала вращать непослушными глазными яблоками и спрашивала у молодых людей, который час?

– Десять.

– Десять вечера?

– Десять утра.

– Понятно. Выпьем еще?

– Выпьем!

– А теперь сколько времени?

– А теперь семь минут одиннадцатого.

– Вечера?

– Утра.

– Понятно. Выпьем еще?

После первой бутылочки на столе возникло еще несколько. Наверное, мелочь завалялась не только в моих карманах.

К чему скрывать? Я тоже выпил немного «Льдинки». Я утешал себя тем, что настоящий репортер должен попробовать все на свете.

В бутылке плавали белые волокна. Мыльник сказал, что это вата. Дядя Гурам фильтрует напиток через ватные тампоны.

– Сколько времени?

– Пол-одиннадцатого.

– Вечера?

– Утра.

Я спросил у девушки, в чем причина? Почему она так интересуется временем?

– Боюсь пропустить.

– Пропустить что?

– Пропустить, когда будет восемь.

– Восемь чего?

– Восемь вечера.

– А что произойдет в восемь вечера?

– У меня важная встреча.

Тощего парня звали Гомер. Узнав об этом, я порадовался: какие все-таки образованные в Петербурге панки! А оказалось, что в виду имелся не автор «Илиады», а персонаж мультфильма про Симпсонов.

У Гомера были длинные пальцы с красивыми ногтями. Под ногтями чернела жирная грязь. Он рассказывал, как недавно ходил на дискотеку в соседний микрорайон и там незнакомый пидор угостил его вкусной свининой.

– Пидор?

– Ну да. Гибкий такой. Как глиста. Говорит: хочешь, я тебе, дружище, мяса куплю?

– А ты?

– Поел. Чего не поесть?

Наташе Гомер приходился мужем. Они сидели на диване, плотно прижавшись друг к другу, и со стороны выглядели, как большой и указательный пальцы на ноге. Насчет важной встречи Гомер все мне объяснил:

– В соседнем микрорайоне азербайджанцы открыли ларек. Наташка договорилась в восемь вечера подойти и сделать тамошним обезьянам оральный секс. Азербайджанцы обещали заплатить. Так что пока можно пить и не париться: вечером деньги будут.

– А вдруг они обманут? Не заплатят?

– Заплатят. Куда денутся? Если не заплатят, я им ларек сожгу.

Восьми вечера пара не дождалась: исчезла раньше. Не знаю, заплатили ли им азербайджанцы. Я в восемь вечера уже ехал куда-то на такси.

Я сидел впереди, рядом с водителем. Мыльник и еще один растатуированый орангутанг сидели сзади и громко (так, чтобы было слышно водителю) общались.

– Зря ты того таксиста зарезал.

– Думаешь, зря?

– Конечно! Отнял бы бабки, ткнул бы ножом… Ну, глаза бы вырезал… А убивать-то зачем?

– Ну, может, действительно зря.

– Сегодня-то топор взял?

– Конечно! Я без топора никуда! И топор, и заточку. Все со мной.

На водителя я не смотрел. А он, похоже, не смотрел на дорогу – только в зеркальце заднего вида.

Когда мы доехали, я вылез из машины и аккуратно закрыл за собой дверь. Мыльник сказал «спасибо», тоже вылез, и таксист сразу же исчез. Растворился в воздухе. Парни долго над ним смеялись.

Вечер закончился тем, что мои спутники, взяв тяжелые деревянные колья, долго лупили по лобовому стеклу и капоту дорогой машины. После этого Мыльника я не видел ни разу.

Он умер, задохнувшись во сне. Обычная смерть героиновых джанки. Дело в том, что их организм постепенно разучивается дышать и вообще делать хоть что-то, кроме переваривания инъекций.

9.

Говоря об умерших, живые выпячивают грудь. Бедолаги! Уже умерли! То ли дело мы! Мы-то живы! Для нас-то все продолжается.

Не думаю, что простая продолжительность жизни играет большую роль. Какая разница: жив ли ты, умер ли… важно, в какую сторону ты живешь, а сколько живешь – это уже частности.

Между мною и моим умершим другом больше общего, чем отличий. Отличие вообще лишь одно: Господь дал мне остановиться. Позвал меня и дал сил расслышать. Возможно, Мыльника Он звал точно так же. А тот решил, что ему показалось.

Мне точно известно: Господь очень хотел помочь моему другу. Просто иногда мы не желаем, чтобы нам помогали.

Мыльник пришел домой. Не раздеваясь, уснул. Сделал последний глоток грязного воздуха. И я уже никогда не узнаю, что творилось с ним дальше. Вернее, узнаю… но в тот момент меня будет куда больше интересовать собственная биография.

Мы родились с этим парнем в один год. Были маленькими, сорокасантиметровыми. Радовали родителей тем, что научились ходить… смешно ковыряли в носу… через двадцать с чем-то лет он умер.

На похороны я не пошел. Не по каким-то соображениям… просто был пьян в тот день. Разумеется, пьян. По слухам, пришедшие на поминки приятели умершего нажрались, как скоты, и вели себя отвратительно. Я тоже в тот день вел себя отвратительно. Но, по крайней мере, не на глазах мыльниковских родителей.

Я заходил к ним пару раз. Сережина мама говорила, что собирается продать квартиру на первом этаже и уехать жить в провинцию. Там у них родственники. О сыне старалась не говорить.

Я тоже редко говорю о нем вслух. Но часто думаю про своего друга. По справедливости место Мыльнику в аду. Мне тоже. Но я по-прежнему надеюсь, что все еще может обернуться хорошо. Для нас обоих. Ведь Бог, в которого верит моя церковь, не справедлив, а милосерден.

Заключая взаимовыгодную сделку там, на ялтинской набережной, я не думал, что все так обернется. Мой друг умер первым. Как и обещал, я молюсь о его душе. Каждый вечер встаю на колени и прошу Бога, богатого милосердием: прости нас за то, что Ты подарил нам жизнь, а мы распорядились ею столь бездарно…